Kitobni o'qish: «Золотой череп»

ЗОЛОТОЙ ЧЕРЕП

(старинный детектив)

Уездный город N с неделю уж возбужден да растревожен. Везде и всюду волнуются люди. Да и как им не волноваться, ежели такой знатный земляк нежданно-негаданно объявился. На каждом углу и на каждом перекрестке о том земляке пересуды с перетолками. С превеликим удовольствием волновался народ. А уж на базаре что творилось!

– А я его еще вот таким знал, – держа широкую ладонь возле колена, умилялся плешивый старик, торговавший плетеными корзинами. – Бойкий мальчонка был… Никто сладу с ним не имел… Э-хе-хе… В четырнадцать, почитай, из дома сбег… В Америку, видишь ли… Стервец… И при таком строгом отце…

– Помню я его батюшку, – заскрипел другой старец в драных портах и с холщовой сумой через плечо. – Сурезный человек. Жалко, что пожил маловато. А уж похороны у него случились, братцы мои… Сказка, а не похороны…

– И я помню, – выглянула из-за горки бледно-зеленых пупырчатых огурцов рыхлая курносая баба, – я, тогда еще девчонкой была… Супруга ихняя, покойница, пряников велела корзину нам подать. На помин души. Сладких… У-у-ух…

– Не о том вы сейчас, господа, не о том, – отчаянно волновался модный приказчик из чайной лавки, брезгливо перешагивая россыпь конского навоза. – Счастливая звезда над нашим городом явилась, а вы о каких-то похоронах с пряниками. О нас скоро в Париже заговорят, а вы…

По поводу Парижа приказчик, поди, погорячился. У Парижа других разговоров полно, а вот Петербург, по всем приметам, о знатном уроженце городка N непременно поговорит. По всем приметам так и получается. А как же не поговорить, если Иван Савельевич Буланкин, почитай, мирового значения открытие сделал. Говаривали, что двадцать пять лет Буланкин по тайге да по степям разным ходил и искал чего-то… И никто не думал, что он это «чего-то» отыщет, а он смог. Отыскал купеческий сын чудо любопытное и вез его теперь в столицу разным там ученым мужам показать. Пусть подивятся. Сказывали, что Иван Савельевич в сибирской тайге неведомого племени град древний обнаружил и всяческих богатств нашел видимо-невидимо. Чего там только не было, но ничто не могло сравниться с таинственным черепом из чистого золота: штукой драгоценной и мистической.

– Любую болезнь, как рукой снимает, – ведал в учительской комнате географ Урюкин. – Уникальный экспонат.

– Вранье, вероятно, – махнул рукой учитель арифметики Лобов, получивший мгновенный отпор от всего преподавательского состава городского училища.

– Как же враньё!? – раздраженно укоряли разгорячившиеся товарищи поборника точных наук. – Все ж верят! Золотопромышленник Бокин миллион за чудо давал! В газетах написано! И ученые высказывались. Там, дураки по-вашему?! Да?

– А вы читали газеты те? – не унимался Лобов, призывая коллег к потугам логического мышления. – Какие там доказательства? Чем они подкреплены? Какими фактами? Сплошная беллетристика!

И хотя фактов в учительской было, кот наплакал, но сдаваться никто не собирался. Так и спорили они до тех пор, пока сторож Еремей не забренчал колокольчиком, призывая спорщиков к уроку.

Не осталось в стороне всеобщего волнения и уездное начальство. Они собрались в доме вдовы фабриканта Глухова – Анастасии Павловны.

– Этакая удача! – радовался земский начальник Милютин, часто поднимая вверх указательный палец. – Теперь о нас многие услышат! Такое дело и до государя императора вполне дойти может. До самого верху, так сказать… Такой земляк… Господа, может быть, нам следует объявить подписку на памятник господину Буланкину. Я уж в городском саду и место присмотрел.

– Погодите вы с памятником, Илья Николаевич, – слегка осадила радостного начальника Анастасия Павловна, – пусть сперва этот купец нам покажется, а уж потом и решим…

– И то верно, – поспешно согласился с вдовой мировой судья Брыкин. – Нечего заранее дифирамбы слагать, посмотрим сперва, а то уж больно велика честь… Мало ли, чего он там отыскал… У нас, поди, каждый день люди чего-нибудь да отыщут… Что ж всем памятники после этого ставить? Правильно я говорю, Анастасия Павловна?

– Неужто правда, что череп тот магической силой обладает и всякую болезнь излечить может? – вздохнул почтмейстер, поглядывая через приоткрытое окно на темнеющую улицу. – Непременно прикоснуться хочу.

– Болтовня все это, – прибил на столе комара уездный воинский начальник штабс-капитан Хрюкин. – Не верю!

– Еще один Фома неверующий, – заегозил на стуле попечитель городского училища Смуров. – Флюиды у черепа того. Наукой доказано!

Все заспорили, и только полицейский исправник здешний – Иван Иванович Ермаков, молча, сидел в углу межу большим черным роялем и увядающей пальмой.

– Свалился этот Буланкин на мою голову с черепом своим, – думал уездный полицейский чин. – А если случится чего? Народ-то сейчас ушлый пошел, на ходу подметки режет. Да еще телеграмма эта…

Вчера пришла исправнику телеграмма о том, что, по слухам весьма достоверным, прилюдно грозился некий столичный преступник Серафим Колодяжный, на череп сей славный посягнуть. Выходит, что и до преступного мира столицы слава о чудесной находке купца Буланкина докатилась…

– Будь она неладна, – пробормотал себе под нос Ермаков и, не прощаясь, удалился из спорящей залы.

Встречали Буланкина полуденным поездом. Когда солнце выбралось на самый верх сверкающего бледно-голубого небосклона, народ повалил к железнодорожной станции. До стации от города было не меньше двух верст, и сейчас эти две версты живо напоминали муравьиную тропу. Сущим столпотворением шел к станции счастливый народ.

Поезд задержался не меньше, чем на час. Первыми на перрон выскочили молодые люди из местных, которые еще затемно поехали в колясках с букетами роз навстречу поезду и на предыдущей станции сели в вагон к знаменитому путешественнику. Им очень не терпелось и хотелось вперед всех приветствовать знатного земляка.

– На три дня у нас остановятся! – радостно кричал народу сияющий, словно праздничный самовар, приказчик из чайной лавки. Приказчик тоже был из рядов передовой молодежи.

– На три дня, на три дня, – эхом прошелестело по толпе.

– И к чуду прикоснуться дозволено будет! – еще раз обрадовал толпу приказчик.

– Дозволено будет, – сей же момент отозвались люди.

А потом к народу вышел он. Иван Савельевич Буланкин. Дородный господин среднего роста, в годах, с усталым лицом, на коем красовался широкой толстый нос, а вот глаза у купца были чуть-чуть впалые и серого цвета. Борода его слегка встрепана, но не настолько, чтоб назвать её неаккуратной. Приличная борода. Одет путешественник, несмотря на полуденную жару, в легкое просторное пальто.

– Чего ж он пальту не сымает? – удивилась одна бойкая бабенка и толкнула локтем в бок, стоявшую рядом товарку.

– Чай, настудился в своих тайгах, а теперича отогревается! – засмеялась товарка. – Там, ведь, застудиться немудрено.

А купца Буланкина, между тем, подвели к Анастасии Павловне. При этом весь уездный бомонд притих, затаил дыхание, а потом радостно выдохнул. Купец Анастасии Павловне пришелся по нраву. Она взяла его под ручку и повела к своей коляске. Сразу же за ними встали четыре крепких молодца не из местных, в руке у одного из них был кованый ларец. По пути Анастасии Павловне и Ивану Савельевичу попался сиреневый куст. Гость остановился перед кустом, шумно вздохнул, осторожно взял в ладонь соцветие и припал к нему носом. Народ обрадовался, можно сказать, до слезы. Город N славился своей сиренью на всю округу и гордился этой славой от всей души. Пред самой коляской, толпа засуетилась и вытолкнула прямо под взор Буланкина пьяненького старичка в потрепанном чиновничьем сюртуке с кривыми заплатами на локтях. Гость без единого слова и так крепко обнял старичка, что тот жалобно ойкнул, а толпа еще раз обрадовалась.

– Узнал! – пронеслось по нестройным рядам. – Узнал, ведь! Через столько-то лет!

Когда Буланкин, садясь в коляску, слегка отступился и ткнулся носом в юбку Анастасии Павловны, про счастливого старичка сразу же забыли, а он всё стоял на дороге и громко рассказывал неведомо кому.

– Эх, Ванька, Ванька… А как мы с ним в третьем классе бранное слово на коляске попечителя нацарапали. Эх, Ванька… А я б тебя…

Исправник Ермаков наблюдал за действом с пригорка. В двух шагах от хмурого исправника стояли его подчиненные, радости в их глазах не наблюдалось и малой толики. Исправник был весь во внимании и зорко высматривал незнакомых да подозрительных, какие старались подобраться поближе к знатному гостю. Городовые то и дело бегали к толпе и тащили оттуда, не приглянувшихся их начальнику личностей. Первым притащили молодого господина в модной шляпе, в черном сюртуке, поверх бледно коричневого жилета. Этот молодой человек не понравился Ермакову тем, что уж очень он рьяно в толпе шнырял и всё норовил поближе к Буланкину подобраться.

– Как вы смеете?! – пронзительно громко возмущался модный господин, когда приволок его дюжий унтер-офицер под очи уездного полицейского исправника. – Я репортер губернской газеты Милованов! Я на вас фельетон напишу! Позор!

Репортера, от греха подальше, исправник решил отпустить и велел привести высокого черноволосого красавца с орлиным носом и в светлой летней паре: тот оказался доцентом какого-то университета. И его отпустили, пока, за неимением улик. Затем был пьяненький мужик в синей рубахе, который чистосердечно поведал полиции о том, что он рвался сквозь толпу, чтоб ученого медведя узреть. Очень расстроился мужик, когда ему рассказали, что ученых медведей в этой толпе не было ни одного. Следом за мужиком студента технического училища привели: староват он показался стражнику для студента.

Мурыжили студента, пока тот бумагу не показал. Еще пару подозрительных заметили, но привести не успели. Ермакова позвала к себе Анастасия Павловна.

– Иван Иванович, – улыбалась фабрикантша исправнику, сидя в своей коляске, – нам надо очень надежную охрану обеспечить сему чуду. Очень надежную. – Анастасия Павловна указала ладошкой на ларец, стоящий у её ног.

– Да не стоит всё это Вашего беспокойства, – тоже заулыбался знатный гость. – Ребята мои посторожат. Они…