Kitobni o'qish: «Внеклассное чтение»

Апрельские дороги.

Апрель – месяц перемен, месяц ручьев. Они, как маленькие реки, бегут вдоль кромок сугробов, деловито бурча, сливаются в потоки и зовут – «иди за нами!» В апреле середины дорог уже подсыхают, и по ним приятно шагать. Просто в «никуда». Дороги и перемены вообще «засасывают» – стоит один раз начать изменяться, и ты уже никогда не остановишься.

В апреле, обычно, у меня нету денег – странная примета весны – в этот, денег тоже не было, и я думал – к кому бы завалиться и перехватить немного. Деньги всегда были у Олега, но брать у него – как-то нехорошо. Мы друзья, а брать взаймы у друга – это откусывать кусочек острова. Можно так дооткусываться, что и острова-то не останется.

Но другие телефоны «молчали», и пришлось идти к Олегу.

Секретарша – она была новенькая – строго глядя на меня, сказала:

– Олег Арсентьевич, к вам Буров, по личному вопросу.

Олег вышел из кабинета.

– Привет, привет. Катерина, этот человек – моя правая рука в «левых» делах, запомни его.

«Шутник», – я пожал ему руку, и мы зашли в кабинет.

Я сел в дорогущее, но неудобное кресло и сразу приступил к делу:

– Вот что, Олег, дай-ка ты мне тысяч несколько. Можно побольше – и надолго.

– Тебе не надоело? – начал он меня воспитывать, – как ты живешь – не понимаю. Ну взял бы денег на «дело», я бы дал. Сколько надо, столько бы и дал. Вон Никола, (это наш общий друг) – взял у меня полгода назад денег, открыл автосервис, теперь «поднялся». Недавно с Риткой на Канары летали. Коттедж строит. Ты же сдохнешь скоро. Возле помойки.

– Вместе с лучшей половиной народа.

– Не надоело еще быть «лузером»? Нет. Просто так я денег не дам. А чего ты не «бомбишь»?

– Я машину продал.

– Ну, и где деньги?

– Таньке Печерниковой отдал. Ей за ипотеку нечем платить.

– Идиот.

Машину я продал и не из жалости к Таньке, вовсе нет. Просто я почувствовал, что в машине я начал жить как в колбе – я внутри, а жизнь снаружи. В какой-то момент я даже почувствовал боязнь, что высунувшись из машины, я получу от Жизни по морде. Мне это было ни к чему, и я продал машину.

Мы молчали, а со стены на нас строго смотрел Президент. Хорошо, что Олег не начал о нем говорить, а то сейчас, хоть о деньгах начни, хоть о грыже – все переводится на разговоры о президенте. Копается себе мужик и копается в государственных делах – может ему его работа нравится. Мне бы не понравилась. Я бы через месяц с ума сошел или повесился. Да и вообще, для меня интересны только два правителя – «дедушка Ленин», который со своими чекистами методично, село за селом, завод за заводом обезоружил всю страну, и будущий, который вернет оружие населению. Все промежуточные – просто пользуются ситуацией. Я как-то сказал об этом Таньке. Она всплеснула своими полными руками и так убежденно говорит:

– Так ведь мы перестреляем друг друга!

Добрая она, но дура невероятная. Вот идет она по улице, упала, (а она вечно падает – неуклюжая какая-то) – и надеется, что люди подойдут, спросят, не надо ли помочь, что, да как. А доведись этим людям оружие в кармане иметь – перестреляют друг друга. Так ты уж реши, кто они, твои братья и сестры – люди или дерьмо на палочке.

– Ты умеешь приколачивать доски? – неожиданно спросил меня Олег.

– А что там уметь – бери гвоздь, да забивай, ума много не надо.

– Ну-ну. Вот что. Деньги я тебе дам, но не «на руки» – переведу на карточку. А ты съезди ко мне на дачу, поживи там, и поработай. Вот именно – поработай. Обшей нам с Ларой «вагонкой» спальню. Ларе хочется спальню в русском стиле. Заодно, может быть, и поумнеешь. Вот ключи – согласен?

Село Брусяны, где была дача Олега, летом было живописным местом. Стояло оно меж двух невысоких гор, с дремучими сосновыми борами, в центре была речушка, теперь занесенная снегом по самые берега, так что мост казался лежащим на снегу. Здесь снег был чистым – не городским, и пока не таял, только у магазина уже была видна родная наша жидкая грязь. «Поглядим, чем здесь народ кормят-поят». Я открыл ярко-рыжую дверь магазина и зашел внутрь. За прилавком стояла продавщица – для такой дыры – удивительно красивая девушка, немного грустная, с привлекающе яркими голубыми глазами. «Что за «куст роз на ржаном поле?» Пацаны, наверное, с ума сходят. А мне сходить некогда, мне – доски приколачивать».

Я пробежался взглядом по полочкам и витринам. «Коньяк дорогущий, «вискарь», – значит, пьют жидкость для мытья ванн или самогон, хорошо, что у Олега есть бар. Все понятно. Ходить сюда – только за хлебом и спичками».

– Мне хлеба буханку, пожалуйста.

Магазин я посетил, топография села мне была известна и раньше. «Апрельскими вечерами

буду выть на луну или стихи сочинять», – думал я, отворяя калитку. Дом – собственно, дача -

был неприлично большой – я в него и заходить не стал. Как одному прожить спокойно вечер и потом спать в громадном пустом особняке? Каждые полчаса бегаешь, как клоун, с фонариком в гостиную и спрашиваешь: «Кто тут?» Я прошел через заснеженный, пустой и скучный, как армейский плац, яблоневый сад, открыл другую калитку и оказался в маленьком деревенском дворике возле старющего домика. Но с собственными воротами и калиткой – третьей уже. Дворик был ограничен ветхим забором. Доски висели, поскрипывая, еле цепляясь за ржавые гвозди, через одну-две. Зато рядом – для опоры – была поленница дров, и я прихватил с собой охапку. Домик внутри был стылый и загаженный, но мне он нравился. Это был «мой» дом. Лара так и сказала – это дом Сереги, раз ему «там» нравится. В «конюшне».

Растопив печь, я сел за стол и, прихлебывая чай, стал слушать звук горящих дров. Взяв карандаш, я написал на бумажке – кажется, она была из-под селедки:

«Ты пришла ко мне прямо к ужину».

Дальше лезла рифма – «натужено». Рифма мне не нравилась, она была какая-то сортирная. Я стал мечтать о том, кто, собственно, пришла, да как выглядела, и тут в ворота кто-то постучал – довольно сильно – и даже толкнул их. Я пошел поглядеть, кого там черт принес.

За калиткой, возле ворот, стоял красавец – вороной, холеный и высоченный, каких я не видел, конь. Он был хорош. Просто королевский жеребец.

– Ух ты красава, ух ты сказка, – сказал я, протягивая руку, и гладя коня. Конь потряс шеей, укусил себя за грудь и тихо заржал. Мы постояли – я его гладил, а он рыл легонько снег правым копытом и потряхивал приятно пахнущей гривой.

–Хочешь хлеба с солью, – сказал я коню, – а что стучался-то? Ладно, жди.

Я вернулся в дом, отрезал щедрый ломоть хлеба. Конь опять стукнул пару раз в ворота, правда, теперь, потише.

– Да иду, иду – вот ведь, нахальный какой.

Я отворил калитку. Коня не было, а передо мной стоял мужик лет шестидесяти с лицом, исполненным мольбы:

– Парень, водки нет у тебя? Спаси, Христа ради, помру ведь.

– Ну пойдем, спасу.

Мы зашли в дом. Я налил полстакана водки и поставил его перед мужиком.

– Не могу, – сказал он, трясясь, – взять не могу.

Я взял стакан, обошел мужика сзади и поднес стакан к его рту. У мужика стала бешено трястись голова. Я зажал его голову левым локтем и влил водку между лязгающих челюстей – половина пролилась ему на грудь. Помолчали.

– Давно пьешь-то?

– Третья неделя пошла.

Мужику становилось полегче. Я налил еще, и он выпил уже самостоятельно.

– Давай, хоть, познакомимся. Я – Сергей.

– Игорь Мохов, – сказал мужик. И спросил: – Дачник что ли?

– Нет. Поработать приехал. На недельку.

В дверь кто-то поскребся.

– Это Шарик – блудня – гони его, попрошайку, – сказал Игорь.

Я приоткрыл дверь. Белый пес энергично махал хвостом и вежливо кланялся.

– Ну заходи, «блудня».

Пес зашел, улегся рядом со столом и принялся барабанить хвостом по полу. Я достал тушенку и кинул кусок мяса псу.

– Зачем ему мяса дал – не отвяжется теперь.

– Плевать. Значит, ты – Мохов. И много вас тут Моховых?

– Пол села. А другая половина – Костырины.

– Как же вы женитесь?

– Как – Моховы на Костыриных, а те на Моховых.

– И старое село?

– Лет триста есть.

– А продавщица в магазине – она из чьих?

– Верка-то? Верка – как раз Костырина.

– Красивая, но что-то грустная.

– А что веселиться с двумя детьми без мужика.

– Помер что ли?

– Дачу он строил банкирше. Тут, на берегу. Ну и ушел к ней насовсем. В город перебрался.

Проводив Игоря, я посмотрел на бумажку со стихом, и кинул ее в печь. Жизнь обещала быть интереснее, чем литература.

На следующий день я до обеда таскал доски из сарая на второй этаж, в спальню Олега и Лары, и упахался, как таджик. Особенно изматывало бесконечное подметание и подтирание – с досок сыпалась труха и опилки, а по полам Олега ходят босиком. К обеду – надоело.

Я никогда не смогу жить той правильной жизнью, которую предлагает Олег – вкалывать по десять часов в сутки, а потом нажираться вареной колбасы и весело пердеть, глядя «Камеди Клаб». А в это время на деревьях будут распускаться почки – без моего участия. Неравноценный обмен.

Я вернулся в свой старенький домик, сварил кофе и вышел посидеть с ним на крылечке. Было солнечно и тепло. С крыши лилось, а голубой воздух покачивался от пара. Из-за забора донеслись крики – мужской и женский голоса. Я подошел к забору и через «лакуну» стал наблюдать за происходящим. Мужчина и женщина бегали по огороду и громко спорили:

– Морковь, я тебе говорю, тут морковь, а там редиска!

– Не нужна мне там редиска! Сей, где хочешь свою редиску – там морковь!

Позади возвышался суровый каменный дом, рядом стоял «Ленд ровер».

«Теперь кофе не попьешь – визгу будет до вечера».

Я хотел уже уходить, но тут женский голос стал испуганным:

– Помогите!

«До убийства морковь довела». Я вернулся к забору. Мужчина лежал рядом с забором и хрипел, женщина бледная от страха смотрела на меня.

– Что «помогите» – «скорую» вызывайте.

Она убежала в дом. Во двор зашел вчерашний мой гость – Игорь Мохов вместе с Шариком, конечно. Поздоровавшись, он поглядел на лежащего.

– «Инфарт микарда» у него, рожа вон какая синяя.

Со стороны дома к нам подходили двое узбеков, видимо, работавших внутри особняка.

– Ребята, – обратился я к ним, – вы бы его на одеяле, что ли, отнесли к дороге, куда «скорая» подъедет. А то здесь «ласты откинет», и будет у меня под забором вонять.

Мы с Игорем и Шариком пошли в домик.

– Вот, – сказал Игорь, кладя на стол большой сверток, – тебе – за вчерашнее.

Я развернул – там лежал кусок сала, ароматно прокопченного. Шарик стучал хвостом.

Глядя на сало, я вспомнил своего друга – Денисюка. Если свидимся когда – много придется горилки выпить.

– Хочешь на «глухаря» сходить? – спросил Игорь, – Тут недалеко. На Рябиновый ключ.

– Да хорошо бы, только ружья нет.

– Дробовик-то я дам.

– А может, без ружей сходим – просто поглядим?

– Как без ружья в лес – не ровен час, встретишь кого.

Неделя прошла, и мне позвонил Олег.

– Привет, как ты там? Тебя Стелла потеряла: «Где Сережа, где Сережа». У нее сегодня день рождения – тебе надо быть. Что ты на ней не женишься – торчал бы при ее салоне красоты, раз сам инвалид.

– Я подумаю. Забери-ка меня отсель. И привези «доспехи» какие-нибудь – у меня штаны рвутся. И роз букет.

Олег приехал на «Феррари» с цветами и костюмом. Мы осмотрели спальню.

– Стиль «ля рус».

– Вижу.

– Давай еще в магазин заедем – дело есть маленькое.

Мы зашли в магазин – два джентльмена, нога в ногу, плечо к плечу. Строгие костюмы впечатляли. Покупатели расступились. Я положил розы на прилавок и сказал голубоглазой Вере:

– Вы очень грустная и красивая. Вы обязаны быть счастливой.

Я взял ее холодную руку и поцеловал ей пальцы. Мы развернулись и ушли. В машине я спросил у Олега:

– Я – подонок?

– Почему? Подарил девушке мечту. Ей, наверное, никто в жизни руки не целовал.

Через год, это был опять апрель, я брел по улице – мне погудели. Олег на «Феррари» притормозил и высунулся из окна:

– Привет, куда пропал?

– Привет. Никуда. Что нового. Как дела на даче в Брусянах. Помню ее. Как там Игорь Мохов, как Вера – продавщица.

– Игорь умер – рубил баню, и оторвался тромб. А Верку любовник зарубил топором – она что-то в город решила уехать, – приревновал.

– Слушай, дай-ка мне взаймы.

Он порылся в бардачке, и, протягивая мне деньги, сказал:

– Скоро сдохнешь у помойки.

– Спасибо.

Он уехал, а я шел по апрельской дороге и думал, что хорошо бы съездить в Брусяны и сходить на глухариное токовище. Шарик-то наверняка живой. Да, съезжу – а то, когда еще соберусь.

…

Рождение Богини.

Я очнулся от фантастически-болезненных грёз (они ядовито разрушают меня, они тихо, как старые ведьмы Макбета, превращают меня в амебу) под гордые, призывные удары колокола – Набат! – я тотчас обернулся к жизни. Сосед сверху, с которым у меня чуть деловое и, скорее, даже шапочное знакомство (мы как-то случайно опохмелялись вместе одним прохладным майским утром – помню, было пять утра по-московскому – но он остался в том блаженстве навсегда, а я соскочил), бил старой пудовой гирей в милый, такой до сантиметра изученный и почти лишенный штукатурки, мой потолок – очевидно, была новость.

Я подошел к окну (когда-то кое-кому – но, надеюсь, не мне! – его придется мыть), с треском рвя наклеенные на мыло газеты, открыл ветхие деревянные створки (я не меняю окна – мне жаль сказки: пластиковые окна не дают прогреть в ледяном пятне дыхания пальцем дырочку, и подглядывать за таинственным зимним двором), и свесился через трещиноватый подоконник вниз – там уже виднелся юно-черный, перезимовавший тротуар.

– Весна, кажись, наступила, – сообщил сосед (он обильно употребляет ненормативную лексику, я перевожу), – чуешь ноздрями-то?

Я чуял.

Да, это был прозрачный, голубой ветер метаморфоз (Вы, острословы, знаю я Вас! «Голубой ветер» – никакого подтекста, мы же художники – я и макнул кисть в голубую краску), ветер, срывающий старые маски, декорации и продувающий мозги от пыли и затхлости.

Зима уходила, и старый Бог («брателло», как называл его окочурившийся этой зимой приятель – ох и намучились мы мерзлую землю долбить, когда прикапывали, уж потом, когда по сто грамм за упокой души тяпнули, Боря-боцман сказал, как раньше на флоте хорошо было – привяжут чушку к ногам, в мешок и в воду – океан всех примет), да, Бог оставил меня еще немного покаяться, не прибрал; Бес, видимо шибко занятый вытряхиванием вшей из старого тулупа, не свел с ума; следователь, с присущей его организации гуманностью, не стал расшатывать мне передние зубы: и даже Марья Ивановна Чердыкина (женщина строгого ума и крайне правых политических взглядов) не «повыцарапала» мои наглые, бесстыжие глазенки.

Я вдохнул этого животворящего ветра и снова ощутил любовь к людям; я снова ощутил потребность дружить и ссориться; спорить и соглашаться; читать милый лепет юных и мудрые советы старших; я заново открыл классиков; я склонил голову перед наукой – да, я изменился – мои прежние кожа и мясо спали, как ветхие одежды, и новая, незнакомая еще плоть звала к новой жизни. К новым трудам.

На площадке третьего этажа элитного дома, дежуривший уже около часа охранник с лицом озабоченным, как у хирурга, увидавшего в брюшной полости пациента дополнительную работенку, услышал в рации хриплое: «Выходим». Он мгновенно передал охраннику, осторожно озирающему улицу: «Готовность первая». Все поднапряглись. Дверь квартиры -

это была весьма неплохая многоуровневая квартирка, даром, что не пентхаус (кстати, зимний сад на крыше к ней примыкал), – распахнулась, и сам Антон Басов – ничего себе, да? – в расстегнутом пальто, без шляпы решительно вышел наружу. Басов был почти олигархом, но маленьким, можно сказать, олигархеночком или олигархиком (вот язык! – не дает олигарха уменьшить). Он молодецки побежал вниз по ступеням – охранник, как барс скользил следом – двери подъезда распахнулись будто сами, и Антон Сергеевич буквально выпрыгнул во двор, к стоящему «Шевроле Корвету». Как красивы были эти люди! Каким приятным мужеством светились их утомленные бизнесом лица! Как точно, со вкусом был подобран их гардероб! Я всегда благоговел перед аристократией – носительницей манер и примером для подражания.

Но день был так по-весеннему мил, так детски свеж, что Антон Сергеевич на секунды замешкался (нет, чтоб сесть в этот «Шевроле», да и укатить, и пришлось бы тогда, как Пришвину, ручейки описывать), зачем-то замер возле открытой двери автомобиля, потянул носом талый воздух. Ну, и получил. Порыв ветерка-шалуна (нарочно больше не буду употреблять слово «голубой» – и так, наверное, я многих раздражаю) подхватил лежащий на асфальте мокрый полиэтиленовый пакет с бесстыжей фотографией какой-то кинодивы, и влепил его прямо на плечо Антону Сергеевичу, прямо на новое пальто. Пальто такие раньше шили из «шевиота», а сейчас и не знаю из чего, но дорогое что-то.

Басов был с детства брезглив до визга поросячьего – упаси Боже, если нянька откусит, пробуя, мягка ли для детских зубиков, конфету, или волосок кошачий в рот попадет (кошечек мама Антона очень любила) вместе с супом – а как не попасть? «Стёпа такой важный, ну никак со стола не согнать. Проказник пушистый».

Брезгливость и бизнес выработали у Антона умение быть решительным и быстрым. Он мгновенно снял новое пальто и швырнул его куда подальше. Сел в шикарное авто и уехал – охрана следом на своем джипе. А нам все они больше и не нужны – главное дело – пальто.

Оно пролетело, расправляя рукава, метров десять и распласталось на груди мужчины лет тридцати с лицом, выдававшим легкое скольжение мыслей и любовь к приключениям.

Мужчина, хоть и обладал авантюристической внешностью, одет был неважно. Рубаха его была чиста, но вот вязаный жилет казался уже староватым, а ботинки были просто «фу,

где такие выдают – на киностудии?» Получив из воздуха новое пальто, мужчина мигом накинул его и, убедившись, что пальто пришлось впору, удовлетворенно зашагал дальше по своим делам – интересно, каким? Дела привели его на одну из центральных улиц, где вдоль мытых с порошком тротуаров тянутся обольстительные витрины бутиков. Одна из витрин привлекла внимание мужчины – внутри молоденькая девушка одевала манекены. Мужчина остановился, и некоторое время с интересом наблюдал за девушкой.

– Игра в куклы древнее шахмат, а развивает не меньше и тоже приносит свой гешефт, – наконец произнес он вслух. Он был из тех, кто любит разговаривать сам с собой. И постучал в стекло витрины.

Оля Перминова – та, которая второй месяц работала в бутике «Кокет» продавцом обуви, та,

что мучилась сейчас с облачением манекенов, которая только что услышала от старшего менеджера: «убрала сейчас же этот барный макияж», а в ответ процедила: «кошелка старая»,

– Оля оглянулась на стук и увидала симпатичного, по-доброму улыбающегося мужчину, который ей жестами показывал: «пусти к себе». «Зачем, интересно?» – подумала Оля и вышла через узенькую боковую дверь на улицу.

– Ради Бога, извините, – мужчина был застенчив, но авторитетен, – я только хотел вам сказать – в Риме для облачения манекенов используют специальный крем.

– В Риме?

– Да, но мы, в нашей дизайн студии используем обычное мыло – я могу показать.

Они вместе зашли внутрь витрины и, действительно, костюмы спустя мгновенье были ловко одеты умелыми руками незнакомца – здорово!

– Спасибо, вот выручили! – искренне благодарила Оля важно кланяющегося незнакомца.

– А уж как вы меня, – ответил он и пошел дальше.

Оля закрыла витрину, и никто (чуть ли не месяц) не замечал, что у одного манекена спортивный костюм для гольфа плохо сочетается с туфлями а-ля Чарли Чаплин.

Так удачно разделавшись с неприятной работой, Оля забилась в уголок бутика – благо, посетителей как будто не предвиделось – и вернулась к чтению увлекательной истории. Она

скачивала чтиво с пиратских сайтов, женской интуицией справедливо угадывая неоспоримую истину: творение человеческого духа, как вода в реке, принадлежит всем жаждущим бесплатно. (Я, грешным делом, полез в электронные издания, надеясь «подтянуть штаны» – ну дурачок, что еще скажешь.)

История, которую читала Оленька (можно Оленька? Она такая славная девушка), была о – а лучше вот что. Лучше я вам ее расскажу.

В Пензенской области, а именно в селе Тютьняры, проживало два фермерских семейства -

Петуховы и Уткины. Семьи были старинные, с хорошими традициями и породой хороши:

Петуховы были сплошь брюнеты-красавцы, а Уткины – блондины и тоже видные очень.

Хозяйства у каждой из семей были огромадные, дел делалось и тут и там уйма – одного не хватало – любви между главами семейств Петуховых и Уткиных не было, а была не вражда, не война, а глухая напряженность.

– Марусь, – говаривал за обедом Петухов-отец, – случись что, я этому Уткину глаз вышибу.

И важно набирал ложкой наваристые щи.

Маруся опускала огненные глаза.

– Люба, – говорил порой за обедом Уткин-отец, – а ведь доведись такое дело, я этому Петухову ноги с корнем вырву.

И макал в «маковницу» толстенький пельмень.

Люба отворачивалась волшебным профилем к окну.

Ага, вы, наверное, догадались, что тут дело «не чисто» – какая-то тайная связь существует между юными членами фермерских семейств, но речь не о том.

Как-то, когда главный Петухов отдыхал, сидя на старом тракторном колесе, к воротам его усадьбы подкатил грузовичок Уткиных, и сам Уткин-главный вылез из кабины, присел два раза, разминая ноги, и стукнув громко в калитку, взошел на двор.

Главы враждующих кланов сдержано поздоровались. Постояла пауза – Петухов ждал.

– Слышь, сосед, – наконец открыл цель своего визита Уткин, – не возьмешь ли навоза у меня?

Много больно.

Сердце Петухова тревожно забилось – навоз был ценность.

– А что возьмешь? – равнодушным тоном спросил он.

– Да вот хоть помидоры. Помидоры у тебя хороши.

Сделка была заключена к обоюдному удовольствию сторон.

Навоз в неимоверных количествах стал поступать на ферму Петухова, взамен на ферму Уткина шли отборные помидоры. Из помидоров делалась паста, лечо и прочие вкусности, навоз хранился в высоких кучах – перепревал. Торговля, как известно, способствует и дружбе. Дружба не дружба, но отношения между соседями стали не такими напряженными,

что, дескать, «ноги вырву», и, получив новую порцию навоза, Петухов покобенился немного, да и отдал Марусю за Уткина-младшего.

– К сватам жить ушла, – говорил он знакомым, – к свекру. Ну, так и по-людски, по-русски.

Вдруг, неожиданно, Петухов-младший объявил, что женится на Уткинской дочери, и они будут жить у тестя с тещей!

– Сын, – с тихой яростью говорил Петухов, глядя на свои сапоги, – я для кого стараюсь? Я для кого столько навоза набрал? Как же ты?

– Ну не может «она» запах этот переносить – тошнит.

– Она это она, а ты? Тебе-то он родной – свое-то дерьмо вкусно пахнет.

Но сын со снохой ушли жить к ее родителям.

Усадьба Уткиных стала шумным, веселым местом, где жила молодежь, цвели клумбы с цветами, и меж берез болтались деревенские качели. А у Петуховых тоже было неплохо – одно мешало, из-за гор навоза пройти негде было. Но Петухов старший вслух мечтал:

– Вот внучата родятся, еще поглядим, какого дедушку они больше любить будут. «Помидорного» дедушку или который с навозом. Петуховский навоз – это сила! А у тех что – цветочки. Куда им с «культурой» против навоза. Смех!

Я случайно заглянул дальше – оказывается, Оленька читает роман! Я так много ни читать, ни писать не в силах – наступают жуткие головные боли, так что прервем эту линию.

Да и тема непонятная – при чем тут навоз? Вот я давеча возвращался с рыбалки (просидел на льду три часа – хоть бы одна поклевка!), и встретил Огонькова – он прямо с ума сходил от радости. «Что случилось-то?» – говорю, а он: «Счастье привалило!» и какую-то зелененькую бумажку мне в нос тычет. «Нашел, – говорит, – под скамейкой, когда мусор прятал». А на льду пока сидишь, люди разные, тоже рыбаки, подходят, интересуются успехами, ну и наливают, что прихватили, так что зрение к концу неважное становится. Я говорю: «Билет что ли, в театр?» Он посмотрел, как на придурка и ушел. Я подумал – кому ведь что дорого, то и ценность.

Да, а что же тот незнакомый нам пока что мужчина? Куда он направляется? Вот куда.

Незнакомец подошел к вращающимся, стеклянным дверям офиса крупной холдинговой компании и остановился кого-то поджидая. Люди, проходящие в двери, пристально им разглядывались, но чем-то, видимо, раздражали – он недовольно морщился. «Что за неуместное веселье», – бормотал он. Наконец, одна пара посетителей его удовлетворила (может быть выражением лиц? Лица у обоих были чопорные, как у профессионалов ведущих похоронные обряды) – он добродушно улыбнулся и, пропуская их вперед, зашел следом. Внутри сектора, ограниченного вращающимися створками, незнакомец как-то неловко наступил одному из этой пары на пятку, да так, что сдернул туфель. В это же время они вышли в холл и прошли мимо секьюрити – незнакомец впереди, а те двое сзади. Один (и все-таки с каменным лицом!) подпрыгивая, поправлял туфель и привлекал внимание.

– Я не буду снимать пальто, меня подзнабливает. Вы можете раздеться там и присоединяйтесь, – небрежно сказал он немного ошарашенной парочке, затем, не глядя на секьюрити, прошел к лифтам и уехал.

Весенний ветерок мягко проскользнул через двери и разметал бумаги с фамилиями приглашенных на важное собрание по стойке секьюрити.

– Кто это? – осторожно спросил охранник, собирая бумаги и проверяя документы у как бы «сопровождающих».

– Это большой любитель наступать на пятки, – желчно сказал «потерпевший» посетитель,

– банкет по поводу слияния тех-то и тех-то на шестом этаже, я правильно понял?

Охранник информацию подтвердил, потом подумал и озабочено передал по рации: «На шестом этаже усильте наблюдение, кажется, «гость» пожаловал». А сам решил посмотреть видеозапись с незнакомцем. Черт!

Камера, снимающая вход, оказалась отключенной.

Надо немного рассказать об этом охраннике. Звали его Петя, хотя по годам пора бы уже было именоваться и Петром Ивановичем. Петя попал в охранное предприятие по очень простой причине – с шестнадцати до двадцати пяти он выступал на соревнованиях по самбо, с двадцати пяти до тридцати он отбывал срок за хулигански-разбойное поведение, потом он некоторое время делал чистые документы и работал таксистом, а к сорока полностью созрел для работы охранником. Чем он будет заниматься с пятидесяти – ответ знают наши мудрые экономисты, так точно прогнозирующие непрекращающиеся убытки. Вот грустная специальность! Цыганки хоть иногда обещают удачу.

Так. Давайте-ка попьем кофе, и я продолжу.

На шестом этаже делового небоскрёба «Итака» в громадном, исполненном в мраморе и дорогущем Рижском цветном стекле зале, приспособленном под проведение различных бизнес церемоний (там был и стол-фуршет, и маленькая эстрада с негромким джазовым трио (лысенький ударник неплохо щеточками работал), и фонтанчик с мраморными лавочками-бортами, и вазоны с цветами, за которыми прятались те, кто не любил элегантного общества, но присутствовать вынуждала должность) проходила начальная часть (а это речи, речи) слияния двух медиа-холдингов – «Нью фо ю» и «Нью фо ол».

Предполагалась покупка большого пакета акций ведущими менеджерами (если вы не знаете, объясню, что акции тут же можно и нужно было продать по рыночной цене, положив разницу в карман), и шепотом передавалось, что Петр Ильич перед этим любезно вручит каждому менеджеру по толстенькому конвертику с некой суммой, а после «опциона» эту сумму неплохо бы перевести на указанный внизу (для тупоньких – они и среди топ менеджеров попадаются) счет на Кипре. Как пожертвование для больных чахоткой. Словом, загадки, тайны и недомолвки. Почему сам Петр Ильич не относил всю сумму, весь чемодан с «рваными» в банк, и не отправлял куда хочется – не нам судить. Может, просто не хотел, может, любил долгие увертюры.

Анна – да, наконец-то героиня, притом настоящая, а не Оленька из бутика – иронично разглядывала гостей, машинально ставя каждому «оценку» по девичьей шкале «смешной-никакой-классный» (мне очень нравится такой тип женщин, а иначе, зачем бы я сделал ее героиней?) – она работала помощником редактора сайта «Женские бирюльки», и тоже была в числе приглашенных.

Это была вполне симпатичная брюнетка, лет тридцати или около того, уже с той характерной грустью в глазах, что селится у всех женщин, переживших влюбленность, любовь, развал любви, её возрождение и мечтательную безнадежность придуманного счастья.

– Здесь полным-полно образчиков для карикатур, – услышала она за своей спиной хрипловатый мужской голос – очень странный, вызывающий незнакомый, но приятный холодок в пояснице. Она обернулась. Ей улыбался одним уголком рта мужчина – наш незнакомец. Анна легонько улыбнулась в ответ, но ничего не сказала. «Мы незнакомы, а он, наверное, из «ведущих» – одет хорошо, и ведет себя уверенно – «покоритель одиноких женщин», кстати, а ты – ты уже одинока или нет еще?».

– Я предлагаю не знакомиться, – продолжал мужчина, очевидно обращаясь к ней, – в общении с незнакомым есть бездна прелести – занятно ведь сделать что-нибудь необычное, даже чуть криминальное вместе с человеком, которого вовсе не знаешь.

Анна снова обернулась (это была простая реакция на реплику) и посмотрела в глаза незнакомцу. Он тоже смотрел на нее, но не в зрачки, а на переносицу.

– К тому же, – продолжал незнакомец, – «незнакомство» питает мечту о случайном знакомстве – мы же все этим больны, годами ждем.

– Тогда давайте не знакомиться, – Анна ответила. Зачем? Дурочка. Нельзя было этого делать! Ее голос, мягкий и нежный, был пойман, окунут в яд любопытства и потек обратно к ней уже «его» голосом. (Холодок всё возрастал – теперь уже щемило сердце, как на вершине «американских горок».)

– Тогда, прекрасная незнакомка, – Анна смотрела в его зрачки, и те казались ей почему-то квадратными. «Вот странная игра света, он как бессмертный даос», – обменяемся разгадками

невинных тайн: я покажу вам, чего в реальности стоят все эти люди, и ваш Петр Ильич в том числе, а вы покажите… кабинет главного редактора – я коллекционирую интерьеры офисов.

– Вы дизайнер?

– Конечно, я улучшаю реальность.

«Глупо как-то, а что бы ни сводить, не показать? Но ведь мы уже идем к кабинету главного. Он что, гипнотизер? А если он возьмет (что за слово мерзкое!), возьмет – что возьмет, кого возьмет. Меня возьмет».

На долю секунды она представила «это», и вдруг поняла, что нисколько, с каким-то бесовским злорадством не боится «этого».

Анна испуганно оглянулась. Незнакомец дружески улыбался:

– Приключения всегда пугают, но без них жить не получится. Получится, как в скверном переводе, «Быть».

«Ты же сама ждала чего-то, вот и лети». Анна открыла дверь кабинета и, пропустив незнакомца внутрь, закрыла ее за собой. Они были одни в замкнутом пространстве.