Kitobni o'qish: «Правила мести, или Смерть отменяется»

***

Первые признаки физической боли он ощутил, когда открыл глаза. Она расползалась по всему телу. Прожгла кожу. Скрутила мышцы. Проникла вглубь души. Зацепила сердце. Расковыряла плоть. Боль пронзала, но он понимал, что давно живет с ней. И даже привык. Физическая боль давно уступила место душевной боли. Той, которая оставляет глубокие раны, разорвавшейся души. Они не заживают.

Он осмотрелся. Белый потолок и бледные стены. Комната – глянцевый кубик, пропитанный запахом лекарств – напоминала больничную палату. Мужчина с трудом повернулся на бок и почувствовал на онемевшем лице что-то лишнее. Он потрогал. На ощупь не понял, но догадался, что на нем кислородная маска. Он снял ее. Он, действительно, в больнице. Одинокая кровать, железный прикроватный столик, аппаратура, моргающая изменчивыми цифрами, как приборная доска кабины самолета. Индикаторами его жизни какое-то время были цифры. Понять бы какое время? День? Неделя? Или годы?

Мысли были медленные и тягучие, взгляд – затуманенный, ощущения – притупленные, а звуки – приглушенные. Но он отчетливо слышал раздражение в ушах – надоедливый гул.

Он сел на кровати, потянул за проводки и трубочки, которые тянулись от аппаратов к его рукам. В ту же секунду аппарат перестал издавать монотонный сигнал и протяжно запищал. Он потрогал лицо – оно оказалось все в шрамах от порезов. И вспомнил…

Удар. Скрежет металла. Стекло разлетелось на мелкие осколки и больно, обжигающе порезало лицо…

В палату вбежала дежурная медсестра и от неожиданности даже притормозила.

– Вы встали? Не может быть. Я сейчас доктора позову. Ложитесь. – Тараторила она. – Вам нельзя вставать.

Он схватил ее за руку, когда она развернулась, чтобы бежать за доктором.

– Где Зара? – он крепче сжал ее руку.

– Я не знаю. Отпустите меня, мне нужно доктора позвать.

– Сколько я здесь лежу?

– Я точно не знаю, я всего лишь месяц здесь работаю.

– Месяц? Вы шутите?

– Нет.

– Какое сегодня число?

– Пятнадцатое.

– Дату. Скажи мне дату! – раздраженно потребовал он и крепче сжал ей руку.

– Пятнадцатое сентября. Нужно позвать доктора, – попросила она.

Он отпустил ее, и она побежала за доктором.

– Два месяца, – обреченно пробормотал он и спустил ноги с кровати. Какая-то сила вселилась в него, она возвращала ощущения, звуки, мысли и, самое главное, желание жить.

Он поймал свое отражение в темном мониторе аппарата УЗИ и ужаснулся. На него смотрело чудовище. Раны от стекла уже затянулись, но не исчезли, а наоборот, набухли и безобразно выпирали рубцами. Он был уверен, что они воспаленного красного цвета. Видимо, врачи сильно не старались, зашивая порезы и царапины. Изуродованное лицо теперь было похоже на дыню, такое же в репанках и рубцах. Даже темная глубина экрана не смогла скрыть весь ужас последствий аварии.

С той аварии прошло почти два месяца!

Он лежал в больнице почти два месяца!

А Зара? Где Зара?

Последнее, что он запомнил, до того как отключиться в беспамятстве, была машина. Он помнил машину. Ту, которая неслась на пешеходов, но врезалась в их автомобиль.

Они ехали с Зарой к друзьям на дачу. И уже на выезде из города в его машину влетел огромный джип. Он толком и не понял ничего. Воспоминание безжалостно подкидывало кадры того дня. Удар. Скрежет металла. Крик. Машина потеряла управление. Ее подкинуло в воздух. Оторвало от земли. Она пролетела. И опять удар. Стекло разлетелось. Он сильно ударился головой, но сознание не потерял. Зары в машине не было. Где она? Ее выкинуло из машины при ударе? Он кое-как открыл искореженную дверь, вывалился на землю и почувствовал, что кровь течет по лицу мелкими струйками, он вытер лоб. Боль оказалась острой. Он не столько почувствовал, а больше догадался, что стекло разбилось и осколки попали ему в лицо. Он посмотрел на свою ладонь – она была в крови. Зару он не увидел. И никак не мог понять, где она. Он направился в сторону чужой машины, которая влетела в них, в салоне находился человек, кажется женщина, зажатая в подушке безопасности, сама машина без существенных повреждений. Он сделал несколько шагов. Упал на колени. По-видимому, сначала его несла гремучая смесь из силы и болевого шока, но потом он прошел и почувствовал нестерпимую боль во всем теле, и силы покинули его. Он пошатнулся и упал на бок. С каждой секундой в глазах становилось все темнее, как будто он вошел в тоннель, темнота сгустилась, а свет отдалился. Он медленно отходил от света. Он смотрел прямо перед собой и в отдаляющемся свете видел белую машину, номер машины. Черные цифры медленно расплывались в туманное облако. Потом все потухло. Номер врезался в его память, в мысли, в глаза. Он так четко помнил этот номер, как будто он на него все время смотрел. Все два месяца он стоял у него перед глазами.

В палату вбежал заспанный дежурный доктор с медсестрой, которая «всего лишь месяц здесь работает». Они суетились вокруг него, проверять показатели аппаратов, светить в глаза, требовать открыть рот. Что они хотят от него?

– Где Зара? – спросил он у доктора.

– Зара? – удивился он. – Зара – это кто?

– Зарема. Где Зарема? – опять спросил он и уточнил – это моя девушка. Она была тогда в машине. Мы попали в аварию.

– Ох, парень, давай мы поговорим с тобой позже, а сейчас мне нужно тебя осмотреть.

– Где она? Она погибла?

Доктор взглянул, но не ответил, подцепил к его руке шнурки и проводки. Трезвый ум и крепкие нервы – показатели брони специалиста. Ни один разговор не должен сбить его с профессионального толку. Но парень оттолкнул его.

– Я вас спрашиваю! – крикнул он. Голос дрогнул. Силы предательски покидали неокрепшее тело. Он дернул рукой. Проводки натянулись, как резинки норовя отлететь к аппаратам. Он набрал в легкие воздух, закашлялся и опять потребовал – отвечайте. Где она? Она погибла?

– Я не знаю.

Доктор врал, это было видно. Ложь трудно скрыть. Ее выдает голос, взгляд, слова, пропасть противоречивых чувств. Она выпячивает таинственной скрытностью, как шило из мешка. Медсестра с сочувствием смотрела на больного.

Доктор придержал его за руку и посмотрел на аппаратуру: считывал информацию. Показатели не радовали, но состояние пришедшего в себя парня обнадеживало, обещало динамичное восстановление с помощью специалистов и медикаментов.

Парень попытался встать, оперся на руки и пошатнулся, врач подхватил его и помог сесть обратно.

– Куда вы, Дмитрий, собрались? Вам еще рано вставать. Надо набраться сил. Вы еще слабы. Доверьтесь нам. Сейчас Машенька сделает вам укол, – он сделал знак глазами медсестре, та стала набирать в шприц лекарство, а доктор продолжил: – И вы, Дмитрий, успокоитесь, поспите. А утром поговорим.

Парень беспомощно взглянул на врача. Он понял все. Не нужно утром ни о чем говорить. Все и так понятно. Понятно, что Зары уже нет. Нет в живых. Она погибла. Она погибла в той жуткой аварии.

– А-а-а! – закричал он и повалился лицом на подушку.

Тогда он не увидел Зару. Не успел. Он отключился от боли и от полученных ран. Он сильно стукнулся в машине и потерял сознание, так и не увидев ее. Последнее, что он тогда видел, это белая большая машина и ее номерной знак. Три цифры три и буквами слово «три». Темный тоннель ночной черноты сомкнулся.

Тогда казалось, что это было самое страшное. Нет. Самое страшное оказалось сейчас, когда темнота расступилась. Оказалось, что свет таит в себе ловушку. Возвращение к жизни оказалось самым болезненным.

Жизнь ради жизни окончена, начинается борьба. Теперь она неизменная спутница его жизни, также как все возможные вариации боли и мести.

***

Прошло время – чуть больше года.

В кафе было безлюдно – положительное качество уюта. Приглушенный свет придавал таинственности. Обстановка располагала для конфиденциального разговора. Обычно в таких местах решаются денежные вопросы, связанные с секретностью. Журналист Жуков Женя, подписывающийся в статьях «ЖЖЖ», знал это не понаслышке. Многогодовая практика доказывала, что деньги не любят громких звуков и любопытных взглядов.

Он сидел за круглым столиком в удобном кресле, пил кофе и осматривал всех профессиональным, цепким и пытливым взглядом.

В кафе вошел молодой мужчина. Они зацепились взглядами. Новый посетитель направился к нему прямым ходом. То, что это его информатор (так он мысленно стал его называть), Жуков не сомневался. Парень скинул с плеча ремень кожаной сумки и поставил рядом на кресло. Сам сел в соседнее.

– Я вас уже заждался, – набивал себе цену Жуков.

– Извините, но я не опоздал.

– А я считаю, что на деловую встречу нужно приходить загодя.

– Учту, – пообещал мужчина.

Жуков не стал долго отчитывать парня и перешел сразу к делу.

– Вы сказали, у вас есть стоящая информация.

– Есть, – согласился мужчина. – Но мне нужна информация от вас.

– Это я уже понял, – слащаво заулыбался он. – У меня много информации. Я ее собираю. Это моя работа.

Опять он набивал себе цену. Любил он цену набивать. Все без исключения должны знать, что он значимый человек в этом нелегком деле журналистики. Он испытующе посмотрел на парня. Реакции от информатора не последовало, и журналист продолжил:

– Но я не поделюсь ею, пока не пойму, что это выгодно. Кстати, где вы раздобыли мой телефон?

– Это профессиональная тайна, – заверил парень, – но вы не беспокойтесь, от меня он не уйдет.

– Надеюсь, – Жуков внимательно посмотрел на информатора. – Заметьте, я не спрашиваю ваше имя.

– Вы прекрасно знаете, что мне легко вас обмануть.

Жуков отметил про себя, что парня трудно провести – это следствие ума или хитрости. Хотя одно другому не мешает. Кстати, именно этими свойствами – врожденным и приобретенным – пользовался Женя.

– Перейдем к делу. По телефону вы сказали, что вам нужна информация об аварии, произошедшей год назад.

– Да.

– В ней участвовала Настасья Андреевская.

– Да.

– Я не дам ее вам просто так.

– Я подготовился.

– Вы пообещали мне фотографии певицы Розы Розалии.

– Да.

Парень достал конверт из сумки. Ох как тяжело ему достались эти снимки. Тяжело не физически, а морально. Стас ругался, даже кричал, даже пристыдил: «Как ты можешь? Ты пользуешься превышением должностных обязанностей, где твоя профессиональная этика? А если снимки всплывут в желтой прессе? Розалия сразу поймет, кто и когда их делал. Ты в суд хочешь идти? Отвечать за это? Да нас в пух и прах разнесут. Нам доверять перестанут. Ни один адвокат не спасет. Ты этого хочешь? Мало того, что я тебе телефон этого скандального журналиста раздобыл, ты еще нас всех собираешься подставить с Розой. Ты же знаешь, Роза нам такое предательство не простит. Я тебя прошу, имей голову на плечах. Она у тебя обычно имеется, но сегодня снесло».

Он не стал доказывать Стасу теорему о наличии у него головы и мозга, только сказал, что фотографии Розы Розалии не попадут в редакцию желтой прессы. Что бы ему это ни стоило.

– Я могу взглянуть? – потирая руки, спросил Жуков.

– Да – он передал конверт.

Женя открыл, вытащил снимки, разложил их веером. Одного профессионального взгляда хватило, чтобы сделать вывод:

– Отлично. Это стоящие снимки.

Он собрал фотографии стопочкой и положил поверх конверта, на верхнем снимке была запечатлена девушка на больничной койке в элитной палате. Лицо с синяками от операции. Ее осматривал доктор, его лица не было видно. Девушка что-то ему говорила и не видела, что ее снимают.

– Вы продадите их журналу?

– Я сам напишу статью о Розалии.

– Сколько стоит ваша статья про Розу?

Жуков махнул рукой и недовольно продолжил:

– Недорого. Дешевле, чем про Андреевскую.

– Почему?

– Розалия на каждом шагу светится, а Андреевская – затворница, ее в скандале заметить – проблема. Значит, писать о ней проблема. А очень хочется уличить ее в обмане.

– Вы пишите о личностях?

– Я срываю маски. Это моя любимая работа. А еще я не люблю, когда люди лицемерят. Они ведь все… все лицемерят. В жизни они одни, а на камеру они другие. В жизни они разговаривают матом, а по телефону поют слаще жаворонка. В жизни они грымзы и телезавры, а перед поклонниками улыбаются во все тридцать два вставных зуба. Ненавижу, когда лицемерят, поэтому пишу о них всю правду. А эта Розалия вообще рекламирует крем от морщин, а нормальные девки ей верят. А на самом деле ей морщины пластический хирург скальпелем разглаживает. Она ведь еще та мымра по внешности, ведь не накрашенная – кикимора. Вот вам и обман. И я благодаря вашим фотографиям выведу ее на чистую воду. Открою глаза публике на кумира, покажу им настоящую морду лица.

Жуков собрал снимки в конверт и собирался их спрятать в дипломате, но парень выхватил его. Быстрым движением он закинул их в свой приоткрытый портфель.

– Мы же договаривались, что снимки взамен на информацию, – пояснил парень свою выходку.

Жуков покусал губы (как бы не улетели снимочки), цыкнул языком и с сожалением сказал:

– Там такое дело… написал я статью, – он раздраженно стукнул кулаком по столу, привлек к себе внимание окружающих, взял себя в руки и более спокойно продолжил: – Супер статья. В хлам разнес все. Такая резонансная статья получилась, мнения общества разошлись, меня это радовало, – он тяжело вздохнул и продолжил,– а потом мне пришлось опровержение писать. На меня все стали давить.

– Кто все?

– Аллигаторы и пресмыкающиеся, – увидев удивленный взгляд, пояснил: – Издательство, которое ее крышует, «Союз авторов», в который Андреевская входит, моя редакция. Мой главный редактор сопротивлялся-сопротивлялся, потом потребовал от меня опровержение и увольнение.

– Даже так? – удивился парень.

– Да. А что вас удивляет?

– Да так. Я думал, что за такими статьями очередь стоит.

– Да. Дело в том, что я не проверил информацию. В полиции не разглашают. Все такие умные стали, – небрежно кинул журналист: – Сразу требуют официальный запрос от редакции. Редакция, в свою очередь, не дает такого разрешения.

– Почему?

– Я же вам уже сказал – Андреевскую кто-то крышует.

– Понятно. А откуда вы ее взяли?

– Мне ее продали, почти так же, как вы. Одна разница – вы продаете инфу за инфу, а ту я купил за монету.

– Вы встречались в кафе?

– Это вторая разница – мне инфу дали по телефону. Я пошел ва-банк. Я хотел быстро напечатать статью про Андреевскую, чтобы вызвать тот фурор. Торопился. Ведь это была сенсация. Тихоня Настасья – участница аварии, с которой скрывается, как последняя преступница. Информация была не проверена мной, но это не значит, что она ложная. Есть снимки, есть свидетели, есть факт преступления. Но все пошло не так.

– Вас подставили?

– Я не исключаю, что мне сказали правду. Голос был изменен. Сейчас на любом телефоне даже младенец может программой по изменению голоса пользоваться. Я и тогда знал, что голос ненастоящий, но очень все правдоподобно было и к месту. Авария – свидетели – снимки – информация. Я и клюнул. Но настолько все было правдоподобно. Я и сейчас верю в свою разоблачающую статью, несмотря на то, что суд я проиграл и влетел на кругленькую сумму. Все это было подстроено, чтобы выгородить Андреевскую. Это она была тогда за рулем и сбежала с места аварии. У меня и снимки есть.

– Вы можете мне их продать?

– С удовольствием продал бы, но не стану этого делать.

– Почему? – нетерпеливо спросил парень.

– Потому что они все есть в открытом доступе. Я их в журнале напечатал, на свою страничку в интернете кинул, правда, после суда пришлось оттуда их удалить. Но из журнала никто не удалит. Как говорится, что написано перьевой ручкой, не выпилит бензопила «Дружба».

– Да, – разочарованно протянул парень, – не много.

Он встал из-за стола, собираясь уходить.

– Постойте, – занервничал Жуков, – вы мне обещали… фотографии.

– Я сегодня много дал обещаний, – непонятно заявил парень.

Он достал конверт, со словами «Берите, пока я не передумал», небрежно кинул его перед Жуковым, развернулся и быстрым шагом ушел. В уме крутилось обещание: «Я сделаю все, лишь бы фотографии Розы не попали в редакцию противного журналиста. Что бы мне это ни стоило».

Жуков меркантильно, предвкушая сладкий вкус мести всем знаменитостям, а сегодня в лице Розы Розалии, схватил конверт и спрятал его в нагрудном кармане.

– Чуть не улетел мой сюжет – хитро улыбаясь, пробубнил он.

Он расплатился за кофе, вышел на улицу, улыбка не сходила с его лица до самой редакции. По дороге он набрал номер телефона главного редактора и заявил:

– Мне нужна первая полоса. Вечером будет статья про пластику Розы Розалии. Все подробности при встрече. Я не подведу.

Он ехал в машине, в голове уже крутилось название ошеломляющей статьи, набросок всех разгромных, разоблачающих, жареных фактов его журналистского расследования.

Даже расследовать ничего не пришлось. Парень сам все принес на блюдечке с золотой каемочкой и золотым яблочком. Зато освещение скандальных событий должно получиться на отлично.

Он в облаке эйфории вошел в издательство, сел за свой стол, достал с нагрудного кармана конверт и достал содержимое.

Ох, как он был рад. Но радость не бывает вечна. На то она и радость.

Содержимое конверта оказалось приятным, но неожиданным. На стол высыпались скользкие новенькие пятитысячные купюры и свернутый пополам листок бумаги.

Он дрожащими руками открыл записку: «Здесь денег больше, чем вы получили бы за статью про Розалию. Прошу прощения за некорректное поведение и за то, что не оправдал надежды».

Журналиста Жукова Женю нерадостно осенило, он зло выругался: «Информатор подменил конверт. На первую полосу я буду печатать эти купюры?».

Он помотал головой и задумчиво кислым голосом проговорил:

– На блюдечке с золотой каемочкой оказалось червивое яблочко.

Он аккуратно сложил купюры себе в портмоне и стал придумывать оправдательную речь для главного редактора.

***

Водитель старался не мешать ее работе. Он быстро понял правила. Никаких лишних слов, никаких замечаний и разговоров в поездке, никаких вопросов. Анастасия Андреевна не была вредной работодательницей, скорее, просто очень занятая и вся в раздумьях женщина. Когда надо было, она сама говорила ему, куда и зачем едут. Он долгое время присматривался к ней, пытаясь понять, какая она на самом деле. Спокойная, уравновешенная, но глубоко душевная, или искусно держащая эмоции под контролем собственных нервов. Выводы были противоречивы. Он не смог оценить человека, который дал ему работу, но решил не торопиться. Только время и место сможет ответить на вопрос.

Работать водителем ему понравилось. Нетрудная, но ответственная работа. Все как он любил – минимальное вложение физических сил с максимальным мыслительным процессом и аналитикой ситуации.

За четыре дня работы он не получил ни одного замечания. Может быть, обойдется и без конфликтов. Задача ведь не в этом.

Она без лишних разговоров, без лишних расспросов, без лишних требований документов и всякой ерунды взяла его водителем. Он и сам не ожидал, все так гладко складывалось. А ведь шел устраиваться на работу как настоящий русский человек – наобум. А, нет, русский делает все – на авось. Авось возьмут водителем. Авось дворником. Авось директором. Повезло, взяли водителем. Прекрасно. Работой обеспечен. Чего так сильно добивался, то и получил – тесный контакт с объектом.

Сегодня она выехала впервые. Каждый день он возил ее детей с няней Татьяной Сергеевной на кружки, секции, в кафе, бассейны и развлекательные центры.

Возить детей по их неотложным, почти взрослым делам, было одно удовольствие. Близнецы настолько одинаковые с лица, настолько же разные по характеру, ему нравились. Несмотря на то, что у него не было практики общения с детьми, с ними он сдружился.

Сеня – активный и громкий мальчишка – полностью хотел подмять под себя и свои детские капризы весь мир, который, по его мнению, должен крутиться только вокруг него. Он озорно носился по всему детскому лабиринту или шумно прыгал в бассейн, без всякого стеснения подходил к незнакомым детям, знакомился, с этой секунды становился лучшим другом и смекалисто находил увлекательные игры для всей компании.

Соня – его полнейшая противоположность – спокойная, тихая и безотказная девчонка, даже не пытающаяся выделиться в свете своего брата. Она могла долгое время любознательно наблюдать за муравьем на тропинке, который бежал по своим неотложным делам, и не обращать внимание на неугомонные игры брата.

Сеня же в свою очередь, по своей детской логике или скорее интуиции, считал, что во всем должен помогать сестре и от всего оберегать. Он оберегал ее от громких игрушечных автоматов, роботов и каруселей, отдавал Соне карандаши и бумагу, оберегал от шумных горок на игровой площадке, уступая место на качели. Она же, в свою очередь, спокойно не соглашалась с Сеней и тихо, но упрямо пыталась добиться своего.

Кириллу было интересно наблюдать и анализировать детей Анастасии Андреевны. А еще ему было интересно каждый день удивляться своим наблюдением, открывая в каждом из них новое качество или черту характера.

Вот вчера вечером, например, спокойная и тихая девочка Соня, настойчиво просила арбуз. Татьяна Сергеевна решила, что арбуз лучше есть утром, а не вечером и даже попыталась ей это объяснить, что дети ночью должны спать, а не ходить по дому сомнамбулами в поисках туалета. Но не тут-то было. Если бы Кирилл знал, то начал бы считать количество произнесенного слова.

Соня уже готова была идти спать и переоделась в пижаму, села за стол и стала просить, повторяя одну и ту же фразу: Няня, дай арбузик, няня, дай арбузик, няня, дай арбузик, няня, дай арбузик.

Если бы Кирилл знал, то точно стал бы считать.

Она повторила раз сто, и бескомпромиссная Татьяна Сергеевна сдалась.

Вчера вечером Кирилл открыл новое качество в Сонечке – она не сдастся, пока не добьется желаемого. Как ни странно, он был удивлен этому открытию и целеустремленности ребенка. И понял, что иногда ему, взрослому мужчине, не хватает такой хватки и настроя на цель.

Анастасия Андреевна больше походила на свою дочь – малоразговорчивая, спокойная, культурная и уравновешенная – такую оценку ее личности в первый же день дал Кирилл. Но ему казалось, что он что-то в ней не доглядел. Скрытность. Вот что пугало и настораживало.

Много с ним не разговаривала, потому что работала. Работала дома, за компьютером, работала у телевизора, смотря с детьми мультики. Сейчас работала на заднем сиденье своего автомобиля. Она ехала по делам и занималась делами. Это нормально для занятой деловой женщины.

Он видел много начальников и начальниц. Последнюю, которую он вспомнил, была слишком высокомерная и заносчивая. Она пришла к Стасу в кабинет, другу детства, юности, молодости и, дай бог, старости. Женщина ухоженная, напичканная ботоксом, кератином и силиконом, с нарисованными бровями. Он тогда смотрел на нее, не слушал ее крик, хотя это было трудно, и думал: «Почему у них всех одинаковые брови, что это за мода такая? Почему косметолог рисует одинаковые брови, почему он делает всех под одно лицо? Рука набита под один шаблон? Женщины становятся похожи друг на друга. Черные неестественные широкие брови бросаются в глаза. Хочешь – не хочешь, но взгляд падает только на них, нет больше ничего, ни губ, ни глаз – чистый лист бумаги и только угольные брови. Женщины становятся одинаковые. Никакой оригинальности. Хотя сами женщины и девушки считают наоборот, что именно это делает их особенными и оригинальными».

Он смотрел на ее брови, на их грозное движение и попытался сосредоточиться на ее не менее грозном крике. Оказывается, эта женщина, именно с этого она и начала свои претензии – начальница престижной фирмы, а муж, между прочим, не кто-нибудь, а глава какой-то там администрации и у него, естественно, много связей, а у нее, естественно, много денег. А все это вместе, сделал вывод Кирилл, составляет гремучую смесь для всех обижающих ее и неугодных ей. Его самого это, конечно, не пугало, но он точно знал, что от любой обиженной и оскорбленной особы, неважно какого пола, можно ожидать больших неприятностей. Тогда так и случилось.

Кирилл хмыкнул при воспоминании, обиженная и оскорбленная особа написала жалобу. Начались проверки. Такие моменты он сам называл «пощипывания», потому что к серьезным неприятностям они не приводят, а вот от работы отвлекают, настроение портят и драгоценное время забирают.

Его теперешняя начальница не такая. Анастасия Андреевна вела себя вежливо, спокойно и культурно и показалась ему великодушной, как будто из королевской семьи. Во всяком случае, такое мнение сложилось у него об Анастасии Андреевны.

Она, как всегда, сидела на заднем сиденье и работала. Она брала блокноты, книги, листы бумаги и тетрадки, которые в беспорядке были разбросаны по всем сиденьям машины. Читала свои черновики и заметки и печатала в ноутбуке, который держала открытым на коленях.

В зеркало заднего вида он заметил, как она смотрит в окно, думает, ловя нужную мысль, а потом записывает ее или сразу печатает. Его это удивляло – как так можно работать? Все творческие люди такие необъяснимые? И весь их творческий процесс не поддается объяснению? Но он прекрасно видел и понимал, что она сейчас в гармонии с собой. Сейчас она едет в машине, работает, и нет никаких переживаний и суеты. Она спокойно и плодотворно работает.

Он опять взглянул на нее через зеркало. Она положила исписанный лист рядом на сиденье, на секунду задумалась и стала печатать. А ему очень захотелось понять: все то, что она делает – это работа или хобби?

– Извините, что отвлекаю. Вам удобно? – негромко спросил он.

– Что? – она отвлеклась и посмотрела на него в зеркало.

– Машину трясет. Вам удобно печатать?

– А это, – она выпрямила спину и подвигала плечами, разминая их. – Я уже привыкла. Где мы?

Она посмотрела в окно.

– Минут пятнадцать еще ехать, – ответил он. – Пробка на Хорошевке была.

– Ничего удивительного, там всегда такое.

– Мы опаздываем?

– Нет. Все нормально, – она помахала головой и закрыла компьютер. Она отвлеклась на виды в окне. – Мне нравится этот район города. Здесь сталкиваются две эпохи времен.

– Какие?

– Новые постройки и старые постройки, это…

Ее перебил телефонный звонок. Она достала из сумочки телефон и ответила.

Кирилл успел заметить, как она чуть изменилась в лице. Она слушала мужской голос и иногда отвечала на его пылкую речь.

– Да, алло. Привет. Нормально. Это не должно вас с Ириной касаться. Да, я отказала Ирининому родственнику. Да, я говорила, что мне нужен водитель. Говорила, но мне помогли в издательстве. Да, мне водителя через издательство порекомендовали. Не надо кричать. Чем я вас подвела? Не надо было ему обещать. Я же вам не обещала, что возьму родственника Иры. Тем более он мне не приглянулся. Нет, я не по красоте выбирала себе водителя. – Она быстро взглянула в зеркало, в нем отражался новый водитель, и отвела взгляд. – Я другое имела в виду. Мне показалось, что он ко мне не совсем трезвый приходил. Как это ну и что? Но Алексей же водитель, а водители не пьют. Я не спорю, бывает, но это не значит, что на собеседование надо выпившим приходить. Он, кстати, мне еще и нагрубил. Ну, если я сама виновата, то не надо ко мне ваших родственников присылать. И не кричи. Коля, я тебе еще раз говорю – у меня уже есть водитель и никого я увольнять не буду. Все. До свидания.

Она уже отвела руку с телефоном от уха, но мужчина что-то еще говорил. Она опять взяла слушать его.

– Хорошо. Дети поедут к тебе на выходные. Позвони мне в пятницу. Пока.

Она отключила вызов. И тяжело вздохнула.

– Что-то случилось? – спросил он.

Она пожала плечами и озабоченно ответила:

– Ничего. Все как обычно.

– Вы меня извините, но я все слышал. Просто у вас динамик на телефоне громкий.

– Этот разговор не требуют секретности, – ответила она, чуть расстроившись, что водитель стал невольным свидетелем ее разговора с Колей.

– Я так понял, вам навязывали другого водителя, а вы взяли меня. Я надеюсь, от этого не будет у вас проблем?

– Не навязывали, а предложили, – уточнила она, – и проблем не будет. Забудьте этот глупый разговор.

Он привез ее в издательство и, пока она собирала свои записи в элегантный дипломат, он открыл ей дверцу автомобиля.

Она, не торопилась выходить, внимательно на него посмотрела и негромко попросила:

– Кирилл, не надо передо мной торопиться двери открывать. Я же не барыня какая. Могу и сама открыть.

– Но так положено, – возразил он.

– По этикету, – хмыкнула она, выходя из машины. – Спасибо. Я в издательстве буду примерно часа два. Если вам куда-то надо отъехать, то езжайте.

– Нет. Я буду ждать вас.

– Хорошо, – сказала она, уходя. – На первом этаже есть буфет.

Он сел в машину и задумался, видимо, этот телефонный разговор, который он прекрасно слышал, вывел ее из себя. Было видно, что она расстроилась. Дома-то она садилась в машину в хорошем настроении. Невидимый Коля просил, вернее, требовал, устроить на работу водителем родственника некой Ирины, а Анастасия Андреевна уже взяла на работу его, Кирилла. Хоть бы работы не лишиться с таким напористым Колей.

Анастасия Андреевна вернулась из издательства минут через сорок, села в машину и первым делом извинилась.

– Кирилл, извините меня, что я на вас накричала.

– Когда? – он удивленно повернулся к ней.

Она выкладывала из дипломата на сиденье ноутбук и документы, посмотрела на него смущенно и ответила:

– Когда уходила.

– Разве вы кричали? – он пожал плечами, – просто сделали замечание.

– Тогда извините за замечание.

– Не стоит извиняться. Вы мне просто расскажите правила, которых я должен придерживаться на работе.

– А никаких правил нет. Простой распорядок рабочего времени. Пять дней в неделю обязательно, а суббота, воскресенье – по надобности.

– Я за другие правила хочу уточнить.

– Нет никаких правил – повторила она.

– Может, тогда пожелания.

– Какие пожелания?

– Я понял, вам не нравится, что перед вами открывают дверь машины.

Она улыбнулась.

– Каждой женщине нравится, когда перед ней открывают дверь машины. Но я не хочу, чтоб это выглядело, как моя избалованность.

– Это я понял. Вы меня предупредите, какие еще могут быть пожелания.

– Ну вот вы опять со мной разговариваете, как с балованной королевой. Пожелания. Наказы. Указы. Волеизъявления барыни.

– Я не это имел в виду. Я просто не хочу попадать впросак, когда захочу вам помочь.

– Хорошо. Не обижайтесь. Я буду вас предупреждать.

Она открыла ноутбук. Он понял, что разговор на эту тему должен быть окончен и завел машину.

– Куда сейчас едем? – спросил он, выруливая со двора издательства.

– Домой, – задумчиво протянула она, щелкая клавишами компьютера, уже настроившись печатать очередную фразу. – В связи с тем, что меня недолго мучили в издательстве, я могу позволить себе пойти в бассейн с детьми. А Татьяне Сергеевне сделать выходной.