Kitobni o'qish: «Бесстрашные, или Кирзачи для Золушки»
***
Если прислушаться к сердцу, то можно избежать неприятностей и обмануть Опасность…
Когда-то, совсем недавно…
Панцирная сетка старенькой кроватки провалилась под весом девочки. Сидеть было неудобно, а убежать девочка не могла. Она теребила одеяльце, то сжимая, то разжимая пальчики в кулачок. Нервничала. Боялась. Переживала. Такого позора она не испытывала еще никогда. Да что там позор? Вот такого прилюдного позора она не испытывала еще никогда. Самое страшное то, что позор этот на виду у всех. Она потупила взгляд, смотреть прямо и нагло она не могла. Стыд давил на нее. Она готова была провалиться под кровать и там спрятаться.
Она не знала, куда ей смотреть, чтоб не видеть осуждающих взглядов друзей. Теребила в руках одеяльце и рассматривала полы. Узор на линолеуме, глубокий порез и царапину от ножек кроватей, потертость и черную полосу от подошвы кроссовок.
От тяжести стыда, взглядов, прилюдных осуждений, плечики ее опустились. Ей казалось, что на шею посадили слона, стотонного, а может тысяча тонного африканского слона. А он, мало того, что давит на ее хрупкие детские плечики, так еще и хоботом бьет по лицу, так что аж щеки горят. Оскорбительные слова хлещут ее по лицу.
Девочка согнулась под Слоном позора. Еще чуть-чуть и она увидит всю грязь под соседней кроваткой. Такой моральной тяжести на ней не было еще никогда. Казалось, что сейчас от напряжения лопнут сосуды головного мозга. В них трещал электрический ток, разбавленный тягучей карамелью.
Женщина грозно вышагивала возле кровати и мешала рассматривать пол. Ее чуть толстоватые ноги в красных лодочках закрывали узор, трещину и царапину.
– Что ты молчишь? – спросила она и потребовала, возвышаясь над ней – смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Что это? Неуважение? Проявление неуважения?
Девочка подняла взгляд на женщину и опять потупилась.
На нее смотрели. Несколько десятков глаз. Смотрели по-разному: с сочувствием, с жалостью, с издевкой. От них некуда было деться. Девочка зацепилась взглядом за подушку. На белой наволочке двойная печать. Видимо кто-то, когда-то ставил штамп на казенных вещах, рука дрогнула и печать получилась размытая, двойная. Захотелось прикрыться ею, спрятаться. А еще лучше кинуться на нее и утонуть в ее глубинах.
– Сиди ровно – потребовала женщина, когда девочка потянулась за подушкой. – И отвечай на вопросы.
Вот только вопросов она не задавала.
– Украла. Спрятала.
– Это не… – попыталась сказать девочка.
Но грозный взгляд женщины прикрыл ей рот, припечатал в панцирную кроватку, заставил покраснеть от стыда, выдавил слезы.
Девочка поискала взглядом мальчика, нашла и только одними губами позвала. Никто не услышал, только он понял, что от него ждут помощи, спасения. Он сжал кулаки и дернулся в сторону девочки, но чьи-то крепкие руки схватили его и остановили.
Женщина видела этот порыв парня, еле заметно усмехнулась и продолжила:
– Я прекрасно знаю, что ты украла мои деньги. Вот они лежат.
Она дернула хлипкую дверцу тумбочки. Старенькая мебель жалобно скрипнула, обнажая внутренности. Она трепетно хранила в себе ценности – склеенную статуэтку черной бархатной кошечки, зубную щетку, кусочек мыла, нижнее белье и… деньги. Много денег. Тумбочка также трепетно обнажила пачку тысячных купюр, перетянутую резинкой красного цвета. На фоне нежного цвета денег, эта резинка смотрелась перетяжкой жгута – так сильно она сдавила деньги, что они согнулись пополам – а на фоне бедности ее тумбочки, вообще как инородное тело. Как акула в аквариуме с рыбками неонами.
Все охнули. Конечно, кто мог подумать, что эта пачка окажется именно в этой тумбочке. Кто мог подумать, что в этой пачке окажется так много тысячных купюр. Наверное, там целый миллион. А может тысяча миллионов.
Из-за этой пачки начались все эти разборки и позор. Прилюдные разборки. Прилюдный позор.
Женщина с силой захлопнула дверцу. Та громко стукнулась об тумбочку и, с не меньшей силой вернулась обратно, оголяя содержимое. Тайное, сокровенное, личное, любимое содержимое с хищной акулой, перетянутой красной резинкой.
– Не додумалась спрятать? Как ты вообще могла?
Девочка прикусила губу, она тряслась. Нижняя губа. Сама. Непроизвольно тряслась.
– Я…
– Неужели я этому тебя учила?
– Я… – губа сейчас лопнет.
– Ну что ж. Раз ты относишься ко мне так, то не жди от меня хорошего к себе отношения.
– Я… – сейчас из губы пойдет кровь.
– Ты понимаешь, что мне придется вызывать полицию?
Девочка не смогла ничего ответить. Про эту полицию сегодня столько разговоров было. Все только и говорили о полиции, что приедет, что найдет вора, что заберут вора и посадят в тюрьму. Но девочка уже и не хотела отвечать. Она понимала, что ее не хотят слушать. И что бы она сейчас не сказала, ей никто не поверит. Зачем тогда говорить, разговаривать. Вот только одному человеку она скажет правду.
Она опять взглянула на мальчика. Он нервно сжимал и разжимал кулаки, губы плотно сжаты, нервно дергалась жилка на шеи, взгляд грозный. Только ему она готова рассказать правду. Ему она все-все расскажет. Больше она никому ничего не скажет. И даже полиции.
Женщина тяжело вздохнула и продолжила:
– Я же вас всех предупредила, если вор вернет мне деньги до шести часов, то я никому ничего не скажу. Но… – она развела руками – но вор не вернул. Мне придется вызывать полицию.
От слова вор, и от той силы, которую женщина вкладывала в слово, слезы потекли по щекам девочки. Это слово хлестало ее по лицу, по глазам. Только от этого слова было очень больно и обидно. Щеки действительно покраснели и пылали, как от пощечин.
Женщина спросила:
– И как же ты хотела воспользоваться моими деньгами?
Девочка отвернулась, она уже решила ничего не говорить. Только ему.
«Я бы точно одна не пользовалась твоими деньгами – подумала девочка. – Я бы раздала их всем. Всем и каждому. И друзьям. И тем, кто смотрит на меня со злостью и злорадством. Даже им бы отдала по одной купюре. Не пожалела бы. Всем бы хватило. Здесь их много».
Женщина опять тяжело и судорожно вздохнула и сказала:
– Что ты молчишь. Ну, хорошо, посиди, подумай. Обдумай свой поступок. Позже мы с тобой обсудим твое поведение.
Она повернулась к остальным детям, окинула разновозрастную аудиторию ребят и сказала:
– Так! Все! Расходимся! Что вам здесь цирк? Нечего здесь больше смотреть. Все идут в столовую на ужин. А ты – она указала пальцем на парня – зайди после ужина в мой кабинет.
Парень не сдвинулся с места. Все остальные дети проходили мимо него. Им же уже разрешили уйти, им же уже разрешили не смотреть на этот позор. Им же надо в столовую, им же надо на ужин. Даже если кто из детей не хотел уходить, то разве можно поспорить с грозным и требовательным тоном женщины.
– Иди. Иди, ужинай – махнула она упертому парню.
– Я не хочу.
Она внимательно и строго посмотрела на него, пытаясь понять: врет или действительно уже не хочет. Не поняла.
Одно она знала: если он что-то решил, то будет стоять на своем. Упертый и неспокойный характер, и жутко упрямый нрав, но в тоже время целенаправленный. Она всегда сравнивала его с быком. С быком, который видит красную тряпку перед собой и не слышит ничего другого. Того и гляди бык проткнет тебя рогами.
А сегодня он напоминал крокодила.
Женщине ничего не оставалось, как опять тяжело и прерывисто вздохнуть и согласиться. Разве можно спорить с молодым зеленым крокодилом? С крокодилом, характер которого несносен, в виду его юношеского переходного возраста. Того и гляди крокодил сейчас откусит тебе руку, или голову. Не важно. Главное что-то откусить в виду своей глупости, необразованности и несдержанности.
– Ну, что ж. Не хочешь, тогда пойдем ко мне в кабинет сейчас.
Она развернулась к девочке и потребовала:
– Давай сюда мне МОИ деньги.
Девочка беспомощно посмотрела на женщину, на парня, на акулу. Она моргнула – акула превратилась в пачку денег. Завороженная ими, она, не моргая, сползла со скрипучей кровати, протянула руку и достала из своей тумбочки пачку. Удивилась. Она-то думала, что пачка денег весит много.
Сегодня днем дети шептались, что украли сто тысяч рублей, а может миллион, а может и тысячу миллионов. Взрослые утверждали, что сто тысяч. А это так много!!! Целых сто тысяч. В уме не укладывается такая огромная сумма денег. Это очень, оооочень много. Поэтому думала, что такое большое количество денег будет очень тяжело поднять. Но оказалось, что пачка легкая, вес его такой же, как… как у блокнота, не тяжелей тетрадок, в которых они писали на уроках.
Девочка протянула женщине ЕЕ деньги.
Та аккуратно двумя пальцами, как будто боялась испачкаться, взяла их и вышла из спальни, уводя с собой мальчика.
Девочка присела рядом с открытой тумбочкой, прямо на голый пол, прямо на ту самую царапину, которую все время рассматривала. Достала из тумбочки бархатную статуэтку, погладила. Черная кошка зияла дыркой вместо уха, на спине не хватало треугольного осколка. Если просунуть туда пальчик, то можно порезаться. Такое уже было. Однажды она порезалась об острые, как бритва края. Девочка хорошо помнила тот день, как будто все произошло только что. Они искали этот осколок – не нашли, куда он запропастился – непонятно. Вот ухо разлетелось на очень мелкие острые частицы, что их не возможно было склеить. Но они целенаправленно, уперто, через слезы собирали и склеивали статуэтку обувным клеем. Потому что это не просто статуэтка черной кошки. Это – Память. А Память нельзя выкинуть в мусорное ведро, даже если оно раскололось и разлетелось на мелкие осколки. Нельзя допустить, чтоб Память валялась на мусорной свалке. Нельзя допустить, чтоб Память оставили без хозяина, а хозяина без Памяти.
Разбитую статуэтку склеивали детские ручки, поэтому получилось неровно, чуть безобразно. Бархат отошел от краев, оголяя белую основу, клей торчал между осколками, как шрамы на коже, выпирал рубцами. Смотрелось неаккуратно. Но разве Память должна быть всегда аккуратной, красивой, безупречной, идеальной? Память может быть такая, как эта кошка. Несовершенной, трепетно восстановленной из неровных острых осколков, в шрамах из клея. А еще шрамах из воспоминаний.
Главное, чтоб Память была честной и настоящей, чистой, любимой, родной. И вечной.
***
Совсем недавно…
Если прислушаться к своему сердцу, то можно услышать Вселенную.
Какая-то смутная тревога терзала ее, но она пыталась себя успокоить и списывала все на усталость и нерешительность. Марта всегда была нерешительна и отлично это знала и адекватно отдавала себе в этом отчет. Но смутная тревога все никак не давала ей покоя. Она закралась глубоко в грудь, в самое сердце, и не собиралась уходить, как бы ни старалась Марта себя успокоить и переубедить.
Уже двое суток в дороге. Колеса поезда мерно постукивали, но от них уже давно хотелось отдохнуть. Она устало смотрела в окно на уносящийся вдаль лесочек, постоянно спрашивая себя, зачем? Как? Не зря ли?
Лесочек пропал из вида, а вопросы остались.
Как? Как она решилась на все это? Что она придумала? Разве есть где-то лучше жизнь, чем дома?
– Конечно, есть, – отвечал ей внутренний голос – ты же все сама видела по телевизору, слышала от соседки, бабушки Муси. У нее все родственники живут в городе. Там хорошо. Там есть работа, там есть порядочное жилье, там есть деньги, там есть все. В городе хорошо.
– Города бывают разные – отвечала Марта своему внутреннему голосу. – А мы с Анютой, как две потерпевшие наводнение, помчались сразу из Норок в Москву. А если столица нас не примет?
– Да ладно, тебе. Разве ты знаешь людей, которых столица не приняла? Никого. А кого ты знаешь и помнишь в селе Норки? Остались три бабульки старые и два алкаша пропойных. Образно, конечно. Но разве можно оставаться в Норках?
– Нет.
– Вот и правильно, что Анюта позвала в Москву. Устроитесь на работу. Дадут комнату в общежитии. Потом снимите квартиру и заживете. И начнется у вас жизнь, а не выживание. Вспомни как жила? А лучше не вспоминай. В полуразвалившемся доме. Без мамы. Дядя Петя умер два месяца назад. Он любил тебя как родную внучку, а ты его называла дедом. Раньше ты жила в Норках только ради мамы, а потом из-за него, но теперь тебя там ничто не держит.
– А могилки? За ними надо ухаживать – не унимался внутренний голос.
– В городе будешь хорошо зарабатывать, раз в год сможешь приехать и поухаживать за могилками. Так и что тебе осталось? Менять место жительства, найти работу и настраивать жизнь на хорошую волну. А в Норках вас с Анютой ждала одна участь – спиться и замерзнуть зимой в сугробе под собственным забором, как тетя Вера, покойная, которая всю жизнь проработала в магазине, который «загнулся» без покупателей, вот она и спилась. Так что начинай радоваться и наслаждаться жизнью. И не забудь Анечку поблагодарить, которая вырвала тебя, как морковку из той грязной деревни. И давай-ка, Марта, откидывай эти грустные мысли и тревоги. Бери пример с Анюты.
Марта посмотрела на подругу, та с самого утра щебетала с подсевшим ночью в плацкарт, парнем. Костя Анне понравился, вот она с ним и щебетала. Если бы не понравился, то нагрубила бы, даже глазом не моргнув. Это Аня умела.
– Вот так мы и решили ехать в Москву – рассказывала Аня. – Самое сложное было уговорить Марту начать новую жизнь подальше от Норок. Норки это деревня, в которой мы проживали, и предки мои там всю жизнь мучились, и их предки тоже. А ты давно в Москве живешь?
– Давно – ответил Костя. – А как же родственники отреагировали на ваш отъезд?
– Мои? Никак – пожала плечами Аня. – Бате до меня дел нет, пьет он в дурную глотку. А Марта вообще сирота, на ее отъезд некому реагировать. А ты где в Москве работаешь?
– Я менеджер в одной крупной коммерческой компании, в отделе продаж.
– Менеджер – протянула Аня, пробуя его на вкус. – Слово-то какое красивое. Начальник значит.
– Почти. Отвечаю за поставки товара и продажи.
Он весело рассмеялся, шутку никто не понял и его не поддержал.
– Начальник, а в плацкарте ездишь? – спросил дедушка-попутчик – экономишь что ли?
Дед Василий сел в поезд на той же станции, что и девушки и с самого начала пути пытался учить Аню уму разуму, думая, что она несмышленая вертихвостка, которой мозг в голове не мешало бы вставить, да еще и путем ремня по пятой точке. Всю дорогу они спорили по поводу и без него, чем сильно раздражали друг друга.
– Нет, дед, – весело ответил Костя, – студенческая привычка осталась. Когда еду в купе, ностальгия мучает по таким вагонам.
– Очень радостно ехать в грязных плацкартах – вздохнул дед.
– Просто не обращаю внимания и не сравниваю с лучшим. Вот и весь секрет. Тем более, в таких вагонах можно найти много хорошего и познакомиться с прекрасными девушками. – Он махнул рукой и повернулся к Ане, дав понять, что не хочет продолжать спор с вредным дедом. – Так, а что твои родители? Им совсем не интересно, куда ты поехала?
– Я ж тебе говорю, батя пьет не просыхая. Я ему сказала, что уезжаю, он головой махнул и стопку опрокинул за мой отъезд. А матушка моя лет десять назад уехала в Турцию. Хотела сначала тряпками заниматься, вещи оттуда возить, а потом видать и передумала. Там и осталась. – Аня вздохнула – вроде замуж там вышла.
Дед громко фыркнул, махнул рукой и недовольно возмутился:
– Разве ж это мать?
– Нормальная у меня мать – возразила Анюта, – она мне деньги высылает. Иногда. Письма пишет.
– Тоже иногда?
– У нее все хорошо.
– А у тебя ж тогда, почему все плохо? – резонно заметил дед.
– Потому, дедушка, что живу я не с матушкой в Турции, а с батей в Норках – таким же тоном ответила ему находчивая Аня.
– Не в норах же.
– Почти что в норах. Село есть такое – стала объяснять Аня Косте, – Норки называется. У нас лис много, они в норах живут, вот у нас там нора на норе. Много очень. Отсюда и название чудное. Но оно, дедушка, – повысила она голос – соответствует тому образу, как люди там живут. Как в норах. Больше ничего нет.
– Что ты, дед, привязался? – не зло спросил Костя. – Сам должен понимать, что от хорошей и сладкой жизни не бегут в Москву.
– А – дед махнул на Костю рукой, посмотрел на Марту неодобрительно, грустно вздохнул и отвернулся к окну.
Костя скорчил рожу в спину деду и спросил у Ани:
– Так и что мамка твоя? Что сказала-то тебе? Благословила?
– Ха, – засмеялась Анюта – я ей еще ничего не сказала.
– Как это?
Удивился Костя и посмотрел на Марту, отмечая, что подруга этой веселой Анюты, полная ее противоположность, скромная, спокойная, а еще и красивая. Аня тоже красивая, но Марта красива и благородна, фигуриста и совершенна. Никакой суеты и переполоха, только размеренность и спокойствие. Сразу и не скажешь, что она с деревни Норки бежит. Она, как и вредный дед, смотрела в окно. И совсем не радовалась общению с ним, чем очень его удивляла и чуть огорчала. Ему хотелось переключить ее внимание на себя. Но девчонка не была от него в таком же щенячьем восторге, как Аннушка. Ну, ничего, ничего страшного.
– Я как устроюсь в Москве, сразу письмо отправлю – сказала Аня.
– Ну, ты даешь, – восхитился Костя – мамка твоя ни сном, ни духом, что ты поехала жизнь свою улучшать.
– Вот улучшу, тогда поеду к ней в гости.
– А чем она в Турции занимается?
– Сейчас в богатеньких семьях нянькой работает, за ребенком смотрит. А раньше уборщицей работала. Через агентство стала работать. Потом замуж вышла. Так что у нее там все хорошо.
– Что ж она тебя к себе не заберет – не отрываясь от окна, спросил дед.
– Ай, дед, – махнул Костя – чего ты как провокатор, поговорить не даешь.
– Чего это я провокатор? – удивился дедушка, поворачиваясь к молодым людям.
– А как же она замуж вышла? Ради гражданства или по любви большой? С батей твоим развелась?
– Неа.
– Как это? – удивился дед. – Что ж это получается: у мамки твоей гарем из мужей что ли?
– Да, дедушка, – засмеялась Аня. – Многомужняя она у меня.
Дедушка Василий осуждающе покачал головой и возмутился:
– К чему мир катится?
– Дед, ты б лучше возмущался, почему тебе правительство пенсию маленькую платит – посоветовал Костя.
– А чего мне возмущаться. Она у меня не маленькая. Мне хватает.
– Тебе хватает. А яблоки купил – Костя взглядом указал на баулы с яблоками, под дедушкиной полкой-кроватью – или сам вырастил?
– Они у меня во дворе растут, шесть деревьев.
– А везешь куда? Продавать?
–Нет. В гости к сыну еду. Угощать буду.
– Хорошо. А шоколадные конфеты, леденцы и фирменные игрушки покупаешь?
– Нет.
–А ты значит, только яблоки по сезону возишь? На большее денег не хватает? Они от тебя может подарки ждут.
Марта неодобрительно посмотрела на Костю и отвернулась к окну, она вспомнила дедушку Петю, слезы навернулись на глаза.
– А я со своего огорода вожу гостинцы, сам выращиваю, химию никакую не кидаю. Чистая полезная продукция. В мае клубнику из теплицы, летом – малину, яблочки и персики, а осенью груши. Невестка это все замораживает, а потом всю зиму меня добрым словом вспоминает. Это лучше, чем химия с рынка и китайские пластмассовые игрушки.
– Ну да конечно. И ничего вы, старики, не понимаете в современных детях. Им еще и гаджеты нужны.
– А вы, молодые, как будто все понимаете – сказал дед Косте и повернулся к Марте – что такое гаджеты?
– Компьютеры, телефоны – негромко ответила она.
– А-а – поняв, протянул дед и сказал – нет у меня внуков. Сын у меня уже взрослый, не молодой. Сначала им некогда было, бизнесом занимались, времени на дитя не было, потом и вовсе время упустили. Вот так вот род мой на сыне моем закончится. Хотел бы яблоки своим внукам возить, с удовольствием бы им гаджеты покупал, и компьютеры и телефоны. И баловал бы их, как мог. И лелеял, и в зоопарк бы с ними ходил и в кафе мороженное есть, а еще на карусели.
Дед заметил, как Марта смахнула слезу со щеки.
У дедушки Пети тоже род закончился на нем самом, ни детей, ни внуков, а ее любил как родную.
Костя потупил взгляд и сочувствующе цыкнул языком.
Аня внимательно смотрела на дедушку и спросила:
– А что же медицина? Или ваш сын уже сам не хочет. Ну, из-за возраста.
– Хочет. Кто же не хочет деток? Медицина, конечно, не стоит на месте, но и не обнадеживает.
Костя тяжело вздохнул и предложил:
– Пошли, Аня, покурим в тамбур. Подруга твоя не курит. Может, с нами пойдешь, Марта?
– Нет – отказалась Марта.
– Чего это имя у тебя такое интересное? – спросил Костя, чтоб отвлечься от деда – нерусская ты что ли?
– Русская – ответила за подругу Аня. – Она родилась восьмого марта, вот ее Мартой и назвали. А у меня фамилия Мартвина. Созвучна с ее именем.
– По логике ее фамилия должна быть Аннова, Анютич – пропел Костя.
Аня засмеялась:
– Нет. Тут логика сломалась. Ее фамилия Снегирева. Мы с ней подруги с садика. Марта Снегирева. Я тоже раньше ее имени удивлялась.
– Да-а – протянул Костя, – видать твои родители были без фантазии, раз такое имя дали. В честь месяца рождения.
Марта резко повернулась к нему, грозно взглянула, но сдержалась, чтоб не высказать наглому парню о его некультурном и неуважительном отношении к окружающим. Благо Аня уже вытолкала молодого человека в проход, оглянулась на Марту и поставила палец поперек губ.
– Ц-ц – прошептала она и ушла за Костей в тамбур.
– Глупые вы, девчонки – сказал дед.
– Почему? – удивилась Марта.
– А Анька твоя вообще дурочка.
– Почему?
– Да потому, что нельзя первому встречному и поперечному все о себе рассказывать.
Марта пожала плечами. Вообще то, она была согласна с дедушкой, но разве этой болтушке можно прикрыть рот.
– На войне за такими охотились. А потом все выпытывали. Под угрозой смерти они там все рассказывали, а эта дуреха все сама выложила. Даже пытать не пришлось.
– Вы воевали? – Марта тоже не одобряла Анин порыв общительности с незнакомым молодым человеком, но что поделать, натура у нее такая.
– Не воевал, я пацаном еще был. Очень хотел фашистов пострелять. А брат мой старший воевал. В танке на Курской дуге погиб. Но я пацаном, через болото шифровки нашим таскал – он улыбнулся воспоминаниям. – Самое интересное, что нас не воспитывали Родину любить. Не успели. Взрослые на фронт ушли. Мы сами как-то все понимали.
– Я очень вас уважаю и восхищаюсь героизмом, дедушка Вася.
– Мало таких осталось. Я имею в виду тех, кто войну прошел.
– Да – грустно согласилась Марта, вспоминая дедушку Петю.
– Слушай, Марта, я тебе сейчас адресок напишу – он оторвал от газеты клочок, достал из кармана карандаш, послюнявил его и стал писать, пытаясь выводить артрическими пальцами каждую букву. – Вижу, ты девушка хорошая, как бы подруга тебя не сгубила. Если плохо будет или проблемы какие, или помощь нужна, ты по этому адресу приходь.
Он подал листик Марте, она прочитала «Басманный переулок, дом 20/40. Леонтьев Виктор Васильевич».
– Это сын мой. Фамилия видишь какая у нас. Как у певца.
Марта улыбнулась.
– Он у меня обыкновенный человек. Я имею в виду – хороший. Вот только деток нет, да и сам он у меня поздний, я уже сам одной ногой в старости был, когда Витя родился. Тоже думал, не будет у меня детей. Так нет, ошибся. Да это и хорошо. Лучше в жизни такие ошибки. Люблю его. И невестку люблю. Порядочные они. Каждому отцу важно, чтоб сын его порядочным вырос. Вот по Косте видно, что он непорядочный. – Дед Василий скривился и быстро заговорил – вы как в Москву приедете, то сразу от него избавляйтесь, пусть двигает своей дорогою, а вы своей ступайте. И чтоб с Богом. Я много люду видел и в нем разбираюсь, поверь мне. А ты, Марта, девушка, тоже порядочная, воспитанная, ненаглая и умная. Я это вижу. Так что ты по этому адресу приходи, скажешь, что от меня, тебя встретят как дочь, напоют, накормят и в помощи не откажут. А вообще я до осени буду у сына гостить, так что приходь и ко мне.
– Спасибо, дедушка Василий.
– Нет, правда – попросил он – уваж старика, приходи ко мне в гости. Вот как выходной у тебя будет, так и приходи. Ну. Пообещай мне.
– Хорошо, приду.
Марта еще раз прочитала написанный корявым старческим почерком адрес и положила листок в свою сумочку.
– Чем в Москве-то собираешься заниматься? – спросил дед Вася.
– Куда пристроят. Мы с Аней, когда решили в Москву перебираться, накупили газет с объявлениями, позвонили в несколько фирм, занимающихся трудоустройством неместных, в одной нам понравились условия. Работу дадут, когда приедем. Нам даже комнату в общежитии дают, платное, правда.
– Сейчас бесплатно только сыр в мышеловке. А какую работу эта твоя фирма предлагает?
– Разную. Уборщица, няня, штукатур, маляр. Всякую, дедушка Вася. Быстро отучат и на работу.
– Понятно – грустно вздохнул дед – желаю тебе удачи, Марта.
– Спасибо.
– И не забудь, что обещала в гости прийтить.
***
Костя дал прикурить Ане и закурил сам:
– Вот подруга твоя стеснительная. Так она в Москве пропадет. Нужно ей чуть раскрепощенней себя вести.
– Как я? – кокетливо спросила Аня.
– Да – он выпустил дым, – ты молодец. А красавица какая. Аж загляденье. Не зря я в плацкарте поехал. Сам себя хвалю. Москва скоро. Слушай, красотка, вам куда ехать надо?
– Ай, в фирму там в одну.
Аня отмахнулась, ей не хотелось говорить и думать о фирме и работе, лучше комплименты слушать, но даже без комплиментов с ним было легко и приятно разговаривать. Видно образованный красивый, статный, при костюме, при деньгах, хоть и в плацкарте, но он понятно объяснил, что это ностальгия по студенческим временам.
Она докурила, открыла дверь в тамбур между вагонами и выкинула окурок.
– Меня встречать будут. Друг. На машине. Давай мы вас довезем, куда скажешь.
– Я согласна. Если не проблема.
– Конечно, не проблема. А вот в метро да с пересадками, да с чемоданами – это проблема.
– Класс. Ты наш спаситель. Я вообще – она понизила голос – метро боюсь. Я не понимаю, как и куда в нем двигаться.
– Тем более. Зачем вам в метро. Адрес скажешь, довезем быстрее любого поезда. Еще сегодня работать начнешь. Время не потеряешь. Договорились?
– Конечно.
– Ты иди – он подтолкнул Аню из тамбура – я догоню.
И когда она зашла в вагон, достал телефон набрал смс, и отправил текст: «Девки – супер. Одна очень красивая. Имя экзотика. Даже менять не будем. Прибудем в шестнадцать».
Поезд только въехал в район города, дед Василий засобирался, распрощался и ушел в тамбур, таща за собой сумку на колесах, полную яблок.
– Вот вредный дед – сообщил Костя, когда тот ушел.
– Он в войну совсем ребенком был – сказала Марта, собирая постельное белье.
Костя пожал плечами:
– Давайте, девушки, я белье проводнику отнесу.
Он взял все в охапку и ушел.
– Классный парень – негромко сказала Аня.
– Разве? – удивилась Марта.
Марта стояла в проходе и видела, как парень Костя передал проводнику кипу белья, похлопал по-дружески по плечу, что-то сказал, искренне радостно улыбаясь.
«Может действительно классный парень» – подумала она.
– Он нас к работе подвезет – не обращая внимание на скептическое настроение подруги, сообщила Аня.
– Незачем, Анюта, сами доедим, как и планировали.
– Марта, не капризничай. Ну как мы с нашими баулами в метро ехать будем?
– Обыкновенно, как и все остальные.
– Ну, нет, Марта – заныла Аня – ну, пожалуйста, давай с Костей поедим.
– Перестань, Аня.
– Он мне понравился очень.
– Я заметила.
– И я ему тоже. Марта, ну что ты такая вредная. Может у нас любовь получится. Тем более, парень москвич уже, прописка, наверное, есть. Это же мое будущее. Работает в крупной фирме.
– Ты его совсем не знаешь.
– А как я должна его узнать? – возмутилась подруга – если мы на метро поедим, я его тем более не узнаю.
– Возьми номер телефона. Потом позвонишь. Встретитесь.
– Ты разве хочешь, чтоб я ему навязывалась? Я не смогу – нагло врала Аня.
– Ты сможешь.
– Я первая ему не позвоню.
– Тогда он тебе позвонит.
– У меня нет телефона – напомнила она. – Ну, Марта, ты как будто не желаешь мне добра.
– Желаю, Анют, только ехать с малознакомым человеком мы не будем.
– А как, я тебя спрашиваю, он станет мне многознакомым человеком, если мы сейчас расстанемся? Тем более мы уже договорились, что он нас подвезет.
– Вот с этого и надо было начинать – возмутилась Марта, – ты уже все решила. Уже договорилась.
– Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста – ныла Аня строя жалобный взгляд.
Марта строго смотрела на подругу и не выдержала, сдалась:
– Хорошо – нехотя ответила она.
– Спасибочки.
Аня кинулась ей на шею и обняла.
– Собирайся, скоро поезд остановится.
Кто бы мог предположить, кто бы мог подсказать, кто бы мог сообщить, что это решение обойдется девушкам так дорого.
Кто бы мог помочь Марте, настоять на своем. Кто бы мог удержать ее в твердом настрое и не сдаваться в уговорах подруги.
Никто не мог. Некому было.
Друг, встречающий Костю, приехал на шикарном черном джипе. Марта такие только по телевизору видела, но даже представить себе не могла, что с собой нужно носить стремянку, чтоб залезть в него.
– Тут столько места – зашептала Аня – все наши норковцы поместятся.
– Что-то мне не спокойно, Анют, – тоже шепотом сказала Марта.
– Это на тебя столица так подействовала, вот у меня от такого количества людей на платформе аж дыхание сперло.
Она посмотрела через тонированное стекло джипа, как Костя берет их сумки, открывает багажник и ставит их туда. Второй мужчина, которого Костя поприветствовал и назвал боссом, помог ему, они о чем-то негромко поговорили.
Что-то в сердце ойкнуло, что-то дало сигнал.
– Давай на метро поедим – попросила она.
– Не волнуйся, Марта.
Марта глубоко вздохнула и подумала, может и правда все это от размеров и движения столицы. Может и вправду не волноваться и успокоиться.
– Что-то у Кости друг какой-то старый.
– Чего он старый? – удивилась Аня – лет пятьдесят.
– Я имею в виду, что Косте лет тридцать, а другу пятьдесят.
– Он сказал, что это его босс с фирмы.
– В поезде он сказал, что друг будет встречать – скептически заметила Марта.
– Друг может быть боссом. Марта, ты как бабка старая.
– В груди давит, неспокойно мне.
Сердце сдавило, от волнения дышать стало трудно. Дед Петя всегда говорил и повторял: «Если, внучка, здравый ум и твердая память спорят с сердцем, то всегда, слышишь, всегда доверяй сердцу».
– Марта, ты перестраховщица.
Костя сел за руль, а его друг-босс рядом с Аней, он повернулся спиной к двери, так чтоб хорошо видеть и Аню и Марту.
– Ох, девчата, – сказал босс – как хорошо, что вы в Москву приехали. Это у тебя имя экзотическое?
Марта не ответила, хотя видела, что он смотрит на нее и обращается к ней. По сравнению с подругой, Анюте была приятна компания, ее разбирала гордость, что она познакомилась с Костей, что босс уважает его, что доверяет вести такую большую и дорогостоящую машину.
