Kitobni o'qish: «Тетрадь в клетку. Книга стихотворений»

Shrift:

Тем, кто меня ждал и верил

* * *

«Если слева закат Европы тебя слепит…»

Если слева закат Европы тебя слепит,
Если справа теснят раскосые богдыханы,
Если сверху течет арктических вод Аид,
Значит ты в России и будешь, давясь стихами,

Точно волчьей желчью, выкрикивать панегирик
Этой мерзлой почве, где панство не приживется,
Где всегда на ногах по четыре гири,
Где плюешь в колодец. И все-таки пьешь из колодца.

«Капель продолбит лёд, и рыбы…»

Капель продолбит лёд, и рыбы
В волнах привольно поплывут
Из-под заледенелой глыбы,
Поверх барьеров и запруд.

И, скинув чешую, как лепень,
Вдруг молодцами обернутся…
Предположение нелепое,
Как жизнь, нелепая и куцая.

«Уронишь голову в запястья…»

Уронишь голову в запястья
И осознаешь, что теперь нельзя
Жить, не распахиваясь настежь,
Не превращаясь пешкою – в ферзя.

Ты весь уже в восьмой горизонтали,
В которой уместился горизонт.
А тени потускнели и растаяли,
К тому имея собственный резон.

Но в свете дня шагай ферзём бесстрашно
По этой длинной и прямой дороге
И разрешения не спрашивай
Ни кесаря, ни бога.

«Тюрьма влечёт к суровой прозе…»

Тюрьма влечёт к суровой прозе:
Чего бы, кажется, Журден
Ей говорил, вставая в позу.
А тут, излишествам взамен

Роскошной рифмы русской речи —
Нарежут пайку языка,
Как будто волкодав на плечи
Бросается через века,

До шеи жертвы дотянувшись,
Чтоб из артерии глагол,
Вскипая, жёг людские души,
Чтоб он как есть, и бос, и гол,

Бесхитростно стучался в двери —
И в том была б благая весть
Из сотен разных русских мест.
Да хоть, пожалуй что из Твери.

«Я надеюсь, пока дышу…»

Я надеюсь, пока дышу,
Я люблю, пока я живой.
С милой рай в шалаше. К шалашу
Пусть доставит меня конвой.

Автозак и столыпин пусть
Увезут на зелёный свет.
Мне один – хоть не Млечный – путь,
Мне один – хоть one-way – билет.

На колючку – кусачки. На
Часового – глубокий сон,
И не будет ему кина —
Пусть во сне: приговор, вина,
Шпалы, рельсы, конвой, вагон.

А в берёзах – зелёный шум
Над моей седой головой.
Я надеюсь, пока дышу.
И пока люблю, я живой.

«Как же хочется жить…»

Как же хочется жить!
Вечным жидом ли, эллином вечным.
Подправлять Парки нить,
Всякой всячине мчаться навстречу,

Улетать далеко,
Навзничь падать на склизком,
Утирать молоко
С Млечных троп, уходить по-английски,

И опять приходить
По-еврейски, а может – по-русски.
Как же хочется жить:
Есть и пить, слушать музыку —

Голоса сыновей,
Голос дочери.
И с женой сторожить её сон у дверей
По очереди.

«Белый снег в чёрной грязи находит конец…»

Белый снег в чёрной грязи находит конец,
Всё, что видишь, родное, а значит – красивое.
Ты стоишь – властелином кандальных колец —
В самом центре огромной и вечной России.

Запад влагу несёт, запах дали и странствий,
На Востоке – светило (космато, как Маркс),
И колючка как знак богом избранной власти
Разрослась, словно в Мексике кактус.

Снег растает – что с Запада, то и непрочно.
Влага высохнет. Глина тверда, словно вера
Миллионов в зачатие непорочное
ЭрЭфа от эСэСэСэРа.

«И снова шарик обернулся…»

И снова шарик обернулся
Вокруг одной из многих звёзд.
Ты жив ещё? Проверка пульса.
Эритроциты, вес и рост —

Всё как положено у смертных.
Пока ещё Курилка жив,
Пока для вскрытия конверта
Не зван нотариус, и миф

Ещё в некрóлог не сложился,
Пусть шарик рвётся из орбит.
А дни рожденья – просто числа,
Обычные, как простатит.

«Мои любимые! Родня…»

Мои любимые! Родня!
В вас множусь я и Гулливером
Средь лилипутов выйду я
Из этой горестной пещеры.

В вас сила, в вас моя душа.
В вас отрицанье самой смерти.
Плевать, что тело, не дыша,
Лежит на паперти. Поверьте,

Я вечен, я всегда живой,
Мой ясен ум, и голос звонок,
Покуда младший мой потомок
Вздымает мир над головой!

«До декабря ещё далёко…»

До декабря ещё далёко:
Спи без просы́пу, декабрист,
В любом собранье одинокий,
Как в роще лист.

Ты тоже выходил на площадь
И, принимая в грудь картечь,
Среди полегшей этой рощи
Сумел сберечь

Вольнолюбивое дыханье,
Сомненье, что «не мир, но меч»,
Всегда чреватую стихами
Родную речь.

И в час собранья на Сенатской
Ты снова выйдешь за предел
И крест поймаешь не на лацкан —
На тело в груде тел.

«Они от счастья чуть не плачут…»

Они от счастья чуть не плачут,
Для радости – любая малость.
Дождались зеки передачи,
Хотя свободы не дождались.

Они колбасные обрезки
Вздымают на манер хоругви.
Последняя свобода – трескать,
Обмазывая жиром губы.

Но если кто-то есть над нами,
Пусть снизойдёт, дав знак потомкам,
Их накормить семью хлебами,
Пятью жестянками сгущёнки.

«Распивочно, навынос тож…»

Распивочно, навынос тож
За полуправду, четверть правды,
За тот, что ни на что ни гож,
Обломок шпаги в теле Клавдия

Мы выставляем напоказ
И плоть, и дух – как в Эльсиноре —
Давно подслушанный рассказ,
Крупинки правды в разговоре.

Кровь кончилась, а жизнь идёт,
Жизнь кончилась, а кровь всё хлыщет,
Хоть знаем мы теперь насчёт
Ушка игольного и нищих,

Блаженных духом. Бедный Йорик!
Он, стало быть, в раю теперь?
…А правду, как касторка, горькую
Ни в дверь не выгонишь, ни в Тверь.

«Земля, как боксёр из нокдауна…»

Земля, как боксёр из нокдауна,
Пытается на ноги встать,
Как будто бы вновь никогда она
Не будет под снегом лежать,

Не будет пробита мерзлóтами
(Не вечными, только почти),
А вешние дни – видишь, вот они.
Чуть-чуть запоздав на пути,

Пришло избавленье из плена
(Египет, но снежно-морозный).
Боксёр привстаёт на колено,
Стряхнув с себя клочья наркоза,

Струхнув, устремляются льдины
Измерить простор голубой
Туда, где, почти что не видимый,
Ведёт по этапу конвой

Весну из ШИЗО на просторы
Родимых тюремных широт.
И всё-таки здорово, здорово,
Что стужа надолго уйдёт!

«Мы стоим – поодиночке, по двое…»

Мы стоим – поодиночке, по двое,
Кто-то курит, кто-то говорит.
Это – утро, доброе и бодрое,
Явно не тюремное на вид.

Выползли на волю из барака
Дети подземелья, нищета
Духа, словно долго ждали знака,
И дождались: небо, красота,

Пар земли, бесплотное дыханье,
Каждый рад и хочет крикнуть: рад!
Кто-то даже говорит стихами.
А другие – матом говорят.

«Мы стоим у нашего барака…»

Мы стоим у нашего барака,
Ожидая, чтобы добрый бог
Нам явил каким-то тайным знаком,
Будет ли желаемый итог

Нашим бедам? Будут страстотерпцы
Выведены к свету через мрак?
Будет ли изношенному сердцу
Отдых? Это вроде бы пустяк —

Луч, мелькнувший сквозь разрывы тучи,
Обещает сразу слишком много:
Обещанье жизни самой лучшей
Прямо от всевидящего бога.

«Нарядный, словно новобранец…»

Нарядный, словно новобранец,
Стоит, сияя со всей дури,
Весна ему подносит пряник,
Облитый солнечной глазурью.

Кусает, ахает счастливо
В восторге полном от погоды.
И он красив, и всё красиво
За 300 суток до свободы.

«Сон кончился. Пора проснуться…»

Сон кончился. Пора проснуться,
Прийти в объятья Мойдодыра,
Лицом – на улицу, где куцый
И кислый, как глоток кефира,

Остаток ночи свой закончит
Определённый свыше срок.
А день пока ещё не прочен,
Он весь пока ещё – Восток.

Сон кончился. А что начнётся,
Неведомо ни мне, ни вам.
Пока же чистая эмоция
Царит, как должно по утрам.

«Кто воевал, имеет право…»

Кто воевал, имеет право,
А кто сидел, тому вдвойне
Права нарезаны державой.
И на войне – как на войне:

Здесь не берут военнопленных —
Заложники, рабы и скот —
Константа. Хочешь переменных,
Ищи их там, где круглый год

Весна. Под вечной мерзлотою
Здесь пайка, словно Пётр, тверда.
За то и ценятся, за то и
Свобода, равенство, еда

Здесь ощущаются сильнее,
Чем на разливе вешних вод.
Кто воевал, летал во сне, и
Те, кто сидел, – наоборот.

Рождённый срок мотать в России
Над пайкой не прольёт слезу,
Он ложью глаза не косил, и
Не продается за мазут,

За злато, за корзинки пищи,
За место возле алтаря,
За всё, что имут духом нищие.
Его подманивают зря

Хвалёной сахарной отравой,
Валящей смертных навзничь с ног.
Кто воевал, имеет право,
Тот, кто сидел, имеет долг.

«Итожу то, что прожил – лажа…»

Итожу то, что прожил – лажа!
Что нажил: просто пустяки —
Потери, вымыслы, пропажи
И шишки. Ну и синяки.

В балансе ноль, а то и минус,
Банкротство, кризис, полный крах,
Как будто бог Адама в глину
Решил вернуть, спуская страх

Как Цербера с цепи. И Цербер
Готов свой подвести итог:
Чем ближе цель, тем крепче нервы,
Чем дальше, тем… Помилуй бог!

«Ларёк (ведь зеки жаждут пищи!)…»

Ларёк (ведь зеки жаждут пищи!)
И солнце витамином D
Снабжают щедро духом нищих,
Не пригодившихся нигде,

Не преуспевших, но взалкавших
Кефира, пряников, сгущёнки —
Не репродукторов, не маршей,
Столь же бессмысленных, сколь громких.

И солнце, понимая это,
Бесплатно льёт свой сытный свет.
Жить хорошо на этом свете!
Кто скажет «нет»?

«Они сейчас на спортплощадке…»

Они сейчас на спортплощадке,
Они как дети, словно в школе,
С уроков убежав украдкой,
Резвятся вволю.

Гантели, гири – самоделки,
Не Adidas на них, не Nike,
А положняк. И все же – Welcome!
Им солнце дарит добрый знак:
Добро пожаловать, бедняк!

«Твой дом – тюрьма. Гостеприимно…»

Твой дом – тюрьма. Гостеприимно
Раскроет двери этот дом,
Своею ипостасью жирной
Вдруг обернётся стол и корм.

А вот и скатерть-самобранка:
Сама бранит – хоть выноси
Святых. Что всё здесь наизнанку,
Совсем не новость на Руси.

«Природа ожила. И, говорят, досрочно…»

Природа ожила. И, говорят, досрочно.
Что мёрзло долгий срок, внезапно отогрелось.
Собаки, люди, кошки и все прочие
На солнце выбираются несмело,

И носом шевелят, и свежий запах ловят,
Одной весне, наверное, присущий,
И удивлённо вскидывают брови,
Завязнув по колено в грязной гуще.

Долой одежды тёплые на вате!
Ушную вату извлекаем тоже.
О боже, мы ни в чем не виноваты!
Пусти нас на свободу, добрый боже!

«За рядом ряд проходит по апрелю…»

За рядом ряд проходит по апрелю,
Как по шоссе, – и широко, и в ногу,
И в каждом ряде все, конечно, рады,
И уступают все весне дорогу.

Грачи, врачи и с ними местный опер
В едином хоре воспевают бога.
И даже тот, кто и портянки пропил,
Сияет, как подсолнухи Ван Гога.

«Проснувшись поутру, ты видишь измененья…»

Проснувшись поутру, ты видишь измененья,
Как будто не спала природа этой ночью:
Какие-то несмелые растенья
Макушками пронизывают почву.

Они готовы к жизни бесконечной.
То есть до осени. Желаю им удачи!
Природа нас не учит и не лечит,
Не рассмешит и даже не заплачет,

Но приглашает к долгим размышленьям,
К которым ты приступишь не иначе
Как поутру, увидев измененья
И формулируя условия задачи
О жизни, как покое и движенье.

«Окошки вымыли и небо отстирали…»

Окошки вымыли и небо отстирали,
Глаза протёрли, зоркость увеличив.
Пускай развитие проходит по спирали,
Взгляд по прямой найдёт свою добычу:

Вот мухи (иль снежинки почернели?),
А вот клочки потрёпанные тучи,
Вот кто-то издаёт такие трели,
Что далеко оркестрам самым лучшим.

Мы празднуем, раз праздновать решили,
Пусть нас загнали даже за Можаи,
Поскольку превращаются могилы
В подножия для грядок и лужаек.

«Жара, как в печке, в этой фуфе…»

Жара, как в печке, в этой фуфе,
Под мышкой плавится руда,
В весенней, но походной кухне
Вскипает кровь, а не вода,

И ты подобьем эскалопа
Засунут меж слоями солнца,
И пот течёт до самой жопы,
Бежит, хотя никто не гонится.

Bepul matn qismi tugad.