Kitobni o'qish: «Серебряный омут»

Глава 1

Холодный сон

За окном опустился густой туман, зажглись фонари, и под ними появились столбы оранжевого цвета. Этот неожиданный вечерний гость укрыл весь город, улицы, дома, и, кроме кусочка двора, ничего не было видно. Только знакомая всему дому дворовая собака сидела под фонарем и, посматривая из стороны в сторону, лаяла на бегущие в темноту клубы вечернего гостя. Влага собиралась на крыше и, сползая, бросалась вниз, иногда с грохотом разбивалась о мой карниз. И так весь дом хаотично в тишине стучал карнизами, играя какую-то мелодию…

Она сидела у окна и тихо вглядывалась в эту серую простыню. Ее черные волосы отдавали серебряными бликами тумана. Черный свитер с высоким воротом так четко выделял ее фигуру, она была неподвижна, безмолвна, как кошка, которая сидит часами у окна и смотрит в пустоту. Она что-то видела там, за окном, а может, даже что-то в этой туманной мгле. Я даже, помню, пытался разглядеть то, что видит она, но, увы, не смог…

– Пойдем спать уже? – предложил я, подошел сзади и взял ее за плечи. Мои ладони наполнились ее теплом. Она заметно обмякла и спиной упала, будто в кресло, в мои руки.

– Я посижу еще немного, иди, – тихо ответила она, слегка прильнув к моей руке, но взгляда не отводила от окна.

– Хорошо… Я буду тебя ждать.

В полусонном состоянии я побрел в спальню и с мыслями о ней и оставшимся от нее теплом в ладонях погрузился в сон в соседней комнате, зная, что она тихо придет и ляжет рядом. Иногда стук капель сменялся шумом проезжающих автомобилей и все больше и больше угасал…

Сквозь сон пробивался звук закипающего чайника, я открыл глаза, и мой мозг плавно проникал в окружающую обстановку. Федорович кипятил свой любимый чай, а у меня – все еще картинки из сна, я опять закрыл глаза и захотел вернуться в квартиру, увидеть ее снова у окна, вернуться к ней, туда… Но уже окружающая реальность задавливала сон. Я даже немного расстроился, когда я осознал полностью, что я все так же проснулся в нашей комнате и что Федорович сейчас попьет свой чай и закурит сигарету, от которой станет тошно, запах сигарет будет резать нос, – снова вставать на работу.

В замерзшие окна пробивался свет раннего солнца, от окна тянуло мартовским холодом, и до начала весны – еще одна вахта.

– Ну что, Алексей, как вам спалось? – спросил Федорович, и на его лице натянулась улыбка.

– Да как-то прям «совсем хорошо», – ответил я, улыбаясь, и повернулся на бок, подставив руку под голову.

– Как это – «прям, совсем хорошо»!? Ты обычно недоволен, то холодно, то кровать неправильная, то Федорович чаи свои с утра пораньше гоняет! – с возмущенным видом выступал Федорович.

– Да сон такой под утро, как будто не сон, – отвечал я с неохотой рассказывать Федоровичу о том, что я видел во сне.

– Да ладно, колись, ты тут уже второй год живешь, все говорил, что тебе сны не снятся, а тут на тебе! – воскликнул Федорович, громко поставив кружку на стол.

– Федорович, не шуми, пожалуйста! Дай нормально проснуться, а то не люблю, когда еще с мыслями не собрался, а тут столько вопросов, – шутя ответил я.

За завтраком он все поглядывал на меня, ожидая меня рассказа о моем сне. Для меня самого было удивительно, что я уже, пару лет работая здесь, ложился и просыпался без всяких иллюзий. Я проникался мыслью об этом, о сне, который так сильно впился в мою голову. Здесь на вахте любое изменение в чьей-то жизни было великим событием, людям нужно было о чем-то разговаривать. Вот и Федорович не знал, на какой кобыле ко мне подъехать, чтобы я ему что-то новое из своей жизни рассказал, хотя бы сон.

– Леха! Не трави душу, рассказывай, а то сидишь как неживой, что задумался? – перебил мои раздумья Федорович громким вопросом.

– Федорович, пошли работать, не выясняй, пожалуйста! А то твой уазик уже вторую неделю в ремонте, завтра на станцию ехать, бригаду встречать, – улыбаясь, скомандовал я, встал из-за стола и полез к себе в куртку за сигаретами.

– Давай вон в боксе поговорим, целый день впереди еще. Я просто сплю по утрам, не могу, как ты, с утра так много разговаривать, – сказал я, закуривая сигарету. Мы вместе посмеялись и вышли из вагончика, направившись в сторону автомобильных боксов.

На улице прижимал мороз, и снег уже не скрипел, а просто как сахар шуршал под ногами. Мне эти севера́ уже стали родными, но постоянная дорога от вагончика до гаража так приелась за два года, почти все время снег, не успеваешь встретить лето, как тут и осень на пороге. А летом вечно пасмурно, дождь и эта слякоть под ногами, закатанная самосвалами и техникой…

Близился к концу день, за окном сыпал лохматый снег, закрывая собой расчищенные тропинки и дороги. Когда он шел, становилось теплее на улице. Единственное, что расстраивало, так это мысли, что на следующий день после него начинается сумасшедший ветер, и яркое солнце, которое, отражаясь от белоснежного снега, жгло лицо. И ощущение, что скоро весна, – хоть по календарю она уже началась, но его вовсе не было.

Я ходил вокруг машин и постепенно собирал инструмент, разбросанный во время ремонта. Федорович, как обычно, все травил с другими водителями байки о том, как он по северам в молодости своей мотался, какие грузы возил да на каких машинах. Федорович вообще своим юмором блистал среди водителей, хоть его истории особо и не отличались от простых повседневных ситуаций. Этот харизматичный, невысокий и худощавый мужичок, уж очень любящий поболтать да посмеяться, просто так, без веских для этого причин, мог одной своей нестандартной позой или неудачным взглядом заставить улыбаться любого. Я проработал с ним около двух лет и даже не знал, сколько ему лет, на вид, конечно, около пятидесяти – пятидесяти пяти. Он редко говорил о своей семье, но я точно знал, что сам он из города …, есть жена, которая живет в центре в маленькой квартирке, он ее очень любит и каждый свой отпуск мчит домой, а чуть ли не на второй день отпуска они вместе уезжают на рыбалку. И проводят на берегу водоема или в лодке бо́льшую часть выходных. Вроде есть у Федоровича еще дочь, которая, насколько я был просвещен, учится где-то на Урале. Вот и все, что я о нем знал, а все истории, которые он мне рассказывал, как и где работал, так часто звучали, что я уже и позабыл многие из них. А может, честно говоря, и не запоминал, не люблю много знать о людях, просто не интересно.

– Леша, тебе вот не надоело эти гайки крутить? – заорал Федорович у меня за спиной, пока я доставал вороток из-под машины. Я-то хоть в отпуск каждый месяц, домой, с родными повидаться, на рыбалку сгонять. А ты все здесь, забыл уже, наверное, как город-то выглядит, что у тебя за интерес тут? Или деньги хочешь все заработать?» – говорил Федорович, склонившись надо мной, желая, видимо, услышать от меня ответ.

– Да я вот тоже об этом подумал, не пора ли сменить обстановку, а то что-то мне ваша техника уже вот здесь, – я банальным жестом прислонил ребро ладони к шее и заулыбался. – Вы все ездите, ездите, а я только под ней и лежу, – ответил я, вставая с колен, и на его лице появилось удивление. Я догадывался, что мой ответ его не то что удивит, а просто вызовет ступор. И да, действительно, я уже и штаны отряхнул от пыли и, не сводя взгляда с Федоровича, протирал вороток от грязи, ожидая, когда он все переварит и начнет излагать.

– Пойдем перекурим! – предложил Федорович. Повернулся в сторону бытовки и молча пошел. Да… Видимо, его это зацепило, он не мог поверить в мои слова.

Мы пришли в бытовку, закурили… Федорович достал из внутреннего кармана своей потертой телогрейки конверт:

– На, держи, Алексей, тут тебе что-то от нашего руководства прислали, – положил на стол с серьезным видом и толкнул конверт мне. Обычно из бухгалтерии «расчетки» присылали нам индивидуально, поэтому я особо не удивился, но когда взял конверт в руки, его содержимое меня заинтриговало, он был намного толще, чем пакет с «расчетками». Я быстренько взял сигаретку в зубы и принялся распечатывать двумя руками.

В конверте оказалось несколько каких-то коротких писем от руководителя организации. Я доставал одно за другим, успевая прочитывать между строк, в одном из них мне объявляли очередную благодарность за непрерывный труд, в другом было требование, что я должен все-таки оформить свой заслуженный отпуск, который я не брал уже два года. И еще куча разных коротких писем, содержание которых мне и вовсе было неинтересно. И в одном из последних писем говорилось о том, что всю накопленную мною зарплату за два прожитых здесь года я должен забрать из кассы организации либо предоставить им номер счета в банке. Конечно же, Федорович не отставал, он следом за мной все перечитывал и попрекал наше руководство в целом. Когда он добрался до последнего письма и прочел его, я думал, он своим окурком подавится, но он помолчал пару секунд, взглянул на меня, потом обратно в письмо, потом на меня и произнес:

– Да, Леша, с твоими накоплениями можно на острова лететь. А ты все-то тут гайки на моем уазике крутишь. Собирай шмотки, забирай деньги, пока дают, да вали отсюда, а там и в городе, может, чего найдешь, хотя с такой суммой можно лет пять не работать, – с растягивающейся улыбкой и блеском в глазах говорил Федорович.

Мы с ним смяли окурки в пепельнице, он выпустил все остатки дыма в потолок и снова заговорил:

– Леха, у меня для тебя еще кое-что есть! – с ощутимой интригой произнес он.

– Федорович, ты почтовый вагон, что ли, сегодня на станции обокрал, или что? – спросил я, улыбаясь, но внутри после его слов все же заиграло, потому что последние два года я ничего интересного не получал по почте.

Федорович налил себе чай, который судя по цвету, был заварен за день раз тридцать. Отхлебнул из кружки и полез снова под куртку. Он вынул еще один конверт, но конверт был небольшой, с кучей марок, и немного помяты края. От руководства нам такие не приходили, те были идеальны, и не из такой бумаги, да и вовсе не почтовые. Он его аккуратно расправил, посмотрел и протянул его мне…

«Леш, привет! Я надеюсь, что ты получил это письмо и читаешь его сейчас. Я очень долгое время тебя искала среди сокурсников и твоих одногруппников, но толком о тебе никто ничего не говорил. Я перерыла весь интернет, и поиски были бесполезными. Но, слава Богу, я нашла человека, который мне о тебе рассказал, и рассказал подробно о твоем месте работы. Я писала тебе на домашний адрес, но ответов не было. Потом я узнала, что ты там не живешь уже давно, когда мне ответили твои соседи письмом. Очень хорошие люди, а то так бы и писала туда.

У тебя, наверное, вопрос возникает, зачем я столько потратила времени, чтобы найти тебя и для чего? Я тебе отвечу на него в этом письме, и ты все поймешь.

В общем, после того как мы с тобой провели последнее наше лето в городе, ты уехал, я даже и подумать не могла, что ты сдержишь свои слова и что всерьез расстроишься и решишь быть один и жить непонятно где… За все это время очень многое изменилось в моей жизни, я даже не хочу тебе обо всем этом писать и рассказывать, но все это время я вспоминаю наше лето с тобой. Мне просто было хорошо и так спокойно…

И теперь я поняла, что ошиблась, когда вела себя так мерзко и отвратительно по отношению к тебе. И это я хотела тебе сказать, но не смогла тебя найти. Поэтому я для себя решила, что тебе нужно об этом знать, я даже хочу попросить прощения, что ли. Воспоминания о тебе – действительно самые теплые, и никто другой не смог так сильно войти в мою жизнь, чтобы остался след…

Прости меня, но только сейчас я понимаю, что любила тебя, может, и не так сильно как ты, но в тот момент я, видимо, не думала о таких серьезных вещах…

Еще раз прости, твоя Юленька…

28.02.2017».

Я сразу узнал ее почерк, стало очень волнительно и в то же время как-то радостно: неужели сегодняшний сон предсказал мне ее??? Честно сказать, внутри так сильно застучало, бросило даже в легкий жар. Я взял конверт, посмотрел на ее адрес. Село Заозеро, ул. Береговая, 12, – все, как и раньше, как в тот день, когда мы с ней познакомились, она долго рассказывала о своем родном доме, о тех красивых местах, где она родилась. Конечно, было удивительно и немного неясно, почему она не осталась в городе и чем она занимается в селе? Но это были мимолетные вопросы в голове, они не требовали ответов, волна адреналина захлестывала меня так же, как на первых свиданиях с ней. Она сказала, что любит меня?.. Прошло столько лет… Может, и сейчас стоит попробовать? А я ее все еще люблю? Или это она просто так, прощения попросить?

Я затолкал письмо в конверт, согнул его пополам и сунул в карман куртки. Встал со скамейки, вышел на улицу, поднял голову, и снежинки начали касаться моего лица и немного щекотать. Этот лохматый снег падал на землю, и я слышал, как он по шуршит по плечам и рукавам. Я посмотрел на наш единственный фонарь, который стоял возле мастерской, и этот вечерний гость меня заворожил своей монотонностью, я просто стоял и смотрел, как падает снег, чувствовал, как он тает на лице, как некоторые снежинки залетают за воротник и в мои ладони…

Придя в себя, я повернулся и посмотрел на территорию рядом с нашей мастерской. От увиденного улыбка начала растягиваться, из снега торчала метла, а рядом с ней припарковано оцинкованное ведро, Федорович катает большой шар из снега, еще двое пытаются создать две оставшиеся части снеговика, а трое руками разгребали наваливший снег. И спорили о том, что здесь, под снегом, нет камней и прочих черных угольков для пуговиц, и где взять морковку!?

– Леха, что встал как замороженный? Тащи морковку из холодильника, там ее полно! – закричал Федорович, толкая на меня уже приличный ком снега. С улыбкой на лице и с сумасшедшим настроением ребенка я помчался до нашего вагончика за морковкой. Я бежал по рыхлому снегу и думал: все… пожалуй, действительно хватит, пора и отдохнуть, там, в городе, лето скоро, весна уже полным ходом, а мы тут баб из снега лепим. Я поеду, я поеду к ней, посмотрю на нее, обниму, я просто соскучился. Все решено, в ближайшее время еду в лето к ней…

Глава 2

Любовь

Я пытался протащить свой баул с вещами сквозь входную дверь нашего бытового корпуса, он цеплялся о дверной проем застежками и выпирающими изнутри зимними вещами, еще эта дверь проклятая так и старалась меня с моим барахлом затолкнуть обратно.

– Да брось ты его! На хрена тебе в городе эти тряпки!? Апрель заканчивается, там уже жара! Девчонки уже в юбках по тротуарам вовсю порхают, а ты чего там, в своей телогрейке щеголять будешь? Оставь их мне, я им тут найду применение. Вон, Вовке отдадим что-нибудь, а то он прошлый раз с самосвала масло сливал, так мало того что все пролил, еще и в новой своей телогрейке поваляться умудрился, а потом отмазывался, что подошва у него скользкая. Руки из другого места, я ему говорю, – как обычно похохатывая, бухтел Федорович. Затем подошел ко мне и молча взялся за ручки моего баула, посмотрел пронзающим взглядом, пинком затолкнул его обратно в корпус и произнес: – Леха, поехали, не томи, а? Зачем оно тебе?

Я посмотрел на Федоровича, потом на свою сумку. Да и вправду, зачем оно мне, лишний груз, сейчас еще по поездам… Окинул взглядом коридор, будто бы попрощавшись, и пошел к выходу. На улице уже стало тепло, где-то на деревьях забормотали птицы, местами стала появляться зелень, и этот воздух, чистый и в то же время всегда с прохладой, начинал теплеть. Федорович натирал ветровое стекло, а его клетчатая рубаха уже по-летнему трепыхалась на ветру. Я залез в салон, бросил на соседнее сиденье единственный свой багаж – это был пакет с документами и всеми бумагами, полученными за время работы здесь…

– Ну что, Алексей, закуривайте, да помчимся! – залезая в свой уазик, сказал Федорович. Похлопал себя по карманам, нащупал ключи, запустил мотор, и мы поехали. Я провожал взглядом все эти, пусть хоть и серые, и невзрачные постройки, но уже до такой степени привычные. За окном промелькнула сторожка, Федорович поскрипел сигналом сторожу, а тот как обычно показал ладошку за окном. Ничего не меняется…

Мы часто ездили с Федоровичем на станцию, чтобы встретить корреспонденцию и прочие вещи, которые нам отправляли из города, и он всегда сигналил сторожу, когда проезжали мимо сторожки, и тот всегда нас провожал и встречал столь простым жестом. Мне кажется, если вернуться сюда лет через десять и, проезжая мимо сторожки, посигналить, то все равно увидишь тот же жест за запылившимся стеклом…

Солнце уже поднялось высоко, и «буханка» начала нагреваться внутри, я открыл форточку, и этот запах сразу проник в мой нос – запах тепла, пыли и приближающегося лета. Дорога вела к станции через несколько хребтов и простых лысых полей, пыль тянулась за уазиком, и то, что было позади, уже не разглядеть, только вперед тянул Федорович, иногда повизгивая тормозами и протряхивая меня на канавах, промытых талыми водами.

– Леха! Вот знаешь? Я не буду тебя сейчас уговаривать остаться этими фразами: «Что мы делать без тебя будем? Останься!» Знаешь, что я тебе хочу сказать? Ты хороший парень, тебе, честное слово, и приезжать-то сюда не надо было, какого ты тут столько прожил? Не знаю. Знаю одно, что все у тебя получится, езжай сейчас, забирай Юльку свою, женитесь, купите квартиру или дом где-нибудь в городе да живите, и все будет как надо! А мы тут, знаешь, и без тебя разберемся! Не для тебя эта работа. Это мы тут старые, нам по возрасту здесь положено работать. А ты! У тебя только жизнь начинается, а ты в тайге сидишь. Жаль, что такого соседа по комнате, как ты, у меня не будет, – не храпит, не чихает, да и ладно, что жалеть-то? – говорил Федорович, немного путаясь в своих мыслях, может, он еще что-то хотел сказать, да, видимо, немного растерялся. По его глазам, которые я замечал иногда в зеркале заднего вида, было заметно, что все равно загрустил он с моим отъездом.

– Спасибо, Федорович, я буду стараться сделать так, как ты говоришь, а вас я не забуду, да и свидимся еще; может, с тобой на рыбалку надумаю поехать, у тебя же отпуск в сентябре, вот и встретимся в городе, – ответил я.

Мы свернули с дороги в сторону станции, небольшой лесок встретил теньком, в котором воздух стал более прохладным и с запахом хвои. Песчаная дорога стала рыхлой, и машина бесшумно шла по дороге. Федорович даже немного прибавил, и деревья за окном стали чаще мелькать. Иногда в открытое окно доносились звуки птичьего пения. Оживает тайга постепенно…

Мы подкатили к станции, заскрипели уазовские тормоза с эхом по станции…

– Ну все, приехали! – сказал Федорович, доставая свою папку с накладными на получение почты. – Леха, ты шагай пока, билет бери, а я пойду у Таньки получу почту.

Я подходил к зданию местной станции, запах солярки и шпал пропитал это место. Но, как ни странно, здесь всегда было так тихо, казалось, что никогда и поезда не ходят, хоть и вправду они и ходили здесь, но очень редко. Деревня Солнцево, собственно говоря, и станция под таким же названием состояли из нескольких десятков дворов и небольшой фермы, на которой местное население выращивало даже оленей, в качестве крупного рогатого скота. Жители редко пользовались услугами железнодорожных перевозок, но на этой станции даже был установлен банкомат, банка ВТБ. Не знаю, зачем им тут наличные, потому что в Солнцевском единственном магазине был распространен бартер, кто-то пек хлеб и менял на молоко, мясо, и шкуры менялись на патроны и прочую ерунду, например, на запчасти для трактора или просто на солярку. Деньги из банкомата брали скорей всего только сотрудники железной дороги, так как они получали зарплату по этим картам. Я зашел в здание станции, небольшой зал ожидания с несколькими совмещенными стульями, пол, усыпанный чеками из банкомата, и малюсенькое окошко у кассира, которое было заперто дощечкой.

– Сейчас я ее позову, – раздался женский голос из-за занавешенной шторами витрины той же самой кассы. «Хорошо, подождем», – подумал я про себя, задрав голову и разглядывая потолок станции. Он был высоким и сделан куполом, как в церквях и соборах, только на нем не было неба и ангелов, а была большущая роза ветров, еще, видимо, нарисованная в советское время. Затем я поглядел в окна, нашел солнце, снова на потолок, снова на солнце. Роза была нарисована с точным указанием сторон света относительно местонахождения станции. Где-то в оконную раму уже прерывистым жужжанием тыкался шмель и нарушал эту тишину.

Скрипнула дощечка на кассе, за ней я не видел помещения, это окно закрыла кассирша своей рубашкой от российских железных дорог и бэйджиком с именем «Любовь». Я немного наклонился, чтобы взглянуть на нее, да и чтобы она меня прекрасно слышала.

– Здравствуйте, я слушаю вас, молодой человек! – заговорила Любовь невозмутимым и строгим голосом, появилось такое ощущение, что ее ежеминутно беспокоят молодые люди типа меня, покупая у нее билеты.

– Здравствуйте, мне билет до *****, на сегодня, – пробормотал я. Оказалось, да, действительно, в билетной кассе сидела женщина внушительных размеров, видимо, она была здесь всем – начальником, кассиром, дежурным по станции и просто всем вокзалом.

– С вас четыре тысячи семьсот один рубль, – четко и понятно мне озвучила Любовь, я отдал ей четыре и семьсот пятьдесят. Она соскребла деньги, протянула билет, я взял его, затолкал в карман джинсов и снова посмотрел в окошко кассы.

– Не смотри на меня, нет сдачи, должны будем! – с серьезным видом произнесла кассирша и закрыла окошко.

– Конечно, я понял… – ответил я уже дощечке, которая оказалась перед моим лицом.

Я сидел на скамейке возле уазика, покуривал сигарету и ждал Федоровича, когда он вернется с почты. И размышлял о том, что, действительно, какой же суровый север, как и эта «Любовь»…

Тепловоз молотил без остановки, его дизель стучал на всю округу, и создавалось такое впечатление, что сердце уже билось в такт его мотора. Федорович молчал, то оглядывался на машину, то глядел пустым взглядом на небо. Я забросил свой пакет в купе и вышел снова на перрон:

– Ну, Федорович, покурим на дорожку, – вздохнув, предложил ему. Не хотелось так, конечно, расставаться, не люблю я эти провожания, вокзалы и расставания. Хотя в них есть что-то большее, при расставании даже на неопределенный срок в душе всегда горит огонек, от которого становится тепло, огонек того, что когда-нибудь вы снова встретитесь, и уже не будет так грустно… Даже представил лицо Федоровича, если бы он меня встречал сейчас на этом же вокзале, а не провожал.

Мы присели на лавочку, которая была вмонтирована в перрон. Я протянул открытую пачку с сигаретами Федоровичу. Тот вытянул сигарету, я ему говорю:

– Возьми еще, Федорович!

– Не-не-не… Чего это ты тут раздаешь, бери с собой, тебе еще в поезде болтаться сколько, тебе нужнее. В дороге без сигарет тоскливо. Я-то сейчас зайду в магазинчик да возьму себе, – завозмущался он и, отвернувшись, начал чиркать спичками. Мы молчали, просто тлели сигареты. Тут раздался гудок, и тепловоз набрал обороты, черный дым устремился в небо, но его подхватил ветер и прижал обратно к земле, вся эта копоть растащилась по перрону, понеслась в сторону вокзала и разбилась о его здание.

– Иди, Леха, а то уедет сейчас, – проговорил Федорович. Я встал и протянул ему руку. Он подскочил в ответ и крепкой шершавой рукой сдавил мою. Мы молча посмотрели друг на друга.

– Спасибо тебе, Федорович, за все! Даст Бог, свидимся, – и с этими словами я отпустил его и пошел к вагону…