«Мысленный волк» kitobiga sharhlar, 19 sharhlar

Книга в художественном смысле явно подхватывает задел, уже существующий в «Красном Колесе» Александра Солженицына, – писать о России в классической традиции, но после Набокова, после постмодернизма, в пост-телевизионную эпоху, когда информация, идущая через Сеть, сминает (или во всяком случае пытается смять) все прежние источники – в том числе эстетические.

Варламов хочет, как и предшественник,перевести своих читателей от созданий Толстых, Льва и Алексея, может, отчасти Шолохова и Малышкина, в свой мир и доказать, что о времени всего внятнее можно сказать языком времени, причём литературно переформатированным. Тот, для кого литература началась раньше Улицкой и Пелевина, своё в этой книге получит. Это не значит, что это варламовская удача. Но это – движение по направлению солнца, и видимые просчёты тоже сдетонируют благодатно в читательской памяти. Понятно, что «Мысленный волк» премию получит. Вероятно, первую.

скверно, неприятно на душе от чтения этого произведения. даже если есть какие-то литературные достоинства у этой книги, даже дочитывать не хочется, гнилым духом веет.

Роман вошел в шорт-лист премии «Большая книга» и вполне достоин этого. У автора прекрасный язык, он пишет легко и без ненужных загадок и излишнего пафоса. Как тот же Водолазкин, из которого филологическое прёт как плохо переваренная пища. Здесь тоже много метафор и много метафизики. Само название восходит к молитвам. Перебирая жизни героев, за которыми легко узнаются прототипы, Варламов легко рассуждает о Серебряном веке и последовавшей за ним революцией. И эта дурная революция прорастает в сознании героев как неизбежное следствие изнеженности сознания, непоследовательности и сумбура. Мысленный волк пирует на полную, поскольку жертвы не оказывают ему никакого сопротивления. Прототипы легко (или не очень) угадываются – Пришвин, Розанов, Грин, Распутин – но не довлеют над героями. Они как бы эскиз, по которому пишется портрет новых людей, типических персонажей переломной эпохи. А главный герой – девочка, а потом девушка Уля, проходит через книгу как апокрифический персонаж, легко связывая очень разные события и впечатления. Книга легкая и страшная одновременно. Облака, леса, реки и городские пейзажи внешне беззаботны. Но под акварельными картинками вскрываются страшные и уродливые реалии переживающего смерть мира. Замерзающие мужики, убитые помещики, поруганные женщины, выстрелы и удары топора – они все время «вытаивают» из пасторальной на первый взгляд действительности. Порою рассуждений об исторических закономерностях многовато, но диктует сама эпоха слома – первой мировой войны, отречения царя, двух революций. Многоголосицу времени, отсутствие понимания в диалогах, закулисную злую волю, движущую событиями в условиях безволия главных персонажей, автору удалось передать вполне. В этом и есть авторское желание высказывания об эпохе Серебряного века. Вторым героем мне все-таки представляется Легкобытов – человек, не понимающий времени, живущий поперек его, вынужденный в силу своего пусть и не большого, но все ж таки таланта, его отражать. В книгах, мыслях, поступках, статьях и судьбе. Закономерно, что и конца его судьбы, как и многих сюжетных линий, в книге нет. Все акварельные линии оказываются замазанными масляной краской Дяди Тома, не имеют продолжения. Композиция книги немного страдает, часть историй кажутся уж совсем вставными новеллами. Как история встречи Круда (Грина) и Ули. Даже важная часть про Распутина обесценивается последующими главами. Впрочем метафора голубого сапфира, подаренному Крудом Уле, красива. Но остается подвешенной, краткой, очень быстро раздавленной насилием. Чтобы показать победу волка автор был вынужден перейти грань эпох, и совместить повествование до и после, возможно, ему не удалось. Когда писатель не знает, как закончить книгу, он заканчивает ею восклицательным знаком или многоточием. «Мысленный волк» заканчивается скорее многоточием, хотя и формально стоит точка. Талантливая книга, ее стоит читать и, возможно, перечитывать.

Сквозь ткань повествования «Мысленного волка» отчетливо проступают предшествующие ему биографические тексты автора о Пришвине, Распутине и Александре Грине. Словно он создавал их, одновременно проводя кастинг среди писателей на роль персонажа своей будущей книги. Либо, будучи скованным рамками документального повествования, так и не решился сказать, что же на самом деле про них думает, а ему очень хотелось это сделать. Поэтому автор создает воображаемое пространство, в котором художнику все позволено, где тот сам себе судья. И вот уже Пришвин каким-то непостижимым образом сливается с другим историческим лицом – хлыстом Павлом Легкобытовым: живет его судьбой, говорит его словами. К примеру, Варламов приводит в биографическом тексте хлесткую цитату из пришвинского дневника — по поводу литературной тусовки Серебряного века: «Все эти импотенты, педерасты, онанисты, мне враждебные люди, хотя были бы и гениальными: я не признаю». В романе она трансформируется в такую: «Он вспоминал Петербург, писал про писателей-алкоголиков, педерастов, морфинистов и кокаинистов, распутных, развращенных и развращающих всех, кто к ним попадал». Такие совпадения создают ощущение, что сначала прочел черновик романа, а теперь перед глазами его финальная версия, и как будто становишься очевидцем его генезиса в писательском воображении, когда на твоих глазах формируется скелет романа, а потом вокруг него образуется плоть. В фигуре загадочного дяди Тома, который к концу романа саморазоблачается не то как «попаданец» из будущего, не то как представитель сверхцивилизации, наблюдающей за протеканием исторических событий, угадывается сам писатель. Во всяком случае, именно ему автор доверяет самое сокровенное: «Придет время, не знаю сколько, не знаю почему, не знаю зачем — ничего не знаю, но знаю, что именно эта земля станет ковчегом спасения и мы посланы ее сберечь и вести».

Варламов изумительный стилист! А вот сильно много новых идей я отсюда не подхватила, хотя и ждала! Есть писатели, которые пишут намного хуже, но при этом из-за идеи их производения оставляют большее послевкусие. Например, роман «Грудинин», где критикуется социальный дарвинизм, мне несколько больше понравился, хотя автор явно на уровень ниже Варламова....

«Почему? Что с нами не так? Отчего эта большая страна не может сама себя упорядочить? Только ли от того, что она безразмерна, расползлась как квашня на половине земли и не ведает собственных границ? Или нас мучает что-то другое?»

Алексей Варламов в основном известен великолепными биографиями известных русских писателей – Михаила Пришвина, Александра Грина, Андрея Платонова. И большинство героев этих биографий, выходящих в серии «ЖЗЛ», вошли в новый роман. Они легко угадываемы (Павел Легкобытов – Пришвин, Савелий Круд – Грин, Р-в – Розанов). Но тут они действуют уже по законам жанра, то есть это не реально существовавшие писатели, а вымышленные герои с вымышленными поступками, продиктованными зачастую вымышленными обстоятельствами. Вот только тревожное время (1913-1918) не вымышлено. Оно, к сожалению, донельзя реально и настолько созвучно нынешнему, что становится немного страшно.

«Мысленный волк не есть фикция или фантазия, но действительно существует – микроб, вирус, тля, и этим вирусом заражается всё вокруг. Это была разновидность духовного бешенства, чумка, эпидемия, беда. И одной чисткой мысли, умственной гигиеной тут не справиться».

Образ мысленного волка – вольнодумства, безверия, нигилизма – проходит через весь роман. Это почти реальный образ некоего Разрушения, Растления, Уничтожения. Он рыскает и по лесам, и по улицам города, неся с собой хаос и смерть:

«В этом и была суть революции – она не просто переворачивала людей, их право на достоинство, честь, совесть, имущество, она переворачивала смыслы, бросала их в грязный пенистый чан и вываривала до бессодержательности».

Россия стала для Мысленного Волка лёгкой добычей:

«Именно с чеховской Россией должно было произойти то, что произошло. Безвольная, расслабленная, изъеденная скепсисом и малодушием страна согнулась после первого удара, не выдержала не такого уж, в сущности, и трудного испытания, сдулась, слиняла за два дня».

Отчего? И вдруг неожиданный ответ от одного из главных героев с говорящей фамилией Комиссаров: «Неужели вы не поняли до сих пор, что настоящее управляется будущим? Или, точнее, из будущего?». Не мы, потомки, в роли без вины виноватых за наше несовершенное настоящее, а наши предки взывают к нам за толикой милосердия.

«Они умерли, и что же они хотят – отмщения за себя или процветания? Простили ли нас наши предки? Осудят ли потомки? Но какое они все имеют право… Управляют настоящим из будущего, — что за чушь? Неужели там, в этом будущем, кому-то нужно, чтобы мы прошли через этот позор, или это будущее принадлежит не нам, и мы завоёваны? Какие-то гунны, скифы, какие-то тьмы и тьмы нас захватили и нами управляют, и Петербург уже почернел от чужих раскосых лиц? И Петербург уже не Петербург? И даже не Петроград? И Россия не Россия?»

…Вопросы, вопросы, вопросы… Кто ответит? Ау!

Тягостное ощущение. Книга по стилю как будто написана в то время, о котором повествует - лексика, интонации, ритм. Смутное и страшное время, тоскующая рефлексия, герои (не все), кажется, не столько живут, сколько пытаются осмыслить свою жизнь в своей стране. Кажется, в этом люди сильно изменились. Плохо знакома с биографиями Пришвина и Грина, но, надеюсь, это не портреты.

Читать книгу было тяжело, но есть о чем задуматься. У нас сравнительно мало художественных произведений про Первую мировую войну, поскольку ее затмила Вторая мировая. Согласна с автором и его героями, что в революции и неудачах Первой мировой войны во многом виноват Николай II. То, что он не отрекся от власти ни после Ходынки,ни после рождения больного сына уже было низко по отношению к России. Но его отречение в 1917 было настоящим предательством. Интересен и взгляд автора на личность Распутина, которого большинство демонизирует.

Восхищаюсь глубиной творчества Варламова и его знаниями философии, культуры, политических настроений начала века и до Первой мировой войны
Нелегко далась эта книга, даже местами показалась запутаннее.
Интересен был взгляд на Распутина, Розанова, политические и идеологические воззрения того времени.
Советую, но местами нелегко, особенно споры Легкобытова и Комиссарова (говорящие, собственно, фамилии).

Как сладить с собственной головой, как спасти ее от мысленного волка и не позволять ему рыскать по твоим мозгам и рисовать в воображении картины соблазнительные и страшные, имеющие несчастие сбываться? Стоит человеку послать неконтролируемый сигнал, слабый импульс от своего мозга, как мысленный волк этот сигнал улавливает, и нельзя от волка убежать, нет такого дерева, на которое можно забраться, нет такого убежища, в которое можно спрятаться.

Стандартный способ распространения информации: увидеть в анонсе издательства книгу; вспомнить, что встречала название в лонг-листе литературной премии и тогда уже подумалось, что непременно попадет в шорт; заинтересоваться автором; прочесть прежний его роман о Серебряном веке, чтобы составить представление. Почему "Мысленный волк", а не "Булгаков", "Пришвин" или "Алексей Толстой"? Не большая поклонница биографий, о людях имеет смысл судить по тому, что успели сделать, а не по обстоятельствам их жизни. И за биографическими сведениями о Михаиле Афанасьевиче, буде такая необходимость возникнет, предпочту обратиться к подлинному исследователю - к Мариэтте Чудаковой. А еще "Мысленный волк" потому что действие закона парности в моей жизни неотвратимо как дембель и вчера говорила о повести "Пчелиный волк", а завтра стану сказывать о книге, героиню которой зовут, как у Варламова, Ульяной. Вам часто встречается это имя в книгах? Вот и я не могу припомнить ни одного случая, а тут в три дня дважды. У каждого свой узор жизненного кружева, мой такой и нужно двигаться, куда тебя ведут нити.

Серебряного века, обещанного аннотацией, будет мало. Собственно, только Пришвин и Грин, о том и другом Алексеем Николаевичем написаны биографии в серии ЖЗЛ, потому, без сомнения, предметом он владеет отменно. Еще будет Распутин, хотя сомневаюсь, что его можно отнести к эпохе, разве что на роли артефакта или фона. Пришвина вспоминаю примерно раз в году, всегда в одной и той же связи - несколько собачьих рассказов: Травка, Лада, как они научились есть горох; как откопали на краю участка почерневшую коровью челюсть и она на некоторое время стала предметом собачьего культа; еще про маленького песика Лимона (визгу много, шерсти мало); и про старушку, которая задумала умирать, легла на лесной опушке, закрыла глаза, воробьи вокруг скачут, щебечут "Чив, чив" , а старушке слышится: "Жив-Жив!" и раздумала она умирать, решила еще пожить. Собственно, об этом и книга. В смысле?

В прямом: о странных аберрациях авторской воли, принудивших героев играть внутренне чуждую их природе роль (Михаил Пришвин как зеркало русской революции, Александр Грин как зеркало русской революции?); про визгу много - шерсти мало; про героиню, которая уж было собирается помирать, да видит, как в небесах разрывом туч сложился крест и решает еще пожить. Профанация? Ни в коем случае, просто тезисное изложение. Романный жанр, в отличие от строгих рамок биографии, дает автору возможность порезвиться, сыграть с героями в занятные игры. Итак, есть Павел Матвеевич Легкобытов, "Охотник", писатель посредственных дарований, но наделенный редким каузальным талантом, в котором читатель узнает Михаила Михайловича Пришвина. Что такое каузальный талант? Искусство жить в свое удовольствие и в гармонии с собой, скользя по поверхности, ни во что слишком глубоко не вовлекаясь, не опережая время и не отставая от него. Недаром варламовская биография Пришвина называется "Пришвин или Гений жизни". Есть его друг и сосед по даче Василий Христофорович Комиссаров (надо полагать, вымышленный персонаж), глубоко сочувствующий Революции и отдающий на дело ее финансирования половину дохода на протяжении многих лет. Женат вторым браком, после того, как много лет назад первая жена бросила его с маленькой дочерью на руках. Эта самая малютка Ульяна и станет героиней романа, хотя других особенностей ее личности, кроме "скачет козой", я и не назову, пожалуй. Вот она все скачет по лесам-по полям, а призванный ее несчастной матерью Мысленный Волк. Девочка по малолетству совсем не ходила и мама молила за нее, обещая, как водится, больше, чем готова была отдать и больше, чем у нее было, а МВ услыхал и дал Уле козью прыгучесть - то есть легконогость, конечно и в уплату вознамерился сожрать ни много-ни мало - Рассеюшку, что с успехом и сделал не без помощи злодея Ницше.

О, боги мои, что за бред? Нет, отчего же, отменный гладкий литературный язык, живые герои: Вера, жена Комиссарова, чудо как хороша; Уля тоже ничего так; яркий Легкобытов и дивный-дивный Грин, который здесь Савелий Круд, "престидижитатор" (чего стоит один только эпизод с Сапфиром). Я только никак не могу принять здешней апологии Распутина, но то субъективное. Думаю, что "Душа моя, Павел" все-таки стоит того. чтобы прочесть.