Kitobni o'qish: «Прерыватель. Все части»

Все совпадения с настоящими событиями, людьми и локациями либо случайны, либо не несут в себе никакой реальной основы, являясь исключительно фантазией автора.

Часть первая. Начало

21 июля 1995 года. Деревня Подковы

1

Всё началось двадцать первого июля тысяча девятьсот девяноста пятого года. На моих наручных часах было 16:08. Я это помню точно, потому что посмотрел на циферблат, о стекло которого остервенело бились крупные капли ливня. В эту минуту молния ударила в землю метрах в двадцати от нас с Леонидом. Перед глазами всё будто замерло на несколько секунд, и потому я запомнил расположение стрелок: короткая на четырёх часах, длинная на восьми минутах, и даже секундную помню – она сделала несколько судорожных движений в обратную сторону: 35, 34, 33… И снова побежала в правильном направлении. Я ещё удивился этому обстоятельству, но не надолго, почти сразу же посчитав такую иллюзию игрой света, воды и своего нетерпения.

А нетерпение моё имело веские основания. Мой древний милицейский «уазик» застрял посередине между Подковами и Лазарево. Основательно сел на брюхо, скатившись в глубокую колею, наезженную ещё по весне лесовозами. А вокруг заливало так, что даже близлежащие ели едва угадывались тёмным нависающим силуэтом. Перспектива остаться здесь на ночь нисколько не привлекала, тем более если учесть, что в этот день я родился двадцать семь лет тому назад и предполагал этим вечером, хоть и в одиночестве, но всё же отметить столь знаменательное событие. Когда утром выезжал из Подков, небо было ясное и ничто не предвещало грозы, а на обратном пути ни с того ни с сего набежали чёрные тучи и полилось. Что ж… Издержки профессии. Работа у меня такая – ездить по окрестным деревням, реагируя на жалобы местного населения.

Я участковый, Алексей Лазов. Почему я, успешно закончивший юридический, получивший звание лейтенанта и устроившийся помощником следователя в Перволучинск, оказался вдруг в богом забытой деревне со странным названием Подковы? Как-нибудь позже я упомяну о причинах – они вполне объяснимы. Но пока вот оно – моё настоящее…

Обычно за каждым уполномоченным участковым закреплялся для обслуживания участок в границах одного сельского административно-территориального образования, население которого не превышало три с половиной тысячи человек. Но дела в сельской местности с некоторых пор пошли по самому негативному сценарию – люди старались перебраться в город, бросая свои обветшавшие хозяйства, чтобы хоть как-то прокормиться в условиях экономического упадка. Школы, клубы, библиотеки, фельдшерские пункты, – всё это постепенно закрывалось и приходило в негодность. В Подковах с её одной улицей в двенадцать дворов, жилыми из которых осталось всего лишь десять, имелась хотя бы почта и маленький магазинчик, работавший два раза в неделю – по средам и четвергам. А специально для участкового построили отдельный каменный дом из двух половин – в одной можно было жить, а в другой работать. В отделении имелся телефон, а в жилой части цветной телевизор. Даже холодную воду подвели, чтобы лишний раз не отвлекать от службы походами на колодец. Имелся письменный (он же и обеденный) стол; кожаное, наверное, ещё дореволюционное кресло, пара стульев и широкая железная на пружинах кровать в спальне. Один мой коллега по отделению всучил мне гипсовый фосфоресцирующий бюст Наполеона, чтобы было, как он выразился, с кем поговорить на досуге. Я отнёс его в рабочую половину, поскольку в жилой он пугал меня по ночам.

Желающих поселиться здесь было немного, вернее, не было никого. На этот переезд вызвался только я, разругавшись из-за этого со своей девушкой, подругой детства Леной Макаровой, которая мотивов моих понять никак не хотела. А мотивы были. И она прекрасно о них знала, но не верила в то, что я всё же на такую авантюру решусь.

Недалеко от деревни располагался заброшенный песчаный карьер, который некогда кормил и Подковы, и все расположившиеся вокруг другие деревни – Новую на севере, Гасилово чуть южнее, Лазарево за лесным массивом на северо-востоке и Глыбы далеко на юге. Эти самые Глыбы наделали в своё время немало шума, но эту историю я тоже отложу на потом.

Вот эти пять деревень и числились на одном мне. Разумеется, ни о каких тысячах жителей речи не шло, – десять семей в Подковах, двенадцать в Лазарево, восемь в Гасилово, шестнадцать в Новой, и ноль в Глыбах. В Глыбах давно никто не жил, ещё с шестидесятых годов. Гиблое какое-то место – огромное поле посреди дремучего леса, с юга опоясанное болотами, а на востоке упирающееся в глубокий овраг с едва живым ручейком. Поговаривали, что селение это пять раз за свою историю полностью выгорало. После пятого пожара оставшихся людей расселили наконец по округе, а на поле с тех пор так и не выросло ни одного деревца. Только небольшое озеро без названия пользовалось популярностью среди рыбаков – карась там клевал отменный, особенно по весне, когда солнышко прогревало мелководные заводи.

Доро́г, соответственно, тоже никто не содержал в приемлемом состоянии. В хорошую погоду можно было передвигаться хоть на велосипеде, а вот в ненастье даже «уазику» некоторые участки не всегда оказывались подвластны. А что уж говорить про зиму. Из Перволучинска до Подков (это восемнадцать километров пути) ходили почтовые и продуктовые грузовики, но остальные трассы до весны заваливало снегом, так что ездить по своему участку мне приходилось на лыжах. А зимой, как назло, запертые в своих избах люди начинали много пить и частенько устраивать потасовки. Так что при случае я мог бы, наверное, получить первый взрослый разряд по лыжам, потому как много пришлось мне в первую зиму кататься туда-сюда. Это сейчас, насколько я знаю, некоторые из участковых обзавелись снегоходами, а в те времена… Нда… Но не буду больше отвлекать вас излишней картографией. Вернёмся к сути повествования…

В тот день, 21-го июля, я ездил в Лазарево по поводу избиения чёрными копателями тамошнего пастуха. Лазарево, надо сказать, оставалось в плане сельского хозяйства вполне продвинутым – в каждом из двенадцати дворов имелась своя корова, а ещё четыре козы и две овечки. Валерка – так звали пастуха – был тощим мужичонкой маленького роста, однако с кнутом обращался мастерски, так что коровы слушались его и по-настоящему уважали. Но в стычке с копателями кнут Валерке не помог. Пастух отругал их за то, что те не закапывают за собой ямки, в которых коровы калечат ноги. Институтов Валерка не заканчивал, да и голос имел басистый и хриплый, так что речи его больше походили на примитивный наезд. Копатели, на всякий случай перехватив инициативу, накостыляли ему, сели во внедорожник и укатили в город. В итоге – сотрясение мозга и перелом ребра. Это констатировал бывший фельдшер, осевший в Лазарево после того, как прикрыли последний врачебный пункт. Тяжкие телесные. Дело я должен был возбудить автоматически, но Валерка не захотел писать заявление, попытавшись убедить меня в том, что показал он себя перед залётными копателями самым настоящим героем, в следствие чего они больше не сунутся на его поляну. Ну ладно. Я сделал вид, что поверил ему, не стал настаивать на заявлении и поехал домой. Разумеется, дело я это оставить на произвол не планировал. Валерка был мужиком хорошим, непьющим, со сварливой женой и двумя совсем ещё маленькими детьми. Вечером я собирался позвонить в город и разузнать, как там в целом обстоят дела с этими чёрными копателями и предпринимаются ли какие-нибудь меры. Их стоило наказать не только словами. Но в дороге застал меня ливень, и я встрял не на шутку. Пришлось шкандыба́ть обратно в Лазарево и просить Лёньку, тамошнего тракториста, вызволить меня из беды. Лёнька, хоть и был не в настроении, но не отказал, тем более что, как оказалось, имелась у него ко мне одна просьба.

И вот, значит, когда «уазик» мой был благополучно вызволен из колеи, Леонид, укутанный в плащ-палатку, выпрыгнул из кабины гусеничного трактора и, подойдя ко мне, громко сказал:

– Давай, лейтенант, я тебя уж до самых Подков дотащу. Не доедешь своим ходом. Точно тебе говорю.

Я и сам подумывал попросить об этом Леонида, но пока не решался. Спасибо, что хоть из колеи-то меня вытащил. Особым уважением я в окрестных деревнях не пользовался, потому как работал в Подковах чуть меньше года, и никто меня толком узнать пока не успел, а предыдущий участковый человеком слыл своенравным, частенько превышал свои полномочия и был охоч до местных бабёнок.

В этот момент и ударила в землю молния, а секундная стрелка сделала три шажка против своего естественного движения.

– Буду крайне признателен, – крикнул я, слегка оглушённый грозовым раскатом.

– Только просьба у меня к тебе будет, – промолвил Леонид и махнул рукой, приглашая проследовать за ним в кабину трактора.

Я послушно поплёлся, хлюпая водой внутри высоких резиновых сапог.

Забравшись в кабину, Леонид откинул капюшон. С лысой головы на лоб скатились две крупные капли. Он смахнул их ладонью, достал из портсигара папиросу, постучал мундштуком по жестяному дну, дунул, сплющил его гармошкой и чиркнул бензиновой зажигалкой.

Сделав две глубокие затяжки, посмотрел на меня и промолвил:

– Сестра у меня есть. Люська. Может, и знаешь.

Я промолчал, продолжая внимательно слушать.

– А у ней муженёк непутёвый. С зоны откинулся года два назад. Она и подцепила его. Так-то вроде и ничего мужик. Рукастый. И за скотиной ходит, и избу подлатать, и по огороду чего… Но пьёт. Дело привычное. А надерётся – дурак дураком. Руку начал на сестрёнку мою поднимать. Та, конечно, молчит. Ни словом. Но я вижу. Разве такое скроешь. Ты, лейтенант, меня, хоть и малость, но знаешь. Я человек горячий, да и голову мне кому свернуть – одним пальцем пошевелить, – Леонид для наглядности продемонстрировал передо мной свои толстенные пальцы. На вид ему было лет сорок пять или чуть больше, но телосложением он не уступил бы, наверное, и Поддубному. Широкий, коренастый и будто отлитый из свинца. – Боюсь, что если сам решу поговорить с ним об этом, то зашибу. Не хочется грех-то на душу брать. Ты уж, лейтенант, как-нибудь отвадь его от этого нехорошего дела. Поговори, намекни, что, дескать, увидишь Люську с фингалом или синяком, то отправишь его обратно по этапу. А?

– Хорошо, – сказал я. – Поговорю. И если подтвердятся такие факты, то обязательно разберусь.

– Только обо мне ему даже не намекай. Не дай бог ещё припрётся ко мне на разборки. Не уйдёт ведь живым-то. Я человек не злой, муху зря обижать не стану. Но меры силе своей не знаю. Прям как наказание мне какое с самого детства. – Леонид поморщился и крякнул, то ли действительно от досады на самого себя, то ли от потаённой за такой «недостаток» гордости.

– Не намекну, не переживай, – успокоил я Леонида.

– Тогда и спасибо тебе, лейтенант. Ты только не подумай, что я в долг тебе помогаю. Я от чистого сердца. А просто раз уж встретились в таких обстоятельствах, то почему и не попросить хорошего человека.

– Я и не думаю, Лёнь, – сказал я, потому что и вправду пока ещё не успел ни о чём подумать.

Больше всего на свете мне хотелось сейчас вернуться домой, сбросить промокшую насквозь форму, затопить баньку и побаловать себя бокалом-другим вина, приобретённым мною ещё неделю назад. Вино-то я приберёг для Ленки. Мы всё-таки помирились с ней, она успокоилась и обещала послезавтра, в четверг, приехать на продуктовой машине ко мне в гости. Для серьёзного, как она выразилась, разговора. И как бы мне ни хотелось это вино приберечь, всё же чувствовал я, что сегодня не удержусь, ибо сил моих больше нету. Да и день рожденья опять же. Простительно.

Пока мы беседовали в кабине, ливень неожиданно прекратился, и выглянуло солнце, осветив впереди непролазную, размокшую до состояния жидкой глины дорогу.

Леонид присвистнул и выбросил докуренную папиросу на обочину.

– Вот это и развезло, – протянул он. – Погнали, лейтенант. Без меня тебе точно отсюда не выбраться.

2

Отцепив «уазик» возле гаража, я поблагодарил Лёню, ещё раз уверил в том, что обязательно поговорю с его зятем и направился к дому.

Одеревеневшие и отяжелевшие ноги уже предвкушали вожделенный покой, когда случился облом. На крыльце, перед входом в жилую половину сидела, прислонив к перилам распахнутый пёстрый зонтик, Маринка Худякова. Я аж присел, увидев её, потому что безвольно подогнулись коленки. Поскольку на ступеньках по бокам от неё располагалась бутылка со спиртным и что-то завёрнутое в газету, я догадался, что явилась она вовсе не по моей работе, а чисто по велению своего сердца. А сердце её… Как бы поаккуратнее выразиться… Не хотелось бы даже шёпотом обижать эту роскошную женщину, ибо помыслы её, я в этом не сомневаюсь, были чисты, как слеза младенца. В общем, влюбчивая она была с тех самых пор, как связалась четыре года назад с предыдущим участковым, тем самым, который не пропускал в окрестных деревнях ни одной юбки. Я даже имя этого казановы не помню, да и слава богу. Испортил он Маринку. Поигрался с ней, насколько его хватило, и укатил плодить свои любовные сущности в город. А девка с тех пор сама не своя стала, будто заразилась от этого кобеля любовной чесоткой. Цеплялась за каждого мужика в ближайшей округе, и не смущало её даже то, что холостых из них не было никого. Этот факт, как и то, что сама Марина женщиной была выдающейся (и в плане эмоций, и в плане своих физических габаритов), приводили к тому, что все её любовные притязания заканчивались в лучшем случае в какой-то подсобке или, если уж одолеет романтика, на берегу местной речушки, петлявшей, нарезая зигзаги, среди лесов и полей до про́клятых кем-то Глыб.

Было Маринке двадцать шесть лет, и она отчаянно пыталась найти свою вторую половинку, бог весть чего рисуя в своих мечтах.

Я не сомневался, что она наверняка станет когда-нибудь замечательной женой и ещё более замечательной мамой – когда научится совладать со своей жаркой натурой. Из всех несостоявшихся вариантов у неё оставался в перспективе только один – я. А я, будучи по натуре человеком добрым и не любящим резких слов и конфликтов, не умел прямым текстом разговаривать с женщинами ни о любви, ни, тем более, о её отсутствии. Почувствовав мягкое, Маринка и сделала в конце концов на меня довольно весомую ставку. Я и с Ленкой-то своей встречался до сих пор потому только, что дружили мы с ней с детства. Когда ещё был жив Игорь…

Об Игоре я как раз и подумал, когда заметил на крыльце Марину. Как-то сразу мысль соскочила на него с Лены, потому что он имел к ней даже более прямое отношение, нежели я. Всё наше детство и юность в Перволучинске он был влюблён в неё не меньше моего. Но так получилось, что Лена Макарова выбрала Лёшу Лазова, и Игорь принял такой расклад с достоинством настоящего друга. Никогда не обмолвился об этом ни словом. И вовсе не из гордости, а именно из уважения к нашей дружбе. Однако я прекрасно понимал, чего это ему стоило. Особенно ясно осознал после того, как он вдруг передумал после автотранспортного техникума поступать в институт океанологии. Он грезил океаном, мечтал о морских экспедициях, восхищался Кусто. И с чего бы вдруг? Откуда взялся в нём этот океанический зуд? С нашей-то вечно мутной речушкой и исключительно сухопутным существованием. Игорь был на год меня старше. Осенью 1985-го его призвали в армию. И ладно бы хоть в морфлот, но нет же – угодил в самое пекло – в Афган. К тому же по собственному желанию, как мне думается, предполагая тем самым удивить меня и восхитить Ленку. Меня он, конечно же, удивил, но Лена не оценила поступка. «Дурак», – только однажды сказала она мне и больше к этому вопросу не возвращалась. А через полгода пришла похоронка – Игорь, служивший дизелистом в роте связи, погиб при пожаре на складе во время неожиданного обстрела. Разумеется, в его смерти я стал винить себя. До самого моего поступления на юридический мы с Леной почти не общались. Может быть, и Лена понимала, что, выбери она не меня, а Гошу, то всё могло бы сложиться иначе. Не было бы Афгана, не случилось бы пожара на складе, а бороздил бы Игорь сейчас просторы Тихого океана и слал нам диковинные открытки с видами экзотических городов. А ведь она металась тогда, в юности, влюблённая в нас обоих. Какой-то пустяк склонил весы в мою пользу, а совсем не то, что я нравился четырнадцатилетней Лене больше. Она была младше меня на год. Вполне вероятно, что Игорь, которому тогда исполнилось шестнадцать, казался ей слишком взрослым. Не знаю. Мне тяжело было размышлять об этом. Ведь тогда я думал, что прошлого не изменишь…

Воспоминание об Игоре совсем убило меня морально. Так что, приближаясь к Марине на едва сгибающихся ногах, я уже решился быть грубым и сейчас же расставить все точки над «и». Однако хватило меня только на две минуты.

Завидев меня, Марина встрепенулась, заулыбалась и почти пропела:

– Господи! Товарищ лейтенант, ты похож на восставшего мертвеца. Где тебя носит в такой-то день?

Обезоруженный состраданием и улыбкой, я тут же сдался.

– А ты чего тут? – спросил я, и прозвучало это, как извинение за моё опоздание, хотя мы, разумеется, ни о чём с Маринкой не договаривались.

– С днём рождения хотела поздравить, – продолжая улыбаться, сказала она. – Вот, – и подняла в руках бутылку и завёрнутый в газету брикет. – Думала, захочешь отметить. Тем более в такую погоду. Смотрю в окно, а там с такою тоской хлещет. Как там Лёша, подумала. Грустно ему, наверное, одному-то. Прихватила пожрать кой-чего, ноги в руки да и к тебе.

Мысль о стопке крепкого самогона меня взбодрила. При таком раскладе я мог бы и вино на послезавтра сберечь. Ну что такого, подумал я, посидим часик, согреем душу и разбежимся. Тем более что Марина оказалась единственным человеком, вспомнившим сегодня о моём дне рожденья.

– И давно ждёшь? – поинтересовался для приличия я.

– Да с полчаса, наверное, как.

– Я только переоденусь, – сказал я, отпер дверь и пропустил Марину вперёд.

С чувством победительницы и хозяйки положения она зашла в дом.

Переодевшись, я вернулся за стол, на котором уже были расставлены стопки и тарелки. В пластмассовом контейнере, завёрнутом в газету, оказалась жареная картошка с четырьмя котлетами. Вкусные ароматы уже витали по дому. И поскольку я не успел сегодня ничего приготовить из съестного на вечер, то это был единственный вариант не заночевать на голодный желудок. Сил на что-либо другое, кроме как плюхнуться на стул, совершенно не оставалось.

– Почту сегодня затопило, – прожурчала Марина, разливая по стопкам светло-бурую жидкость. – Такой ливень. Крыша давно худая. Сколько раз в город звонили, просили, чтобы прислали кого-нибудь залатать. Только обещаниями кормят. Людей у них, видите ли, не хватает. А что они прибедняются-то? Чай государственная контора. Денег могли бы прислать, мы бы кого из своих мужиков позвали. Вон тот же Лёнька, к примеру. С головой мужик. В два счёта починил бы крышу. Пришлось два часа корячиться с тазиками и тряпьём. За копейки-то. Да и те то дадут, а то и задержат на две недели. Вам-то хоть вовремя платят?

Марина работала уборщицей на почте и в местном магазине. Хозяйства своего она не держала, едва хватало средств на то, чтобы поддерживать в надлежащем состоянии дом. Раньше, когда была она при старом участковом, тот помогал, привлекая к работам в её дворе провинившихся чем-нибудь мужиков. А как осталась без протеже, те даже за деньги не хотели ей ничего делать, вымещая на ней свою обиду на ушедшего на пенсию капитана.

– По всякому бывает, – ответил я на её вопрос.

– Ну, – Марина подняла стопку и подмигнула, – здрав будь, боярин. С днюхой тебя, Лёха, – и, не дождавшись, когда я что-то отвечу, залпом опустошила ёмкость.

– Ага, – кивнул я, заранее поморщился и последовал её примеру.

Вообще, человек я не особо пьющий. Даже можно сказать, что непьющий почти совсем. Все мои сегодняшние мечты о бокале вина – исключительно последствия тяжёлого дня. Такие желания возникают у меня не часто. Я люблю порядок в делах и ясное мышление. В моей работе это крайне необходимо, иначе всё выйдет из-под контроля и начнётся апокалиптический хаос.

Но в этот раз я как-то промахнулся. После второй стопки мозги мои отказались анализировать ситуацию и соизмерять риски. Выслушивая речи Марины, всё больше повествующие о её тягостном бытии, я настолько проникся к ней состраданием, что не заметил, как к одиннадцати вечера оказался с бедной женщиной под одним одеялом.

Уж не знаю, было ли у нас ночью что-то недозволительное – сомневаюсь, что я в таком состоянии мог бы напрячь хоть какую-нибудь мышцу, однако первым, что я увидел следующим утром, было довольное выражение на лице Марины. И чем больше я эту радость распознавал, тем в больший ужас начинало приходить всё моё похмельное существо.

Марина стояла в дверном проёме, разделявшем спальню и общую комнату. Уперев руки в бока, она продолжала, как и вчера, безмятежно улыбаться. Из одежды на ней имелись только обтягивающее полутреко и короткий розовый топ, настолько несоответствующий размерам её грудей, что они из-под него выглядывали бессовестно и устрашающе. Я зажмурился. Кровь тягучими толчками проникла в самую сердцевину моей головной боли. Я застонал, не в силах сдержать страдание.

– Ох ты бедненький, – ласково проворковала Марина. – Головушка бо-бо? Надобно похмелиться.

– Стоп! – закричал я, и голова моя взорвалась от этого чрезмерного напряжения.

Марина испугалась. Я это успел заметить и решил воспользоваться моментом.

– Времени сколько?

– Девятый час.

– Никакого опохмела, – чуть тише сказал я. – Мне на работу. И вообще, не думай, что мы стали ближе, чем всегда были.

– Что? – удивилась Марина. Моя последняя фраза и впрямь выглядела каким-то бредом.

– Спасибо за компанию, – из последних сил выдавил я, – но тебе надо домой.

– Ну это само собой, – Марина успела придти в себя. – Другого я не ждала. Все вы одинаковые. Тьфу на вас, – она подошла к стулу, стянула с его спинки своё платье и, ещё выше задрав топ, стала одевать его через голову. Её большие напрягшиеся соски посмотрели на меня с укоризной. И мне сделалось стыдно. – Тут девка какая-то к тебе заходила, – продолжила она. – Но ничего не сказала. Глазищи только вылупила, пошевелила губами и развернулась.

– Какая девка? – чувство стыда быстро сменилось предчувствием свершившейся совсем недавно трагедии.

– Да почём мне знать. Тощая. Чернявая. С короткой стрижкой. Не местная. Я тут всех баб знаю.

– А-а-а… – я схватился за голову, но уже не от боли, а от понимания того, что только что потерял свою Ленку.

Но ведь она должна была приехать завтра. Да и какая теперь разница. Что я буду гадать.

– Давно? – уцепился я за промелькнувшую вдруг спасительную мысль.

– Полчаса назад.

Я выскочил из постели как ошпаренный. Слава богу, на мне оказались трусы, иначе я никогда потом не простил бы себе такого позора.

Наспех одев успевшую просохнуть после вчерашнего ливня форму, я выпроводил за дверь Маринку и бегом, пересиливая рвущиеся во всём теле нервы и жилы, понёсся в сторону магазина. Может быть, продуктовая машина ещё не успела уехать. А другого варианта выбраться из Подков в Перволучинск никогда не имелось.