Kitobni o'qish: «Пираты в Сомали. Чёрный повстанец»

Глава 1. Пролог

Мамба умирал. Умирал медленно и мучительно, тщетно цепляясь остатками сознания за ускользающую реальность. Старость брала своё. Вместе с вождём на роскошном ложе под тяжёлым, надёжно скрывающим его от чужих глаз золототканым балдахином умирал и дух Ивана Климова. Ему не нравились такие проявления роскоши, но любимая жена настояла…

Мамба сделал всё, что мог. И пока его имя гремело на просторах Африканского континента, империя была жива. Но непримиримые противоречия медленно, но верно раздирали её изнутри.

Все с нетерпением ждали его смерти, чтобы наброситься друг на друга, мечтая отхватить кусок побольше да пожирнее. Мусульмане и копты, католики и православные… Все против всех. Не остались в стороне и новые «верования», вернее идеологии. Пустили корни в империи. Он всеми силами боролся как с фашизмом, так и с коммунизмом, но сейчас чувствовал: едва ослабнет тяжесть его длани на головах неразумных, как верноподданные тут же вцепятся друг другу в глотки.

Африка не та страна, где жизнь легка и проста. Легко и просто здесь лишь умереть, а жить тяжело. Сын Георгий радовал, дочери Слава и Мира выполняли возложенные на них миссии, но и врагов стало намного больше. Впрочем, Мамба и так сделал всё возможное. Всё, что позволила ему судьба.

К сожалению, он не пророк, и грядущее ему неведомо. Одно ясно: Мамба оставляет свою империю на пороге большой войны. Она не сразу коснётся его страны, но обязательно коснётся.

А ему так хотелось успеть добиться ещё чего-то, так не хотелось уходить… Рано! Но слишком много ран он получил в своей жизни, много воевал, а еще больше потерял. Вождю больше не помогали ни эликсиры, ни заговоры, ни обряды, ничего… Эту битву ему не выиграть. Бой окончен: старость победила. А жаль…

Созданная им Конфедерация Африканского союза грозила распасться ещё при его правлении, однако он смог удержать её от этого. Но что значат усилия одного человека и одного правительства, когда все заинтересованные в его ослаблении европейские страны постоянно вливали деньги в революционеров? И на просторах континента, как грибы после дождя, раз за разом появлялись новые общества и революционные ячейки.

Шайки пустоголовых болванов! Они хотели свободы, бесплатных благ и равноправия, воюя против кровавого режима тирана и деспота Иоанна Тёмного. А тайные общества креста и орала против Чёрного Мамбы. Все хотели всего и желательно даром. Мамба, сколько мог, развеивал их претензии. Но, каждый раз, получая очередные транши или обещания заморских пособников, послушные марионетки принимались покупать оружие и готовить вооружённое восстание.

Ну, что же, пусть они теперь на себе прочувствуют всю мнимость свободы. Их ждёт хаос.

Накануне Мамба вызвал к себе своего сына Георгия и, помимо бумаг и прочего, оставил единственное наставление ему:

– Сын мой, не пытайся остановить весенний пал. Пусть горят окраины конфедерации, пусть они берут свободу, сколько захотят. Не допускай никого в центр, удержи Египет, Эфиопию и всю Центральную Африку. Удержишь их, вернёшь и всё остальное. Не сразу, постепенно. Свобода – вещь хорошая, но это не бурная река вседозволенности, это, прежде всего, ответственность. Запомни мои слова и формируй свою элиту. Элиту, которая будет преданна лично тебе. Но знай: преданность и предательство ходят рука об руку. Мои военачальники – это мои соратники, а у тебя должны быть свои. Те, кому ты сможешь доверить жизнь. Держи свои уши и глаза открытыми. Лесть приятна и красива, но она, как фальшивая монета, ничего не стоит, поэтому всегда смотри в глаза. Глаза – зеркало души, в них ты увидишь истинные мысли их носителя. Я оставил тебе эликсиры правды. Они для тех, кто не выдержит твоей проверки, если ты в ком-то сомневаешься, воспользуйся ими. Все рецепты сожжены, ибо велика вероятность того, что зелье обратят против тебя. Лаборатории будут уничтожены, а кадры последуют за мной. Покуда жив – интригуй! Не будешь ты плести интриги, строить заговоры станут против тебя. На этом всё. Всё, что я хотел сказать тебе, я сказал. Будь смелым, решительным, справедливым, однако оставайся циничным, холодным, расчётливым. А теперь иди, мне надо ещё подумать, что я упустил…

Георгий низко поклонился и, облобызав руку отца, ушёл, а Мамба с грустью констатировал, что одними словами дух и крепость моральную не передашь. Всем хорош его сын: красив, кудряв, смугл, но взял от него лишь природные гены, а не ум. Что ж, значит так суждено. Не все соратники Мамбы умерли или захотят уйти вслед за ним. Кого-то уберут, но кое-кто останется, чтобы помочь сыну.

Пришёл тот день, настал тот час,

И дух вождя покинул нас,

Чтоб воссиять на небесах,

Навек запомнившись в делах!

Здесь не принято скорбеть по усопшим. В сопровождении подданных, распевающих под бой барабанов гимны во славу ушедшего вождя, тело Мамбы перенесли в тайную пещеру горы Килиманджаро, ставшую ему последним пристанищем. Вход в пещеру был замурован вместе с частью похоронной процессии. С телом вождя остались лишь самые преданные люди, добровольно выпив смертельное снотворное зелье. Ещё часть погибли почти сразу, подвергнувшись нападению диких аборигенов, что ещё жили в этих местах. Остатки процессии полегли от заранее заготовленного яда, подсыпанного в питьё верным соратником Мамбы, с честью выполнившим возложенную на него миссию.

Медленно, со скрежетом закрывались каменные врата в пещеру Иоанна Тёмного. Внезапно яростный грохот огласил окрестности горы. Со скал бешеным камнепадом сыпались глыбы разной величины, безжалостно погребая тела соратников Мамбы. Но один из них так и не достиг земли. У этого камня оказалась другая цель.

Старые боги решили, что не след пропадать душе человека, который сделал для них так много. Змееподобный просуществовал несчётное количество лет и не собирался отпускать на покой так понравившуюся ему душу. Былая слава и меркантильность жаждали, чтобы ставленник жил и дальше во славу ЕГО имени. Среди сыпавшихся с горы камней притаился особый волшебный камень и, зацепившись за него, душа Иоанна Тёмного пролетела через века и расстояния и точно попала в темечко незнакомого негра.

«Бац!» – и каменный осколок резко впечатался в затылок невысокого негра племени дир. Осколок оказался небольшим, потому как изрядно уменьшился в процессе полёта. Негр закачался, глаза его закатились под лоб, и он рухнул наземь. Голова треснулась о булыжник, выбив на краткое мгновение душу аборигена. Однако этого мига вполне хватило, чтобы тело лежащего без сознания сомалийца стало новым пристанищем для Мамбы, бывшего когда-то Иваном Климовым.

Глава 2. Сомали

Иван Климов, он же Мамба, он же Иоанн Тёмный, он же попаданец из двадцать первого века открыл глаза и, если бы сумел, то отпрянул, но упирался затылком в землю. Радостные белозубые улыбки на некоторых иссиня-чёрных рожах с лёгкостью можно было принять за оскал кровожадных каннибалов. Мамба повернул голову и среди длинных хламид разглядел выжженную солнцем саванну. Вокруг снова была жопа, обычная африканская задница, во всём своём гнетущем великолепии. Вдалеке виднелись шатры кочевников, притулившиеся к высоким, напоминающим сухую акацию деревьям, чьи остовы резко выделялись на фоне бесконечно голубого неба.

А вот почва была неестественного красного цвета. Редкие кучки кустарников и другая чахлая растительность рваным ковром устилали равнину до горизонта и мало отличались от колера земли, то приближаясь по цвету к вину, то вспыхивая рябиновым огнем.

– Что за хрень опять со мной случилась? – произнес вслух Мамба и тут же застонал от раскалывающей голову боли. – Ммм…

Со стороны это выглядело, словно прибитый камнем негр, лежащий в окружении своих соплеменников, очнулся и поднял голову. Откуда прилетел камень, был ли это камень или банальная пуля на излёте – неизвестно. Никто не задавал себе таких вопросов.

– Где я, кто я, что это за страна, кто меня убил?

Ближайшая тётка, замотанная по подбородок в цветастые тряпки, тут же запричитала, заливаясь слезами радости:

– Ай, ай, ай, Башир! Ай, как хорошо, что ты очнулся! Вай, как же хорошо. А я уже думала, что мы последнего мужчину в роду потеряли!

Говорила тётка на смутно знакомом Ивану Климову, то есть уже Мамбе, а вернее Баширу, диалекте. «Мамба возвращается», – мелькнуло у меня в мозгу, и я очнулся от векового сна.

– Я вернулся. Кажется, я вернулся

– Да, да, – интенсивно закивала «родственница», – мой любимый брат, ты вернулся.

«Ну, слава Аллаху, что не жена. Ммм… Почему Аллаху?»

В тот же миг мозг словно очнулся, и туда или оттуда хлынули обрывочные воспоминания чужой жизни: что, почему, когда, зачем!

Многое стало ясно и понятно. Очевидно, что я снова находился в Африке, вернее где-то в районе Эфиопии. Наречие, на котором изъяснялась «сестра» оказалось наречием кушитских племён, то есть это либо Эфиопия, либо Эритрея. Гм, а если Судан, то тоже неплохо. Были варианты, похожие на Джибути или даже Сомали с востоком Кении. В общем, надо разбираться, куда я попал в очередной раз.

Что ж, это весьма радует, а лучше сказать: несказанно радует! Вот только, в какое время и в какую эпоху?

– Ай, как у меня голова болит, – застонал я. Слова легко соскакивали с моих губ, не заставляя задумываться и искать синонимы на других языках, которые я знал. – Где я? Кто я? Как меня убило?

– Нет, нет! Тебя не убили, моя радость!

– У меня голова вся в крови.

Чувствуя влагу на виске, я провёл рукой по лицу, с удовлетворением отметив, что рука хоть и смуглая, но не угольно-чёрная. Кровь на ладони… Красное на чёрном… Уж лучше было бы красное и белое, или белые против красных. В общем, неважно, но надо что-то делать, а то так можно обратно улететь на очередную реинкарнацию.

Люди потеряли интерес к событию и потихоньку расходились. Женщина засуетилась, ища предмет, которым меня ударило. Я тоже пошарил рядом с собой, водя ладонью по земле и перебирая пальцами песчинки и слипшиеся комочки грязи. Пальцы внезапно наткнулись на что-то твёрдое, и я поднёс находку к глазам.

Это оказалась пуля, судя по виду, обычная автоматная пуля. Впрочем, не факт: пуля была крупнокалиберная и могла быть выпущена как из винтовки, так и из пулемёта. Очевидно, пуля уже на излёте тюкнула меня в висок, что и привело к потере сознания незнакомого мне негра и вторжению меня любимого в его тело. Радовало, что я не попал в средние века или ещё дальше, да и вообще, радовало всё, особенно новая жизнь.

Так, теперь надо увидеть себя и желательно узнать: который сейчас год, и где я нахожусь? То, что в Африке, это понятно. Но где конкретно?

– А что, сейчас война идёт, сестра?

– А у нас сейчас постоянно война идёт, то с Эфиопии прибегут, то наши бандитствуют. Но тебе тяжело говорить, давай, пойдём уже.

Сестра кликнула помощь, и несколько человек, подхватив меня, потащили в сторону и, дотянув до шатра, оставили на её попечение.

Голова болела, но не сильно, скорее, от лавины информации, нежели от удара по ней. Требовалось ещё многое узнать, и я решил симулировать потерю памяти, да и по-другому всё равно ничего не узнаешь. Шатёр, в котором я оказался, выглядел откровенно убого. Собранный из лёгких планок с натянутыми на них верблюжьими шкурами, он был стар, как этот мир, и так же ветх и неказист.

– А какой сейчас год?

На этот простой вопрос сестра начала нести откровенный бред, считая от сотворения мира и рассказывая всяческие эпосы, но всё же отголоски цивилизации проникли и сюда. Пока она тараторила свои сказки и легенды, я осмотрелся, внимательно исследуя весь шатёр, и (о, чудо!) увидел раздербаненную в хлам банку из-под пепси-колы. Банка использовалась в качестве подставки под свечи.

– Это что? – ткнул я пальцем в банку.

– Так мы свечи ставим на это железо.

– Это не железо, а алюминий.

Слово «алюминий» прозвучало по-русски, в местном диалекте такого слова пока не существовало. Впрочем, «сестра» разговаривала на совершенно дикой смеси арабского языка с местным наречием. Но я понимал её, и это главное. Кроме них в шатре больше никого не было, да и не могло быть. Их род угасал: сестра оказалась бездетной, и из-за этого муж её выгнал, а другие родственники давно состарились.

Медленно поднявшись и стараясь не делать резких движений, чтобы голова не разболелась ещё сильнее, я дошёл до банки. Тара для известного всему миру напитка больше походила на вытянутые вверх консервы, чем на ту округлую банку, что была привычна моему глазу. Перевернув её вверх донышком, я уставился на выбитую дату: 1977.

– Откуда банка? Давно ли она у нас?

Сестра вновь пустилась в долгие объяснения: что, когда и почему, но, в конце концов, из её сбивчивого рассказа я понял, что банка у нас давно, но не так чтобы очень. Скорее всего, сейчас начало 1978 года, и в стране идет война. Точнее, не в стране, а с другой страной.

Путём нехитрых вопросов, столь же простых выводов, но больше благодаря болтливости сестры, вскоре выяснилось, что предыдущий хозяин этого тела принадлежал к кочевому племени дир из клана исса, страна называлась Сомали, а войну вела с Эфиопией или Эритреей по-местному. Вот так: не было печали, черти накачали!

Сомали у меня ассоциировалось прежде всего с пиратами, нежели с государством, самостоятельно и на равных ведущим войну с другой такой же страной, пусть и с африканской.

Поняв всё для себя, я задумался и лёг на ворох каких-то тряпок. Стояла невыносимая жара, но тело было привычно к ней, и особых неудобств я не испытывал. Опять всё придётся начинать сначала, практически с нуля. Осознав весь расклад, я начал обдумывать свои шаги. Прежде всего, нужно приглядеться, разобраться, что к чему, и понять, что происходит в стране, кто с кем и из-за чего воюет, а уж потом пытаться вклиниться в этот процесс.

Сидеть в шатре и ухаживать за верблюдами и козами, что-то совсем не улыбалось. Можно, конечно, прожить и так, но вот ни Ивану Климову, ни Иоанну Тёмному этого не хотелось. Да и помолодел я сейчас: тело мне досталось молодое, примерно лет на двадцать с хвостиком. А вместе с исчезнувшими годами словно ушла старческая медлительность и предрешённость тех или иных поступков. Новая жизнь, новые возможности, новые проблемы!

Уже вечером, напившись козьего молока, что принесла сестра, я выпросил у неё осколок зеркала и посмотрел на себя. В зеркале отразилось довольно приятное лицо с курчавыми волосами и курчавой же, едва пробивающейся бородкой. Черты лица смахивали на арабские, видно, была примесь арабской крови. Все остальные признаки и быт показывали, что исповедают его обитатели ислам. Но меня не покидало ощущение, будто все всего лишь делают вид, что являются истинными мусульманами.

Весь остаток дня я пролежал спокойно в шатре, старики возились по хозяйству, сестра бегала доить коз и рассказывать подружкам о том, как меня подстрелили неведомо откуда, что это Аллах послал знак. Их визгливые голоса доносились со всех сторон шатра, и я чувствовал себя словно за стеклом.

Наступил вечер, земля щедро делилась тем жаром, что накопила за день. Рана оказалась несерьёзная. С виска просто стесало часть кожи, задев пару небольших сосудов, и обильное кровотечение создало видимость серьёзной травмы. Присутствовала и контузия, но совсем слабая. Снова напившись козьего, пахнущего травой молока, я заснул.

Утро началось с переполоха:

– Все мужчины на совет старейшин! Все мужчины на совет старейшин!

Громкий пронзительный мужской голос разбудил меня. Вздрогнув от этого крика, я открыл глаза и приподнял голову, чтобы хорошенько всё рассмотреть. В шатре сидела лишь одинокая старуха, которая, что-то бормоча про себя, чинила старую шкуру.

Полог шатра дёрнулся, внутрь сунулась голова уродливого на вид негра и громко гаркнула:

– На совет старейшин!

Полог задёрнулся, и я вновь остался один в темноте, не считая старухи. Она пошевелилась и прошамкала:

– Вштавай, Башир, ты оштался единштвенным мущиной в нашем роду Бинго.

Бинго, блин! Спорить не о чем, я спокойно встал и начал искать кинжал или нож. Скорее всего, все мужчины-кочевники имели ритуальные ножи или кинжалы. Таковой нашёлся и в шатре. Я снял кривой нож со стены (если шкуру можно именовать стеной), подвесил верёвкой к своему поясу и вышел, резко остановившись на пороге. Яркий солнечный свет больно ударил по глазам, заставив меня зажмуриться, отчего я невольно замер.

Солнце взошло уже высоко и со всей своей африканской безжалостностью палило с небес, словно желая испепелить черный континент. Проморгавшись, я огляделся вокруг, силясь понять: куда попал. Наш шатёр находился почти на краю небольшого временного поселения, что раскинулось среди чахлых деревьев практически посреди голой равнины. Немного впереди виднелась узкая лента пересохшей реки. До сезона дождей, что начинался здесь в ноябре и заканчивался в январе, было ещё далеко, и русло высохло.

Кругом бродили овцы и собаки, дети возились возле шатров, крикливыми галчатами носясь среди них. Чёрный цвет кожи и волос только усиливал сходство с врановыми. Конечно, по сравнению с полувеком назад, сюда пришла цивилизация, оставив свой отпечаток и на одежде, и на предметах быта. Но как она пришла, так сразу же и ушла, лишь мелькнув тенью на прощание. По людям не было особо заметно, что они живут в двадцатом веке, пусть и не в конце, но всё же далеко за середину. Впрочем, а что в этом такого необычного?

Закутанные в разноцветные тряпки женщины, щеголяя голыми щиколотками, бегали от шатра к шатру. Они даже не имели хиджабов на голове. Да и что там скрывать? Волосы длинные отнюдь не у всех, а лица у многих оставляли желать лучшего, но всё же сам народ был посимпатичнее многих других народностей Африки. Сказывалось близкое влияние арабских племён, да и кушитские лица, всё же, ближе к европеоидному типу, чем к негроидному. По крайней мере, внешне.

Встряхнувшись, я направился к центру поселения, больше не обращая внимания на женщин и детей.

Где находился пункт сбора мужчин, легко вычислялось по движению. Отовсюду выходили, выползали, выбегали, как тараканы разноцветные, большей частью очень тёмные мужики всех возрастов и комплекций. В основном это были худые негры за редким исключением. Откровенно толстых среди них не я не увидел. Да, здесь с жиру особо не побесишься…

Вместе со всеми я шёл к месту собрания, по ходу дела обвязав свою голову чистой тряпкой, вроде как контуженный и раненый. Пройдя мимо шатров, обозванных мною мысленно саклями, мы вышли на утрамбованную до каменной твёрдости площадку.

Чуть в стороне, под прикрытием деревьев и лёгкого полога сидели старейшины, подостлав себе под задницы всякие шерстяные тряпки. Их было немного, человек десять. Сидели они чинно, говорили негромко и перебирали в руках чётки. Некоторые держались за оружие. На площадке перед ними топтались все остальные мужчины клана, не входящие в совет старейшин.

Их собралось довольно много, но не больше сотни человек. Ближе к старейшинам стояли более возмужалые или авторитетные, дальше парни помоложе и, наконец, те, кто совсем никаким авторитетом в племени не обладал. Судя по всему, я принадлежал к числу двух последних… Ну, да мне не привыкать всё с нуля в очередной раз начинать!

Остановившись на самом краю площадки, как самый молодой и одинокий, я внимательно прислушался к речи старейшин. То, что они говорили, было не совсем понятно, да ещё и плохо слышно. То и дело слышались возгласы.

– Наш клан! Мы из клана дир! Мы не будем объединяться с кланами исаак!

Тут же слышались возгласы возмущения или одобрения, быстро стихавшие после окрика одного из старейшин. Я не сильно понимал, что происходит и почему.

– Я по башке получил недавно, ничего не понимаю, – обратился я к парню примерно моего возраста, который стоял недалеко от меня. Парень вполне ожидаемо удивился.

– А?! Так это тебя вчера пулей приложило? Понятно. Хе-хе. То бандиты были, сейчас их, как грифов в саванне, развелось. Нужно объединяться, но мы не хотим правительственным войскам давать своих людей.

– А почему? Мы же одна страна!

– Ха, да ты совсем отупел, Бинго!

– Да, действительно Бинго… – пробормотал я, делая при этом очень глупое лицо.

Хлопать короткими ресницами быстро-быстро я не стал, всё равно вид и без того имел слегка придурковатый. По морде лица хоть сейчас на службу нанимайся арапом к Петру I, вот только со временем я слегка ошибся.

– Ну, так объясни мне, видишь же: я не в себе!

– Ммм, ты что, забыл сомалийскую пословицу?

– Да, здесь помню, а тут уже не помню, – прикоснулся я к двум местам своей головы, – что-то крутится в голове, но без толку.

Кивнул головой, приглашая своего собеседника к рассказу, и про себя хмыкнул: как можно забыть то, чего и не знал? Негр воодушевился и, блестя чёрными на выкате глазами, пустился в повествование. В чём-то он старательно копировал старейшин, что так же надували щёки и вещали тихими голосами для того, чтобы все прислушивались к их мудрости и не галдели. Но происходящее на собрании звучало для меня белым шумом, мне интересен был именно этот негр.

– Ну, тогда слушай. «Я и Сомали против всего мира, я и мой клан против Сомали, я и моя семья против клана, я и мой брат против семьи, я против моего брата». Вот какая!

Угу. Хрена се! Вот это идеология! Трайбализм в самом радикальном своём смысле: все против всех и даже против брата. То есть сомалийцы живут постоянно в состоянии перманентной Гражданской войны и при этом умудряются ещё размножаться. Воистину неисповедимы пути Господни!

Я усмехнулся собственным мыслям: осталось ещё змееголового вспомнить и принести ему жертву, лучше всего, человеческую. Но не моё это, лучше зарежу барана или козла какого. «Козлов» тут вокруг много, но «баранов» ощутимо больше. А если придётся воевать (а воевать точно придётся!), то буду выкрикивать имя змееголового в тот момент, как буду нажимать на спусковой крючок автомата.

Кстати, а вот и они, тут как тут. И действительно: в руках отдельных мужчин, самых суровых и уважаемых на вид, появились хорошо знакомые калаши. Калаши были бывалые, с треснувшими и поцарапанными ложами, облезлым лаком на деревянном цевье и обгоревшим от частной стрельбы стволом. Да и калибр у них явно не 5,45 мм, а 7,62 мм. Да и вообще, при ближайшем рассмотрении это оказались АК-47, а не АКМ или более «новый» калаш образца 1974 года – 5,45 мм АК-74.

Вот куда, оказывается, все запасы старых автоматов сплавили из СССР! Небось, ещё и бесплатно отдали, в качестве гуманитарной помощи. Любим мы Отчизну, но странною любовью, и помощь гуманитарная у нас тоже странная, в основном оружием… У меня автомата не было, а без оружия среди клана, в котором человек человеку брат и враг, как-то неуютненько. Ну-ну, подождём…

Толпа между тем загудела, что-то выкрикивая. Очевидно, старейшины всё же пришли к какому-то решению. И оно оказалось простым: постановили всё-таки выделить в какую-то антиправительственную организацию людей из своего клана. Однако назвать организацию никто из старейшин не спешил. Все тут же встали в круг и, схватившись за руки, пустились в пляс, притопывая ногами и нараспев читая слова.

Песней это действо не назовёшь, скорее какие-то танцы в стиле фолк-хоп. Два притопа, три прихлопа. Пока мы прыгали, скакали да песни распевали, старейшины решали. Петь и скакать было несложно: заунывный мотив из трёх-четырёх слов, да похожие однообразные движения я делал почти автоматически, старательно прислушиваясь к тому, о чём говорили старейшины. Душа прыгала в такт знакомой музыке, сердце ёкало в нехороших предчувствиях, а разум пытался решить возникшую проблему.

Но весь звук забивали мои соплеменники, что от души орали и взбрыкивали ногами. Пришлось признать, что я узнаю всё вместе со всеми, и от одного этого дико захотелось отсюда сбежать. Моё чёрное сердце подсказывало, что добром сие действо не закончится, так оно впоследствии и оказалось.

Один из старейшин встал со своего места и, разорвав круг, заставил нас прервать свой объединяющий танец.

– Братья, нам выпала великая честь присоединиться к кланам исаак Сомалийского национального движения (СНД). Мы – племя дир, клан исса посылаем в помощь нашим братьям десять своих мужчин. Старейшины приняли предложение их представителя, так выберем же среди нас наиболее достойных!

Вот оно как оказывается, Михалыч… То есть, конечно же, не Михалыч, а Мубарыч, но один чёрт… Зная негров не понаслышке, я тяжело вздохнул, что же… опять придётся воевать с оружием в руках, на сей раз с автоматическим. Дайте дяде пулемёт, он в народ пойдёт. А народ возьмёт и пушку приобретёт… А на пушку есть гранаты, а у гранат – обезьяны.

– Пойдут самые молодые и выносливые, – объявил старейшина.

Ну да, свежо предание, да верится с трудом.

– Мы отберём многих и будем проводить среди них жеребьёвку.

А, ну тогда ладно, так ещё есть шанс соскочить с крючка добровольца тире повстанца. А то только, понимаешь, жизнь новую обрёл, толком того не осознав, а тебя уже под ружьё ставят и отправляют неизвестно куда. В прошлой жизни всё было куда как спокойнее.

Старейшина времени терять не стал и сразу начал распределять наиболее достойных, в число которых, разумеется, попал и я. Кто бы сомневался?!

Отобрав кандидатов на роль пушечного мяса в грядущей войне, старейшина схватил холщовый мешок и насыпал туда разноцветных бобов – белых да чёрных, и с силой встряхнул мешочек. Судьбу типа форматировал.

Все отобранные юноши и зрелые мужи стали по очереди подходить и совать в мешок руку, вынимая из него то чёрный, то белый боб. Белый означал отказ, а чёрный то, что ты зачислен в добровольцы. Всё по канону, белый билет – белый боб. Ну, и чёрная метка… Дошла очередь и до меня, я сунул руку в мешочек, но старейшина неожиданно остановил процесс, заявив:

– Бинго! Тебя вчера ранили, поэтому ты должен отомстить! Великий Бумба (один из великих негритянских божеств) отметил тебя для этой цели. Тянуть жребий не твой удел. Небеса могут ошибиться и отвратить тебя от кровной мести, становись к тем, кто уже сделал свой счастливый выбор.

Оба-на! Бинго! Получается, какой-то Пумба, опираясь на Тумбу, всё за меня решил! И чтоб, значит, никак не ошибиться, убрал жребий. Оказывается, я уже сделал свой выбор, и когда сумел? Вчера лишь прилетел, а сегодня уже успел!

Ну, да ладно. Мамба сказал – Мамба сделал! И без всяких Бумба. Воевать, так воевать, а учиться воевать – другим мешать. Уж чего-чего, а воевать я умел. Правда, не на танках или самолётах, а по старинке с ружжом наперевес. Ворд оф Танкс и Ворд оф Шипс, разумеется, не в счёт. Да только повстанцы (а мы шли именно в повстанцы), вряд ли будут на танках раскатывать по всему Сомалийскому плоскогорью. Скорее пешкарусом, а может, на верблюдах или ишаках. Ишак – это сила, грузовик – могила. Братская…

Скривив свою смуглую рожу, я отошёл в сторонку, где уже томились мои товарищи по счастью и несчастью. Отношение к происходящему отчётливо читалось на их лицах. Десять мужчин из чуть больше сотни нашего клана дир набрались, и уже другой старейшина повёл нас далеко в сторону. Остановившись под слабой тенью дерева коммифоры, он закатил нам речь.

– Братья, с этого момента вы воины! Вам выпала великая честь бороться за нашу независимость и свободу! – пафосно начал старейшина, но надолго его запала не хватило. – Оружие всем выдадут по приезду. У вас есть день, чтобы попрощаться с родными и завершить здесь все свои дела. Отдать долги, взять взаймы и решить всё остальное. Угу… – совсем скис он под конец.

– А что будет с моей семьёй, ведь я остался единственным мужчиной в роду? – задал я вопрос.

Старейшина удивлённо посмотрел на меня, потом всё же сообразил, что формально я прав.

– Клан поможет им выжить.

– Я должен быть в этом уверен.

– Слово совета!

Ну, мужик сказал – мужик сделал. По крайней мере, я передам эти слова своей сестре. Выслушав старейшину, все разошлись по своим вигвамам, то есть шатрам. Пошёл и я.