Kitobni o'qish: «Лесниковы байки. Волчья Тропа»

Глава 1.

– А вот ты, Ляксей, говоришь, мол, какой такой Леший! Кто таков, и будто нет его вовсе. Сказки, дескать, дед сказывает, – говорил старый лесник, пробуя на палец свой порядком сточенный в лезвии кочедык.

Корзина, которую плёл дед Матвей, уже была наполовину готова, а вот дедов ученик, студент Алексей, приехавший погостить на лето, ещё только донышко заканчивал.

– А что, дедусь, никак ты того Лешего видал, – пряча улыбку, спрашивал Алексей, он уже знал, как упросить деда, чтоб тот рассказал новую историю, – Может и за руку с ним здоровался?

– Ну, скажешь тоже, за руку, – смеялся дед, – Человек Лешему не друг, а скорее лишняя забота, в лесу непрошенная. От человека Лешему одно только беспокойство, да забота. Не любит Леший человека, будь то охотник или грибник, или просто прохожий. А теперь ведь люди какие пошли? Все себя считают хозяевами в лесу, забывают, что лес этот стоял века, даже когда человека и не было ещё в этом мире. И если не будет людей на земле, лес так и будет стоять!

– А расскажи, дедусь, про Лешего. Ведь поди много чего знаешь!

– Как не знать, – покачал головой дед Матвей, – Когда почитай всю жизнь в лесу живёшь, всякого навидаешься.

Свежий летний ветерок шевелил занавеску на оконце, в масляной лампе весело приплясывал огонёк, словно бы подмигивая Алексею, от этого света на стенах играли причудливые тени, словно кино… вот идёт охотник по лесной тропе, за спиной ружьё и небольшой вещевой мешок, а за кустом лиса притаилась, с пышным хвостом....

– Ляксей, да ты никак заснул? – усмехнулся деде Матвей, – Ну, давай-кось уже и закругляться с корзинами, станем чаёвничать да спать. Расскажу тебе про Лешего, раз так просишь, про Волчью тропу расскажу…

Жил у нас на селе человек, когда село-то ещё большое было. Звали его Николаем, и был он знатный на всю округу охотник. Из тех, про кого говорят – белку в глаз бьёт, вот это про Николая Корчугова. Ну, летом, как и все здесь, другими делами занимался, рыбалил тоже, иной раз на́долго в тайгу уходил, за кряж Горбатый, то ли дела охотничьи там разведать, то ли поискать, чего земля-матушка дать может. Раз самородок золотой принёс, с детский кулак размером, сказал – в Лесиновке нашёл, это речка такая за кряжем, мелкая да быстрая, но сколь там потом не искали, не нашли больше золота, так, песка самую малость намыли, да и оставили сию затею. Может нарочно так охотник сказал, а сам место это, где самородок нашёл, в тайне решил удержать.

А Николай золото продал да дом справил, хороший, большой, и задумал хозяйку молодую в дом привести. Мать с отцом у него померли давно, один с детства жил, сперва соседи не бросили, со своими ребятами ро́стили, а после в ученье отдали. Отучился Николай камень благородить, да только не лежала видать душа у него к такому делу, купил ружьишко, стал охотой промышлять. Да вот видать Бог дал сироте, нашёл Николай тот самородок да в дело пустил.

Зимой засватал Катерину Ерофееву, девушку скромную, добрую, семья Ерофеевых большая была, детей восемь ртов, родители и не прочь одну-то пристроить, да и жених неплохой, чего бы не породниться. Сама Катерина за Николая шла своим желанием – парень видный, улыбчивый да весёлый. Свадьбу намеревались опосля Покрова́ играть, по осени, как заведено, а покуда сезон охотничий начался, Николай решил на Каркылаевскую заимку идти. Зимовать там намеревался, потому как малохожена та местность была, зверя там всякого водилось. А что, когда нет человека, зверю раздолье – непуган ходит, вольготно себя чувствует.

Вот и придумал Николай зиму на заимке зазимовать, зверя пушного добыть, а уж летом, как распутица кончится да дорога встанет, свезти меха в уездный город, меховщику тамошнему продать.

Ну, задуманное невесте своей обсказал, Катерине, просил молиться об нём да весны дожидаться. Погрустила Катерина, да что уж тут скажешь – знала, что охотничье дело такое, на месте такой человек сидеть не станет, его, как и волка, ноги кормят.

Подарила Катерина своему Николаю ладанку малую, на пряденой ею красной нити сама на шею повесила, молитву обережную шепча. А старый дед Ерофеев, который сам по молодости промышлял охотою, позвал к себе молодого охотника, огниво ему подарил, проверенное, надёжное, да сказал:

– Ты, Николай, как на Каркылаевскую заимку пойдёшь, по пути зверя не бей. Сперва до избушки доберись, обустройся там. О прошлое-то лето ходил туда Глухова Пантелея сын, крышу подправил, сказывал – стоит избёнка, ничего. А после, как соберёшься на охоту, поди сперва к озерку, есть там такое, не замерзает даже в лютую стужу. Вот там и оставь подношение Хозяину, помощи да пригляду к себе попроси, что на душу придёт, то и говори. Тут тебе и удача охотничья будет, и путь обратно торный ляжет.

Николай тогда посмеялся только про себя, но перечить старику не стал, чего только они не придумают, старые-то охотники! А баек сколь расскажут, только детворе и слушать-не переслушать, зимой, на печке лёжа.

Ну, собрался Николай, провианту какого нагрузил в нарточку, как его остяк один научил. Жил тут такой, остяк-охотник, шибко в охоте был удачлив, да вот только помер две зимы назад – провалился по весне в болото, простыл. Болел после долго, ну вот, не совладал с хворью, Царствие Небесное ему.

Простился Николай с Катериной да со всей семьёй Ерофеевых, другой-то родни не было, дом свой новый под их догляд оставил, да и ушёл раненько утром, не рассвело ещё.

А до Каркылаевской заимки пешим-то три дня пути, а с грузом, хоть и невеликим, и все четыре. Шёл Николай весь день, тело молодое, сильное, только позёмка позади завивается, скользят старые отцовские лыжи по серебристому снегу. Этак и за пару дней дойдёт, если путь сократит – теперь озеро Санадыш замёрзло, по льду можно, а не в обход.

Ну, как водится, темнать начало, стал Николай на ночёвку устраиваться. Возле Сайдагарки в аккурат оказался, а там отрог скалистый идёт, вот под ним ночевать хорошо – от ветра укрывает, хворосту набрать можно, чтоб всю ночь огонь сохранять. Вот Николай поел немного, снял овчину с нарты, обернулся, да протянувши ноги к огню, заснул.

На холоде-то долго не поспишь, огонь в костре гаснет, смотреть надобно, а то по утру можно и не проснуться, обнимет дед Карачун, и уж не отпустит. Сколь таких историй охотники да промыслы другие знают, как навсегда засыпал человек, да так его и находили – у потухшего костра, где уже черная зола инеем покралась. И всё будто спит, только не дышит…

Проснулся Николай, словно кто в бок толкнул, а огонь уж едва дышит, ещё бы немного… Поёжился зябко, хворосту побольше подкинул, заплясал огонь, веселее и на душе стало. Повесил котелок на огонь, травы достал на взвар, что Катерина ему приготовила, хлеба достал. И тут глядь, сидит неподалёку рысь около ели и на него смотрит. Беленькая такая, серые пятнышки по шубке, а на ушках белые кисточки! Ох и хороша!

Потянулся было охотник за ружьём, да сердце сжалось, жалко стало такую-то красавицу! Да и не поспеть и ружья взять – рысь, зверь чуткий, ежели что, и не приметишь, как она меж ветвей растаяла.

– Это ты меня что ли разбудила? – пошутил Николай, больше чтобы себя развлечь да проснуться, – Вот спасибо тебе! На-кось, хлебца тебе дам, вкусный! Да уж какой тебе хлеб, еда человеческая, тебе поди мяса хочется? Ну, держи!

Было у него с собой вяленого мяса немного, отрезал чуть да кинул от себя подальше, чтобы не боязно было зверю подойти. Думал, испугается рысь, убежит, ан нет, сидит, как сидела. Только голову набок склонила, глядит эдак по-доброму. После подошла, угощение подобрала и на сухую берёзу взобралась, глядит куда-то, вдаль.

– Ну, что там увидала? – спросил Николай, поднимаясь, – Мне тут из-за гряды не видать…

А самому от чего-то беспокойно стало, вот и стал он по большим валунам карабкаться, чтоб поглядеть туда, где рассвет рождается. Оглядел Николай небо и нахмурился…

– Что, ты тоже чуешь что буран идёт? Вот я гляжу… Видать, придётся поторапливаться! А всё одно до заимки не поспею дойти. Ну да ничего, не впервой буран в лесу пережидать. А ты ступай, у тебя поди домишко какой есть, вот и спрячься, покуда непогодь не пройдёт.

Собрался Николай поспешно и в путь, сколь-то может ещё пройдут, пока буран его настигнет. Ветер поднялся, загудело в вершинах сосен на каменистом кряже, солнце скрылось в плотном облаке снежной сизой тучи.

Спешит охотник, торопится, ему и осталось только Степешин лог перейти, а там уже лес. Высокие ели не дадут пропасть, ему ли не знать. Да только вот он, буран, нагоняет, он шибче идёт, куда охотнику до него. Скрыла Николая белая пелена, скрылся из виду лес, ничего не видать дальше пяти аршин.

Ничего, прикрыл лицо от ветра да снега, идёт вперёд бывалый охотник, да только конца-края Степешину логу не видать… а ведь он и не так и велик! Видать, заплутал в буране, кру́гом ходит!

Обессилел Николай, остановился. Вглядывается в снежную пургу, ничего не видать. В какую сторону идти? Кабы не пропасть тут, нехитро дело…

Глава 2.

Надолго приступил буран, понял Николай, что не выйти ему к лесу, только хуже заплутает, а так и до беды недалеко. По краю Степешина лога овраг идёт, со снежными наростами, и не почуешь сперва, что по снежной «крышке» идёшь, а поедет она, и окажешься на дне оврага…

Огляделся охотник, придётся видать пережидать буран в открытом поле, а тут ведь и огня не развести, даже малого…

Вдруг смотрит Николай – рысь сидит неподалёку, та самая. Да глядит на него, склонив голову, и хвостом по снегу метёт. Близко подошла, чуть не у самой нарточки сидит.

– Что, понравилось тебе мясцо? – усмехнулся Николай, – Виш, буран какой меня в пути застал. Мне бы только до ельника старого добраться, там пережидать сподручнее. Да не видать ничего… Может, ты ведаешь, в какую сторону идти мне?

Николай говорил больше для того, чтоб себя как-то ободрить, ведь хоть и бывал он и не в такой переделке, а всё же страшно пропадать… дома Катерина ждёт, жизнь свою молодую тут сложить жалко, за просто так.

А рысь встала и пошла, мягко ступая пушистыми своими лапками по снегу, ну вот, подумал Николай, вовсе один теперь тут останется. Но рысь остановилась, обернулась на него, словно спрашивая, мол, чего ты возишься, идёшь или нет? Сколько, дескать, тебя ждать-то!

Николай нарточку свою подцепил скоренько, и пошёл за рысью вслед. А та отбежит чуть, да дожидает, пока путник её нагонит, буран всё гуще метёт, снег лицо Николаю сечёт, глаза застилает. Долго шли, Николай уже подустал и задумался, может зря он этой пушистой ведунье доверился? Но тут прямо перед ним встал тёмной стеной высокий еловый лес, спасение!

Рысь сидела у широких еловых юбок и смотрела на Николая, чуть прищурившись и разметая снег пышным своим хвостом.

– Спасибо тебе! – сказал Николай, – Довела, не дала сгинуть! Обещаю тебе, никогда ни одной рыси не убью, всех твоих сородичей почитать буду, как свою родню! Сейчас вот устроюсь на отдых, и мяска тебе дам, не убегай покуда далеко-то!

Рысь тряхнула ушами и повела головой, а потом исчезла среди густых еловых ветвей. Николай огляделся. Определить, в какой части Степешина лога он оказался, было невозможно, придётся пережидать буран, чтобы к озеру свернуть.

Он снял лыжи и стал устраивать себе укрытие – выбрав три большие ели, стоявшие стволами близко друг к другу, он стал переплетать их ветви меж собой, делая себе этакую хвойную крышу. Скоро убежище было готово, Николай нарубил лапника на подстилку и достав из-за пазухи кусок сухой бересты, стал разводить огонь.

Тоненькая струйка дыма появилась над хворостом, огонь пусть и нехотя, но разгорался, Николай протянул к нему озябшие руки. Теперь-то не пропадёт, никакой буран не страшен – еловую крышу уже припорошило сверху, и в его укрытии потеплело, а скоро и костёр разгорится, ничего, справится.

Нестерпимо хотелось пить, и Николай навесил котелок, нужно подкрепить силы. Высунулся из своего укрытия, нет ли поблизости его пушистой помощницы, он достал из поклажи мясо и хлеб, но рыси нигде не было. Тогда Николай стал разогревать себе ужин на костре, запах привлечёт её, чай уж и придёт.

А на тот случай, что еще и хищник какой учует поживу, Николай приготовил ружьё. Буран бушевал не на шутку, там, в вершинах елей бесновался ветер, а здесь, внизу, в устроенном Николаем укрытии было тихо.

Николай завернулся в овчину, привалился к нартам и задремал. Судя по всему, коротать ночь ему придётся здесь, а до заимки он доберётся лишь на четвёртый день пути. Ну да ничего, он привышный к такому. А там, на старой Каркылаевской заимке, возле родника банька есть, по-чёрному топится, да зато как жар держит – все кости жаром проберёт!

Утром буран ушёл, рассвет занимался с востока тонкой ниточкой вызолотив краешек неба над оврагом. Николай вышел из-под деревьев и огляделся, воздух был прозрачен, но теперь приморозило. Оно и хорошо, идти удобнее по такому снегу, чем по рыхлому «одеялу»!

Охотник узнал местность, рысь привела его как раз туда, куда нужно, здесь, за Степешиным логом как раз и начиналась тропа к озеру Санадыш. Пора собираться, и так уж заспался, может и поспеет до ночи на заимку дойти, ежели хорошим ходом пойдёт.

Ушедший буран покрыл лёд замёрзшего озера белой накидкой, искрящейся в лучах морозного зимнего солнца. По переметённой пустоши резво шёл охотник, под его лыжами взвивалась снежная пыль, половина пути была уже позади.

Николай не знал усталости, глядя на простёршееся перед ним заснеженное озеро. Удача ему благоволит, он благополучно переждал неожиданную непогодь, а впереди уже показались сопки, теперь оставалось только их миновать, и откроется ему таёжный простор.

Ранние зимние сумерки застали Николая уже у сопки, он остановился на короткую передышку. Небо было чистым, кое-где уже загорались звёзды, значит и устраивать себе ночлег нет резону – до заимки ходу оставалось часа на три-четыре, скоро выйдет луна и в её свете путь будет видно, как днём.

Зимнее безмолвие было привычным для Николая, много времени он провёл в тайге, но сейчас огляделся кругом, надеясь увидеть свою нежданную пушистую помощницу. Но рысь так далеко не пойдёт – за озеро, у неё свои владения….

По знакомым приметкам Николай легко шёл к Каркылаевской заимке, над лесом взошёл месяц и провожал его своим светлым ликом освещая путь. Вот и последняя сопка, за нею тайга уже не имела края, и вот как раз под боком невысокой сопки, прозванной в народе Каркылай, и угнездилась небольшая избушка, почти наполовину теперь занесённая снегом. Почерневшая труба торчала из снежной шапки, а чуть ниже, у ручья, который вытекал из незамерзающего даже в сильный мороз родника, стояла и та самая вожделенная Николаем банька.

Ручеёк спускался ниже, к круглому как блюдце озерку, охотники прозвали его «Лисий глаз», потому что вода в нём была янтарного цвета от опадающей в озеро листвы.

Усталость сразу навалилась, как только завидел Николай избушку, всё же столько шёл без отдыха. Ясная ночь и небесный звёздный купол простёрлись далеко над тайгой, до самого края, месяц висел над сопкой и от его света блистало озерцо.

– Эх, – вздохнул довольно Николай, и заскользил по склону к избушке.

Вскоре над трубой завился дымок, Николай уж орудовал лопатой, разгребая дорожку к бане и навесу с дровами. Каждый, кто здесь на заимке бывал, запас дров оставлял после себя, и под лежанкой в избушке, и под навесом. Таковы были негласные традиции. А на полочке у печи лежало огниво и мешочек с солью.

Закончив кидать снег, Николай остановился, оглядывая озерцо и небо за лесом. Рассвет бы ещё далеко, и спешить было уже некуда, завтра он выспится, будет обустраиваться здесь на долгую зимовку, вот тогда и баньку себе справит, наварит горячей каши, а то в дороге соскучился по горячему-то.

Родник звенел в обледеневших бережках, бежал среди высоких елей в низину, нёс прозрачную свою воду в Лисий глаз. Николай вдруг приметил, что на широкой ветви сидит… она! Его знакомица, пушистая рысь, шубка её серебрится в ярком свете месяца.

– Пришла? – усмехнулся Николай, – Ишь ты, красавица! Остереглась бы ты, так близко к людям подходить. Эдак любой охотник тебя обидеть сможет! Как завидишь человека, убегай подальше!

Рысь глядела на охотника, склонив голову набок, кисточки на ушках чуть подрагивали, будто слушала и всё понимала.

– Ну, ступай. И я спать лягу, устал дюже, да и продрог в дороге. Вот теперь и кожух просушу, у горячей-то печки!

Николай махнул рукой нежданной гостье, и та исчезла среди еловых ветвей. В избушке уже потеплело, небольшая, на совесть сработанная умелыми руками печь хорошо отдавала тепло, в закопчённом горшке булькала каша… но вот на душе у Николая стало от чего-то тревожно.

Глава 3.

Утром ударил мороз, Николай вышел из тёплой избушки и выдохнул, пар от дыхания заклубился и поднялся вверх. Небо было чистым, белёсое солнце зажигало на снегу разноцветные искры, и даже родник журчал тише, видать и его прихватило стужей.

В самый раз банька-то будет, подумал Николай и затопив почерневшую от сажи банную печь, взял вёдра и пошёл по воду. В воздухе пахло дымком и вениками, Николай натаскал побольше воды в старую, потемневшую от времени банную кадку, подбавил пару вёдер снега, обливаться после пару, а потом пошёл к озерку. Там рос можжевельник, Николай его вместо веника берёзового приспособил уже давно, зимой тут их взять негде. Запасали, конечно, иногда тутошние обитатели, кто летом рыбалить здесь налаживался, да большого запаса не держали. Ничего, мочало свежее Николай с собой прихватил, а веник можжевеловый не хуже берёзового всю грязь отдерёт…

В таких приятных, размеренных думах шёл охотник к озерку, нацепив на ноги снегоступы, чтобы не проваливаться в пышный снег.

Лисий Глаз темнел своей водой посреди белоснежного простора, над озером поднимался пар, а ветви деревьев, обрамляющих берега, были покрыты бахромой искристого инея. Намётанный глаз охотника приметил несколько звериных троп, они спускались к самой воде, видать, на водопой приходили, зимой-то с этим туго.

Вот и хорошо, подумал Николай, за добычей далеко и ходить не придётся – вон, сколько натоптано. Хотя, зверь, он соображает о таком, быстро учует, что охотник тут объявился, осторожней станет и дальше в лес уйдёт. Ну да ладно, сегодня пока ещё отдых у Николая, путь непростой был, до сей поры кости от холода ломит.

На другое утро проснулся Николай отдохнувшим и полным сил. Было ещё совсем ранёхонько, даже ниточка зари не занималась за лесом. Пора и за дело приниматься, отдохнул, всё в избёнке приготовил, в баньке отпарился.

Николай надел чистую рубаху и под руку нитка попалась, на которой ладанка Катеринина висела. Улыбнулся, вспомнив Катины синие глаза, с грустью глядели они на Николая, долгая разлука им предстояла, томилась от этого девичья душа…

Ничего, оглянутся не поспеет его Катюша, придёт весна, и пока стоит ещё путь, Николай вернётся с промыслом домой. Меховщик в уезде хорошую плату даёт за шкуры, здесь добытые, потому как заповедные тут места, сытый зверь ходит, хороший мех на зиму оправляет.

Приготовил заряды, ружьё проверил, провианту брать не стал – нынче далеко не пойдёт, проверит вокруг озера, чьи следы имеются, кого ему в первую добычу удача прочит. От чего-то томило душу чувство, словно позабыл он что-то… Поскрёб Николай в затылке, да уж очень хотелось поскорее на охоту пойти, так и не припомнил ничего.

Следов вкруг озерка-то было много, и лисьи, и лось ходил, большой, судя по следу. Он хоть и без надобности для Николая, а всё ж… Есть-то ведь чего-то надо до весны, охотник тем и кормится, на сухарях до весны не протянуть.

Удачлив был Николай в те дни, месяца не прошло, а добычи у него было уже много, лисье семейство ему попалось, соболей добыл да белок, ну да это так, по мелочи. Передохнуть решил охотник, да и зверь ушёл дальше от Каркылаевской заимки, теперь за добычей на день-два дальше придётся в тайгу ходить, ну да и это дело привычное. А ежели так дело пойдёт, то и весны Николай ждать не станет – жадность для охотника гиблое дело, потому – как набьёт столько, чтоб нарточку свою утянуть мог, тут домой и отправится. Катерина обрадуется, коли он раньше оговорённого срока домой вернётся!

Да вот только не всякий охотник со своим азартом справиться может… Вот и Николай, вроде уж и по́лно, довольно добычи ему, а всё думается – остаться ещё, покуда удача такая выпала. Когда ещё так-то повезёт?

Хоть и устал уж сам, ноги чуть застудил, когда на два дня в тайгу дальше ходил… А всё кажется – ничего, еще немного, и довольно будет. Как-то остался Николай в избёнке, два дня решил себе отдыху дать, шибко ноги ломило, всё казалось, что и у печи не может он согреться, уж ни банька не помогает, ни Катины травы на взвар. Ничего, вот дома окажется, там и пройдёт всё!

Вышел Николай из избушки, ночью снегу намело, чуть не по самую крышу избёнку занесло, труба торчит, да шест высокий, что охотник приладил, с тряпицею на конце – чтоб ветер определять. Небо облаками затянуто, видать снова снег будет, подумал Николай, хорошо, что остался в избе, по такой погоде в тайге бродить…

Глядит охотник, а на тропке, что к роднику вела, сидит она, знакомица Николаева, кисточками на ушках поводит, а сама в его сторону и не глядит.

– Пришла? Поди голодно тебе стало здесь, зверя-то я распугал чутка, – усмехнулся Николай, а рысь всё в сторону глядит, туда, где дорога домой ему была…

Вынес Николай мяса вяленого большой кусок, лося-то он не зря два дня выслеживал, кинул рыси, а та как на него глянула… Будто человек – сердито и с жалостью, фыркнула и тряхнула головой. Не тронула угощения, ушла, в три прыжка оказалась у высокого ельника и скрылась, как небывало.

Вздохнул Николай, тоскливо стало как-то… Да что, и немудрено, уж сколь времени он тут один, а ведь душа человека завсегда к живому тянется. Но ему, охотнику, одному в тайгу ходить, дело привычное.

На другое утро снова пошёл Николай в тайгу, в этот раз к большому озеру Санадыш отправился, он там приметил бурую лису, вот и хотел её для Катерины добыть. Да только в этот раз удача от него отвернулась, никакого зверя, как вымер лес… А когда назад на заимку вернулся – тут новая напасть! Разорена избушка, клеть холодная вся поломана…

Видать по следам – шатун баловал, видать обеспокоил его Николай как-то, вот тот и встал посередь зимы. Мяса солёного, что Николай в клети припас, не осталось почти, а шкуры… вся добыча охотника попорчена! Клочья вокруг избушки раскиданы, далеко видать, как по снегу ошмётки валяются.

Заругался Николай, и такая злость душу его обуяла! Нет, чтоб проверить, может что из шкур и уцелело от когтей медвежьих, так вместо того кинулся Николай по следу медвежьему, отплатить обидчику! Только позёмка вслед стареньким лыжам завивается!

Остановился Николай, след медвежий за сопку идёт, да и снег повалил, скоро вовсе приметы скроет… А тут ещё и на поваленном стволе «подружка» его сидит, уши прижала, рычит на него, шерсть на холке так и ходит буграми.

– Что?! – крикнул Николай, – Что глядишь этак?! Вся добыча моя пропала, зря я что ли тут лишения терпел, мёрз да сухарям счёт вёл, чтоб хватило?! Уйди! Иначе и твою шкуру прихвачу, на шубу да варежки!

Повернулся спиной и зашагал прочь, рык за спиной громче стал, грозно этак и тоскливо… Не нашёл тогда Николай шатуна, следы замело – снег крупными хлопьями шёл, густо, и скоро стало всё пышным одеялом укрыто.

Решил Николай возвращаться к избушке, надо ведь ещё заимку, зверем разорённую, в порядок привести. Но тут глядит – никак берлога? Уж не его ли обидчик там? Не бывало такого, конечно, чтоб шатун так быстро обратно укладывался, не человек ведь это… Ну дак что, не зря ведь Николай заряды на медведя готовил!

Знал охотник, как медведя из берлоги поднимать, все опасности учёл! Будет ему шкура медвежья, а после и до обидчика своего доберётся, недолго ему тут бродить. Тем более, если уж раз на заимку наведался такой зверь, то в покое не оставит теперь, так и будет промышлять, и до охотника доберётся!

Не так всё оказалось, как Николай замыслил, поднял он из берлоги вовсе не шатуна, а медведицу с медвежонком… Мать своё дитя всегда станет защищать истово, что зверь, что человек!

Досталось Николаю, плечо раненая медведица сильно ему порвала, бок через кожух когтями достала, думал охотник, тут ему и конец будет за то, что медвежонка первым убил…

Кричал сам Николай, раненая медведица рычала в неистовом горе, а позади Николая взвился снег, из этой позёмки выскочила рысь да не поспела, всё было кончено. Рухнул мертвый зверь, придавила медведица Николаю ногу большой своей головой…

Ничего, не впервой ему раны-то от звериных когтей лечить! Только от чего же так худо, словно звенит всё кругом, гул прошёл по лесу волной, и отразился от сопок. Или это ему показалось? Померк свет в глазах Николая, только и увидел перед собой ушки с кисточкой, да глаза, будто человечьи, полные боли и тоски…