Kitobni o'qish: «Письма к дочери»

Shrift:

Обложка

Игорь Сакуров

⁂

Письмо 1

Кира, дочка!

Решил обратиться к этому ветхому, но красивому жанру. В вотсапе мы с тобой давно переписываемся со смайликами, шлем друг другу видосы и фотки. А я захотел вдруг так, по-старинному. Лучше бы всего от руки, но у меня стал ужасный почерк, сам не могу ничего разобрать, виною чему проклятые компьютеры. Мы разучились писать ручкой или карандашом. Пусть будут на макбуке, но всё же настоящие письма. От папы.

Сразу признаюсь: это письма в будущее. Тебе пока всего шесть, и многое из этого рано читать. Просто мне захотелось написать все заранее, мало ли что. К тому же отцам не всегда легко говорить с дочерьми на многие темы, сама понимаешь. А тут – самые разные темы, забавные и не очень. Всё, о чем я хотел бы с тобою поговорить рано или поздно. О чем предупредить, что посоветовать, от чего уберечь. Главное – я с тобой честен и пишу это не только как папа, но и как мужчина с довольно приличным и даже не очень приличным опытом.

Мне хочется, чтобы ты впервые это прочла, когда тебе будет лет десять или двенадцать. И чтобы перечитала в шестнадцать. Потом в восемнадцать. Потом в двадцать пять. И так далее. Хотя бы избранные места. Мне кажется, в каждом возрасте ты будешь находить тут какие-то новые смыслы, хотя ничего глубоко философского я в письма не закладывал. Напротив – создавал их вполне практическими, иногда раскладывая что-то по пунктам.

Просто надеюсь, что сделаю твою жизнь немного легче. Отвечу на вопросы, которые будут мучить. Ну и пишу вроде бы совсем не занудно. Все-таки журналист-литератор со стажем более тридцати лет.

И когда меня уже не станет, эти письма будут моим разговором с тобой. Может, откроешь вечером: «Ну давай, папа, давно я тебя не слышала…»

…Однажды, года в четыре, ты спросила меня: «А душа есть?» Тебя в ту пору волновали «теологические» вопросы. Как честный атеист я ответил: «Вообще сомневаюсь». Ты сказала: «Значит, когда ты умрешь, от тебя ничего не останется? Ты не сможешь меня видеть и быть рядом со мной?» Мой внутренний атеист запнулся. Заткнулся. И я ответил: «Знаешь, я всегда буду с тобой. И буду тебя оберегать».

Кажется, в тот момент я и подумал впервые о том, что пора бы начать письма к тебе. Долго вынашивал, набрасывал черновики, что-то удалял, исправлял, дополнял. Хотелось же многое сказать, не упустить ничего. И наконец – закончил.

Не знаю, что там случится с моей душой, но письма будут с тобою всегда.

Письмо 2
Как мне не хочется, чтобы ты взрослела

Признаюсь, Кира, у меня есть дурацкая манера. Я беспрерывно переписываюсь с Асей, твоей старшей сестрой. Которой уже почти двадцать. «Как ты, где ты, что ты? Надела ли шарф?»

Нет, это еще не самое дурацкое, оно дальше. Ася иногда мне сердито отвечает: «Я занята!» или «Хватит спрашивать глупости!». И тогда я пишу в ответ: «Не груби отцу, а то к тебе придут Белочка и Лягушка!»

Знаешь, кто эти Белочка с Лягушкой? Это наши с Асей любимые герои. Вот с тобой у нас есть две толстых озорных собачки и бесконечный устный сериал про них, а с Асей у нас были эти персонажи.

Они жили в Тимирязевском парке, у маленького пруда. (Потому что мы жили возле этого парка.) Точней, Белочка у пруда, а Лягушка в самом пруду. Родились они совсем давно, во время прогулки, когда Асе было года четыре. Ася устала, приуныла, и надо было срочно придумать историю, да посмешней и поинтересней. Так осенним днем возникли эти двое. Белочка была наивна, восторженна, всего на свете боялась, но при этом отличалась непомерным любопытством, которое вечно заводило ее в дурацкие ситуации. Белочка тогда восклицала тоненьким несчастным голоском «Ах!» – и тут ей на помощь приходила умница Лягушка. Она была резонером, немного занудой, но зато очень верной подругой, которая всегда оказывалась рядом в трудную минуту.

Тот эпический комикс я продолжал много лет, Белочка и Лягушка стали нашими с Асей веселыми спутниками, тайными любимцами, у которых всегда было много приключений, короче, не соскучишься. Даже когда мы разошлись с Асиной мамой, Белка с Лягушкой оставались с нами.

Первый тревожный сигнал для Белочки и Лягушки прозвучал, когда Асе было уже одиннадцать или двенадцать. Она попросила меня принести ей какой-то глянцевый журнал для подростков: подружка читала и ей захотелось. Потом, с другой подружкой, уже на даче, они увлеклись фильмами о любви и даже два раза посмотрели «Ромео и Джульетту» Дзеффирелли. (Это, конечно, Асе мама подсказала.)

А потом недоуменные Белочка с Лягушечкой остались одни. Больше Ася не требовала историй про них. Ася выросла. Совсем выросла. Что я долго не хотел принимать.

Но осознал в один момент. Наверно, у каждого отца бывает такой момент. Асе было лет пятнадцать. Мы встретились в городе, обедали в кафе. Она, конечно, куда больше смотрела в телефон, переписывалась, загадочно улыбалась. О, я догадывался, кому она там улыбалась. Я же словно пытался ее поймать, удержать. И вспомнил стишок Чуковского, мы с ней любили его, когда Ася была маленькой. Я сказал: «Ась, а помнишь – “дали Мурочке тетрадь”? Как там дальше?» Ася подняла глаза: «Стала Мура рисовать… дальше не помню». И снова – в телефон. А я всё приставал с детской чепухой, потому что отцы смешно и жалко глупеют, когда дочери ускользают и ты ничего не можешь с этим поделать. Потом, уже в метро, и случился тот момент. Она стояла посреди вагона – будто со мной и уже не со мной. И я вдруг увидел ее, настоящую, уже совсем не ребенка. Высокая, красивая, с распущенными волосами, чуть рассеянным взглядом. Своя, родная, милая – и незнакомая. И ее никак не удержать, и поезд несется. «Что ж ты бросила тетрадь, перестала рисовать?»

Мне в тот момент стало ужасно грустно. Нет, не грустно, неверное слово. Ася же вот, никуда не делась. Просто стала другой. И теперь это надо принять.

Да, она красотка, остроумная и модная девушка. Толпы поклонников. Мы с ней очень дружны. Но мне до слез жалко наших дурачеств, наших нежностей, наших игр, наших Белочки и Лягушки.

Честно скажу: я не думал, что дочь повзрослеет. Мне казалось, что так будет вечно. Маленькая Ася будет рядом, а я буду рассказывать, что там случилось с глупенькой Белочкой и как ее выручила Лягушка.

Да, это такой отцовский эгоизм, готовый отменить законы природы, но что поделать?

Я всегда опекал ее со страстью пожилого балбеса, этакого Лонгрена из алого романа Александра Грина и, кажется, прикрикнул всего раза два в жизни. И для нее это было так страшно и неожиданно, что выступили слезы, а я уже проклинал себя за эту «жестокость». Асина мама не раз просила меня поговорить с ней строго (ну что-то там насчет учебы или некрасивого поступка), и вот я приходил, начинал, но тут же весь заготовленный монолог забывался, потому что Асе было достаточно сказать милую глупость и все рассыпалось и на этих обломках морализаторства с веселым угаром отплясывали наши Белочка и Лягушка. Да ну, к черту, думал я, пусть ругают и наставляют мамы, у них такая роль, а я не могу.

Вообще моя педагогическая концепция проста. Дочерей надо баловать. Ходить у них на поводу. Позволять им садиться себе на голову. Выполнять любой каприз. Быть дочкиным подкаблучником.

Это всего каких-то 14–16 лет жизни, но кто, как не отец, сделает их очень счастливыми? Потом у дочерей начинается, другая, своя жизнь, в которой столько тревог и несчастий, что лучше выключить компьютер. Удалить все телеграм-каналы, не слушать радио, не выходить из комнаты.

Мы с Аськой дружим, как я уже говорил. Мы часто ездим куда-то вместе, и ей совсем не зазорно путешествовать со старым отцом. Ей прикольно. Нам с ней легко. У нее очень похожее чувство юмора. Мы схватываем интонацию друг друга мгновенно. Мы дурачимся напропалую. Одну и ту же шутку можем повторять и крутить целый вечер, нам это не надоедает. Мы как два бывалых комика, что провели вместе на сцене всю жизнь. Один только чуть подмигнет, второй уже выдает нужную репризу. Но комики долдонят чужие тексты и шутки, а у нас свои, фирменные, беляковские.

Мы обсуждаем и серьезные вещи, даже политику. Мы ни разу не поссорились в наших поездках. Я стараюсь не быть занудным, а занудствовать я умею, как любой мужчина в возрасте. И если вдруг начинаю, Ася усмехается: «Таааак! Зуденье?» И я прекращаю.

Нам хорошо. Мы очень любим друг друга.

И только Белочки и Лягушки уже никогда не будет в нашей жизни. Они так и остались у своего холодного пруда, в Тимирязевском парке. Они так и сидят, молча, поглядывают на тропинку, надеясь: а вдруг Ася к ним вернется?

И сейчас я так же надеюсь, что ты, Кира, никогда не вырастешь. Что мы всегда будем строить самую высокую в мире башню из лего, рисовать веселых собачек, клеить цветы из яркой бумаги, делать самолетики и пускать их с балкона, хихикая.

Да, я старый балбес. Сентиментальный балбес. Но таковы, наверно, все отцы дочерей.

Письмо 3
Не будь как все

Кира! Ты у меня и так девчонка оригинальная. Мастерица на выдумки, у которой в шесть лет уже есть особое чувство юмора. Более того, у тебя даже есть стиль в одежде, и в магазинах с тобой вечные «проблемы»: ты не хочешь вот это, не хочешь вот то, мы всегда долго что-то высматриваем и получить твое одобрение – не так просто.

На самом деле, мне это очень нравится. Оставайся такой всегда. Будь привередливой и чуть капризной. Будь слишком разборчивой. И никогда не будь как все.

Как-то я делал интервью с Каролиной Эррера, легендарной дизайнерицей. Она приехала в Москву, открывать какой-то свой бутик, и времени у нас было совсем мало. Поэтому я сделал блиц. Что смотреть, что носить. Каролина вдруг заявила строго: «Никогда не носите джинсы!» Я удивился: «Как это? Все же носят!» Каролина усмехнулась: «Вот именно потому и не носите».

Великая старушка была права. Раз это делают все – вы не должны. Да, важное уточнение: говорила она это для девушек, я же тогда был от женского глянца.

Если все в белых кроссовках – надевай алые туфли на каблуках.

Если все сидят на популярных диетах – поглощай торты с кремом, на виду у нервных подруг.

Если все читают стихи модной поэтессы и «страдают» вместе с ней – читай Мандельштама.

Если все обсуждают в сетях адскую ссору между, допустим, Эллой К. и Ксенией Б. – не встревай, не участвуй, не спорь. Тебе от этой дискуссии проку вообще никакого, а увязнуть можно надолго, потеряв сон, покой, аппетит.

Если все кругом ходят с татухами – не делай ни одной.

Кстати, о татухах. Сейчас все девушки словно в «плесени», так увлеклись татухами. Нет, пусть – каждый волен распоряжаться своей кожей по своему усмотрению. Но я бы советовал тебе избегать их. Особенно на видных участках тела.

Татуированные девушки, конечно, всегда одухотворенно произнесут, что это их обереги, защитные символы, и наплетут разной эзотерической вязи. Но многим девушкам важно находить смысл в любой фигне, рассказывать, какой в ней глубокий мистический смысл. А объяснять им, что это полная чушь – их синюшные руны и всякие иероглифы, которые они даже не знают, как прочитать, – не стоит, еще дико обидятся.

Они ходят и ходят в тату-салоны: «А набейте мне еще красивую рыбу! Вот я принесла картинку, мне очень нравится!» Известно, что если девушка начинает бить татухи – остановиться не может. Это прямо как женский алкоголизм.

И через пару лет она уже вся расписная, в мордах, рыбах и вензелях. Героиня подросткового комикса. Очень собой гордится, ей кажется, что она крутая и секси. И что ее можно читать как сакральную книгу. Ну потешная такая девчонка.

А самое главное: я хорошо представляю, как эта рыба будет «тухнуть» с годами. Тускнеть и растягиваться, превращаться в мутное цветное пятно.

Все эти руны и черепа ждет одна и та же печальная судьба на коже, теряющей свою упругость. И спустя годы пытливая внучка спросит: «Бабушка, а что с твоей рукой? Почему на ней это лиловое пятно? Тебя в юности сильно били?» Бабушка скажет: «Ой, лучше бы били. Дурой я была, внученька».

И еще, Кира, важное. Постарайся не материться. Да, мат стал фактически легализован, он стал всеобщим языком, он потерял сокровенность. Девчонки матерятся свободно и громко, и если вдруг сделать им тактичное замечание, они даже не пошлют с ходу, а просто удивятся: а чё такого?

Процесс тотальной «материзации» случился уже на моей памяти, я был свидетелем. Много веков мат – или, скажу как бывший филолог, обсценная лексика – был в закрытом доступе. Конечно, я про городские сообщества, в русской деревне – свои «правила» русского языка.

Мама рассказывала, как однажды они с отцом сидели в компании, выпивали, шутили. Дело было в начале 60-х, в Магадане, где оба работали. И вдруг кто-то из мужчин рассказал анекдот. С матерным словом. Отец побледнел, сжал зубы. Потом тихо попросил сквернослова выйти поговорить. И за дверью убедительно объяснил оппоненту, что в обществе женщин материться нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

Отец был начальником геологической партии. Важно пояснить: в партии тогда на Чукотке активно шли бывшие заключенные, чтоб заработать денег. Да и обычные работяги были не лучше. Короче, состав тот еще. Мама после застольного эпизода спросила отца: «Слушай, в своих экспедициях ты тоже интеллигентно разговариваешь?» Отец усмехнулся: «Нет, с ними разговариваю на понятном, мужском языке. Но женщины его слышать не должны!»

Отец вырос в деревне. Полагаю, материться умел отменно и ярко. Но если б дожил до сегодняшнего дня, ему пришлось бы тяжело. Потому что, оказавшись за столом, услышал бы, как дамы матерятся подчас куда смачней и забористей кавалеров.

Понимаешь, Кира, есть простые истины, которые человечество вырабатывало тысячелетия. Среди очевидных – ну там про почтение к родителям и про то, что нехорошо воровать, – есть и сугубо гендерные. В том числе и такая: девушке не следует публично сквернословить. Да, мы расширили границы дозволенного. Да, мы устранили много ветхих условностей. Девушки прихватили себе немало мужского. Но брюки или пиджак делают девушку еще женственней, сексуальней и желанней – вот в чем игра. А выражение «ах, твою мать!» никак не делает, даже несмотря на слово «мать».

Речь – это человек. Если моя новая знакомая оказывается лихой матершинницей, это сразу меня отталкивает. Пусть она носит тяжелые ботинки и даже острижена наголо – ради бога, мне это даже нравится, это прикольно. Но только не матерится.

Пойми, я не занудный старый пуританин. Русский мат очень ценю как магический речевой инструмент. Матерные слова – самая ядреная энергия нашего языка. Они бывают крайне необходимы, без них иногда никак ситуацию не опишешь или шутку не пошутишь.

Так храни их для особых случаев, как последние монеты в кошельке. Чтобы щедро метнуть на деревянный прилавок, с эффектным стуком.

Только не превращай мат в обыденную речь, в языковую рутину. Да, так делают все, а ты не делай.

Знаешь, я учился в средней школе Люблинского района Москвы. Рабочая окраина. Школу до сих пор вспоминаю с неприязнью, хотя были там и друзья, и хорошие учителя. Меня постоянно били школьные хулиганы и вообще держали за придурка. В частности потому, что я вообще не матерился. Не выносил этого. И вот подумай: что бы мне, тощему и слабому, не быть как все? Чего выпендриваться? Ну мало ли что противно. Но я был тот еще крепкий орешек. Не матерился, и всё.

Нет, потом уже, взрослым, я мат освоил вполне, причем в интеллигентских компаниях. Но вот тогда, в школе, где меня вечно поколачивали в физкультурной раздевалке, я ухитрялся оставаться собой. Не быть как все.

Письмо 4
Почему важно скрываться, обманывать и лукавить

Сперва, милая Кира, небольшая история. Приключилась она со мной, еще когда учился в институте. Приехал к другу в гости, выпить пива. Друг жил на другом конце Москвы, от метро «Речной вокзал» еще на автобусе, по снегам, но в юности это пустяки, если хочется с другом выпить пива.

Приезжаю, а там уже целая компания. Друзья друга, друзья друзей друга, обычная шумная история, когда родители уехали. Играют Гребенщиков и Цой на невнятных кассетах. И среди тусовки – веселая девушка Ира, блондинка в облегающем свитере. Этот свитер ясно обозначал ее крепкую грудь безо всяких лишних материй (явление редкое и дерзкое по тем временам). Секс у меня в ту пору случался примерно раз в сезон, так что любая девушка на расстоянии моей горячей руки вызывала легкую дрожь.

Ира оказалась благосклонна ко мне. Даже слишком. Села рядом, с бутылкой, протянула мне другую: «Ну, давай!» Она вела себя как хиппушка на Вудстокском фестивале. Чем меня с ходу завоевала.

К концу вечера мы уже были почти как двое влюбленных. Разве что не целовались. И наше единение вызывало мрачные взгляды некоторых парней: облегающий свитер Иры многим покоя не давал. Наконец Ира шепнула: «А давай свалим!» И мы ушли. Я был счастлив: такая девчонка, со мной, увел от всех соперников, круто.

По дороге к автобусной остановке мы попали в облака белого пара. Было очень красиво, словно в итальянском старом кино. Всё объяснялось просто: где-то прорвало трубу. Ира вдруг остановилась: «Слушай, никто не видит! Можно целоваться!» И в этом теплом пару мы стали целоваться. Я расстегнул ее пальто и прорвался в глубь свитера.

Потом мы доехали на автобусе до метро. Ира говорила, что мечтает летом поехать в Крым автостопом, я тут же вызвался с ней. Я вообще был готов с ней куда угодно, даже на Шпицберген. Ира кивнула: «Отлично! Палатка есть?» Я соврал, что есть.

Так внезапно начинался прекрасный роман, и уже были ясны планы на лето, оставалось только…

У метро Ира сказала: «А дальше я одна, ладно? Мне так хочется сейчас». И быстро ушла. Я опешил, не бросился вдогонку, за стеклянные двери. Стоял и облизывал губы, которые только что были очень счастливы в клубах пара. И даже не взял ее телефон. Но это не было проблемой.

Конечно, я должен был встретиться с этой оторвой снова. Как можно скорей. Потому что я был уверен, что встретил любовь среди бутылок «Жигулевского». Потому что Ира была лихой и свободной. Позвонил другу и спросил номер ее телефона. Интеллигентный друг замялся: «Слушай, ну это наверно не очень тактично…» Короче, не дал.

Однако я хитроумный и упрямый. На вечеринке я слышал пару раз, как Иру называли по фамилии. Фамилия была редкой. И я позвонил в адресно-справочное бюро. Был такой сервис, где у невежливой тетеньки можно было узнать телефон по фамилии-имени.

И получил номер. Позвонил в нетерпении вечером. Трубку снял мужчина (наверно, папа, решил я). Пока Ира шла к телефону, я слушал звуки неведомой квартиры. Самым отчетливым был голос маленького ребенка (наверно, братик, решил я).

Ира взяла трубку. Я сказал:

– Привет, это Леша, который…

– Ага, я поняла, – торопливо ответила Ира. Судя по изменившемуся тембру голоса и вакуумному звучанию, она закрылась с телефоном в ванной. – Слушай, – произнесла Ира чуть ли не шепотом. – Не надо мне звонить. Понимаешь, я замужем, у меня ребенок. Ну просто с тобой был такой вечер, так случилось, мне захотелось. Извини, всё!

Я было собрался, как дурак, спросить насчет Крыма, но уже звучали короткие гудки, безжалостный пунктир отчуждения.

Тут мне и стало ясно, отчего мой друг не дал номера. Он знал правду об Ире, но просто не хотел мне говорить отчего-то. Может, она его попросила, желала остаться легендой, чудным мгновеньем.

Потом я где-то столкнулся с Ирой и ее семьей, в кино, что ли. Но виду не подал, затаился. Только наблюдал издалека. Муж Иры нес на руках сына, Ира была совсем другой. Такая скромная дамочка в кофточке.

«Вот это игра!» – подумал я с тоской и восхищением.

Да, этой девушке захотелось на вечер стать другой, придумать себя заново, изобразить хиппушку, свести с ума тощего парня. Утонуть в клубах белого пара. И весь план удался. Сейчас я не буду про измену мужу, об этом потом. Сейчас я лишь о том, как важно женщине обманывать, как необходимо изобретать себя заново, пусть на один вечер. Зачем? Ну просто надо. Для развлечения, для прикола, для минутного кайфа, в конце концов.

Всякая женщина – актриса, но не всякая умело пользуется этим.

Если бы Ира рассказала мне правду: о сыне, о муже… Короче, вряд ли покорила бы меня таким рассказом. «Спасибо, – ответил бы я. – Очень интересно, ну я пойду». А так – водила меня за нос, наслаждалась, потом грациозно исчезла, оставив в томлении и недоумении. Ошеломительный женский эффект.

Но это случай отдельного лицедейства. Сиюминутного. Скажу, Кира, больше. Я совершенно уверен, что женщина всегда должна скрываться за маской, никогда не говорить о себе всей правды. Никому. Она должна сочинять себе биографию, пускать в глаза клубы белого дыма. Во-первых, ей это самой интересно. Женщина любит себя выдумывать и сочинять. Ведь что такое мейкап? Конечно, обман, мистификация, уловка. Вранье о себе – тот же мейкап, только словесный. Женщина прячется за маской. Во-вторых, это отличный способ дурачить и добиваться своего. В одной ситуации ты бедная крошка, тебя все жалеют, в другой – Мелания Трамп, все боятся и восхищаются.

И главное, Кира! Это защита от жестокого мира. Когда мы рассказываем о себе правду, мы становимся беззащитными, мы же не знаем, как собеседник потом использует эту информацию, пусть даже сейчас он сидит весь такой милый и обаятельный, сочувственно кивает.

Здесь ты скажешь: ой да ладно, есть соцсети, есть интернет, откуда можно выудить любую информацию. Мир стал прозрачным. Ха! Тем интересней становится игра. Совершенно необязательно писать в соцсетях – что ты закончила, где работала и за кем замужем. Нельзя раскрываться полностью. Да, есть однокурсники, близкие подруги – они много про тебя знают, это понятно. Но, во-первых, надо дурить их тоже, а во-вторых, для всего остального мира пусть будут легенды и сказки. Кстати, с датой рождения можно не обманывать, пусть это будет единственный достоверный факт.

Хотя знаешь что. Даже близким подругам нельзя рассказывать всё. Вы, девчонки, любите такое. Сесть вдвоем на кухоньке, глотнуть кьянти, и начинается: «Ой, у меня такая проблема…» Пусть будет проблема, без проблемы никак. Ногти слоятся или – что там? – кожа шелушится. Или хочется скорее на море. Или начальница достала. Это обсудить важно. Но самые главные проблемы нельзя выдавать, душу нельзя раскрывать. Женщина в первую очередь должна скрываться от других женщин. Потому что не бывает врагов коварней и мстительней, чем подруги.

Ты спросишь: о чем же тогда говорить? Особенно с новыми людьми. Всем интересно узнать о твоем «туманном прошлом». Так и плети, сочиняй, обманывай. Главное – старайся запоминать, что и кому рассказывала. И легенда должна выглядеть правдоподобно. Содержать элементы истины. Ну например, не стоит коллегам говорить, что закончила консерваторию по классу виолончели, потому что это легко проверить. А сказать, что три года жила в Новой Зеландии или в школе дружила с модной поэтессой, – кто проверит? Хороший, ароматный обман еще и должен вызывать у других головокружение от легкой зависти.

Кира, ты хорошо придумываешь сказки. Когда мы только начинали бесконечный эпос про двух толстых собачек, ты лишь слушала меня. Потом стала предлагать сюжеты: «А расскажи, как они пошли в балет!» Потом уже начала меня перебивать: ты знала лучше, как там что было, и что эти озорные собачки затеяли. Выдумывала изобретательно и смешно. Так и в жизни: плети ажурные сюжеты о себе, пусть самые невероятные.

С мужчинами это вообще работает безотказно. Мужчины, открою тебе секрет, простодушны и доверчивы. В ситуациях, когда рядом красивая женщина, они натурально тупеют. И можно плести что угодно – поверят.

Была у меня такая знакомая, кстати. Рассказывала, что у нее роман с очень известным актером, причем выдавала занятные подробности. А я и слушал, я верил, я восхищался. Когда мы с ней наконец оказались в постели, моей первой мыслью было: «Вот кому я наставил рога!» (Мужчины еще сексуально честолюбивы, до смешного честолюбивы.) А много позже выяснилось: она всё придумала. Не было никакого актера. Я спросил:

– И зачем ты меня дурачила?

Она сказала:

– Это было забавно. Ты сразу поверил. И я уже не могла остановиться.

Умница. Так и надо.

У меня есть любимая героиня, Алла Пугачева, я написал о ней целых две книги. (Тебе их можно не читать, я не настаиваю.) Сама Пугачева всю жизнь обещала написать свою книгу. Но однажды произнесла: «Даже если я сама напишу о себе, всей правды я не скажу никогда». Разумеется. Уж она точно знает, что рассказывать надо только легенды. Кстати, Пугачева с детства была первостатейная врушка. И ей верили.

Уникальной врушкой была Коко Шанель. Уж сколько о ней биографий, сколько книг – все равно ускользает, чертовка.

Обман делает женщину сильнее.

Придумай, Кира, свою легенду для всех. Обманывай, лукавь, сочиняй. Ты должна быть неуловима.

Однако теперь, наконец, ты скажешь: «Но так нельзя! Кто-то должен быть очень близким, кому излить душу, с кем посоветоваться».

Конечно. Лучше всего, если это будет мама. Но такое редко случается. Девчонкам-подросткам сложно быть откровенными с мамой, там чаще противостояние и конфликты. Когда девчонки вырастают – они уже просто не хотят маму волновать. Тогда кто? Например, женщина, которой ты очень доверяешь. Но изрядно старше тебя. Например, твоя сестра. Или учительница, допустим, рисования, с которой ты подружилась.

(Жаль, что я не могу быть таким старшим другом. Папа – как его ни любить – он мужчина, всего не расскажешь, да и совсем иначе устроен мозг.)

Нет, должна быть и подружка. Надежная ровесница. Совершенно родная, проверенная. Таких больше одной не бывает. И они возникают, как правило, в юности, лет в 17-18, потом на всю жизнь.

У мамы, твоей бабушки, была такая. Тетя Галя. Они подружились еще в педучилище. Две Гали. Тетю Галю я сам очень любил. Красотка, болтушка, насмешница. Уверенная в себе, реактивная, остроумная. Маме, которая вечно сомневалась во всем и была меланхоликом, такая была необходима. Тетя Галя могла нагрянуть с визитом, когда мама была в очередной хандре, лежала на диване: «Так, Белякова, ну-ка хватит валяться, подъем!» И доставала бутылку вина. Они уходили на кухню и целый вечер курили, болтали, смеялись. Когда тетя Галя собиралась домой, мама была уже другой. Тетя Галя была идеальным психотерапевтом. И очень надежным, очень порядочным человеком. Мама рассказывала ей о себе все, и дальше прокуренной кухни это не выходило никогда. Не знаю, как бы мама жила без тети Гали.

Помню, как-то маму пригласили на свадьбу. Жили мы, Кира, очень бедно. Мама не знала, что дарить. Свадьба же, надо что-то красивое и дорогое. Мама бросилась к тете Гале, мы жили не очень далеко. (Тетя Галя работала в каком-то задрипанном НИИ, но у нее всегда был достаток: мужья и ухажеры не скупились.) И вот тетя Галя достает из серванта красивую вазу, протягивает маме:

– Держи, это хрусталь, нормальный подарок.

Мама испугалась:

– Ты что, как это?! (Да, Кирочка, в наше унылое время это было лакшери.)

Тетя Галя нахмурилась:

– Бери, я тебе сказала! И всё.

Потом тетя Галя вышла замуж в третий, кажется, раз и с сыновьями уехала к мужу в Ростов-на-Дону. Мы с мамой к ней приезжали. Мама дико скучала без нее. Ей очень не хватало рядом этой лихой женщины, которая решала проблемы одной сигаретной затяжкой.

Тетя Галя не смогла быть на похоронах мамы: у нее тогда на руках оказалась крохотная внучка, от которой отказалась безумная мать, жена ее сына, и эту рыжую девчонку тетя Галя вырастит как дочь. Но спустя пять лет я сам оказался в Ростове: там еще почти никому не известный Кирилл Серебренников делал сериал «Ростов-папа», я был одним из сценаристов.

Первым делом я бросился к тете Гале. Мы сели на кухне. Курили и выпивали. Хотя тетя Галя перенесла два обширных инфаркта. А потом обнялись и рыдали. «Знаешь, Лёха, – сказала тетя Галя. – Никого ближе твоей матери у меня не было. Никого. Ни одной подруги. Это теперь как дыра в сердце».

Вот это, Кира, настоящая дружба. На всю жизнь. Двух очень разных женщин.

Найти бы тебе подругу, как тетя Галя.

А от всех остальных – скрывайся и ускользай.

Bepul matn qismi tugad.