Kitobni o'qish: «Сказки одной недели»

О ДНЯХ НЕДЕЛИ

Всем известно, что каждый день недели имеет свою собственную историю, свой запах и дом, где он скрывается в то время, пока другие шесть дней сменяют друг друга.

Четверг, например, прячется в кустах цветущей сирени и поэтому всегда приносит с собой запах увядающей весны. В этот день змеи сбрасывают старую кожу и небо на закате окрашивается в фиолетовый цвет. По воздуху носятся майские жуки, а на окнах домов начинают мерцать отражения давно погасших звезд. Дети рисуют на бумаге свою будущую старость, а взрослые, разглядывая их рисунки рассказывают друг другу несуществующие истории из своего детства.

Суббота все шесть дней лежит на самом высоком облаке, разговаривает с пролетающими мимо стрижами и лениво смотрит вниз, на поля и дороги. Когда приходит её черед, в воздухе начинает звенеть запах летней грозы и только что окончившегося дождя. Все в природе наполняется жизнью и жаждой путешествий. Теплый ветер дует в лица людей, рисуя на них смех и улыбки.

А Понедельник проводит все свободное время на дне пруда, вороша глинистое дно и вековой ил. Он приносит с собой прохладу с лёгким запахом грусти и усталости. Птицы летают низко и все зеркала в этот день врут тем, кто в них смотрится. Лишь в Понедельник трава не покрывается росой на заре и родники целый день отражают спрятанные за облаками звезды.

В Пятницу родники напротив укрываются растущей рядом травой, а птицы взмывают высоко вверх, за радугу. А все потому, что Пятница спит в гнезде иволги и поэтому пахнет добротой и материнским этот день рыба от утренней до вечерней зари не переставая плещется на поверхности воды и не уходит на дно. Пауки не плетут паутин, а улитки перекрашивают свои раковины.

Среда, лишь только ее время подходит к концу, забирается в самое сердце стога из свежескошенной травы и все шесть дней лежит там, сочиняя сама себе сны. Она приносит запах полыни и цветущего клевера. Небо становится большим и деревья начинают с новой силой тянутся к недосягаемой для них синеве. В этот день ласточки вьют гнезда из рассыпавшихся по ветру семян одуванчика, зацветает укроп и тыква и березы плачут от переполняющего их счастья.

Во Вторник ветер приносит в мир аромат спелых вишен и забытый запах парного молока. Кроты выползают на свет и до самого вечера гоняются за летающей по ветру паутиной. Вода становится ласковой и утки целый день ловят в пруду уснувших на листьях камыша лягушек. Все вокруг становится теплым и когда в этот день идет дождь, он не стучит по крыше домов, а плавно стекает, издавая мягкий, согревающий звук. А все потому, что Вторник прячется под подушкой спящих детей и случайно касается локтем их снов.

И, наконец, Воскресенье. Одно оно вмещает в себя запахи всех шести рождающихся перед ним дней и, смешивая их, дарит миру свой, ни на что не похожий аромат, заставляющий вращаться колесо жизни снова и снова. В этот день тени прошлого, которое уже никогда больше не повторится, встречаются с призраками будущего, которому никогда не суждено сбыться, и из их объятий рождаются семена беспричинной неутолимой тоски, щедро усыпающие людские сердца. Лишь Воскресенье, когда его время заканчивается, не исчезает в одном ему известном месте на отдых. Оно скрывается в каждом из шести дней, превращаясь то в еще одну звезду на вечернем небе, то в еще один ручей в густой зеленой траве, то еще в одну пчелу, летающую над цветами яблонь. И только тот, кто родился на стыке весны и осени, способен увидеть в каждом дне недели частичку спрятавшегося Воскресенья.

Люди забыли эти истины и давно уже живут в рамках висящего на стене календаря. Лишь некоторые дети, впитавшие в раннем детстве молоко матери, остуженное в лунном свете, еще могут не раскрывая утром глаз назвать имя наступившего дня, угадав его по принесенному им запаху.

ПОНЕДЕЛЬНИК

Жаворонок проснулся от того, что хлопнула дверь. Вырванный из сна, он тут же оказался во власти царящего в комнате мрака. Юношеские глаза, успевшие за долгое время привыкнуть к столь резким сменам дня и ночи уже осматривали комнату. Но все было как и всегда: все тот же старый, покосившийся шкаф, все тоже покрывшееся плесенью зеркало, все те же не горящие светильники. И все та же, тьма, утопившая маленькую комнату в своей не досягаемой для света бездне.

Жаворонок быстро скинул тонкое одеяло, вскочил с постели и подбежал к двери. Комната, хоть и была стянута черным плащом мрака, все же сохранила очертания стен и спрятавшихся в ней предметов. Благодаря этому Жаворонок без труда мог перемещаться по ней. У двери, как и всегда, уже стоял поднос со стаканом воды и двумя небольшими хлебцами. И, так же как и всегда, тот, кто принес эту воду и хлебцы уже успел скрыться.

Юноша бережно поднял чуть черствый хлеб и прижал к груди. От румяной хлебной корки еще исходил волшебный аромат того, кто сейчас стоял по ту сторону двери. Жаворонок встал на колени и посмотрел в узкую замочную щель, но, как и всегда не увидел ничего кроме непроглядного мрака. Такого же, как и в его комнате. И конечно же никаких следов того, кто принес пищу.

– Я так устал, – тихо сказал юноша, прислонившись спиной к двери.

Никто не ответил ему. Лишь знакомое фырканье донеслось из дальнего угла.

– Опять ты жалуешься, – раздался чей-то хриплый голос.

Юноша понял, что Крот проснулся и, как всегда, медленно выползает из своего логова. Он быстро встал, поднял стакан воды и пошел к кровати.

– Целую вечность мы с тобой во тьме и целую вечность ты беспрестанно жалуешься, – шипел Крот, противно царапая доски пола своими старыми пожелтевшими от времени когтями.

Его шерсть, пропитанная грязью и запахом гниющей земли, медленно колыхалась во тьме, будто бы от прикосновений ветра, издавая при этом омерзительный шелестящий звук.

– Я устал от тьмы! – крикнул юноша, забираясь на кровать с ногами.

– Но ведь кроме тьмы ничего нет, – возразил Крот.

В темноте что-то стукнулось об пол. Послышалось яростной шипение, переходящее в свист. Это Крот снова уткнулся в стул и повалил его.

– Неправда! – с жаром ответил юноша. – Есть свет!

– И где же он, свет?

Жаворонок опустил голову.

– Я помню, что он был. Был день, было солнце и небо полное звезд.

Крот противно засмеялся, громко застучав лапами по доскам.

– Все это тебе приснилось! Нет никакого дня!

Юноша резко вскинул голову.

– Нет, есть!

– Нет! И солнца нет. И звезд нет. Ничего нет, и никогда не было. Ты все это выдумал.

– Ты лжешь! Лжешь! – закричал юноша, зажимая ладонями уши.

Он продолжал повторять эти слова, как заклинание, будто это могло прогнать окружавшую его тьму. Крот, наконец, подполз к кровати и уткнулся своим влажным носом в одну из ножек, все исчерченную следами его зубов.

– И никто не придет, чтобы зажечь свет, – зловеще прошипел он.

– Отец придет и зажжет свет, – робко сказал Жаворонок, не поднимая головы.

– Глупец! – злобно прошептал Крот. – Нет никакого Отца. Есть лишь тьма. И она вечна.

Юноша не ответил, и в комнате повисла душащая тишина.

– А теперь отдай мою долю хлеба, – попросил Крот.

Юноша нащупал один из хлебцев и швырнул его на пол. Звонко стукнувшись о доски, тот покатился куда-то во тьму.

– Можешь верить во что хочешь, но кроме ночи ничего нет, – прохрипел Крот, разворачиваясь на звук упавшего хлеба. – Не верь своим снам.

Он умолк. Опять послышался шорох и клацанье когтей. Юноша поднял голову и пристально всмотрелся в черную бездну, окружавшую его.

– Отец придет и зажжет свет, – упрямо сказал он. – Я верю.

Он нащупал оставшийся хлебец и, крепко сжав его, уткнулся в подушку.

Комната была тьмой и тьма была комнатой. Юноша, живший в ней не знал есть ли что-то еще кроме этого мрака и кроме этой комнаты. Он не знал, что такое время и потому не мог сказать как давно началось его заточение и было ли вообще что-то, кроме него. Он не знал ничего, даже собственного имени. Все что у него было – это нерушимая вера в то, что придет Отец и рассеет поглотившую его тьму. Он жил этой верой и боролся с душащим отчаянием единственным доступным ему оружием – непоколебимой надеждой на скорое избавление. Юноша не знал, откуда в нем это знание и эта уверенность. И на все вопросы Крота, единственного живого существа, обитающего с ним в этой комнате, лишь понуро опускал голову, не зная, что сказать.

Еще были сны. Яркие, обжигающие своими красками сны. Из них юноша узнал о том, что тьма – не единственное, что есть в этой Вселенной. Что есть свет, день, солнце и звезды. В своих снах юноша часто видел людей похожих на него, которые бегали по зеленым лугам, купались в синих реках, лежали под огромным голубым небом и делали тысячи разных дел. Они пели и смеялись, глядя на исчезающие за горизонтом облака. Они плакали, вдыхая запах опавших листьев. Они жили, ничего не зная о тьме.

Крот ненавидел сны юноши. Сам он снов не видел и всякий раз когда юноша рассказывал об очередном чудесном видении, Крот начинал шипеть от злости и грызть своими желтыми зубами доски пола. Он твердил, что все это ложь и нет никакого дня. И что, конечно, никакой Отец не придет в их проклятую тьму. Это Крот прозвал юношу Жаворонком, когда тот, запинаясь от переполнявших его чувств, рассказывал о приснившейся ему птице.

– Что за нелепость! – яростно шипел Крот. – Что значит "летать"? Мы можем лишь ползать по земле и под ней. А то, о чем ты говоришь – это все вранье. Нет никаких птиц и нет никакого неба. Есть лишь земля и другие кроты.

– Есть! Я сам видел! – запротестовал юноша. – Есть птица, которая поёт, призывая свет. Имя ей – жаворонок.

– Это ты – Жаворонок! Других нет! – зарычал Крот и от злости начал царапать дверь шкафа.

С тех пор Крот называл юношу Жаворонком.

Были и другие сны. В одном из них юноше открылось, что когда-то давно он жил иначе. Были день и ночь и каждый день имел свое собственное имя. Проснувшись, Жаворонок не вспомнил как он жил до тьмы, но зато вспомнил почему все изменилось. Пришел некто могущественный и был он кромешной тьмой. Это он укрыл солнце и луну облаком угольной пыли, сделав их частью вечного мрака. Он расправил свои агатовые крылья, затмив свет звезд и сиянье родников. Своим дыханием, подобным остывшему пеплу, он превратил посланцев зари в ночные тени. С тех пор солнце больше не всходило на востоке, и у дней не было имен. Он окутал своим черным плащом мир Жаворонка, поглотив свет и краски, и затушив все семь светильников, висевших в комнате.

Словно тягучий болотный ил, этот некто умерщвлял Вселенную.

– Все это глупости, – недовольно проворчал Крот, услышав эту историю. – Эти твои фантазии – просто еще одно название тьмы, которая нас породила.

– Не тьма породила нас, а свет! – закричал Юноша.

Но Крот лишь зло усмехнулся.

– Вранье! И что это за слова: Понедельник, Вторник, Среда…

Не договорив, он презрительно фыркнул.

– Было время, когда ночь сменялась днем, и каждый день имел свое собственное имя, – быстро, запальчиво говорил Жаворонок, будто боясь потерять веру в собственные слова. – Был Понедельник, начинавший круг жизни, и было Воскресенье, завершающее его.

– Только тьма – ничего другого нет.

– Пусть так! – возбужденно заговорил Жаворонок. – Но даже она не может длиться вечно. Время её на исходе.

– Тьма бесконечна, – прошипел Крот и уполз в свой темный угол.

Так тянулась вечность. Юноша лежал на кровати, вспоминал сны и ждал прихода первого дня новой жизни, Понедельника. Он верил, что солнце рано или поздно взойдет и разгонит сковавшую его тьму. А в это время, пронзая своим влажным носом вечную ночь, по полу медленно ползал огромный слепой Крот, самим своим существованием отрицая свет и жизнь вне ночи.

Всякий раз, как только Жаворонок просыпался, он находил у двери небольшой круглый поднос со стаканом воды и двумя хлебцами. Вода была холодной, а хлеб еще теплым. Юноша вдыхал его аромат, пытаясь представить себе мир в котором он был испечен. Сотни раз пытался он увидеть того кто приносит ему пищу. Но не одна из попыток не увенчалась успехом. Все что ему оставалось – это каждый раз просыпаться от звука хлопающей двери, вскакивать с постели и бессильно опускать руки перед ней, понимая что уже в который раз опоздал. Крот жестоко смеялся над его попытками поймать неуловимое.

– Мы живем во тьме, а во тьме нельзя ничего увидеть, – говорил он замиравшему у запертой двери юноши.

– Неправда, – сказал юноша, поднимая хлеб и воду. – Вчера я подошел к зеркалу и увидел отражение собственных глаз. Да, мои глаза светились. Это мне знак! Понедельник, Первый День, уже близко.

– Ты лжешь! – зарычал Крот. – Во тьме нельзя видеть!

И он яростно начал скрести когтями, пытаясь подобраться к юноше. Жаворонок сделал несколько шагов и прыгнул на кровать. В темной комнате послышался шум падающих стульев и глухое рычание.

– Ты слеп! – сказал юноша, всматриваясь во мрак. – Поэтому ты говоришь, что света нет. Тьма внутри тебя, и поэтому ты будешь вечно пребывать в ней.

В следующую секунду зубы Крота вцепились в одну из ножек кровати. Он остервенело грыз неподатливое дерево, оставляя на нем огромные борозды своими клыками. Кровать зашаталась, подушка скатилась на пол.

– Прекрати! – закричал юноша, прижавшись к стене. – Оставь меня!

Крот долго терзал деревянную ножку, пока силы не оставили его. Уже не раз в приступе бешенства он пытался повалить кровать. И хотя дерево сопротивлялось натиску клыков Крота, с каждым разом оно все же отступало и ножка кровати становилась тоньше.

– Отдай мне мой хлеб, – потребовал он, отползая во тьму.

Юноша кинул один из хлебцев подальше в угол.

– Этот хлеб – доказательство того, что Отец заботиться обо мне, – крикнул он во тьму. – Он придет и зажжет светильники.

– Почему же он не сделал этого до сих пор? – зло усмехнувшись, спросил Крот из своего угла.

– Не знаю, – растерянно ответил Жаворонок.

Крот задавал трудные вопросы, вселяя тем самым смятение в душу юноши. Всякий раз их спор заканчивался победой Крота.

Жаворонок поднял подушку с пола и лег.

– Должно быть что-то еще, кроме этой мерзкой, внушающей ужас темноты, – сказал он, глядя в укрытый завесой мрака потолок.

– Больше ничего нет, – прошипел Крот.

Юноша зажал уши ладонями и отвернулся к стенке.

Бесконечная тьма и бесконечное время, словно канаты связали Жаворонка. Запах гнилого дерева и холодной земли, окружавшие его постоянно, убивали любое волшебство и надежду, даримые ему сном. Вчера, Завтра и Сегодня туго спелись, превратившись в тягучую черную реку, без дна и берегов. Даже семь светильников, изначально созданные противостоять тьме и хаосу, своим бессильным молчанием лишь помогали уничтожать и без того едва тлеющую надежду на свет. Вечность во тьме была поистине вечна.

Однажды ему приснился город с огромными светящимися домами и такими же светящимися воротами, окружавшими его со всех сторон. Каждый дом сиял на солнце и не было во всем городе даже двух кирпичиков одинакового цвета. Все здесь было пропитано спокойствием и тихим счастьем. И увидел Жаворонок, что ворота волшебного города открываются и из них выходит кто-то сияющий и идет прямо к нему.

Юноша проснулся в небывалом возбуждении. Сон был волшебным. Он быстро спрыгнул с кровати, подбежал к двери и поднял лежавший там, как и всегда, хлеб со стаканом воды. Услышав как зашевелился в своем логове Крот, юноша бросил в его сторону один из хлебцев и поспешил забраться на кровать.

– Что-то случится, – сказал юноша, откусывая хрустящую корку.

– Ничего не может случиться, – прошипел Крот, выползая на середину комнаты.

Прилипшие к его, загрубевшим, как камень, когтям комья земли лениво откалывались, рассыпаясь по полу черным бисером.

– Я видел волшебный сон. Я видел Отца. Он уже в пути. Тьма рассеется!

И вновь послышался стук падающих стульев.

– Ложь! Выдумка! Сны!

– Ты не видишь снов! – закричал юноша. – Ты не можешь ничего о них знать!

– Ложь! – рычал Крот, все ближе подбираясь к кровати.

– Ты слеп! – кричал юноша. – Поэтому ты так говоришь! Тебе никогда не увидеть света!

И в тот же миг кровать зашаталась. Крот яростно вгрызался в ножку кровати, стуча лапами по полу.

– Оставь меня! – в ужасе закричал юноша.

– Наше место во тьме, – прохрипел Крот и снова начал грызть ножку.

– Отец, почему ты меня бросил?! – прошептал юноша, прижимаясь к холодной стене.

В следующую секунду раздался треск и ножка кровати сломалась. Жаворонок закричал, отползая от края из-за которого уже показалась черная морда Крота. Тонкие усы, едва-едва различимые во тьме, дрожали от струящейся по ним ярости, источая во тьму переполняющую Крота ненависть и зависть.

– Все ложь, – шипел Крот, забираясь на кровать.

Простынь, словно последний оплот этой реальности, непослушно сминалась под тяжелым грязным телом. Одеяло, словно поверженный воин, медленно сползло на пол, испачканное в земле. И когда страх в душе Жаворонка уже поглотил надежду, и силы оставили его, раздался незнакомый этой комнате звук. Кто-то открывал дверь. Впервые в этой вечности замок в двери пришел в движение. Крот замер, повернувшись на незнакомый, а потому пугающий звук. На секунду все звуки исчезли и юноша услышал, как бешено колотится его сердце и сердце Крота. В следующий миг дверь открылась и в комнату вошел светящийся мягким светом силуэт.

– Отец… – чуть слышно прошептал юноша.

Из глаз его в тысячный раз за эту вечность во тьме потекли слезы. Но впервые это были слезы не отчаяния, а надежды.

Крот, медленно вдыхая незнакомые ему запахи, попятился назад, под кровать.

Фигура сделала несколько шагов и стала в центре комнаты.

– Отец… – снова прошептал Жаворонок и впервые в своей жизни неуверенно улыбнулся.

Тот, кого юноша называл Отцом поднял святящуюся во тьме руку.

– Свет! – прозвучал его громоподобный голос.

В то же мгновение во всех семи светильниках блеснул слабый, неуверенный, но все ярче разгорающийся огонь. И тьма содрогнулась. Впрочем, это уже была не та бесконечная, лишенная всякой надежды тьма. Теперь это был предрассветный сумрак, в глубинах которого уже зарождался первый день. Первый день первой недели после вечности, проведенной во мраке. И имя ему было – Понедельник.