Путешествие в Шамбалу

Тайная империя колдуна Дугпа-Мары

Это началось давно, почти три сотни лет назад, когда потерявшегося в горах ребёнка подобрал старый отшельник Митул, изгнанный из своего селения за ужасную неизлечимую болезнь. Народ побоялся быть заражённым от него и, кидая в мужчину камни, гнал его подальше от своего селения. Побитый камнями, весь в ушибах и ссадинах, в кровавых подтёках на ободранной одежде он, спрятавшись в горной расщелине, горько плакал от обиды, утирая и размазывая слёзы по своему лицу серой войлочной шапкой. Никто, даже из его родных, не кинулся ему на помощь.

Так, в страхе и одиночестве, шёл его первый день в горах, потом другой, третий… Ждал, ждал он своей неминуемой смерти и боялся умирать. День сменял ночь, а он всё ещё живой ворочался с боку на бок на холодном полу и не умирал, только всё сильнее в сведённом желудке да урчащих кишках ощущал голод и сильную расслабленность тела.

Митул с трудом поднялся, кое-как дотянулся до поросшей плесенью стены и сорвал с неё гриб, поднёс его к носу, понюхал, а потом с жадностью стал долго жевать его. Тёплые волны разливались по телу, и красочные сны, в которые он мгновенно погрузился, были нереально правдоподобными. В них Митул видел себя здоровым, счастливым и полным сил.

Когда он проснулся, никакой усталости и боли в членах больше не ощущал. Он впервые за последние дни сладко потянулся, размял затёкшие кости и отправился в горы добывать себе пропитание.

Так и стал жить Митул отшельником в горах, далеко от родного народа.

Его лик день ото дня приобретал грозный, хищный, злостный вид, так как на его лице сильно отразилась обида и ненависть к жизни. Он ненавидел жизнь в том проявлении, в котором она досталась ему. Всей своей обиженной, оскорблённой душой Митул ненавидел народ, который изгнал его, обрекая на страдания и мучительную погибель. Народ, который, вместо того чтобы помочь излечиться от недуга, отрёкся от него. И ненавидел Митул тех, кто теперь жил лучше его, счастливей его, имел свой дом, кров, свою постель, и тискал каждую ночь свою женщину, и пополнял в этих объятиях численность своего рода, держал в своих руках замечательных сыновей и умилялся улыбками дочерей.

Со временем Митул сжился с этой ненавистью, но сам себе поклялся отомстить народу, сотворившему с ним это зло. Митул стал долгими днями и ночами впадать в транс под воздействием странных, растущих на длинных тонких ножках по горной стене грибов. В таком изменённом сознании стал он бывать душой в каком-то другом измерении, общаться там с демонами и черпать оттуда, из этой тёмной пропасти, из этой бездонной бездны, чёрные магические знания.

А потом и ему, Митулу, улыбнулось счастье, когда он в очередной раз, будучи на охоте, наткнулся на мёртвое тело женщины, рядом с которым ползал и тормошил мать, требуя, чтобы она встала, плачущий маленький ребёнок. Митул взял Мару, так он его окрестил, на руки, прижал к себе, как самое дорогое сокровище, и, успокаивая малыша, понёс его в своё логово. Теперь Митулу было ради кого и для кого жить. И знаниями, которыми Митул овладел, он охотно делился с Марой, считая его не только своим преемником знаний, но и своим единственным сыном. Митул считал, что его послали духи, которым он служил. Для Мары он, охотясь, раздобыл шкуру буйвола, которая на протяжении долгих лет служила ему постелью, а также местом, на котором Мара забавлялся игрушками. На этой шкуре у него валялись когти птиц, камни, косточки, которые он с детства раскидывал и видел в них различные картины происходящего, и козьи копытца. Потом, когда Митула не стало, Мара, считавший его своим родителем и скорбевший об этой утрате, в память о нём нанизал эти копытца на толстую, скрученную в несколько шнуров нить и ожерельем повесил на шею. Прикасаясь к ним, Мара всегда ощущал тонкую связь со своим отцом и часто прибегал в своих злодеяниях к его помощи.

Далеко среди горных долин сокрытый от посторонних глаз высокой горной грядой спрятался тайный подземный ход, тянущийся сквозь горное нутро в мистическую империю колдуна Дугпа-Мары. Там, в основанном ещё при отце городе, и находилось у него хранилище человеческих душ, оберегаемое верными сынами-воинами Дугпа-Мары, к каждому из которых от колдуна тянулись невидимые чёрные энергетические нити управления.

Человеческие же души были посредством колдовских ритуалов заточены в собственные запрограммированные и зомбированные колдуном тела и выполняли самую трудную работу в каменоломнях, вытачивая в тёмных горных скалах большой чёрный город, который был назван в честь именитого отца колдуна Дугпа-Мары – городом Митул.

Плетёные из длинных кожаных полосок, вымоченных в растворе жгучего перца, батоги свистели в воздухе, рассекая его, и хлёсткими шлепками прилипали к спинам измученных непосильным трудом рабов. Рабы вскрикивали, изгибались от боли и, подгоняемые этими шлепками, из последних сил, падая и вставая, таскали на своих исполосованных в кровь хребтах неподъёмные каменные глыбы, расчищая пространство в горных уступах для комнат. Они, эти порабощённые люди, могли бы вложить в работу свою любовь, своё сердце, но сердце у них спало таким же крепким беспробудным сном, как и сознание, опоённое ядовитыми настойками колдуна. И они, люди, похожие на зомби, уже давно не помнили, кем являются на самом деле и откуда появились в этом страшном городе смерти – Митул.

Сыны Дугпа-Мары слыли семейством недосягаемых воинов. Это под их пристальным надзором, под ловкими и опасными, такими быстрыми, как разъярённая молния, движениями рук, беспрестанно гоняющих хлыст, под зорко следящими, сверкающими демоническим огнём глазами, день ото дня всё выше и выше возрастала чёрная стена, складываемая из горного камня и костей не выдержавших такого испытания людей. И возвышался в своём демоническом чёрном величии город Митул.

Мандыр-Сиддхи спустя год

В отличие от своих собратьев, которые до сих пор питались молоком кормилиц, Ананда очень быстро научился держать ложку и самостоятельно кушать, без помощи кормилицы. Это спасало его от употребления в пищу грудного молока, к которому он так и не сумел за год привыкнуть. Теперь он питался пищей, которую ему жевала Лакшми. Кормилица души не чаяла в воспитаннике, и все удивлялась:

– Какой смышлёный малыш, этот Ананда!

Больше всего Рохан, заключённый в тельце младенца, будто узник в тёмную тесную клетку, скучал по своему имени. Ему так хотелось, чтобы Лакшми, к которой он за этот год уже привык, нежно назвала его – Рохан. Но Лакшми не ведала о тайных мыслях младенца и, в очередной раз усадив его на молитвенную подушечку, вместо игрушки сунула ему в руку молитвенный барабанчик и помогла Рохану, удерживая его маленький кулачок в своей руке, раскручивать его, разговаривала с ним.

– Ананда, держи крепче, – сжимала она его пальчики на барабанной ручке.

Больше всех малыш Ананда радовался встрече с Роханом, который уже приходил пообщаться с ним. Он склонился пред младенцем на колени низко-низко, опустив к земле голову, и полушёпотом попросил у него прощения, объяснив ему суть сложившейся ситуации.

– Забудь на время, что твоё имя Рохан, – попросил он малыша, – я обещаю вернуть тебя в твоё тело, как только выполню миссию спасения своего народа. Времени ждать до наступления этого часа уже осталось совсем не долго, дорога каждая минута.

И Рохан, внимательно слушая и понимая его, как бы давая своё согласие, с трудом выдавливая детскими губами звуки, произнёс, показывая рукой на себя:

– Ананда!

Рохан – Звёздный воин улыбнулся, и Ананда ткнул на него пальцем.

– Рохан, – сказал он.

Так между ними было достигнуто соглашение, и Рохан теперь с чистой совестью пошёл к Ламе-Сахелю, чтобы провозгласить ему свои намерения, якобы навеянные ему младенцем Анандой, что он готов принять участие в его воспитании.

Лама видел, как младенец Ананда общался с Роханом, и поэтому никаких сомнений у него не возникло. Кроме того, Лама – Сахель отметил для себя, что Рохан сделал большой скачок в своих знаниях, так как прекрасно сумел изложить свою мысль и свои доводы в телепатической форме. Лама – Сахель одобряюще кивнул.

Детство и становление колдуна Дугпа-Мары

Рохан беспрестанно, наблюдал за колдуном, медитировал, пытался понять его сущность умом, будто ходил за ним по пятам, и наблюдал, наблюдал, наблюдал его жизнь. Изучал его повадки, техники, среду обитания… Ведь, только распознав врага, можно его точно и быстро обезвредить. В голове будто что-то щёлкало, и мысли быстро мелькали, как переворачивающиеся страницы книги жизни Дугпа-Мары.

Митул пытался простить причинивших ему зло людей, возносил мольбы, но у него не получалось. Да и никто из них, если честно, не раскаивался в содеянном и тем более не чувствовал своей вины перед Митулом. А ему хотелось, чтобы люди осознали, чтобы их сердца встрепенулись, чтобы они опомнились – ведь он живой человек, такой же, как и они, а разве можно так с живым было поступить?

Он часто ходил к горному отвесу, с которого был виден его посёлок, и ждал, ждал, что вдалеке замаячит хрупкая женская фигурка его жены. Но все надежды Митула были тщетны. Все эти страдания, с которыми никак не получалось у него справиться, усмирить своё растущее негодование и озлобленность, дали свои плоды, прорастающие в плоть семенами зла. И тогда движимый жаждой мести Митул принял сговор с тёмными силами.

Стояла морозная ночь. Полная, холодная, будто кусок льда, луна поднялась и повисла над горой, высветив тёмную пещерную дыру. Где-то в предгорье встала в стойку как вкопанная, уперев широкие лапы в скалу, самка степного волка и, взметнув к небу свою морду, взвыла на луну. Её протяжный вой понёсся над просторами гор и, отражаемый эхом, наполнил собой пространство, будто звук камертона, звучащий с такой частотой колебаний, что производил резонансом усиление звуковых волн, и они летели, пронизывая собой всё. И летел над грядой волчий вой, подхватываемый со всех сторон собратьями стаи. Будто вышла на сцену одинокая пианистка, села за рояль, взметнула кистями рук и с размаху опустила их на клавиши, и, вторя ей, заиграл весь оркестр. И зазвучала, завыла, заплакала в ночи волчья симфония.

Дикий страх охватил Митула, он кутался в шкуру и дрожал от холода. А волки выли, и их душераздирающий плач пронзил ужасом тело Митула.

Он, глядя в пустоту стен, взмолился:

– Услышьте меня! – закричал он. – Кто-нибудь, услышьте меня, спасите, помогите мне!

– Я тебя слышу, – послышалась речь, льющаяся из пространства. – Слышу и вижу твои мучения и мольбы. Ты взываешь к свету, но разве не свет погубил тебя?

Митул задумался.

– Кто ты? – жалобно спросил он.

Голос, не давая ему ответа, продолжал:

– А я слышу и знаю, как помочь твоему телу, как помочь окрепнуть твоему духу.

– Как? – спросил Митул.

– У человека есть потребность во что-то верить и кому-то служить. Поверь в меня, и ты обретёшь небывалую силу и власть.

Так и получил Митул запретные знания – знания тёмных сил. Митул всем существом прочувствовал, как в него мощными энергетическими волнами входила эта сила и разливалась по членам. Он видел её тени, слышал смех, сам тоже чему-то смеясь, радовался и ликовал.

Митул будто наполнился внутри себя, вырос своей оболочкой, налился телом. Плечи его стали широкими, спина прямой и лик… Да, посмотрев на своё отражение в воде при лунном свете, он не узнал своего лица. Морщины, проложившие свои глубокие дорожки на лице от горя и пережитого унижения, натянулись, уменьшилось седины, и глаза – они сверкали, очень ярко сверкали неведомым ему ранее огнём, и через их твёрдый, властный и холодный взор тоже полилась, просочилась эта мощная сила.

И Митул, осознав вошедшую в него нечеловеческую мощь, стал просто бесчинствовать, издеваясь над людьми. В недрах своей пещеры он создал лабораторию и там проводил опыты. Всякие травы смешивал, настойки готовил, выращивал какие-то грибы, сушил их, а потом измельчал их в порошок при помощи каменных дощечек, которые сильно в этом трении нагревались, что давало возможность измельчать снадобья в микроскопическую пыльцу. И эти превращенные в порошок споры грибов Митул добавлял в водоёмы, заражая воду.

Также Митул накладывал заклятия на поля с посевами. Эти заклятия приходили к нему извне, оформлялись в слова, приобретая определённую смысловую формулу, и летели наговорами из быстро шевелящихся губ. И неслись проклятия, достигая своей магической цели, и люди, которые пили потом эту воду и потребляли плоды природы, становились умалишёнными и слышали некий глас, зовущий их. И ведомые этим зовом шли они далеко в горы, как зомби, шли в лапы к колдуну, таким образом, попадая к нему в рабство, прямиком на каменоломни. Такую жестокую месть для народа придумал Митул и гордился своей выдумкой.

– Пусть люди, изгнавшие меня из глиняной мазанки, – часто говаривал он Маре, – разлучившие меня с моей семьёй и жаждущие моей смерти, теперь сами, своими руками, ценой своих собственных жизней выстроят для меня город. Мой город, город МИТУЛ.

Митул даже сам для себя решил, что несчастная погибшая мать Мары, так же как и он, была с дитём на руках безжалостно изгнана из общины и, не сумев прокормиться в горах, сгинула, оставив погибать маленького Мару. Эту версию и внушал Митул подрастающему Маре. И взрастил он его злым, заставив впитать это зло, посеял в сердце ребёнка жажду мести, тем самым вытравив в детской душе всё светлое, что могло в ней только быть, стёр всё хорошее из его генетической памяти и заполнил образовавшуюся пустоту тёмными знаниями. И душа Мары почернела.

И стал Мара помогать отцу, тоже творить бесчинства над людьми. Но он был уже нового, более совершенного поколения, и у него очень хорошо получалось производить энергетические воздействия на человека. Мара создавал астральных сущностей и направлял их на племена. От таких действий юного мага, так его уже можно было назвать, люди становились бесноватыми, их поведение становилось неадекватным, их преследовали галлюцинации, они кричали, рвали на себе волосы и одежду, психика срывалась полностью, и шло вымирание, вырождение рода. Их моральное состояние выходило из-под контроля. И была гора за перевалом, чёрная гора, куда все боялись ходить, в её сторону даже боялись смотреть, потому что именно на эту гору шли обезумевшие, и за её перевалом пропадали без вести люди.

Но не все, кто пил эту воду, становились зомбированными. Некоторые люди, к великому разочарованию колдуна, под его влияние не попадали, так как их духовность была очень высокой и противостояла колдовству Митула и его преемника Мары. Мало того, такие люди своим даром веры и убеждения могли удержать рядом близкого человека и уберечь его от колдовского воздействия – другими словами, противостоять колдовским чарам. Это сильно злило и раздражало Митула, и они вместе с Марой ещё больше совершенствовали колдовское мастерство, оттачивая свои техники воздействия на психику человека.

Подневольных людей в каменоломнях становилось всё больше, за ними требовался надзор, с которым пока ещё справлялся Мара, но Митулу нужны были свои люди, своё войско, и тогда он стал витающим духом приходить в селение к женщинам и заниматься с ними астральным сексом, оплодотворяя их. И стали рождаться в селениях странные дети, наделённые сверхспособностями. Внешне они были обычными людьми, но главным их отличием был едва заметно раздвоённый кончик языка, который они высовывали, будто черпали им информацию извне. Эти дети были также отмечены необыкновенной красотой, гармонично сложённой фигурой и невероятной силой. И радоваться бы родителям за своих детей, но по исполнении пятнадцати лет дети сами собирались и уходили из дома в неведомом направлении. Вёл их в горы зов, который слышали они в себе на генном уровне, зов их отца – колдуна Митула.

Оракул, предшественник Саду, непрестанно читал мантры и взывал к небесам, чтобы было послано спасение для народа, и было оракулу видение, что колдун, живущий в горах, является злом, порождённым людьми.

– Скоро наступят праведные времена! – провозгласил оракул на площади для собравшегося народа. – Но люди должны испросить у колдуна прощения, так как они сами его породили.

С этого времени люди стали проводить обряды подношений колдуну и петь ему свои мольбы о пощаде. Испросили люди также прощения у обиженной ими женщины – жены Митула – и умоляли её пойти к нему в горы, за страшный перевал, с их мольбами о прощении. Собралась Ситара в путь, так как на протяжении разлуки с Митулом по-прежнему очень любила своего супруга, изгнанного злыми людьми из селения. Сильно скучала она по Митулу.

Долгожданная встреча Митула и Ситары

Ситара шла, согнувшаяся под тяжестью прожитых годов. Время, не жалея ее когда-то прекрасного лица, испещрило его морщинками, а лучистые некогда глаза слезились, наполненный усталостью и грустью. Снаряжённая селянами в дорогу вела под уздцы ослика, запряжённого в двухколесную арбу, гружённую через верх дарами для колдуна Митула. Арба тихо катилась, монотонно поскрипывая большими деревянными ободами колес, и Ситара также тихо, еле шаркая по пыльной дороге не слушающимися её ногами и одной рукой придерживаясь за арбу, следовала подле неё. Она медленно шла и думала о своей нелёгкой, уже, можно сказать, прожитой жизни. Если её, конечно, жизнью можно назвать. Ведь с того дня, когда гонимые страхом перед неведомой болезнью озлобившиеся люди разлучили их с Митулом, жизнь для неё утратила всякий смысл и желание существовать на этой земле пропало вместе с ним, вместе с милым Митулом. Умерло в душе всё, кануло как в пропасть, в бездну. И ей казалось, что и сама она умерла – умерла без его рук, объятий и сможет ожить только тогда, когда он снова прикоснётся к ней.

Поначалу Ситара так сильно в крик рыдала, плакала и рвала на себе волосы, что все думали, что она сошла с ума, но потом, принимая снадобья, которые ей давал местный шаман-целитель, она понемногу успокоилась и стала жить обычной будничной жизнью. Но эта жизнь без любимого утратила свои радужные тона, и Ситара стала походить на тёмную, бесшумную, словно безжизненную, тень. Глаза её со временем помутились, будто подернулись тонкой плёночкой льда, и волосы – роскошные длинные шелковистые волосы, в которых так любил утопать руками Митул, – их тоже коснулась холодная изморозь… Годы шли, шли десятилетия, превращая пышущую жизнью женщину в безликую, скрюченную временем одинокую старуху.

Она так и осталась жить в построенной Митулом глиняной мазанке, основой стен которой были лошадиный навоз, соломенная труха, палова, да кукурузная ботва, покрывающая пологую крышу. И в этом их скромном жилище Ситара всю свою жизнь ждала, что придёт тот день, когда Митул отворит дверь, застынет в проёме и, как всегда, улыбнётся, с любовью во взоре глядя на неё.

Она ждала этого часа и всегда держала дом в порядке, чтобы не быть застигнутой врасплох. И в комнатах всегда было чисто и свежо, ведь Ситара не ленилась месить коровьи лепешки с соломой и смазывать этим раствором полы… А Митул не шёл, и она опечаленная сидела у дутака, подкидывала в него кизяк и пекла самые вкусные в их ауле лепёшки. И сейчас она тоже взяла эти лепёшки в путь, зная, как с аппетитом их будет уплетать Митул.

Ситара остановилась, оглянулась назад, будто колебалась – вернуться или продолжить путь? Она старуха, древняя старуха… А он, как теперь выглядит он? Ситара заплакала. Нет, не может она предстать пред ним, помнящим её молодое лицо и упругие груди, такой обветшалой, как старый трухлявый пень. Да он и не узнает её в таком уродливом сморщенном теле… Так зачем она тогда идёт к нему, волочет своё непослушное тело из последних сил и на что-то надеется, чего-то ждёт от этой встречи?

Ослик уперся и не хотел следовать дальше. Ситара, принимая это, не стала его подгонять, а, опустившись на корточки, села в ковыль, седую кучерявую травку, и, облокотившись на ноги ослика, стала думать: «Если я не пойду дальше, то так и не узнаю, любил ли он меня так же сильно, как люблю его я».

– Ну, а вдруг Митул тоже страдал без меня и ждал? – мыслью промелькнуло в её голове, и она произнесла эту фразу вслух.

– Ждал! – услышала она его голос.

Ситара вскочила и оглянулась вокруг – рядом никого не было.

– Показалось, – сказала она сама себе и, молча роняя слёзы, заплакала.

– Ждал! – снова повторил голос.

– Митул! – закричала она.

Митул находился в своей лаборатории и, непонятно от чего, нервничал – ему было как-то не по себе, что-то тревожило. Его уже давно бесчувственную, очерствевшую, огрубевшую, потемневшую душу теперь будто что-то обжигало, что-то тёплое и приятное, а что – он не мог вспомнить. Какая-то тревога росла и растекалась по его венам. Какое-то забытое и много лет назад схороненное глубоко в душе чувство рвалось на поверхность.

– Митул! – услышал он крик, и его губы в непроизвольном движении сами прошептали:

– Ситара!

И будто молнией пронзило его тело.

– Ситара! – закричал он. – Где ты, Ситара?

Как ошалелый помчался Митул, спотыкаясь и падая, и снова вставая, побежал, не чуя ног, к тому обрыву, к которому изо дня в день, из года в год ранее хаживал, чтобы хотя бы издали увидеть её силуэт, увидеть свою любимую женщину – Ситару.

Он увидел её вдалеке и не сразу узнал. Очень старая седая женщина, сгорбившись, сидела рядом с гружёной повозкой, и казалось, что она дремала. Маг остановился. Всмотрелся в неё, вслушался… Теплом любви веяло с её стороны, и он вспомнил этот запах, он вспомнил вкус её нежных губ, и из самых глубоких душевных залежей вырвалась на волю давно уснувшая, замурованная злом любовь.

– Ситара! – побежал он к ней навстречу.

И Ситара будто очнулась, увидев его. С трудом поднявшись, не смела пошевелиться, а только испуганно ждала, как он, приблизившись к ней, взглянет в её немолодое лицо и с ужасом отпрянет в сторону. Крупные слезы катились по обветренным скулам, и она смахивала их грубыми, изуродованными мозолями и потрескавшимися ладонями.

Митул, приблизившись к ней, крепко обнял Ситару и поцеловал. Он будто не заметил её старости, а только сильнее прижимал хрупкие плечи к своей груди. И как будто не было между ними этой страшной, горькой, долгой, почти во всю жизнь длиной, разлуки. Они стояли, обнявшись, и оба плакали, боясь даже шелохнуться, чтобы не спугнуть этого долгожданного мгновения счастья. И сердце мага в объятиях любимой оттаивало, и покидали его обиды, ненависть, и вытекало слезами из него зло, и всё его тело наполнялось любовью к своей единственной женщине Ситаре. Таким образом, маг стал уязвимым и терял свою колдовскую силу, и снова, становясь простым человеком, мог любить.

Тёмные сущности, верно служившие колдуну, встревожились. Маг Митул нарушает контракт. Нарушает их тайное соглашение. Любовь, вспыхнувшая в сердце мага, может полностью уничтожить его тёмную сторону и, обратив на себя, нейтрализовать её светом любви. И эти сущности, которые уже вобрали в себя огромную силу, боялись быть уязвимыми. Они боялись быть уничтоженными любовью и в своих опасениях обратились к юному Маре. Они посулили ему доступ к бессмертию, энергетические силы которого, получив великие знания, он сможет черпать из человеческих душ. Взамен этого они потребовали, чтобы Мара следующей же ночью принёс в знак подтверждения этого договора человеческие жертвы, а именно – нарушившего свою клятву колдуна Митула и женщину, пробудившую в нём спящее чувство любви, – Ситару. Таким образом, Мара заключил контракт с силами тьмы и, когда наступила ночь, энергетическим ударом скинул с обрыва так и стоявших в обнимку Митула и Ситару. Вся сила и знания, которые ранее принадлежали Митулу, перешли к Дугпа-Маре.

Люди, которые потом нашли у скал разбившихся, но так и не разжавших объятий Митула и Ситару, решили, что колдун, встретив любимую, простил их и своей смертью показал, что больше им вреда от него не последует. И предали они тела Митула и Ситары земле с великими почестями, схоронив их в одной на двоих могиле. Большой пир был устроен по поводу освобождения народа от сил зла, но, как в дальнейшем показало время, беды их только возрастали. Более сильное зло пришло на смену предыдущему и ещё суровей проявляло себя.

Дугпа-Мара, оставшись один, нанизал на толстую нить козьи копытца в память о Митуле и занял его место в лаборатории. Впитав в себя его силы и знания, стал готовить ещё более ядовитые зелья, чтобы продолжить отравлять водоёмы, создавал более злых астральных сущностей, и бесчинствовал он, злорадствовал над муками людей.