Мысленный волк

Книга в художественном смысле явно подхватывает задел, уже существующий в «Красном Колесе» Александра Солженицына, – писать о России в классической традиции, но после Набокова, после постмодернизма, в пост-телевизионную эпоху, когда информация, идущая через Сеть, сминает (или во всяком случае пытается смять) все прежние источники – в том числе эстетические.

Варламов хочет, как и предшественник,перевести своих читателей от созданий Толстых, Льва и Алексея, может, отчасти Шолохова и Малышкина, в свой мир и доказать, что о времени всего внятнее можно сказать языком времени, причём литературно переформатированным. Тот, для кого литература началась раньше Улицкой и Пелевина, своё в этой книге получит. Это не значит, что это варламовская удача. Но это – движение по направлению солнца, и видимые просчёты тоже сдетонируют благодатно в читательской памяти. Понятно, что «Мысленный волк» премию получит. Вероятно, первую.

скверно, неприятно на душе от чтения этого произведения. даже если есть какие-то литературные достоинства у этой книги, даже дочитывать не хочется, гнилым духом веет.

Роман вошел в шорт-лист премии «Большая книга» и вполне достоин этого. У автора прекрасный язык, он пишет легко и без ненужных загадок и излишнего пафоса. Как тот же Водолазкин, из которого филологическое прёт как плохо переваренная пища. Здесь тоже много метафор и много метафизики. Само название восходит к молитвам. Перебирая жизни героев, за которыми легко узнаются прототипы, Варламов легко рассуждает о Серебряном веке и последовавшей за ним революцией. И эта дурная революция прорастает в сознании героев как неизбежное следствие изнеженности сознания, непоследовательности и сумбура. Мысленный волк пирует на полную, поскольку жертвы не оказывают ему никакого сопротивления. Прототипы легко (или не очень) угадываются – Пришвин, Розанов, Грин, Распутин – но не довлеют над героями. Они как бы эскиз, по которому пишется портрет новых людей, типических персонажей переломной эпохи. А главный герой – девочка, а потом девушка Уля, проходит через книгу как апокрифический персонаж, легко связывая очень разные события и впечатления. Книга легкая и страшная одновременно. Облака, леса, реки и городские пейзажи внешне беззаботны. Но под акварельными картинками вскрываются страшные и уродливые реалии переживающего смерть мира. Замерзающие мужики, убитые помещики, поруганные женщины, выстрелы и удары топора – они все время «вытаивают» из пасторальной на первый взгляд действительности. Порою рассуждений об исторических закономерностях многовато, но диктует сама эпоха слома – первой мировой войны, отречения царя, двух революций. Многоголосицу времени, отсутствие понимания в диалогах, закулисную злую волю, движущую событиями в условиях безволия главных персонажей, автору удалось передать вполне. В этом и есть авторское желание высказывания об эпохе Серебряного века. Вторым героем мне все-таки представляется Легкобытов – человек, не понимающий времени, живущий поперек его, вынужденный в силу своего пусть и не большого, но все ж таки таланта, его отражать. В книгах, мыслях, поступках, статьях и судьбе. Закономерно, что и конца его судьбы, как и многих сюжетных линий, в книге нет. Все акварельные линии оказываются замазанными масляной краской Дяди Тома, не имеют продолжения. Композиция книги немного страдает, часть историй кажутся уж совсем вставными новеллами. Как история встречи Круда (Грина) и Ули. Даже важная часть про Распутина обесценивается последующими главами. Впрочем метафора голубого сапфира, подаренному Крудом Уле, красива. Но остается подвешенной, краткой, очень быстро раздавленной насилием. Чтобы показать победу волка автор был вынужден перейти грань эпох, и совместить повествование до и после, возможно, ему не удалось. Когда писатель не знает, как закончить книгу, он заканчивает ею восклицательным знаком или многоточием. «Мысленный волк» заканчивается скорее многоточием, хотя и формально стоит точка. Талантливая книга, ее стоит читать и, возможно, перечитывать.

Сквозь ткань повествования «Мысленного волка» отчетливо проступают предшествующие ему биографические тексты автора о Пришвине, Распутине и Александре Грине. Словно он создавал их, одновременно проводя кастинг среди писателей на роль персонажа своей будущей книги. Либо, будучи скованным рамками документального повествования, так и не решился сказать, что же на самом деле про них думает, а ему очень хотелось это сделать. Поэтому автор создает воображаемое пространство, в котором художнику все позволено, где тот сам себе судья. И вот уже Пришвин каким-то непостижимым образом сливается с другим историческим лицом – хлыстом Павлом Легкобытовым: живет его судьбой, говорит его словами. К примеру, Варламов приводит в биографическом тексте хлесткую цитату из пришвинского дневника — по поводу литературной тусовки Серебряного века: «Все эти импотенты, педерасты, онанисты, мне враждебные люди, хотя были бы и гениальными: я не признаю». В романе она трансформируется в такую: «Он вспоминал Петербург, писал про писателей-алкоголиков, педерастов, морфинистов и кокаинистов, распутных, развращенных и развращающих всех, кто к ним попадал». Такие совпадения создают ощущение, что сначала прочел черновик романа, а теперь перед глазами его финальная версия, и как будто становишься очевидцем его генезиса в писательском воображении, когда на твоих глазах формируется скелет романа, а потом вокруг него образуется плоть. В фигуре загадочного дяди Тома, который к концу романа саморазоблачается не то как «попаданец» из будущего, не то как представитель сверхцивилизации, наблюдающей за протеканием исторических событий, угадывается сам писатель. Во всяком случае, именно ему автор доверяет самое сокровенное: «Придет время, не знаю сколько, не знаю почему, не знаю зачем — ничего не знаю, но знаю, что именно эта земля станет ковчегом спасения и мы посланы ее сберечь и вести».

Варламов изумительный стилист! А вот сильно много новых идей я отсюда не подхватила, хотя и ждала! Есть писатели, которые пишут намного хуже, но при этом из-за идеи их производения оставляют большее послевкусие. Например, роман «Грудинин», где критикуется социальный дарвинизм, мне несколько больше понравился, хотя автор явно на уровень ниже Варламова....