Kitobni o'qish: «Большая советская экономика. 1917–1991»

Посвящается 100-летию образования Госплана и 30-летию распада СССР

© Алексей Сафронов, 2025

© ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Individuum®

От автора

Блошиный рынок в Новоподрезкове занимал целое поле. Ряды прилавков, криво сбитых из досок, тянулись в морозную даль. На них вперемешку громоздились бюсты Ленина, керосиновые лампы, старые радиоприемники, солдатские шинели, автозапчасти, ящики с открытками, пластинками и книгами. Я заиндевевшими руками перелопачивал очередной такой ящик в надежде найти хоть что-нибудь по интересующей меня теме. Почти потеряв надежду, я спросил у продавца в ватнике, валенках и шапке-ушанке: «Есть ли у вас советские книги по экономике?» «А разве в СССР была экономика?» – с удивлением ответил он.

С тех пор это дикое представление об экономической системе Советского Союза я встречал неоднократно даже у вроде бы образованных людей, включая музейных работников. Историки с легкостью назовут десяток авторов, которые писали на эту тему, но проблема в том, что массовый читатель не только не знает их имен, но даже не в курсе, где узнать.

Много лет назад, получив диплом экономиста, я с удивлением понял, что за пять лет учебы мне ничего не рассказали о работе экономики моей страны в течение 70-летнего советского периода. Я подумал, что надо бы почитать какой-нибудь учебник по этой теме, но вскоре обнаружил, что такой книги в природе нет.

Мне хотелось бы объявить, что теперь такая книга есть и вы, дорогой читатель, держите ее в руках, но это было бы неправдой. Одну книгу, охватывающую всю советскую экономику от ее зарождения до гибели, написать невозможно. Моя цель – создать эскиз, который можно было бы охватить одним взглядом, чтобы, поняв общую композицию, потом сколь угодно долго прорисовывать детали, обращаясь к более специальной литературе. Если моя книга послужит путеводной нитью другим любознательным дилетантам, чтобы их дорога познания была легче моей, я буду считать свою задачу выполненной.

Вы держите в руках не вполне научную книгу: она написана по материалам множества других книг, которые мне случилось найти и прочесть, чтобы что-то понять. В ней не так много фактов, совершенно неизвестных миру. Но самые большие проблемы в советской истории связаны не с фактами, а с их объяснением. Историки могут буквально по дням рассказать, какие решения в управлении экономикой принимались в тот или иной период, но часто затрудняются объяснить, почему решения были именно такими.

Я хотел написать не книгу по экономической истории, где были бы математические модели роста ВВП, оценки факторной производительности и прочие индикаторы, с помощью которых экономисты по меркам наших дней судят об успешности обществ прошлого. Это книга по истории экономики – о причинах и последствиях тех или иных экономических решений и контексте, эти решения объясняющем. Основной вопрос, на который я стремился ответить: «Как именно это работало и почему оно работало именно так?» В этом смысле мой подход к советской экономике не вполне экономический – отчасти он тяготеет к исторической социологии, объясняющей сложные механизмы, скрытые за общеизвестными фактами.

Так что методологической основой книги является старый добрый принцип историзма: рассматривать любое явление в развитии и во взаимосвязи с порождающими его условиями.

Всегда можно упрекнуть автора в том, что он не рассмотрел какие-то специфические аспекты своей темы, не учел каких-то фактов, проигнорировал чьи-то статьи. Как-то раз на публичной лекции меня спросили, почему упали надои молока в Архангельской области в 1973 году. Когда я честно ответил, что не знаю, я был удостоен взгляда полного презрения. Поэтому если какие-то сюжеты в книге заинтересуют вас, но покажутся описанными слишком коротко, и вы захотите разобраться в них более основательно, я буду только рад.

Прежде чем мы перейдем к основной части книги, следует отдать должное обязательному для научных исследований ритуалу – обзору литературы по теме (список основных работ приведен в конце книги).

Одна из главных проблем экономической истории СССР заключается в том, что обобщающих работ на эту тему по-прежнему мало. На сегодняшний день существует по меньшей мере две попытки отечественных авторов вместить в одну объемную книгу экономическую историю всего советского периода: пятитомник Р. Белоусова [1–5] и четырехтомник Г. Ханина [6–9]. За рубежом основными книгами по теме считаются выдержавшая много изданий монография Грегори и Стюарта [10], почти неизвестная у нас, а также работы Алека Ноува [11]. Чуть лучше обстоит дело с книгами по отдельным периодам – например, есть широко известные работы по сталинской экономике, в первую очередь П. Грегори [12] и Р. Аллена [13]. Совсем недавно появилась объемная монография Н. Митрохина¹ по экономике брежневской эпохи [14, 15]. Но, учитывая масштаб темы, список обобщающих работ определенно невелик, особенно если учесть, что значительная их часть написана иностранными исследователями.

Работам указанных российских авторов присуща определенная специфика. В частности, Г. Ханин основной упор делает на статистику: если в какой-то период темпы экономического роста были высокими – значит, экономическая политика тогда была правильной, а если темпы роста упали – значит, сделали что-то не то. Мне же хотелось понять не итоговую эффективность, а мотивацию хозяйственников: почему они принимали определенные экономические решения, как они представляли себе работу тех экономических механизмов, которые они вводили? Кроме того, результаты экономической политики правильнее все-таки оценивать не столько по конкретным цифрам выплавки стали или урожая ржи, сколько по тому, удалось ли достичь поставленных в рамках этой политики целей.

Подход Р. Белоусова, напротив, выглядит слишком личностным. Экономист и позже экономический историк, начавший карьеру еще в 1960‑е годы, он на склоне лет стремился дать итоговую оценку тому периоду и в чем-то собственной жизни: хорошо это было или плохо? Кроме того, он почти обошел вниманием события 1960–70‑х годов, возможно, именно потому, что сам был их участником, знал их из собственной практики, а изучить хотел именно предшествующие периоды и перестройку.

Н. Митрохин своей книгой вроде бы заполнил пробел с 1965 года до перестройки, но она написана в основном на материалах мемуаров и интервью и поэтому представляет собой мозаику из мнений разных советских чиновников о происходивших процессах, и за деревьями не всегда виден лес.

Забегая вперед, укажу, что, на мой взгляд, основные предпосылки для краха сложились именно в 1960–70‑е годы, которые на фоне обилия работ об эпохе Сталина и перестройке остаются недоизученными, по крайней мере в экономическом аспекте. «Традиционные» историки предпочитают писать политические работы (кто в высшем руководстве СССР на кого влиял), а «новые» историки – работы по истории повседневности (в духе «повседневная жизнь советских коммуналок»). В обоих случаях экономика оказывается как бы фоном.

Одной из крайностей обобщений, касающихся советской экономики, является укладывание фактов в заранее выбранную теоретическую схему, в результате чего возникают герметичные конструкции, для которых факты уже не нужны. Хороший пример – концепция буржуазного перерождения советской номенклатуры в новый правящий класс. Она объясняет и изменения в политике после смерти Сталина («последнего верного ленинца»), и экономические трудности 1970‑х, и перестройку. Не объясняет только, почему это происходило именно так и можно ли было этого избежать, не говоря уже об объяснении конкретных механизмов. Те же проблемы, на мой взгляд, имеются у влиятельной монографии Е. Гайдара «Гибель империи», где предпринимается попытка снять с М. Горбачева и других «прорабов перестройки» ответственность за распад страны, якобы неизбежно вытекавший из снижения нефтяных цен и зависимости от зарубежных технологий, доставшейся им от предыдущих правителей [16].

Другая крайность – эмпиризм, «сборная солянка» фактов без внятного обобщения. Бывает промежуточный вариант, когда автор не хочет или не может предложить собственный взгляд, но понимает, что какую-то позицию занять все-таки нужно. В таком случае работа превращается в собрание ссылок на авторитеты.

Удалось ли мне избежать всех этих ошибок – судить читателю. Моя задача может быть сформулирована в духе Бенедикта Спинозы: «не плакать, не смеяться, не ненавидеть, но понимать». Считаю необходимым заранее сообщить, что я симпатизирую социалистической идее, считаю верными многие аспекты марксистского мировоззрения и даже думаю, что мог бы счастливо жить при коммунизме, если бы он все-таки наступил. Но именно из-за своих симпатий я считаю обязательным максимально беспристрастно и честно разобраться в том, почему советский проект переустройства мира в конечном счете потерпел поражение.

Заканчивая вступление, не могу не поблагодарить тех, без кого эта книга не появилась бы: Маргариту Викторовну Мельник, которая познакомила меня с миром советских экономистов, Галину Анатольевну Яременко, благодаря которой вышли в свет основные произведения Юрия Васильевича Яременко (я считаю его лучшим позднесоветским экономистом), Владимира Семеновича Фридмана, который когда-то убедил меня начать читать лекции о советской экономике, коллектив «Шанинки», в котором происходило мое развитие как историка, мою жену Полину и мою маму, поддержка которых помогла мне дописать книгу, и, конечно, издательство «Индивидуум», которое предложило мне за нее взяться. А также всех тех читателей и подписчиков, которые своим интересом не давали забросить работу.

Глава 1
«Домашние заготовки». С какими экономическими идеями большевики пришли к власти

«Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась», – этими словами В.И. Ленин 25 октября (7 ноября) 1917 года открыл экстренное заседание Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, который после свержения Временного правительства (чему, собственно, и было посвящено заседание) стал верховной властью в стране.

В ночь с 24 на 25 октября созданный двумя неделями ранее (12 октября) Военно-революционный комитет при Петроградском совете взял под свой контроль все ключевые узлы Петрограда. Началась, как писали в советский период, новая историческая эпоха.

Первые задачи революции были оглашены в прокламации «К гражданам России!», разосланной по всей стране в 10 утра 25 октября. Между прочим, крейсер «Аврора» для большевиков был важен не только тем, что, «бахнув» из пушки, дал сигнал к штурму Зимнего дворца, но и наличием мощной радиостанции, посредством которой это воззвание и было передано [17].

В воззвании «К гражданам России!» объявлялось, что благодаря переходу власти в руки Петроградского совета «дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено». Те же задачи все предыдущие месяцы красовались на знаменах демонстрантов в виде лозунгов «Землю – крестьянам! Фабрики – рабочим! Мир – народам! Вся власть Советам!»

Экономическая программа большевиков, с которой они решились на вооруженное восстание, представляла собой смесь мероприятий, проистекавших из общих положений коммунистической доктрины, и мероприятий неотложного характера, проистекавших из ситуации, в которой Россия оказалась к концу 1917 года.

Очень кратко обозначим основные положения марксизма для тех, кто, как автор этих строк, уже не изучал его в школе. Не зная этих основных положений, понять устремления большевиков попросту невозможно.

Марксизм – целостное мировоззрение. Этот взгляд на мир в первую очередь подразумевает, что человеческое общество развивается, причем в соответствии с определенными закономерностями, то есть уместно говорить о более и менее развитых обществах, о прогрессе. «Развитость» общества определяется господствующим в нем способом производства, то есть тем, как много товаров и услуг общество способно произвести за определенный период времени.

Движущей силой развития человеческих обществ является стремление людей жить лучше. С древнейших времен самый надежный способ обеспечить себе лучшую жизнь – заставить других людей работать на себя. Чтобы этого добиться, люди объединяются в группы и уже группами борются друг с другом. «Классы – это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства»².

Открытое насилие постепенно уступает место экономическому принуждению – когда ты заставляешь других людей делать то, что тебе нужно, не прямыми угрозами, а захватывая какие-нибудь ресурсы, которые нужны им для существования.

В промышленно развитом обществе основным средством производства являются машины, механизмы и оборудование. Люди, владеющие ими, принадлежат к классу буржуазии, а не владеющие – к классу пролетариев (наемных работников). За право доступа к средствам производства пролетарии продают единственный ресурс, который у человека нельзя отобрать, – свою рабочую силу. Они используют средства производства, чтобы с их помощью производить все блага мира, включая сами эти средства производства. Бо́льшую часть результатов их труда буржуазия присваивает себе. Насколько большую – решается в борьбе между пролетариями и буржуазией, которая обычно выражается в торге о величине заработной платы, но может принимать и форму вооруженных протестов.

Взаимоотношения людей по вопросу производства, а главное – присвоения необходимых для жизни благ определяют все остальные стороны общественной жизни, утверждает марксистская доктрина. Политический строй, нормы морали, законы и даже культура в обществе в конечном счете определяются тем, какую форму принимают экономические отношения между классами, как распределяется общественное богатство. Следовательно, чтобы изменить общество, нужно изменить экономические отношения.

В «Манифесте Коммунистической партии» указывалось, что с развитием капитализма пролетарий работает все больше и больше и живет все беднее и беднее³. Поэтому пролетарии могут улучшить свою жизнь, только уничтожив нынешний (капиталистический) способ присвоения.

Для этого нужно, чтобы средства производства перешли в общественную собственность, то есть чтобы не было больше групп людей, которые бы могли навязывать всем остальным свои порядки относительно права доступа к машинам, оборудованию и технологиям. Поскольку нынешний господствующий класс, разумеется, будет сопротивляться такому переделу, чтобы не потерять свою власть и уровень жизни, и поскольку государство, его полицейский аппарат и его законы сформированы господствующим классом, мирно и законно уничтожить частную собственность на средства производства не получится.

Поэтому коммунисты (а коммунисты – самая решительная часть рабочих партий всех стран, «у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения») ставят себе задачей «формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии, завоевание пролетариатом политической власти» [19, C. 46].

Предвижу недоумение: зачем формировать пролетариат в класс, если он и так класс? Здесь имеется в виду осознание наемными работниками своего места в обществе и своих действительных экономических интересов, их сплочение для коллективных политических действий, то есть формирование у пролетариев классового сознания.

После завоевания политической власти «пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, то есть пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил» [19, C. 54].

В результате все производство (в идеале – все мировое производство) сосредоточится в руках «ассоциации индивидов», а если больше не будет классов (групп людей, обладающих властью присваивать результаты труда другой группы), то не станет ни государств, ни наций. Раз больше не будет возможности обогатиться за чужой счет, то значит, для повышения качества жизни любого человека нужно будет повысить качество жизни всех людей. В новом обществе «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех».

После 25 октября (7 ноября) 1917 года политическая власть пролетариатом (точнее, большевиками, которые считали, что действуют от имени пролетариата) была завоевана.

Настал момент, чтобы отобрать у буржуазии средства производства, централизовать их в руках государства и увеличить «сумму производительных сил».

Как именно большевики это собирались сделать, было описано Лениным в книге «Государство и революция». Он указывал, что государство является основным инструментом буржуазии по угнетению трудящихся, поэтому старый государственный аппарат обязательно надо сломать, разбить и заменить новым, состоящим из сознательных рабочих.

Когда сопротивление буржуазии будет подавлено, государство станет отмирать – но не в том смысле, что исчезнет всякая централизованная власть: исчезнут функции угнетения и принуждения, останутся только функции организации совместной деятельности. Чтобы новые госслужащие не обюрократились и не встали над обществом, необходимо, чтобы они были выборными, сменяемыми, подотчетными, а их зарплата не превышала зарплаты рабочего.

Общество, предполагал Ленин, будет представлять собой рабочую корпорацию, сеть производственных коммун, причем максимум государственных функций надо будет передать на места, развить в коммунах местное самоуправление, а государство (точнее, центральная власть) будет существовать только в качестве объединенного действия коммун в тех областях общественной жизни, где оно необходимо.

Правда, пока не будет достигнуто изобилие, придется вознаграждать граждан не по потребностям, а по труду, для чего необходимы учет и контроль за мерой труда и мерой потребления. Учет и контроль станут теми общественными функциями, которые будут выполняться большинством народа по очереди.

Ленин специально указывал, что в переходный период новое, состоящее из сознательных рабочих государство имеет право принуждать не только бывшие эксплуататорские классы, а вообще всех, вовлекая все общество в построение социализма. Это принуждение означает диктатуру пролетариата по отношению ко всем остальным классам и даже по отношению к «несознательным» пролетариям.

По мере изживания эксплуатации, нищеты и неграмотности все больше трудящихся будут хотеть и уметь участвовать в общественной жизни. Ленин считал, что возможен добровольный централизм, когда всякое принуждение станет излишним, так как сознательные граждане будут сами соглашаться с наиболее логичным решением.

Помимо этих «общекоммунистических» задач новому правительству во главе с В.И. Лениным, образованному Вторым всероссийским съездом советов 26 октября (8 ноября) 1917 года, предстояло решать и задачи, проистекающие из специфики той ситуации, в которой это новое правительство начало действовать.

Ситуацию эту хорошо описал сам Ленин в статье «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанной в сентябре 1917 года: «России грозит неминуемая катастрофа. Железнодорожный транспорт расстроен неимоверно и расстраивается все больше. Железные дороги встанут. Прекратится подвоз сырых материалов и угля на фабрики. Прекратится подвоз хлеба… Катастрофа невиданных размеров и голод грозят неминуемо… Дошло до массовой безработицы… Мы приближаемся к краху все быстрее и быстрее, ибо война не ждет, и создаваемое ею расстройство всех сторон народной жизни все усиливается» [20, C. 155–156].

Такие оценки могут выглядеть политическим алармизмом, так что обратимся к объяснению механики развития разрухи, которое привел в своей книге «Послевоенные перспективы русской промышленности» директор Московского теплотехнического училища Василий Гриневецкий, написавший ее в 1919 году в Харькове, спасаясь от большевиков, и в симпатиях к ним обвинен быть не может. Большевики переиздали книгу Гриневецкого в 1922 году со всеми ругательствами в свой адрес, так как считали ее исключительно важной.

В этой работе Гриневецкий обобщил как причины поражения России в войне («Мы побеждены не силой оружия, не мощью врага, а собственной политической незрелостью, некультурностью и духовной слабостью» [21, C. 3]), так и ближайшие задачи восстановления и развития промышленности, большинство которых вошли в первую сталинскую пятилетку. Это не означает, конечно, что никто из большевиков и пошедших к ним на службу «буржуазных специалистов» не смог придумать ничего умнее, – основные направления реконструкции промышленности уже в период революции были понятны всем более или менее компетентным специалистам.

По оценке Гриневецкого, в 1908 году 58 % стоимости выпуска крупной промышленности приходилось на текстильные и пищевые производства. При совокупном выпуске промышленности в 3716 млн рублей (после исключения двойного счета) выпуск машин составлял в 1908 году всего 47 млн рублей. Нехватка оборудования покрывалась за счет импорта и усиления эксплуатации рабочих. Так, по числу хлопкопрядильных веретен на душу населения Россия отставала от Германии в 2,7 раза, а по выпрядке на веретено превосходила ее в 1,5 раза, и явно не из-за того, что в России были более автоматизированные хлопкопрядильные машины. Вообще, по душевой выработке на веретено Россия из рассматривавшихся в книге Гриневецкого стран отставала только от Японии и Индии, обгоняя все европейские страны. Иными словами, стратегией российского капиталиста было (при прочих равных) поставить поменьше веретен и посильнее прижать рабочих, чтобы имеющиеся веретена использовались максимально активно. Ввоз машин и точных изделий превосходил собственное производство более чем в два раза. С началом мировой войны этот канал покрытия потребности, разумеется, сократился, а нагрузки на оборудование возросли, что привело к быстрому износу основного капитала.

Второй составляющей грядущего кризиса стала странная динамика развития транспорта. По данным Гриневецкого, выпуск паровозов и подвижного состава с 1900 по 1912 год сократился на 15–20 %.

Добыча топливных полезных ископаемых (главным образом угля) развивалась достаточно бодро, увеличившись за пять лет, с 1908 по 1913 год, на 42 %, однако этого все равно не хватило для снабжения промышленности, что привело еще в 1913 году к топливному кризису и росту стоимости топлива на 75 % [21, C. 84]. Кроме того, в 1913 году 15 % потребности в топливе покрывалось за счет импорта. Еще столько же или чуть больше давал польский уголь. Рост добычи угля в основном был обеспечен развитием Донбасса, который увеличил свое производство с 1908 по 1913 год на 60 %.

Добыча прочего сырья также развивалась высокими темпами, однако все же отставала от потребностей промышленности. Выплавка чугуна выросла с 1900 по 1913 год на 60 %. Однако выплавка в Германии за тот же период времени выросла на 156 %, то есть в 2,5 раза. Верно, что в Российской империи перед мировой войной были высокие темпы роста, но также верно, что другие претенденты на мировое лидерство «бежали еще быстрее», из-за чего накапливалось относительное отставание.

Хлопчатобумажная промышленность до войны на 50 % работала на иностранном сырье. В военное время иностранные поставки упали, а в 1917 году рухнуло и отечественное хлопководство. При этом Гриневецкий отмечает, что до войны Россия тратила на иностранный хлопок до 17 % расходов на импорт, а теперь таким деньгам взяться неоткуда.

Таким образом, предпосылками кризиса стали несбалансированность между развитием промышленности и добычей топлива и сырья для нее, а также упор на развитие за счет роста интенсификации труда вместо роста его производительности (фондовооруженности).

В первые годы войны промышленность достаточно бодро перестроилась на выпуск вооружений, так же бодро поглощая уголь, нефть и металл. Из-за военных заказов производство подвижного состава для железных дорог сократилось еще больше. Иностранный и польский уголь «отвалились» почти сразу, а чуть погодя начались проблемы в Донбассе. Рост военных перевозок привел также к росту потребления топлива самим транспортом (с 1913 по 1915 год потребление выросло на 22 %). При этом добыча топлива (угля) с 1913 по 1915 год сократилась на тот же 21 %. Справедливости ради надо отметить, что эта величина все равно оказалась на 13 % больше добычи топлива в 1908 году, то есть это был именно относительный кризис, вызванный несбалансированностью производства и потребления.

Мобилизация рабочих и крестьян на фронт поставила ребром проблему рабочих рук. После Февральской революции рабочие в ультимативной форме добились повышения зарплаты и введения 8-часового рабочего дня. Это сократило размер выработки и доходы от производства в тех областях, где они еще были. Одновременно с сокращением рабочего дня на фоне революционных событий снизилась производительность труда. Заменить ручной труд оказалось нечем. У Гриневецкого приводятся данные, согласно которым к концу 1916 года контингент рабочих Донбасса вырос по сравнению с 1913 годом почти на 70 %, и только такой ценой удалось поднять добычу с довоенных 1,6 млрд пудов до 1,75 млрд пудов, причем производительность труда донецкого рабочего, несмотря на штурмовщину, была в три-четыре раза ниже американского и в 1,5 раза ниже германского или английского. После Февральской революции продолжать штурмовщину оказалось невозможным, многие свеженабранные работники разбежались по родным деревням, и добыча сразу рухнула.

Страна получила топливный и сырьевой кризис одновременно с изношенностью основного капитала транспорта и неспособностью машиностроения заменить падение интенсивности труда и производительности в промышленности. Отделение Польши (уголь, руда, шерсть) и оккупация части страны в Гражданскую войну довершили дело.

Война – это всегда дорого, очень дорого. Расстройство хозяйства снизило доходы бюджета, что вместе с ростом расходов привело к росту его дефицита: 39,1 % в 1914 году, 74,1 % в 1915‑м, 76 % в 1916‑м, 81,7 % в 1917‑м [22, C. 73]. Бюджет на новый 1917 год вообще не удалось утвердить. Царское правительство было вынуждено прибегнуть к эмиссии, то есть к печати денег, что вкупе с сокращением производства спровоцировало инфляцию. Фабрики не справлялись с заказами на печать новых денег, пришлось даже упростить технологию печати.

Со второго месяца после прихода к власти Временного правительства рост цен опережает рост эмиссии в два-три раза, а в июне – в четыре раза. В августе-сентябре в связи с реализацией урожая темп роста цен несколько отстает от темпа эмиссии, в октябре цены вновь поднялись в среднем на 37 %, эмиссия выросла на 11,4 % [23, C. 7].

Для защиты населения от роста цен еще царскому правительству пришлось ввести карточную систему, а чтобы было чем отоварить карточки – продуктовую разверстку, то есть принудительное изъятие определенных объемов хлеба. Правда, поначалу за изъятый хлеб платили «твердую» цену, однако инфляция делала денежную компенсацию все более и более бессмысленной.

1917 год добавил к этой картине политическую мобилизацию масс, которая не способствовала ни боевой, ни трудовой дисциплине. Кроме того, продолжалась война, а значит, все дисбалансы и дефициты усиливались.

Если подытожить, то экономика Российской империи к 1914 году была динамичной, но хрупкой и к тотальной многолетней войне определенно не готовой, а правительство не оказалось ни достаточно мудрым, чтобы избежать участия в ней, ни достаточно деятельным, чтобы преодолевать выявившиеся дисбалансы по ходу событий.

«Великая Октябрьская социалистическая революция» 1917 года и «революция Гайдара»⁴ 1991–1992 годов (которую порой классифицируют как «пассивную» революцию) кое в чем похожи: и Ленин, и младореформаторы заявляли, что предыдущие правители поставили страну на грань голода, что как бы оправдывало самые резкие меры новых правительств: «Именно потому, что хлеба только на день, мы не можем ждать Учредительного собрания» [20, C. 397]. Но если Е. Гайдар считал первоочередным средством спасения «шоковую терапию», то Ленин в своей статье упирал на рабочий контроль.

Ленин перед революцией полагал, что разруху можно преодолеть за счет контроля со стороны государства над производством и распределением, то есть путем рационализации производства и потребления, что уже частично осуществлялось в воюющей Германии. Он считал, что технически для этого уже все готово, но такая рационализация сознательно саботируется капиталистами, которые хотят сохранить свои прибыли. Ленин акцентировал внимание на том, что речь идет не о бюрократическом контроле со стороны чиновничества, а о демократическом контроле, осуществляемом всеми рабочими и служащими. Рабочий контроль мыслился как первый шаг к социализму, а в качестве второго шага предполагался переход от контроля к рабочему регулированию производства [24, C. 185].

Первоочередными мерами по установлению рабочего контроля Ленин считал следующие:

1. Объединение всех банков в один и государственный контроль над его операциями (национализация банков).

2. Национализация синдикатов, то есть крупнейших монополистических союзов капиталистов (сахарный, нефтяной, угольный, металлургический синдикаты и так далее).

3. Отмена коммерческой тайны.

4. Принудительное синдицирование (то есть объединение в отраслевые союзы) промышленников и торговцев.

5. Принудительное объединение населения в потребительные общества или поощрение такого объединения и контроль над ним [20, C. 161].

При этом Ленин был уверен, что национализация банков не скажется на их работе, так как не нарушит ни технику их деятельности, ни собственность вкладчиков. А рабочее государство в лице своих представителей постепенно разберется в тонкостях работы национализированной банковской системы и крупнейших предприятий и уже потом начнет аккуратно перестраивать эту деятельность в интересах всех граждан. Любая представительная (от 1000 человек) группа граждан получит доступ к любым документам любого предприятия для контроля за ходом его работы. Интересно, что при условии надлежащего контроля и увеличения производства Ленин предлагал передавать определенную долю прибыли в руки рабочих и служащих, которые будут осуществлять этот контроль [20, C. 170].