Kitobni o'qish: «До востребования, Париж»

Shrift:

«Редакция Елены Шубиной» благодарит компанию Louis Vuitton за поддержку в издании этой книги́

Мой Париж

#парижскийадрес #парижскиевремена́

В Париже я бываю почти каждый день.

Случаются моменты, конечно, когда работа заедает. Нет никакой возможности даже высунуть нос на улицу.

Дело в том, что я здесь работаю журналистом.

Статьи образуются неожиданно. Проснешься с утра, а надо писать. Очень мешают террористы. Они вечно не вовремя со своими дикими выходками. Или политические инициативы. Или разные культурные фейерверки. Или демонстрации по субботам.

Но всегда есть возможность открыть дверь, спуститься по лестнице. Два этажа бегом.

А там Париж.

Я к этому так до конца и не привык, хотя живу здесь аж с 2012 года.

До этого я, конечно, приезжал во Францию не раз, упражнялся во французском, гулял, смотрел, ел, пил, слушал фонтаны, но каждый раз мой путь был таким: Тверская, потом Ленинградка, такси, пробка, спешка, зеленый коридор, пристегнуть ремни и открыть шторки иллюминатора, опять открыть, опять пристегнуть.

Потом еще один зеленый коридор, опять такси, пробка, спешка, отель уже в сумерках и наконец-то возможность выйти на улицу и вдохнуть парижский воздух. Тот самый, который в моем детстве привозили в сувенирных баночках Air de Paris.

А тут прямо сразу. За окном.

Во времена перестройки мы забавлялись фильмом «Окно в Париж». Режиссер Юрий Мамин снял кино про то, как изредка в питерской коммуналке открывалось окошко, через которую можно было выйти на парижскую крышу.

Ловко закрутил – думал я тогда. Хорошая история. Фантастика. Очень смешно. Понятно же, что никогда ни один советский человек не пролезет в Европу ни через какое окно. Ни через игольное ушко даже.

Он пойдет в соответствующие органы, подаст бумаги, ему сделают паспорт, поставят визу на выезд, потом он выпросит визу на въезд, потом он выстоит очередь за билетами в агентстве «Аэрофлота» напротив «Парка Культуры». Обменяет валюту – 30 рублей в капстрану. И поедет себе на здоровье.

Но вот так прямо открыть окно и выйти – не смешите.

Оказалось, сказка – ложь, да в ней намек. Не представлял, что вдруг настанет момент, когда это окошко откроется и для меня. И даже не окошко. Целая дверь. Парадное! А там – Париж. Немыслимо.

Я бы понял, если бы у меня в парадном сидел человек в зеленой фуражке. Выходишь из дома, тебе корректный вопрос: «Цель поездки?»

– Личная. За хлебом.

– Проходите!

Увидеть Париж и умереть

#парижскийадрес

Если мне грустно, я выглядываю в окно и думаю: «Там – Париж. Мой Париж».

Вы, наверно, думаете, что я совсем дурачок? Дался мне этот Париж?

Есть богатый Лондон, там все намазано взбитыми сливками с файф-о-клока. Есть Нью-Йорк, оу-вау-Нью-Йорк, где все так и пышет энергией! Только приезжаешь, и сразу энергия, как будто бы тебя подкручивают динамкой. И прямо прет, так и прет.

А Париж? Стар, неопрятен, хамоват, демократичен.

Конечно, я дурачок, но не совсем.

Мне много раз объяснили, что ни во что нельзя влюбляться. И ни в кого.

Стоит влюбиться в женщину, как она уже сидит у тебя в доме и порицает твои порядки.

Стоит влюбиться в квартиру, как нахлынут водопроводные воды, грянет ремонт, выскочат налоги с коммуналками, зачем тебе связываться с недвижимостью, надо снимать жилье и быть как ветер, что ты зациклился на этом Париже, вот сколько неудачного в нем.

Есть неудачное, не спорю. Про это я тоже расскажу.

Когда много лет назад я сочинял путеводитель по Парижу, я выписывал разные умные слова про страсть к этому городу. «Париж стоит мессы». Или вот, только послушайте: «Увидеть Париж и умереть».

Красиво!

У меня случилось всё наоборот.

Сначала как раз я. Я умер. В мозгу моем что-то хлопнуло, лопнуло, в нем неожиданно оказалась кровь, я стал заговариваться, на меня посмотрели с ужасом и отправили на хирургический стол.

Все это я помню смутно, но, когда я ожил, а я таки ожил, я выглядел как персонаж модного тогда фильма «Аватар»: из моей головы тянулись трубочки, по которым из мозга выкачивали всякое ненужное дерьмо, сложные, лишние мысли. Мне сразу стало легче.

Потом ко мне зачастили психологи, которые показывали мне картинки про жирафа, задавали простые задачи и просили что-то сосчитать. Считать я еще в школе не умел, но жирафа знал, мне было лучше, мне было уже не хуже.

Жена звонила мне из Нью-Йорка, где она находилась в важной служебной командировке. Она плакала и говорила: «Держись! Ты только держись. Теперь все будет по-другому». Она сама даже не знала, как была права. Всё стало по-другому. Мы развелись. Я живу в Париже, она в Лондоне. И я держусь.

Холодный прием

#парижскийадрес #парижскиевремена́

Самое удивительное было в том, как просто оказалось переехать в Париж. В Москве всё прошло очень легко.

Меня знали в посольстве: есть такой восторженный чувак, любит Францию, хочет туда журналистом. Бог с ним, да пускай едет! Крым тогда еще был не наш, и относились к нам по-другому.

Совсем оказалось несложно. Москва меня отпустила, Париж меня принял, и все мое как-то уместилось в одном чемодане.

Я приехал под Новый год. Это, значит, зима.

– Ну какая зима в Париже! – фыркнете вы мне.

Так вот, не фыркайте. Чтобы я не испытывал ностальгии, мне включили настоящую зиму. Не обычную парижскую – которая, конечно, леденцовая, тут вы правы.

Я приехал в дикий холод. Старожилы не припомнят. Минус семь на улице, плюс пятнадцать в спальне. Я вспоминал, что именно при такой температуре выдерживал Николай I маленьких Александра с Константином в детских комнатах в Царском Селе, и проникался ненавистью к самодержавию.

Говоря про минус семь, я вовсе не смеюсь над парижанами – «горя они не знают». Просто минус семь в Париже – это даже не минус двадцать в Москве. Это, считай, под сорок. Полюс холода. Вечная мерзлота.

Здесь не привыкли к морозам, потому что они приходят настолько редко, что их можно не учитывать, как ничтожно малую погрешность. Но уж когда они приходят, горько вспоминаются и одно стекло в оконной раме, и слабые батареи, и привычка ходить по улицам без шапок.

И океан в двух часах, близостью которого раньше можно было только гордиться, теперь наполняет Париж гадкой ледяной сыростью.

Я был счастлив тем, что захватил с собой московскую, почти полярную парку, и первое время ходил в ней: плотно застегнувшись – на улице, нараспашку – в доме. Парижане же сначала относились к холоду наплевательски и, весело хохоча, выбегали на улицу в расстегнутом пальтишке и размотанном шарфике. Я лично пытался остановить безумца, который вел по лестнице ребенка в школу. Куда пошел расстегнутый, запахнись!

– Странно, – сказал мне сосед, удивившись моей горячности, – вы же, кажется, русский, вам ли бояться холода?

– Вы считаете, месье, что мы, русские, не боимся холода? Это совершенно не так! Мы, русские, не боимся жары. Мы считаем, что комната должна быть нагрета докрасна, и тогда нам наплевать, что там на улице. Невыносима ведь не температура на мостовой сама по себе, а отсутствие разницы между улицей и домом.

Что такое мороз для французов? В конце концов, вам надо, стиснув зубы, продержаться две холодные недели, а там весна вознаградит вас сполна. Мы же, погруженные в зиму на полгода, не можем ждать помилования во глубине сибирских руд. Мы можем только яростно бороться, согреваясь снаружи и изнутри.

Мы никогда не шутим с морозом, потому что знаем, как он лют! Мы уважаем его как нашего главного генерала, героя отечественной войны, и не одной. Врагов мы не просто уничтожаем, мы их вымораживаем, как вшей.

А вот сейчас выморозить пытались меня.

Путь к теплу через прописку

#парижскийадрес #парижскиевремена́

Отсиживаться дома я не мог. Моя виза действовала три месяца, и за эти три месяца Французская республика должна была решить, достоин ли я дальше мерзнуть в ее объятиях.

Сначала следовало прописаться в моей квартире.

Нам в Москве говорили, что «прописки в цивилизованных странах нет». Я помню. Как бы не так! Просто в Париже это происходит вовсе не в полиции. А в коммунальных службах. В так называемой EDF – национальной электрической компании.

Главное доказательство, что ты проживаешь по указанному адресу, это справка электриков о том, что ты там платишь за свет. Мысль о том, что ты можешь платить за свет сразу в двух квартирах, кажется абсурдной и не рассматривается.

Контора EDF в морозы была переполнена, как московская сберкасса в дни выдачи пенсии. Дело в том, что большинство квартир в центре обогреваются электрическими радиаторами, и мороз выгнал из нор злостных неплательщиков. Все, кто с лета откладывал свой визит к электрикам, встали в срочную очередь. Так бегут к ночному зубному люди, прежде надеявшиеся, что пломба сама как-нибудь вернется на место.

Чтобы открыть счет в EDF, надо иметь счет в банке. Чтобы открыть счет в банке, надо иметь счет в EDF. Логически эта головоломка не решается, никак. Практически – да.

Кто-то первый из операционисток верит вам на слово:

– Принесете счет, как только? Обещаете?

– Гадом буду!

К вечеру мне подключили свет, радиаторы заработали, и в абсолютных рекордах потребления электричества, которые ставила в эти дни Франция, была отныне и моя доля.

Отовсюду приходили тревожные известия. Враг наступал – вымерзли посевы салата, страшный урон понесли артишоки. Ночью в пригороде человек, решивший свести счеты с жизнью, прыгнул в пруд с моста, но пруд замерз. Лед выдержал, счеты не свелись. Это была единственная хорошая новость в последнем выпуске по TV.

Утром следующего дня я открыл счет в банке, автоматические двери которого замерзли от холода и не открывались. Надо было идти дальше – в министерство иностранных дел на аккредитацию. А уже оттуда мне предстоял рывок в полицию, в префектуру – вместе с другими понаехавшими, чтобы получить «титр де сежур» – разрешение и дальше согревать Париж своим человеческим теплом.

Бюрократия с мороза́

#парижскийадрес #парижскиевремена́

Раньше документы подавали сразу чуть ли ни напротив Нотр-Дама, в здании главной парижской префектуры. Но в год моего приезда пункт первоначального приема чертовых иностранцев был перенесен подальше, за Триумфальную арку. В эту общую контору, куда отправляются все понаехавшие из всех парижских районов, я пришел морозным утром и встал в бесконечную очередь, черную на белом снегу.

В дни моей юности я видел такую перед мавзолеем на Красной площади и другую напротив – в ГУМ.

Когда я увидел, что у двери пишутся списки, я окончательно почувствовал себя как дома, в юности. Пропускали только по списку. Доброволец с бумажкой бойко выкликал имена: «Синдих! Али! Нджайе! Мбаке! Ашраф!»

Всерьез он запнулся только на моей фамилии.

Картина напоминала иммиграционный пункт инопланетян из «Людей в черном». Понаехавшие – всех цветов кожи, всех размеров, с губами и черепами всех форм, говорящие со всевозможными акцентами – окружали меня, как инсталляция в этнографическом музее, и я чувствовал себя таким же инопланетянином. Совершеннейшим чужаком, хоть и белым, и седым. Вдвойне чужаком – чуждым и французским полицейским, и очереди.

Люди, стиснув зубы, топтались на морозе, ожидая, когда их пропустят через рамку посидеть на стульях. Мне было жалко уроженцев юга – в очереди не было ни одного эскимоса, а вот им-то погода вполне бы подошла.

Три слова витали в морозном воздухе: «титр», «ресеписе́», «рандеву». Титр – вожделенное разрешение, ресеписе – временное разрешение, а рандеву – то, посредством чего добывается и первое и второе. То есть прием у инспектора. Путь ко всему тогда был один – очередь. Теперь – неработающие сайты в интернете. Даже не скажу, что хуже.

Мне не приходилось в длинной жизни стоять ни в одной приятной очереди, но в этой, довольно противной и холодной, не было ничего оскорбительного. Нас держали не для того, чтобы унизить, но для того, чтобы, как ни странно, помочь.

Мне повезло. В тот день многие остались дрожать дома у печек, и народа было меньше, чем обычно. Через каких-то полдня с ресеписе в кармане я вышел обратно на мороз и двинулся домой по проспекту Великой Армии.

Начинается он там, где кончаются Елисейские Поля – у Триумфальной арки. Это широкий проспект с боковыми улицами наподобие московского Комсомольского или питерского Московского и такой же ветреный в холодное время года.

Он назван в честь Великой армии – шестисоттысячного войска Наполеона, отправившегося в Россию испытывать нашу зиму.

На фризе Триумфальной арки размещены названия мест, где великая армия одержала великие победы. Со стороны проспекта есть и надпись «Москва». Уже двести лет спорят, какая армия там победила, но возвращение из Москвы в Париж, несомненно, относится к самым ужасным страницам французской военной истории.

Сейчас по стопам Великой армии в город входил сибирский антициклон и гнал перед собой прохожих, закутанных, как на картине Прянишникова «Французы в 1812 году».

Москва – Париж

#парижскиевремена́

Французы вскоре прознали, откуда сей колотун, мощный антициклон, атаковавший Европу. Это был мой соотечественник. Гость с северо-востока. По имени «Москва – Париж». Нет, это название больше не ассоциируется с названием знаменитой выставки 1980-х в Центре Помпиду и Пушкинском музее (если бы мы только знали тогда про ветер на афише!). Это холодный фронт, который раз в два-три года налетает на Францию. О нем на третий день, когда колотун просто достал, заговорили все французские телеканалы.

Девушки у метеорологической доски делали страшные жесты, показывая, как пробирает их до костей этот ужасный сибирский мороз.

Картинки, которые показывали в телевизионных прогнозах погоды, напоминали карты военной операции, в которой «синие» из Сибири, как танковые армии СССР, легко проникают вглубь Европы, не встречая на своем пути никакого сопротивления. В общем, наблюдалось начало международной истерии, холодной войны, не придуманной, а подлинной. Леденящая рука Кремля тянулась к Эйфелевой башне. Департамент за департаментом объявляли о введении в действие плана «Большой холод» (Grand Froid).

Тут я снижу пафос, чтобы не слишком пугать. Что такое «Большой холод» по-французски? Это когда минусовые температуры ожидаются, о ужас, даже и в дневные часы. Тем не менее метеорологи не поддавались унынию и пообещали, что, несмотря на холод, дни будут ясными и солнечными. И призывали французов не бояться следующего этапа – так называемого Froid Extreme. План «Лютый холод» не вводился в действие во Франции с февраля 1956 года, когда тоже пришедшие из России морозы остановили течение Сены.

Вечером, когда я включил телевизор и стал греться обретенным электричеством и купленным вином, пришло облегчение. Синоптики из Meteo сообщили, что парижанам идет на помощь атлантический циклон и надо только ночь простоять и день продержаться.

Утром термометр заплясал за окном от радости, температура шла в плюс, снег таял, закапал дождь. Великая армия была спасена, и я вместе с ней.

Парижские люди́

#парижскиевремена #парижскиелюди́

Я слыхал от некоторых многих моих соотечественников, что Париж был бы прекрасен, кабы не мешали парижане.

В моем Париже живет всего 2,2 миллиона человек. Утром в метро кажется, что все 40 миллионов, а летним воскресеньем гуляешь просто-таки в пустыне.

Меня все время спрашивают, завел ли я знакомства. И если завел, то с кем. Но мне кажется, что Париж – это вам не сайт знакомств. Чтобы с кем-то из парижан познакомиться, нужен веский повод.

Ну вот как я познакомился с очень симпатичной семьей, живущей этажом ниже? Очень просто – у меня протекла ванна. Я спускался к соседям понятно в каком настроении. Но соседи тоже волновались и поставили передо мной виски с орешками, и в результате мы долго извинялись друг перед другом за несовершенство сантехники 1930-х.

Но это же должно повезти, труба прохудиться, например.

Вот другое везение – когда на дороге в Париж столкнулись аж четыре машины и моя во главе. Я мог ждать в итоге чего угодно, но в результате мы дождались полиции, заполнили справки для страховой инспекции, и ни один из потерявших вечер не стал бить меня, по доброй русской традиции, бейсбольной битой по голове.

На этой несчастной дороге мне встретились три человека: седовласый представитель старой Франции, финансист, управляющий чужими деньгами; молодой парень с итальянской фамилией из министерства сельского хозяйства; арабский юноша из Лилля. Последний крепко пожал мне руку на прощание и сказал: «Так было решено, чтобы мы столкнулись, не переживайте».

Теперь вы понимаете, почему я завожу друзей очень осторожно.

Но к счастью, моя работа заставляет оторваться от стула и гонит к людям. Про одних я должен писать, с другими – встречаться и делать интервью, с третьими – работать вместе. В итоге у меня создалась неплохая коллекция парижан. Точнее, людей, живущих вместе со мной в Париже. Тут и политики, и актеры, и художники, и просто модные ребята и девчата разных лет. Одни мне нравятся, другие не очень, с одними встретился бы снова с удовольствием, с другими нет, спасибо, не надо, только за деньги.

Парижанка в естественной среде обитания

#парижанки #парижскиелюди́

О парижанках написано много восторженных слов: «Утром по дороге на работу вы встретите ее – строгую, элегантную и провокативную. Вы узнаете ее по юбке и жакету из дорогой натуральной ткани классического кроя в строгую черно-белую клетку в сочетании с черной шелковой блузкой, как бы невзначай расстегнутой на одну пуговицу ниже, чем это принято».

Утром по дороге на работу я все оглядывался в надежде опознать по жакету. Тщетно! С утра затеялся дождик и подул холодный ветер, и парижанки вокруг, как сговорившись, надели резиновые сапоги, куртки и тулупчики, возможно, и вправду расстегнутые на одну пуговицу ниже, чем это принято.

Со временем я понял, что так восторженно парижанок описываем только мы, русские, убежденные в том, что за счастье родиться женщиной в Париже надо побороться.

Парижанки так не думают. Они с рождения парижанки, и, что бы они с собой ни делали, они не станут провинциалками. Если вы возьмете, например, книгу Инес де ля Фрессанж, которая так и называется – «La Parisienne» («Парижанка»), вы прочтете там совсем другое описание гардероба: «Стиль парижанки – это – почти – просто. Мужской пиджак, тренч, голубой свитер, жилетка, маленькое черное платье, джинсы и кожаная куртка. Далее – вопрос сочетания».

Итого семь вещей для всяческих сочетаний. Каждой хватит как минимум на год. Что парижанке после этого делать в магазинах?

Моя первая квартира была расположена на улице Камбон, шагах в двадцати от бывшей квартиры Коко Шанель, где теперь проживают вещи ее имени. Пересекает Камбон улица Сен-Оноре – настоящее ожерелье парижского люкса, на которое нанизана Вандомская площадь с ее ювелирами. Именно здесь, вероятно, парижанки должны роиться стаями, привлеченные ароматами парфюма и блеском драгоценностей.

Однажды я отправился в одну из славных ювелирных лавок по соседству. Не то чтобы мне с утра захотелось бриллиантов, но бывают в жизни мужчины такие даты и моменты, когда ювелирную лавку не объедешь даже на кривой козе.

Каково же было мое удивление, когда ни одной француженки – ни за прилавком, ни перед – в магазине не оказалось. Беседа шла исключительно на непонятном мне языке – и этот язык не был европейским. Девушки в любой момент готовы были перейти на английский. Но не на французский, для этого из подсобки позвали даму постарше, которая учила, наверно, язык еще в Пекинской разведшколе. Она согласилась со мной поговорить, хотя я явно не входил в список предпочтительных клиентов. Да, были у нас русские, сказала она, до сих пор заходят, но куда меньше, были арабы, но они исчезли. «А парижанки?» – взволновался я. «Парижанки? Как не быть – вот месяца два назад заглянула одна».

Продавщицы, щебетавшие между собой и с покупательницами, были красотками, я сразу вспомнил моего папу, воевавшего в Манчьжурии, который говорил мне, что нет женщин прекраснее китаянок. Они не стеснялись с каблуками и косметикой, и их черные шелковые блузки при малейшем движении как бы невзначай раскрывались на несколько пуговиц сразу. В этом они напомнили мне русских женщин, безошибочно узнаваемых на парижских тротуарах.

Хватит нам семи вещей? Да никогда! У нас свой козырь – мы вечно «а ля гер ком а ля гер» и даже в булочную оденемся как в оперу. В этом мы не парижанки – которые легко оденутся в оперу как в булочную. Ювелирные украшения – это для нас, часы – для нас, сумки с плетением монограмм – тоже для нас. Парижанки смотрят на нас с завистью и сомнением, вот они, новые варвары, пришельцы с Востока, которые покупают все, на чем написано «француженка». Они, конечно, видят в этом нашу слабость, которую надеются использовать, пока такая возможность сохраняется. На самом же деле в этом – наша сила.

Когда я спросил одного из главных людей во французском люксе, какое место занимают в его личной классификации русские покупатели, он ответил, что китайцы, конечно, их основная надежда, китайцев много, и денег они приносят немерено. Но в охоте за очень дорогими штучными вещами русские – главные. Мы жадно впитываем парижскую моду и глазами, и всем телом. Мы любим ее не только умом, но и деньгами, что, согласитесь, куда ответственнее.

Другое отличие в том, что парижанки не помешаны так, как мы, на идее здорового питания. Они помешаны на идее хорошего, вкусного, и в этом совершенно правы. Им нечего делать в магазинах, где торгуют диетой и указывают путь к себе. В пекарню же или в мясную лавку стоят женщины аппетитные, как французские булочки (и такие же стройные), кровь с молоком (предельно недиетическое сочетание). На них приятно посмотреть.

Они это, думаю, понимают. Парижанки вообще умеют посмотреть на себя со стороны мужскими глазами и, как правило, не ошибаются в нашей оценке. Они отлично знают, с какой стороны особенно хороши, а с какой неплохо бы и подтянуться. Но не подтягиваются, и я их за это не просто уважаю, а искренне люблю. У меня плоский зад, скажет француженка, зато длинные ноги, так пусть же все о них узнают. Что у меня хорошо – то у меня хорошо, добавит она, а об остальном – забудем.

Французские женщины реже ложатся под нож ради лица и тела и не боятся морщин, потому что морщины всяко красивее начищенного пятака. Если они едут в разные очистительные клиники и спа, то не для того, чтобы провести отныне всю жизнь с клизмой на знамени – они едут немножко промыться и обсушиться, чтобы и дальше ни в чем себе не отказывать. И даже если они толстеют – а ведь они толстеют, как все европейцы вслед за американцами (есть что-то недиетическое в нынешнем плотоядном мире), – они не воспринимают это как повод для суицида.

Да, конечно, мы мало знаем парижских женщин в их естественной, домашней среде обитания. Для нас они все-таки скорее эстетический феномен. И даже больше чем феномен, они – торговый бренд. Чтобы выглядеть как парижанки, наши подруги готовы на многое. Как и во всяком великом бренде, есть здесь и лукавство, и нахальство, и накрутка цены, тем не менее есть и очевидная правда в основе. Но из того, что это бренд, следует и то, что подделки преследуются по закону – чтобы стать француженкой, лучше бы сначала ею родиться.

Французские женщины остаются последней нашей надеждой: они пьют – и не дистиллированную воду, они едят – и не кашу на пару, они интересуются мужчинами, но не охотятся на них. Парижанки нас не разочаровали, в них вся наша надежда, в них разрешение делать все, что нам самим нельзя, но ведь хочется.