«Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение» kitobidan iqtiboslar
«…Никому не приходило в голову, что в этой стране вообще что-то может измениться. Об этом ни взрослые, ни дети не думали. Была абсолютная уверенность, что так мы будем жить вечно». Так говорил известный музыкант и поэт Андрей Макаревич в телевизионном интервью 1994 года1. Позже, в своих мемуарах Макаревич писал, что в советские годы ему, как и миллионам советских граждан, казалось, что он живет в вечном государстве (Макаревич 2002: 14). Лишь где-то году в 1987-м, когда реформы перестройки уже шли некоторое время, у него зародилось первое сомнение в вечности «советской системы»2. В первые постсоветские годы многие
После книги фон Гофмана любимым кругом чтения в группе стали труды по судебной медицине и паталогоанатомии 702 . Под влиянием этого чтения эксперименты усложнились. Один из них, в середине 1980-х, был устроен за городом, возле полотна железной дороги. Двое членов группы, одетые в тельняшки, с головами, перевязанными «окровавленными» бинтами (в качестве крови использовалась томатная паста), и с приспущенными штанами встали неподалеку от железнодорожных путей. Другие, тоже перевязанные бинтами, расположились чуть дальше в кустах. Когда подъезжал очередной поезд, первые двое начинали изображать гомосексуальный половой акт, а остальные выскакивали из кустов и начинали имитировать яростную драку с поножовщиной и кровью. Это зрелище посреди пустынного заснеженного ландшафта выглядело не просто странно и непонятно, но и страшно. Оно, должно быть, повергало машинистов и пассажиров поездов в шок. Один товарный поезд, вспоминал Юфит, уносясь прочь долго и надрывно гудел, будто пытаясь отогнать жуткое видение
в истории эта смена парадигм проявилась в постепенном переходе от исследования исключительных личностей сначала к исследованию широких социальных страт, а позже – к исследованию технологий формирования «субъектности» в различные исторические периоды 2
Архетипом заграницы был «Запад», который тоже являлся феноменом местного советского производства и мог существовать лишь до тех пор, пока реальный западный мир оставался для большинства советских людей недостижимым. «Запад» был особым воображаемым пространством.
Запрещающий список делал акцент на буквальном смысле текстов (западных рок-групп), который для большинства молодых людей был непонятен или не так важен, означало, что всерьез эту критику мало кто воспринимал, включая комсомольских секретарей на местах, которые сами увлекались западным роком. Это также означало, что проводить аналогичную критическую оценку творчества других рок-групп по аналогии с критикой в этом документе (то есть анализировать буквальный смысл их песен) никто из комсомольских секретарей, адресатов этого документа, был не в состоянии. Все это делало подобные критические кампании крайне неэффективным способом контроля за распространением западного рока. Конечно, реальный «идейный вред» этой музыки для советской системы заключался совсем не в буквальном смысле какой-то отдельной строки или целой песни, а в той роли по созданию воображаемых миров внутри советской системы, которую эта музыка играла.
Веселье и наслаждение от коллективного рассказывания анекдотов было сродни удовольствию от рассказывания того, что Фрейд называл "тенденциозными остротами" - остротами, которые из-за их табуированности нельзя произносить во многих публичных контекстах (к ним относятся остроты на некоторые политические, расовые, сексуальные и другие темы). Такие остроты, подчёркивал Фрейд, не только вызывают удовольствие от остроумия говорящего, но и создают "новое удовольствие" путём упразднения "психологических вытеснений", что даёт возможность социальной системе, породившей эти вытеснения, воспроизводиться.
Простые советские граждане активно наполняли свое существование новыми, творческими, позитивными, неожиданными и не продиктованными сверху смыслами — иногда делая это в полном соответствии с провозглашенными задачами государства, иногда вопреки им, а иногда в форме, которая не укладывается в бинарную схему за-против. Эти положительные, творческие, этические стороны жизни были такой же органичной частью социалистической реальности, как и ощущение отчуждения и бессмысленности. Одной из составляющих сегодняшнего феномена «постсоветской ностальгии» является тоска не по государственной системе или идеологическим ритуалам, а именно по этим важным смыслам человеческого существования.
Для успешного функционирования идеологии не обязательно, чтобы субъект воспринимал идеологическую репрезентацию как непреложную истину, то есть верил в нее. Если идеология заставляет субъекта притворяться, как будто он верит, она тоже вполне успешна.
