Kitobni o'qish: «Мертвее мертвого»

Пролог

«Знаете, каково это возненавидеть свою работу? Конечно, не знаете. Откуда вам это знать, вы-то свою никогда и не любили. Просто потому, что никогда не занимались своим делом по-настоящему. Вы даже не знаете, какое дело ваше.

Пока вы мелкие, ваше дело в песочнице играть. Потом ваше дело – учиться, потому что так сказали родители и еще та тетя в школе. Затем вы подрастаете, и настает пора определяться в жизни. Только, вот беда, подрастает у вас прежде всего хотелка, а не мозги. И самое важное ваше дело – бегать за такими же идиотами противоположного пола. Какой там выбор профессии! Ее за вас выберут родители. Засунут вас в какой-нибудь университет, если деньги позволят, а если не позволят, сдадут в училище или в частное обучение какому-нибудь старому мастеровому. И вам крупно повезет, если этот старый мастер будет любить свое дело.

Так или иначе, вы будете бегать за себе подобными другого пола, пропускать лекции, получать нагоняи от педагогов и ненавидеть их за придирки. В этом месте ставим галочку на полях. Придираться к вам теперь будут всю вашу жизнь. Или вам будет казаться, что к вам придираются. И вы будете об этом ныть на каждом углу, но ничего не сделаете, чтобы что-то изменить. Потому что ныть проще, чем делать. Впрочем, мы забежали вперед.

Спустя время вы с горем пополам окончите свой институт, университет, училище или что там еще и пойдете работать. Разумеется по профессии, вы ж ее не для того получали, чтобы впустую столько лет потратить. Вы устроитесь работать, и в первое время вам даже будет казаться, что работа вам нравится. Эта иллюзия возникает всегда, когда человек сбрасывает с себя бремя опостылевшей учебы и начинает зарабатывать свои первые деньги. Но это радость не от работы, а от тех самых денег, которые дают некоторую независимость от привычного социума.

Пройдет совсем немного времени, вы поймете, что социум изменился, что денег вы зарабатываете меньше, чем хотелось бы, что начальство к вам придирается, а занимаетесь вы совершенно не тем, о чем мечтали, и вас это бесит, только чем вы мечтали заниматься, вы тоже не знаете.

И вот вы ходите на ненавистную службу. Приходите туда утром уставшими, думаете не о работе, а о перерыве. В понедельник вы приходите с мыслью о выходных, выйдя из отпуска, начинаете считать дни до следующего. Работа для вас становится беспросветной чередой обязанностей, от которых надо отдыхать и хочется отлынивать.

Вот тут-то и подрастают ваши дети, вы с надеждой смотрите на них, неприкаянных, и думаете, что им нужна, конечно, совсем не ваша работа, а настоящая: либо та, о которой вы мечтали, как вам теперь думается, либо та, которая кажется модной и престижной. И ваши бедные, наивные дети, которые хотят на самом деле того же, чего хотели в их возрасте вы, идут осваивать профессии, которые они не выбирали.

Так живет девяносто процентов из вас. Остальным десяти либо повезло, либо наплевать. Мне повезло: я знал, чем хочу заниматься, я научился всем секретам своего дела, я был счастлив, что занимаюсь именно этим. Работа для меня никогда не была напрягом. И хотя вам этого не понять, так оно и было до последней минуты, а теперь…

Я пишу всю эту ерундень, чтобы не разучиться складывать буквы в слова и слова в предложения. Чтобы раздразнить вас, идиотов, или хотя бы для того, чтобы раззадорить самого себя. Я пишу это, потому что по сравнению с сегодняшней правдой все остальные темы скучны и никчемны. Но долбаную правду, которую знаю я, вам, дебилам, не расскажешь. Вы ее не осилите, не поймете и не примите.

И получается полная чушь. Кроме того с использованием старого, приема. Да еще дурацкий бурбон закончился, а его был литр. Завтра будет болеть голова. И на первой полосе будет уныло, потому что там не будет меня. Идите к духам, развлекайте себя сами.

Ваш Санчес в депрессии, скучные вы уроды!»

Из личного архива Санчеса О’Гиры

Часть первая

 
Оставь, душа, сомненья и надежды!
Конец борьбе с мирским всесильным злом.
Я чувствую: сомкнутся скоро вежды,
Близка пора заснуть последним сном!
 

Алексей Плещеев

1

Сквозь легкую занавесь на высоком окне светило солнце, ложилось мягким рассеянным светом на шелковое одеяло и подушки. Ионея потянулась и шустро вскочила с кровати. Накинула халат, заколола волосы, раздернула занавески, впуская яркие лучи. Свет ударил в полную силу, радостно и беззаботно, как в детстве. Ионея улыбнулась новому дню. Впервые за долгое время она чувствовала себя выспавшейся. Захотелось рвануть раму, впустить вместе с солнцем ветер, вдохнуть его полной грудью…

В дверь постучали.

– Да! – ответила она, пряча улыбку.

Дверь распахнулась, вошла девушка из личной прислуги с подносом, поставила на столик блюдо с булочками, кувшинчик со сливками, чашку и кофейник. Налила кофе, добавила сливки – все как любит госпожа, ничего лишнего – и поспешно отступила в сторону, оставаясь рядом на тот случай, если что-то понадобится.

Ионея села к столу, сделала глоток кофе и потянулась за булочкой.

– Где свежая газета? – поинтересовалась она.

– Госпожа, вы просили подавать прессу только с материалами от Санчеса О’Гиры, а сегодня его статей не было ни в «Огнях Вероллы», ни в других изданиях.

– Вот как.

Разоблачитель молчал с их последней встречи. Она ждала от него разгромного материала и не дождалась. Причем не дождалась не только она. Материалы в «Огнях Вероллы» от Санчеса выходили, как и прежде, но становились все короче, одна тема растягивалась на несколько номеров, а в последнюю неделю и вовсе создалось впечатление, что один материал размазали на кучку крохотных заметок. И вот сегодня от О’Гиры не было никакого материала.

Если бы Ионея была журналистом, она бы подумала о том, чтобы устроить хорошую бузу вокруг исчезновения скандального борзописца. Ведь слепому видно, что редакция затыкала дыры старыми материалами в отсутствие новых. Можно было бы навернуть вокруг этого таинственности, устроить целое расследование, гуляя по ложным следам и делая сенсационные заявления. Кому какое дело, что кумир читателей заперся в своей комнатенке и беспробудно пьет? Интрига-то интереснее. Но Ионея не имела отношения к журналистике, и в происходящем для нее не было никакой интриги.

– Лорд Бруно ждет вас в кабинете, госпожа, – поделилась служанка, когда она отставила пустую кофейную чашку.

Это тоже стало своеобразным ритуалом – никаких разговоров, пока не будет выпита чашка кофе, даже если разом умерли все водопроводчики или небо упало на землю, свернув шпиль со здания Консорциума.

В кабинет Ионея вошла через четверть часа, свежая и блистательная. Лорд Бруно поднялся навстречу, поклонился:

– Прекрасно выглядите, госпожа, – отметил старик, и в его словах прозвучало нечто большее, чем простая вежливость.

– Я прекрасно выспалась. – Ионея кивнула на кресло, приглашая лорда сесть.

Бруно, по-стариковски покряхтывая, опустился на обитое плюшем сиденье:

– А я, признаться, мучаюсь страшной бессонницей. Порой бывает, заснешь, проснешься посреди ночи, лежишь, и уснуть не выходит, и голова тугая, как ватой набили, не встанешь, не поработаешь. А иной раз и заснуть не могу. У вас есть какое-то средство? Поделитесь рецептом?

– Мой рецепт вам не поможет, – улыбнулась правительница. – Ничего не замечаете? Ну, оглядитесь.

Лорд Бруно суетливо завертел головой, озираясь.

– Ящик пропал, через который с вами говорили конструкторы, – отметил он.

– Точно. А еще статуэтка от первомагов.

– Украли? – напрягся старик.

– Боги с вами. Сюда не пролезет ни один вор. Нет, ящик я велела определить на склад, а безымянного божка размозжила молотком.

– Как?.. – опешил Бруно.

– С большим удовлетворением. Он оказался весьма хрупким, хоть и каменный. Так что я решила все проблемы и спала, как ребенок.

Старый лорд не разделял хорошего настроения правительницы, он укоризненно покачал головой:

– Прошу прощения, госпожа, но это не решает вопрос. Если надеть на голову мешок, проблема останется, хоть ее даже не будет видно.

– Я не отворачиваюсь от решений, Бруно. Но пока они не могут на меня давить, я могу спокойно думать, – посерьезнела Ионея. – Какую пищу для мозга подкинете сегодняшним утром?

– Ваш журналист продолжает пить. Наши люди присматривают за ним, докладывают, что он выходит из дому лишь для того, чтобы пополнить запас спиртного. Выглядит плохо, но в контакт с ним они не вступали, как и было приказано.

– Хорошо, – кивнула Ионея, хотя в сказанном не было ничего хорошего. Журналист оказался слаб, а она, если говорить откровенно, доверившись ему, полагала увидеть Санчеса в союзниках, причем в союзниках действенных. – Продолжайте.

Старик пожевал губу, будто собираясь с мыслями.

– Возле здания со шпилем собрался пикет. Несколько юных магов требуют, чтобы вы исполнили свои обещания и прекратили ущемлять их права.

– Маги? Кто именно?

– Я не назову имен, госпожа, они мне неизвестны. Это ученики действительных магов. Конечно, возможно, что они пришли сюда по воле своих учителей, но с той же долей вероятности это мог быть и личный порыв.

– Ученики? – хмыкнула Ионея. – Ученики пусть выучатся чему-то, если хотят, чтобы с ними говорили на равных, а потом уже требуют. Разгоните их и сообщите учителям. Если у их учеников хватает времени на то, чтобы горланить на улице среди бела дня, значит они недостаточно загружены. Пусть практикуются. И еще составьте для меня список.

– Бунтовщиков?

– Нет, мне нужен список их учителей.

Лорд Бруно сдержанно кивнул:

– Как скажете, госпожа.

– Что-то еще?

Старик снова закусил губу и на этот раз жевал ее значительно дольше.

– Вернулось наше посольство из Западных Территорий, – сказал он наконец. – Они готовы встретиться с вами, ждут с докладом. Пригласить?

– Позже. Не думаю, что они расскажут что-то новое сверх того, о чем уже докладывали сами, и того, что принес нам господин Ф… Кстати, об этом господине, я хочу, чтобы вы занялись им, Бруно.

Лорд побледнел, на правительницу посмотрел с опаской.

– Занялся?

– Вы невнимательны, дорогой лорд. Я уже говорила вам о своем видении судьбы западного посланника.

Старик судорожно сглотнул, руки его мелко подрагивали, он вымученно улыбнулся:

– Вы предлагали отрубить ему голову и отправить в ящике губернатору Западных Территорий. Но я полагал, что это… шутка?

Ионея поднялась из-за стола и обожгла старого лорда ледяным взглядом:

– Дорогой мой Бруно, я никогда не шучу так неизящно. Подготовьте указ, я хочу, чтобы этого слизняка казнили как можно быстрее.

Лицо старика осунулось, руки тряслись, губы кривились и подрагивали:

– Госпожа, я бы хотел уберечь вас от принятия поспешных решений. Подумайте, какую беду вы навлечете на ОТК, если выступите против конструкторов…

– Довольно! – голос правительницы прозвучал холодно. – Западные Территории – неотъемлемая часть ОТК. Я не вступаю в войну с конструкторами, я навожу порядок на своей территории.

– А что вы скажете Командору, когда он в следующий раз выйдет с вами на связь?

– Именно это я ему и скажу. У меня нет планов воевать с конструкторами или с первомагами. Я навожу порядок на своей территории. И вообще, пусть сначала найдет средства выйти со мной на связь. Если на этом все, я не задерживаю вас больше, Бруно. Ступайте.

Старик поклонился и зашаркал к двери.

2

– А здесь веселенько. – Разглядывая высокие, нависающие со всех сторон дома, Винсент так активно вертел головой, что, казалось, еще чуть-чуть и она совсем отвалится.

Больше всего рыжего впечатлили лифты на ручном приводе и сады на крышах. Впрочем, сады, поля и огороды были уже не те, что прежде, и могли впечатлить теперь только приезжего, никогда и ничего не слышавшего о великом городе. После того, как Витано воссоединился с внешним миром, саженцы с подоконников и балконов пропали совсем, да и на крышах площади под посадку использовали не так плотно. Зачем? За городом сколько хочешь свободной земли.

Пантора же занимало совсем другое. Город неуловимо изменился, он готовился к войне. То тут, то там звучали лозунги и призывы. На редких городских площадях толкались возле пунктов приема в народную армию парни и мужчины. Записывали всех – и живых, и мертвых. С кем и зачем понадобилось воевать Мессеру? Или же, пока его не было, Мессера отстранили от власти?

О последнем варианте Пантор старался не думать, хотя представить себе причину, по которой удивительно добрый и мягкий человек, каким был его учитель, собрался бы с кем-то воевать, было практически невозможно.

– Ух ты! Пантей, да тут круче, чем в Веролле, – радостно возопил рыжий, когда они вышли к центральной площади. – Дремучая экзотика! Пошли скорее, поглядим поближе.

И он ломанулся сквозь толпу. Но поглядеть поближе не получилось. Площадь оказалась оцепленной, поперек неширокой улочки стояли плечом к плечу крепкие мужики в форме и никого не пропускали к зданию Совета. Каменные физиономии Пантору понравились не больше, чем все прочие изменения.

– Добрый день, уважаемый, – вежливо заговорил он. – Нам нужно попасть в то здание.

– Проход только по специальным пропускам, – казенно отозвался охранник, продолжая таращиться перед собой и не удостоив Пантора взглядом.

От охранника веяло скукой. Казалось, ему в равной степени плевать на всех и каждого, кто пытался выйти на площадь. Спорить с таким было бесполезно, Пантор и не собирался, но влез Винсент, которого подобный ответ задел.

– Слышь, ты, деревянный, моему другу необходимо попасть к лорду Мессеру. Слышал про такого?

На этот раз охранник не ответил вовсе. Если бы у него перед носом жужжала муха, реакция, пожалуй, и то была ярче. Винсента такое невнимание только раззадорило. Он поднял руки и замахал ими перед физиономией стража порядка.

– Э-эй, деревянная лошадка! Отзовись.

– Винсент, не надо, – попытался остановить друга Пантор.

– Погоди, Пантей, это дело принципа, – отмахнулся от приятеля рыжий. – Слышь, чучело, отвечай, когда с тобой разговаривают. У нас дело к лорду Мессеру. Важное. И самому лорду оно важнее, чем нам, так что пропусти, если не хочешь неприятностей по службе.

Пантор схватил рыжего за рукав, оттащил в сторону, шепнул грозно:

– С ума сошел? Ты не на Диком Севере. Тут другие порядки, – и тут же повернулся к охране: – Вы не могли бы позвать старшего?

Охранник поглядел на юного мага с брезгливым интересом, развернулся и пошел через площадь. Вскоре он вернулся с невысоким усатым человеком в форме с офицерскими нашивками. Охранник что-то быстро и тихо объяснял командиру, тот слушал молча и поглядывал издалека на Пантора и Винсента. Вместе охранник и командир смотрелись весьма комично: семенящий коротконогий усатый толстячок и вышагивающий рядом громадный детина.

– Пропустите, – велел толстячок, подойдя к линии оцепления.

Охранники расступились, давая дорогу Пантору и Винсенту, и тут же сомкнули строй у них за спиной.

– Спасибо, – поблагодарил Пантор и направился к зданию Совета.

– Стоять! – отчеканил офицер, и юный маг остановился как вкопанный.

Голос у толстяка был негромким, но настолько весомым, что ослушаться невозможно. Пантор обернулся. Толстяк сверлил взглядом Винсента.

– Это у тебя дело к лорду?

– У нас, – поправил рыжий. – Точнее, у моего друга.

Толстяк потерял к Винсенту всякий интерес и посмотрел на Пантора. Смотрел он снизу вверх, но умудрялся делать это таким образом, что Пантор почему-то почувствовал себя так, будто снова оказался за партой с невыученным уроком перед грозным преподавателем.

– Вываливай, – потребовал офицер.

– Наше дело касается только лорда Мессера, – вежливо начал Пантор, – дело в том, что…

– Тогда проваливай, – оборвал толстяк.

– Слышь, Пантей, – взвился Винсент, – да они тут все из одной деревяшки вырезаны. Жук усатый, мы не в армии, с болванами своими так разговаривай!

Толстяк перевел свой чугунный взгляд на рыжего, кхмыкнул и тихо приказал:

– Всыпьте этому пакостнику.

– Это еще кто кому всыплет, – взъершился рыжий, разворачиваясь вполоборота к охране и выставляя перед собой кулаки.

Пантор уже приготовился к самому худшему, но тут вмешалось провидение.

– Отставить, – приказал тихий голос.

Офицер обернулся, вытянулся и щелкнул каблуками. Рядом стоял мужчина с бледным лицом и грустными глазами. Пантору он показался смутно знакомым.

– Господин Деррек, – заговорил офицер негромко, но без прежней стали в голосе. – Задержано двое нарушителей. Пытались пройти через кордон без пропусков, учинили скандал. Тот рыжий бранился.

Вампир кивнул.

– Благодарю за службу, капитан. Я с ними разберусь.

«Деррек, – припомнил Пантор, – сподвижник Мессера, вампир».

– Как будет угодно, господин Деррек, – отозвался офицер и гавкнул на своих людей: – На караул!

Вампир тем временем смерил взглядом «нарушителей», отдельно задержавшись на рыжем, кивнул в сторону здания Совета:

– Ступайте за мной, – и зашагал пружинистым шагом.

Пантор двинулся следом.

– Пантюха, – шепнул в ухо Винсент, – а это че за мужик?

– Потом, – отмахнулся Пантор. – И не называй меня так.

– О, боги, Пантей! Ты как ребенок. Стал бы я тебя так называть, если б ты так смешно на это не огрызался?

Маг не ответил, он всегда считал, что ходит довольно быстро, но сейчас едва поспевал за вампиром.

С Дерреком они спокойно преодолели площадь, прошли через еще одну линию охраны, стоящую на подступах к зданию Совета, и вошли внутрь. Коридоры здания показались Пантору знакомыми и незнакомыми. Все было вроде бы так же, как и в прошлый раз, но чувствовалось здесь какое-то напряжение, какая-то несвобода, которая бывает в сильно охраняемых местах. Они поднялись наверх, прошли еще несколькими коридорами и вышли к массивным двустворчатым дверям. Деррек остановился и обернулся настолько резко, что Пантор с Винсентом едва не влепились в него один за другим.

– Подождите здесь, – коротко сказал вампир и скрылся за дверью.

Пантор повернулся к рыжему приятелю, тот с интересом разглядывал золоченые вензеля на двери.

– Дорого, богато, – авторитетно оценил он. – А там что, спальня?

– Почему спальня? – опешил юный маг.

– Ну, обычно в спальню без особого приглашения не пускают.

– Винс, ты не к приятелю пришел, а к правителю, – попытался объяснить Пантор, но рыжий не посчитал нужным его услышать.

– Будь у меня спальня с такими дверями, ко мне бы девки в очередь выстраивались. А твой лорд Мессер ходок, а? Там поди и кровать огромная. Под балдахином. У большой кровати должен быть балдахин. И кованые спинки. Кованые спинки это важно. Помню, я с одной вдовушкой…

Двери распахнулись, на пороге мрачной тенью застыл Деррек.

– Проходите, лорд Мессер ждет вас.

Вампир отступил, освобождая дорогу. Пантор зашел в кабинет. Винсент плелся рядом, вертя башкой по сторонам.

– Не ходок, – разочарованно шепнул он, разглядывая письменный стол и книжные стеллажи, расположившиеся там, где по его представлениям должна была находиться кровать с балдахином.

Мессер стоял у стола, опершись на столешницу руками в черных перчатках тонкой кожи. На плечи лорда был наброшен черный плащ, лицо его скрывалось в глубокой тени капюшона.

– Здравствуй, мальчик мой, – произнес мягкий бархатный голос из-под капюшона. – Рад, что ты жив и здоров. Признаться, мы тебя давно похоронили. После твоего отбытия мы получили дурные вести.

Пантор коротко склонил голову перед учителем. Мессер вышел из-за стола и подошел к Винсенту.

– Добрый день, молодой человек. Друг моего ученика – мой друг. Меня зовут Мессер.

Лорд протянул руку.

– Винсент, – ответил рыжий на рукопожатие.

Мессер кивнул и сбросил с головы капюшон. Винсент вздрогнул от неожиданности, на него смотрела пустыми глазницами выбеленная временем черепушка, но быстро взял себя в руки.

– Пантей, – чрезмерно бодро хохотнул он, – а ты не говорил, что твой учитель настолько стар.

Разговор вышел долгим. Понять, что значила для лорда Мессера привезенная ими книга, было невозможно ни по лицу, ни по глазам мага. А голос у лорда при виде книги ничуть не изменился: в нем не прозвучало ни волнения, ни радости, ни облегчения.

– Спасибо, – в привычной, мягкой манере произнес Мессер. – Это очень важно, мой мальчик.

После чего придвинул фолиант к себе, но даже не заглянул внутрь. Зато принялся расспрашивать ученика и его приятеля о том, как они добыли книгу. Сперва Пантор говорил один, потом, с появлением в истории Винсента, свою точку зрения на происходящее стал добавлять и Винсент. И здесь Мессер проявил максимум заинтересованности. Его волновало все, что было связано с книгой. Он в подробностях расспросил обоих о Здойле и Кшиште и потребовал чуть ли не дословно припомнить все, что маги говорили о книге. Вернее – о книгах, так как фолиант оказался одним из семи, что, кажется, тоже не стало для Мессера новостью.

Пантор смотрел на учителя, слушал, как тот беседует с Винсентом, и ловил себя на мысли, что с Мессером что-то не так. Прежде лорд мог быть строгим и грозным, если ученик допускал оплошность, мог быть доброжелательным, порой казался занудным, но всегда, абсолютно всегда, Пантор чувствовал какую-то близость с учителем. А теперь она как будто исчезла. Появилась холодная деловая хватка, расчет. Мессер интересовался его приключениями, но сам Пантор, казалось, вовсе не интересовал учителя.

Уже стемнело, когда лорд, наконец, закончил расспросы. Он притянул к себе книгу, собрался было встать из-за стола, но словно бы вспомнил:

– Для вас приготовили комнаты в восточном крыле. Располагайтесь. У меня будет к тебе еще один разговор, мой мальчик. Но это надолго, так что побеседуем позже. Завтра или на днях. Я дам распоряжения, пока вы мои гости, вы получите все, что вам нужно.

– Прямо-таки все? – оживился Винсент, и глаза у рыжего загорелись тем блеском, который возникал всякий раз, когда этот обалдуй думал о женщинах и выпивке.

– Спасибо, – поспешно кивнул Пантор, пресекая дискуссию. – А как поживают ваши друзья, учитель?

– Из прежних соратников со мной остался только Деррек, – мягко произнес Мессер. – И ты, я надеюсь.

– А как дела у Винни?

На мгновение Мессер помедлил с ответом, а может, это только показалось.

– Винни отшельничает, мой мальчик, – вкрадчиво произнес лорд.

3

Боли не было. Мертвые не чувствуют боль, разве что где-то в закоулках сознания возникнет память о ней. Вот эта память и тревожила Винни временами. Его повесили на одиноком дереве вдалеке от дорог и торговых путей, связали так, чтобы не смог выбраться. Заткнули рот кляпом, чтобы не позвал на помощь, плотно завязали глаза. Ему оставалось висеть в темноте, наедине со своими мыслями, медленно разлагаясь и ожидая, когда его плоть превратится в прах, либо когда сгниет веревка, а тело упадет на землю и продолжит тлеть под деревом, срастаясь с этой землей.

Сквозь плотную повязку на глазах Винни не видел, как день сменяется ночью, он вовсе не чувствовал света, время остановилось, превратившись в тягучую бесконечную массу. И в этой непроглядной бесконечности вяло ворочались мысли и воспоминания. Иногда из глубин памяти приходил Мессер. Лорд таращил на него пустые глазницы, и голос его звучал тихо и вкрадчиво:

«Сейчас ты ударишь меня. Сильно, чтобы я упал. Потом сядешь в седло и поскачешь так быстро, как только сможешь. Тебя не догонят. Не смогут догнать».

Тогда Винни лишь спросил в ответ: «Зачем?» Он понимал, что его ждет, и не собирался сдавать позиций. Он был уверен, что готов ко всему. Во всяком случае, тогда ему так казалось. Теперь, провисев невесть сколько времени на дереве, он не мог спокойно ответить лорду этим простым в одно слово вопросом. Плоть его иссушало солнце, поливали дожди, клевали птицы. Он не видел, что осталось от его тела, не чувствовал ни жары, ни холода, ни твердых вороньих клювов, но всегда знал, когда его терзают пернатые или хлещет гроза.

Поначалу он полагал, что глаза ему завязали, чтобы довести до безумия. Но когда птицы прилетели в третий раз, Винни подумал, не будь повязки, он уже остался бы без глаз. И не на время, а навсегда. Выходило, что Мессер, отдавая жестокий приказ, думал о его будущем, знал, что это будущее есть?

«Просто беги», – сказал тогда Мессер.

«Я не побегу. Бежит тот, кто боится. Я не боюсь», – ответил с улыбкой Винни.

Теперь, после вечности, проведенной в темноте наедине с мыслями и памятью, он не стал бы улыбаться. Он знал, что не был к этому готов. В той ситуации, прежде, он, быть может, толкнул бы лорда, так, чтоб тот грохнулся на землю, прыгнул бы в седло и гнал бы коня прочь что есть сил. Вот только теперь это было невозможно.

Сперва Винни думал о том, что происходит в мире. Пошел ли Витано под руководством Мессера на правительственные города? Ограничился ли карательный рейд лорда одной уничтоженной деревней или были другие? Винни думал о том, что будет делать, если освободится, размышлял, как предотвратить большое кровопролитие. Иногда думал о Мессере: как самый добрый, самый человечный из всех, кого он знал, мог отдать самый бесчеловечный приказ? Как мог отдать такой приказ тот, кто его – Винни – научил быть человеком?

Со временем эти размышления отошли на второй план, а после исчезли вовсе. Винни все меньше заботили политические и уж тем более философские категории. Он не думал обо всем человечестве, а больше думал о себе.

Зачем Мессер не убил его? Быть может, лорд рассчитывал, что его освободят? Но почему тогда просто не прислал человека, который это сделал бы? Или лорд рассчитывал, что кто-то все равно пройдет мимо? Но почему никого нет? Не бывает так, чтобы совсем никого не было.

И почему его не нашла Нана? Она находила его всегда. Или люди Мессера сделали что-то и с ней?

«Я не побегу», – сказал он лорду.

Тогда это было так просто сказать.

Тягучее бесконечное неопределимое время застыло, как смола, а он сам застыл в нем как муха в янтаре. Только залипшие в смоле умирают, а он зачем-то продолжал жить. Кроме того, насекомые лишены возможности думать, а он…

Винни сходил с ума. Иногда начинал дергаться, раскачиваться, он был бы рад отломить сук, оборвать веревку, разорвать собственное тело, лишь бы произошло хоть что-то. Но сук лишь поскрипывал, веревка сохраняла прочность и плоть его, вероятно, тоже была крепче, чем намерение разорваться на части.

Понимая тщетность попыток, Винни успокаивался. Но ощущение собственного бессилия доводило до отчаяния, а в отчаянии он снова и снова начинал извиваться и рваться из всех сухожилий.

Постепенно связных мыслей в голове становилось все меньше, а злого отчаяния все больше. Винни молил высшие силы, чтобы они послали ему смерть, но безумие, изводящее разум, и птицы, терзающие тело, оказались не смертельными, и бесконечные муки продолжались.

Он молился и сыпал проклятия. Он готов был поверить в провидение и во всех богов, каких когда-либо знало человечество, и даже в тех, каких никто и никогда не знал, лишь бы они послали ему избавление. Но избавление не приходило, убивая в нем веру. Тогда он проклинал все придуманные и непридуманные высшие силы, всех придумавших эти силы людей, а заодно и себя за простоверие. А после, когда силы заканчивались и злость отступала, приходило раскаяние, и он снова принимался молиться. С тем же результатом.

Провидение сжалилось тогда, когда Винни этого не ждал. Сквозь поток мыслей и воспоминаний из невидимого внешнего мира прорвался почти забытый звук шагов. Сперва он подумал, что звук ему лишь кажется, что это злая игра свихнувшегося воображения, но шаги приближались, делались громче, и Винни поверил в их реальность.

Кажется, их было двое. Один шагал тяжело, размеренно, поступь второго была легкой, шуршащей, едва слышной. Воображение рисовало первого могучим громилой, возможно мертвяком: в его шагах было что-то грубовато-неряшливое, и он совершенно точно не таился. Что до второго, то он с одинаковой вероятностью мог быть ребенком, женщиной, стариком или каким-нибудь следопытом, у которого в крови смотреть за тем, куда ступает нога.

Шаги затихли.

Винни испугался, что невидимые прохожие ушли, захотелось позвать на помощь, закричать, чтобы они вернулись, но кляп не давал такой возможности. Винни бессильно замычал, задергался, извиваясь на веревке.

– Смотри-ка, Чапа, а он живой, если к нему вообще применимо такое определение, – раздался совсем рядом хрипловатый голос. – Сними-ка мне его.

Снова послышалась чья-то тяжелая поступь, затем шебаршение, словно кто-то массивный карабкался на дерево. Заскрипела и прогнулась ветка, на которой его подвесили. Винни больше не дергался, он покорно ждал, ощущая, как натягивается и вибрирует веревка под лезвием ножа, а затем почувствовал падение и удар. Не боль от удара о землю, ее он ощутить не мог, но изменение положения тела и удар.

Незнакомец, что перерезал веревку, тяжело спрыгнул с дерева. Второй, что оставался на земле, был рядом:

– Чапа, достань одеяло, – распорядился он и принялся проворно ощупывать тело Винни, как врач ощупывает тело больного, затем срезал веревки и выдернул кляп.

Винни хотел поблагодарить, но из глотки вырвался только невнятный хрип. Впрочем, освободитель понял его и без слов:

– Не стоит благодарности. Приготовься, сейчас я сниму повязку с глаз.

Он приготовился, но, видимо, недостаточно хорошо, перед глазами вспыхнуло так, будто он посмотрел на прожектор маяка с расстояния в несколько шагов. На смену непроглядной тьме пришел непроглядный свет. Винни плотно смежил веки, но лучше не стало. Он застонал.

– Не мычи. Привык к темноте, привыкнешь и к свету, – произнес по-прежнему невидимый освободитель.

– Сейчас полдень? – пробормотал Винни, и сам не узнал своего голоса. Два простых слова прозвучали еле слышно, шепеляво, с хрипом и бульканьем.

Будь Винни на месте собеседника, он бы вряд ли что-то понял, но его освободитель, кажется, отличался завидным разумением:

– Сейчас вечер. Закат. Солнца почти не видно. В сумерках станет полегче. Хотел бы я знать, кто тебя здесь развесил.

Винни напрягся, собираясь ответить, но незнакомец лишь похлопал его по плечу.

– Не спеши, все потом. У нас еще будет время поговорить. Чапа, иди сюда, мы возьмем этого джентльмена с собой. Оберни его одеялом.

Последняя фраза относилась явно не к Винни. Снова прогремели тяжелые шаги. Невидимый Чапа спеленал его, как младенца, легко подхватил на руки. И эти невероятно крепкие руки показались Винни железными.

– Почапали, – велел незнакомец своему молчаливому тяжеловесному спутнику, и тот звучно зашагал, совершенно не таясь и не заботясь об осторожности.

Шли долго. Через некоторое время Винни снова попытался разомкнуть веки. На этот раз получилось лучше. Видимо, уже стемнело и свет больше не выжигал глаза, но зрение его подвело. Винни практически ослеп, мир вокруг состоял для него теперь из крупных светлых и темных пятен, сфокусировать взгляд хоть на чем-то не получалось, и это злило.