Kitobni o'qish: «Ёж»

Глава 1

Я стоял у окна и смотрел за горизонт, туда, где медленно садилось солнце. Багровый летний закат скользил вдоль черных верхушек деревьев, отбрасывая длинные тени на растрескавшийся асфальт. Призраки заброшенного города плыли по улицам, поднимая мусор в воздух, закручивая его в медленном танце. Мои мысли были отброшены на несколько десятков лет назад. Я видел эти улицы, наполненные людьми: женщина в белом платке спешила в магазин за молоком, у самого дома стояла машина, под которой копался засаленный мужичок в кепке, непрерывно куря сигарету. Это были восьмидесятые или начало девяностых, точно сказать я не мог. Детвора шумно носилась с мячом по двору, с тем самым мячом, что сейчас прижался к полусгнившему забору, он уже давно испустил последний воздух и выцвел с годами. Я силился понять, что же произошло в этом забытом богом месте, понять, почему тот самый мяч был здесь брошен и забыт.

Позади меня раздался свист кипящего чайника, я повернулся и окинул взглядом комнату, которая стала мне приютом на время пребывания в этом странном месте. Это был настоящий Клондайк для такого искателя, как я. Несмотря на прошедшие десятилетия, вещи и обстановка сохранили свой прежний вид, разве что слегка выцвели обои и подгнило дерево полок, висящих на стенах. Книги, посуда, мебель, одежда – все было на своих местах, не тронуто, не разграблено, здесь стоял дух того времени, когда люди оставили это место.

Я подошел к походной газовой конфорке и выключил ее, свист чайника тут же утих, растворяясь в тяжелом воздухе комнаты. Из рюкзака я извлек металлическую кружку, купленную в «Экспедиции», сыпанул в нее черного чая и залил кипятком. Аромат чая успокаивал. Сказать по чести, я боялся этого места, и страх мой усиливался с наступлением ночи. Восьмой день я бродил по заброшенным улицам Ежа, и восемь ночей меня одолевал панический ужас перед неизведанным, перед тем, что здесь могло произойти двадцать лет назад.

О городе со странным названием Еж я узнал еще под Екатеринбургом, у мужичка, работающего на электростанции. Это было года три назад, и тогда я отнесся к его истории с недоверием. В тот год была лютая зима, замершие птицы падали с веток в холодный снег. Рекламные надписи на трамваях трескались от мороза и облетали, словно сухие листья. Машины и автобусы замерзали в дороге, а люди передвигались бегом, стараясь поменьше находиться на улице. Я приехал с экономической проверкой в маленький областной городок. На тот момент гендиректора местной электростанции подозревали в не совсем целесообразном использовании средств, поступающих из бюджета. Работка у меня была немудреная и крайне нудная – кипы бумаг, миллионы цифр и бухгалтера, которые играли в дурачков и дурочек. Спустя пару дней я знал о том, что Георгий Иванович греб деньги не лопатой, а ковшиком маленького экскаватора в собственный карман.

В тот знаменательный для меня день я сидел на шестом этаже административного здания – именно здесь располагался экономический отдел и бухгалтерия Горэлектро. Стрелка часов неумолимо приближалась к четырем часам дня, была среда – день выдачи зарплаты работникам этого славного предприятия. На этаже все время кто-то шатался, после обеда толпа страждущих заполнила узенький коридор перед кассой. В своей основной массе это были женщины за сорок, любящие посплетничать, а время для сплетен выдалось самое подходящее. Через пару часов я уже знал, кто и чем жил на станции. Настроение было, мягко говоря, нерабочее, и я решил отправиться в свою гостиницу, где собирался поужинать и выпить пару бокалов коньяка. Я вышел из кабинета в галдящий коридор, запер дверь, и уже было направился к лифту, когда меня остановил единственный мужик, толкущийся среди женщин.

– Здорово, начальник! – Голос у него был с приятной хрипотцой, лицо же пропито лет эдак десять назад. Когда-то яркие голубые глаза поблекли и провалились, лицо было сплошь покрыто морщинами. Он был невысокого роста, метр с двумя кепками, высохший, как старое полено, забытое в сарае.

– День добрый! – Я протянул ему руку, и он пожал ее, рукопожатие было крепким, и я понял, что выглядит он гораздо хуже, чем чувствует себя.

– Как идет проверка, жить будем?

– Вы еще вдоволь поживете, а вот ваш генеральный уже вряд ли. – Я уже было развернулся к нему спиной, чтобы приблизиться к лифтам, но он вновь остановил меня.

– Проворовался, значит, у нас тут давно ходят слухи, приехал этот холеныш из Ебурга и наши коврижки все поел. Я тебе вот что скажу: деньги людей портят, и это уже давно всем известно, деньги лучше переводить в алкоголь – в нем правда. – Он как-то грустно улыбнулся и посмотрел на меня. – Жди меня тут, я через минуту. – Он резко повернулся и уверенным шагом направился к кассе через строй женщин. Его встретили недовольные возгласы, и я уж, было, думал, что мужичок будет бит, возможно, даже ногами, но каким-то чудом он пробился к окошку, вручил кассиру какую-то выписку и через пару минут получил свои кровные заработанные.

– Уж, думал, не выберусь, – сказал он мне со смехом, – у нас бабы суровые, слона на скаку остановят, и хобот в бантик завяжут, про избу я уже молчу, и построят, и разобрать до последнего бревнышка могут. – Он подхватил меня за руку, и мы двинулись к лифтам, сопровождаемые недовольными возгласами в адрес моего нового знакомого. Минут через двадцать с двумя бутылками коньяка, который мы купили по моему настоянию, мы подошли к небольшому участку, огороженному хлипким и редким забором.

– Моя фазенда, – прокомментировал мой Сусанин и, видимо, собутыльник на этот вечер. – Жена умерла четыре года назад – рак. Понимаешь ли, у нас тут экология ни к черту, она у меня этот сад… все своими руками… а я все профукал, да и нет желания у меня ковыряться в земле, слесарь я, не пахарь, и никогда им не был. – Он говорил как-то отрешенно, без эмоций, говорил о годах минувших без намека на сожаление. Виктор, а именно так звали моего нового знакомца, открыл калитку и пошел впереди меня к одноэтажному домику, приютившемуся в дальнем конце некогда красивого, а ныне увядшего сада, покрытого толстым слоем неубранного снега.

– Здесь у меня банька, – он неопределенно махнул вправо, я проследил за его жестом и увидел приземистую баньку из почерневшего от времени сруба, – топить сегодня не будем, дров маловато на зиму заготовил, а покупать жаба меня давит, хожу в нее по расписанию, чтоб до весны дотянуть.

Мы вошли в дом. Это был обычный деревенский домик: длинные аляповатые «дорожки» в коридорах, пара ковров, приколоченных к стенам в большой комнате, выполняющей роль одновременно гостиной и спальни, железная сетчатая кровать у печи, большой деревянный стол, очевидно, доставшийся Виктору от прабабушки, у занавешенного окна, и столь же массивные стулья вокруг него.

– Располагайся, – Виктор кивнул на стул, – спать ляжешь тут (он указал на кровать), – а я на печи подрыхну, как в детстве у бабки. Люблю на печи спать, вспоминаю, когда мне было лет шесть– семь, я часто у бабки оставался, родители в «ночные» работали. Заберемся мы с ней зимой на печь, огонь потрескивает под тобой, а тебе тепло и уютно, бабка начинает храпеть через пять минут, а ты лежишь и думаешь. Думаешь о всякой ерунде, о том, как днем залепил снежком Маринке, чтоб она обратила на тебя внимание, о том, что летом тебе могут купить велик, потому что летом у тебя день рождения и бабушка уже второй год откладывает по трешке на него со своей пенсии. Жалею я о своем детстве, ой как жалею, Саня, сейчас на печь залезаю и думаю о том времени, о том, как мне было хорошо. – Я видел перед собой глубоко уставшего человека, казалось, морщины его стали еще глубже, а глаза и вовсе побелели. Сейчас он был где-то очень далеко, там, где хотел бы задержаться на всю жизнь.

Виктор достал из холодильника вчерашнюю картошку, мы присовокупили к ней купленную мной сырокопченую колбаску и начали уничтожать запас коньяка. Виктор пил его и морщился, ругая меня на чем свет стоит за то, что я уговорил его вместо «беленькой» пить этакую гадость заморского происхождения. Он много рассуждал о том, что русскому хорошо и что иностранщине смерть, и это был бы обычный вечер, который я скоротал в компании случайного собутыльника, любящего пофилософствовать, если бы не история, которую он мне поведал, изрядно выпив.

История меня очень заинтересовала. С юношества я увлекался поиском и исследованием заброшенных городов и деревень, крупных промышленных объектов и военных частей. Первый опыт индустриального туризма¹ у меня был еще в институте, я закончил третий курс и, устав от макро– и микроэкономических теорий, со своим другом Славкой решил отправиться в заброшенную больницу, что стояла в самом центре города. Больница, надо сказать, славилась страшными историями о призраках умерших постояльцев, которые бродили в обгоревших коридорах и пугали случайных ночных прохожих. Посетить городскую достопримечательность мы решили, естественно, ночью – для пущего эффекта. Славка, мой друг и однокурсник, раздобыл газовый пистолет – это была необходимость, так как здание бывшей больницы облюбовали бомжи, а чужой человек, оказавшийся на их территории, подвергал свою жизнь немалой опасности. Мы пытались прихватить с собой девчонок, но те наотрез отказались, большинство однокурсников, страшных ботаников, также решили не участвовать в нашей затее. В общем, отправились мы в больницу вдвоем, что подогревало нашу кровь еще больше и подхлестывало в нее адреналина. Мы вооружились фонариками, фотиками – на случай, если встретим настоящего призрака, пакетом с бутербродами и в полночь отправились в центр города к улице 8-е Марта, собственно, именно там и располагался заброшенный, полуобгоревший блок больницы. Местечко, скажу я вам, жутковатое. Свернув с центральной улицы, мы оказались в небольшом парке, сотни подобных парков окружают сотни же похожих больниц. Большое здание выплыло из темноты, когда мы почти уперлись в него носом. Яркие лучи выхватывали из темноты куски бежевой штукатурки, висящей на красном кирпиче, черные зияющие провалы окон без рам, на последнем этаже был сильный пожар, и языки копоти украшали его хаотичным рисунком.

– Шура, зря мы сюда приперлись ночью, днем надо было идти! – Слава говорил полушепотом, будто боялся, что нас кто-то услышит.

– Это была твоя идея. – Я старался имитировать приподнятое настроение и жажду приключений, получалось малоубедительно, но на Славку подействовало.

Мы влезли в первое попавшееся окно, собственно, плана больницы у нас не было, как-никак первый опыт такого предприятия, и мы точно не знали, куда идти. Вокруг валялось переломанное медицинское оборудование, куски мебели и горы битого стекла. Я, как истинный папарацци, извлек фотик и сделал пару кадров. Стены были исписаны первопроходцами, и это придало нам исследовательского настроения. Первый этаж был неинтересен, а потому покинут нами через несколько минут. Последующие этажи уже не нагоняли на нас столько жути, на самом верхнем мы встретили группку бомжей, которые не проявили к нам особого интереса, очевидно, «туристы» забредали сюда чуть ли не каждый день.

Спустя полтора часа мы уже были готовы покинуть столь примечательное место, но Слава вспомнил о том, что именно в подвале находился морг и где-то тут должна была быть лестница, ведущая к нему. С полчасика мы бродили по первому этажу, отыскивая подвал, между делом мимо нас проплывали бомжи, спешащие к себе на этаж, и последние остатки жути, нагоняемые этим заведением, нас покинули. Вскоре мы отыскали вход в морг, это была неприметная дверь с очень приметной надписью «морг», за дверью было небольшое помещение с выходом на лестницу и собственно лифтом, коим воспользоваться мы и не мечтали, а потому двинули сразу к лестнице. Надо сказать, что надписей на стенах поубавилось, да и вообще эта часть блока казалась менее посещаемой «туристами» вроде нас.

– Как-то мне тут не по себе… – Славка вновь перешел на полушепот.

– Я тебе скажу, чувак, что мне тоже тут не очень, но, если не спустимся, будем жалеть до конца своих дней. – Я чувствовал, что мое сердце вместо крови уже качало только один адреналин, спускаться вниз совсем не хотелось, но я верил, что потом буду жалеть о том, что не сделал этого.

Мы начали спуск в черную бездну без окон, лестница была достаточно широкой, надписи со стен исчезли совсем, и вообще это место выглядело нетронутым. Не было мусора на полу, не было вообще никаких признаков присутствия людей.

– Чем дальше мы идем, тем больше я понимаю, что мы не должны этого делать. – Первоначальный задор моего друга совсем исчез и уступил место страху. Мне тоже было страшно, позже, посещая подобные места, я понял, что именно за адреналином и чувством страха я охотился, мне не хватало их в жизни, я не мог без них жить, я понимал это, но отключить инстинкт самосохранения мне это не помогало.

Преодолев последние ступеньки, мы вступили во владения мертвых, слева и справа тянулись холодильники для людей, отправившихся в свой последний путь, большинство из них были открыты, и на нас смотрели темные, бесстрастные квадраты мрака. Мы шли молча, мне в голову даже и мысли не пришло сделать несколько снимков, позже я был уверен, что на них отпечатались бы толпы душ умерших здесь людей. Я шел и чувствовал, что воздух тут намного плотнее, чем наверху, будто он был насыщен той субстанцией, что покидает людей с последним вздохом. Славка шел рядом и молчал, думаю, что он ощущал то же, что и я. Это было место, где живым было делать нечего, место, которое насквозь пропиталось запахом смерти. Мы держались центра коридора, стараясь не походить к холодильникам, никакая сила не заставила бы меня хоть на миллиметр приблизиться к ним. Воображение рисовало жуткие картины того, что могло прятаться за черными квадратами, окружающими нас. Мой фонарь светил прямо передо мной, я не двигал луч ни влево, ни вправо. Вообще, вспоминая те минуты, я могу передать лишь ощущения и мысли, что меня посещали, а мысль была собственно одна – уйти оттуда, и побыстрее.

Около трех часов ночи мы покинули больницу, вернее, один из ее заброшенных блоков, и спустя минут пять оказались на ярко освещенной центральной улице. Морг – единственное, что произвело на меня впечатление, черные провалы холодильников все еще стояли перед глазами. Мы двинулись к цирку, чтобы там поймать мотор и добраться до квартиры, которую снимали на пару. Уже у самой улицы Куйбышева Славка выдавил из себя: «Жесть». В ответ я промолчал, но уже в те секунды, что мы выбрались из морга, я знал, что стану «охотником» на подобные места и буду этим заниматься до тех пор, пока старость не пришвартует меня к постели…

Глава 2

Солнце стояло высоко в небе, даря земле свое летнее тепло. Зелень по-особенному смотрелась в его лучах, наполняя эйфорией все живое вокруг. Голубое небо, без единого облачка, обещало, что такая погода задержится в этих краях надолго. Судя по данным за прошлые годы, июль – тот месяц, когда на этой широте наступает лето. Это была даже не работа, она больше походила на экстремальный отдых, с небольшими заданиями, которые надо было выполнять за день, а вечером песни под гитару, и иногда, когда Миллениум разрешал, немного алкоголя и игры в дурака на виртуальные деньги.

Юля отошла от своего теодолита и подставила лицо солнцу. В этом году ей еще не удалось позагорать, вначале были ГОСы, потом диплом, теперь сразу работа, и только на работе она могла совместить приятное с полезным, а именно, наконец отдохнуть и принять летнюю порцию загара. Боря был в полуторакилометрах от нее, она знала, что вечером ей могло влететь от него, но ей было абсолютно все равно, что он ей скажет, в конце концов, она только училась работать и небольшие поблажки с его стороны не помешали бы. Она знала, что прямо сейчас он смотрит на ее перевернутое изображение в окуляре теодолита и кипит, как чайник, и если он решит справить малую нужду, то сожжет траву вокруг себя. Он терпеть не мог, когда кто-то в его маленькой группке позволял себе небольшой отдых во время работы. Однако до вечера было еще далеко, а перекипал он за час (это они с Женькой уже точно знали), достаточно было просто не попадать этот час в пределы радиуса действия Миллениума. Юля улыбнулась при мысли о красном лице Бори, а собственно говоря, чего ему кипеть, свою работу на точке она выполнила, теперь дело было за самим «большим начальником», он должен был протопать треугольник со стороной в полтора километра и проверить ее и Женькины замеры. Чего он, кстати, мог бы и не делать, как-никак, их пять лет учили, как гнать теодолитный ход с нивелирным, уж чему-то должны были обучить. Но Миллениум, геодезист со стажем, корчил из себя мегазнатока, и перепроверял за ними каждый ход, копался в каждом миллиметре. Нет, конечно, времени у них было полно, и он мог себе это позволить, но они могли бы ускориться ровно в три раза, если бы Боря не бегал от точки к точке. Юля знала, что дня через два он сдаст свои женоненавистнические позиции, плюнет на их неопытность и позволит им самостоятельно делать замеры, а уж он-то их будет просто перепроверять вечерком, сидя у костра. И дело даже не в том, что ему приходится бегать по полтора километра в каждом ходе. Боря был отлично сложен и легко справлялся, дело в том, что ошибок с Женькой они не допускали и старались изо всех сил угодить Миллениуму, коим, собственно, и был Боря. Почему «Миллениум» – они точно не знали, знали только, что Борю за глаза так называли все сотрудники, ну и знали, что он этого терпеть не мог.

Она повернулась к теодолиту и посмотрела в трубу: на соседней точке начальства уже не было, значит, оно двигается в ее сторону. Юля развернула трубу градусов на сорок пять и посмотрела еще на одну точку, на ней стоял теодолит, а в сторонке в траве лежала Женька, сверкая своими голыми ягодицами. Это был ее дневной моцион, когда Боря начинал двигаться от точки к точке, она быстро раздевалась и загорала аки нудист. Ее ничуть не смущало, заметит ее Миллениум в оголенном виде или нет: во-первых, он ей нравился, а во-вторых, как она говорила: «В теодолите все перевернуто и непонятно».

Юля еще раз сверилась с показаниями прибора и сделала проверку расчетов, все было верно и можно было расслабиться, она задрала футболку повыше, осмотрела свои оголенные ноги на предмет прилипающего свежего загара и растянулась на траве. На ней были коротенькие шорты цвета хаки, они как нельзя лучше подходили для дневного загара. Она и Женя таскали с собой еще пару джинсов, так как вечером становилось довольно-таки прохладно и приходилось переодеваться, перед тем как отправиться в лагерь, взгромоздив на себя пятикилограммовый теодолит со столь же тяжелой треногой. Боря, естественно, ворчал, понося на чем свет стоит женский род, он немало стебался над тем, как они паковали с собой на точку косметички, крема от загара, джинсы и еще бог весть что. Сам же щеголял в одних и тех же штанах, днем он их закатывал до колен, Юля так и видела эту картину, как Боря приговаривает: «И джинсы превращаются в оригинальные шорты». Вечером он их, наоборот, раскатывал донизу и не мерз. Естественно, ему было гораздо проще: снял футболку, надел футболку, снова снял. Знали бы они, что тут, в глухой тайге, можно будет позагорать, прихватили бы с собой купальники, и всем было бы легче, Боря перестал бы ворчать, девчонкам не пришлось бы таскать с собой по два комплекта одежды.

Еще один член их группы, Миша, или попросту Сандаль, был в пяти километрах от них. В первый день, увидев их женскую компанию, он откровенно сплюнул со словами: «Пропала работа». Затем взял сумки, развернулся и направился к машине, которая должна была доставить их в аэропорт. С самого начала он жутко не понравился Юле, заносчивый, самовлюбленный хлыщ, но со временем стало ясно, что он единственный человек в их маленькой группке, которого можно назвать душой компании.

– Загораем? – на холм взобрался Боря, он деловито направился к теодолиту и начал перепроверять замеры «туриста практиканта».

– Чем еще тут заниматься? – Юля встала с травы и подошла к нему почти вплотную. – Там все нормально, Борь, я перепроверила, могу шлепать на следующую точку.

– Угу, топорик прихвати, там видимость нулевая, позанимаешься физкультурой немного. – Миллениум мельком бросил взгляд на ее записи. – Все циферки угадала, молодец. Предупреди Женю, что я иду к ней, иначе случится конфуз.

– Да ты вроде уже все в теодолит рассмотрел. – Юля засмеялась, отбрасывая со лба черные, как смоль, волосы и демонстрируя свою очаровательную улыбку с ямочками на щеках.

Боря молча посмотрел на нее, пошевелил бровями и двинулся в сторону Жени, потом остановился метрах в тридцати от нее и крикнул:

– Про топор я серьезно, березки на точке поросли, проруби в сторону Женьки и своей точки, встретимся там часика через полтора, два. – Он достал сигарету из кармана и закурил.

– Борь, дай сижку, я свои в лагере оставила. – Юля уже было направилась к нему, но он остановил ее.

– Здоровее будешь, и… детям курить вредно. – Он развернулся и быстрым шагом отправился прочь.

– Злодей. – Она не сильно-то и хотела курить, но запах табака, донесшийся до нее, разбудил желание, придется теперь мучиться до самого вечера, пока они не вернутся в лагерь.

Юля подошла к рюкзаку и вытащила из него рацию. Первые дни, только получив эти игрушки, они забивали эфир ежесекундно, пока Миллениуму этот цирк не надоел, и он обещал более не менять им аккумуляторы до самого возвращения на Большую землю, теперь приходилось экономить, хотя обе знали, что батарей хватит на месяц беспрерывной болтовни.

– Жень, ворчун к тебе топает, хватит светить своей попой на полтайги. – Она присела у теодолита, оторвала травинку и сунула ее между зубов, желание курить нарастало.

– Сейчас, уже одеваюсь… – Юля невооруженным глазом видела, как Женя нехотя встала у теодолита и начала натягивать на себя трусики.

– Погоди, не одевайся, – эфир разорвали помехи, голос едва пробивался сквозь них, – я бегу к своему теодолиту, Женя, притормози. – Это был Сандаль, он был в своем репертуаре. Все они знали, что его точка находится вне пределов видимости и скрыта широкой грядой холмов, он прогонял параллельный ход для путей обеспечения.

– Ага, сейчас, – Женя говорила, слегка растягивая слова, получалось весьма томно, если не считать ее детского голоска, – встану во весь рост и помашу тебе ручкой. – Она была прирожденной кокеткой и заигрывала со всеми мужчинами, что были ей симпатичны, надо сказать, что Миша с Борей были аполлонами геодезической науки.

– Женька… – помехи прервали Мишу, – попрыгай, я не вижу тебя, пигалица ты наша. – Он засмеялся, Сандаль не упускал возможности подколоть Женьку насчет ее роста. Она была весьма миниатюрная и аккуратная девушка, ее едва было видно из-за установленного теодолита на треноге, хотя в ее распоряжении было еще как минимум четыре года, говорят, люди растут до двадцати пяти, не меньше.

– Придурок! – она сказала это без злобы, смакуя и растягивая каждую букву. – Вечером с Юлькой разденем тебя в дурачка, там посмеемся.

Эфир взорвался смехом.

– Деточка, тебе не обыграть меня, даже если тебе это снится.

– Ладно, хватит эфир забивать, – это был Миллениум, – Юля, собирай теодолит и двигай на точку, Женя, одевайся без пререканий…

– Миша уже бежит вприпрыжку на следующую точку, – закончил за него Сандаль.

– Да оделась я уже! – Женька не могла не вставить свое словцо напоследок.

Юля начала снимать теодолит с треноги, ей предстояло запаковать его и передвинуться на следующий опорный пункт, в километре от того, на котором она находилась. Минут через пятнадцать, взгромоздив на себя всю эту тяжесть, она начала спускаться с холма. По-прежнему хотелось курить, она даже чувствовала запах табака, что оставил тут Боря. Засунув руку в карман, она извлекла жвачку и закинула ее в рот, чтобы хоть как-то отвлечься от этих мыслей.

Вообще, недавно приобретенная профессия ей нравилась, но она не представляла себя вечно скитающейся по горам и долам с теодолитом за спиной и треногой на плече. Это была профессия для прирожденных холостяков, ей же хотелось домашнего тепла и уюта. Однако, когда они с Женькой начали искать работу, ничего стационарного для начинающих геодезистов не нашли, и в то же время их приняли с распростертыми объятиями в РосГео. На мизерный оклад и процент с выполненных работ, как-никак они были всего лишь, как говорил Боря, «туристы-практиканты». Туристы – потому что не задержатся надолго, практиканты – потому что, кроме того, как вертеть теодолит в руках, они, по его мнению, больше ничего не умели. Толика правды в том была, они мало понимали в той работе, которую сейчас выполняли, знали лишь, что Сандаль делает съемку местности для коммуникаций, они же втроем снимали местность для высоковольтной линии. Как все это сводил Миллениум воедино, они даже представления не имели, но вечерами, когда они развлекались партейками в дурачка, Боря садился у костра, разбирал все записи и начинал вводить измерения в единый журнал расчетов, помечая точки на карте. Уж он-то получал за свою работу совсем немало, в родной Пышме у него было две квартиры и неплохая иномарка во владении, причем не кредитном. Этакий маленький олигарх, который зарабатывал все своими руками, ну и если подумать, то и головой тоже. Начал он ездить по северам еще студентом, и ездит до сих пор, не имея ни жены, ни детей, хотя у геодезистов есть присказка о том, что у каждого из них в городах, которые они посещали, есть маленькая, но семья. Юля так жить не собиралась, она не представляла себя, тридцатилетнюю, на месте Бори, обучающую вновь поступивших сотрудников или студентов-практикантов, слоняющуюся по лесам и фанатеющую от этой романтики. Она собиралась поработать годик-другой в «поле», а потом, набравшись необходимого опыта, найти более или менее стационарную работу в Екатеринбурге. У Женьки были аналогичные планы, но вряд ли эта хрупкая мини-дамочка продержится больше одного– двух выездов на природу. Женя была утонченной девушкой, этакая Барби российского пошиба, носочки-платочки, рюшечки-косички…

Юля остановилась на новой точке и осмотрелась. Боря был прав, когда говорил о топоре: ни одной предыдущей точки видно не было, все перекрывали молоденькие березки, вырубкой коих ей сейчас предстояло заняться. Она установила теодолит, отцентровала его по всем правилам, осмотрела в трубу предполагаемый фронт работ – рубить предстояло немало. Миллениум не иначе как специально отправил ее на эту точку, она располагалась меж двух небольших холмов, разрез которых порос березняком. Она раскрыла свою походную сумку и извлекла из нее топорик.

– Эх, чем дальше в лес, тем больше дров. – Юля взмахнула топором и рубанула по первой березке, та легко поддалась и с легким шуршанием опустилась на землю, подрубленная почти у самого корня. За первой последовала вторая, затем третья, рубить было не так сложно, как ей это представлялось в самом начале.

– Ты так всю тайгу вырубишь, Юль, – на одном из холмов стоял Боря, – рубишь только те, что стоят в створе, остальные-то за что?

– Да я так и делаю! – Юля с видом «не мешай и отвали» рубанула следующую березу.

– Ладно, только я буду вон там, – он махнул в противоположную сторону, – ты, конечно, можешь рубить, как и где тебе угодно, но, когда я выйду на точку, потрудись освободить створ в нужном направлении. – Он так едко усмехнулся, что у Юли защипало глаза.

– Эмм, – она посмотрела на него недоумевающее, – туда-то свор не отчищать? – Юля махнула в сторону своей вырубки.

– А зачем? – Он подошел к ней вплотную и извлек сигарету из пачки. – Покурим?

– С чего такая щедрость? – Она надулась и скрестила руки на груди.

– Да ты сейчас заплачешь, губа нижняя трясется. – Он протянул ей сигарету и уже извлек из кармана зажигалку.

– Было бы из-за чего реветь, Боря. – Она взяла зажигалку из его рук и прикурила. – Мне, хрупкой девочке, рубить тайгу со всеми ее березами и елями, как ногти с утра накрасить. – Юля выпустила густую струю дыма в небо.

– Жгешь, Юлька, – Миллениум усмехнулся и присоединил свой табачный дым к ее облаку, – тут особо не намахаешься, у нас еще двести с копейками точек, не меньше сотни километров, если так пойдет дальше, то по твоей вырубленной тропинке сразу высоковольтку втыкать можно будет. Она звонко рассмеялась, напряжение сразу куда-то ушло, Боря хоть и был порядочным засранцем как начальник, но как собеседник и человек был совсем не плох.

– Ладно, Борь, расчищу я створ, получше дровосека из страны Оз. – Юля взяла топор и направилась к первой же березке, заслоняющей обзор, сигарету зажала в зубах, как заправский сапожник.

– Докурила бы хоть, – он уже было направился за ней, чтобы остановить.

– Топай на точку, а то времени мало, – одновременно выпуская дым, проговорила она.

– Ладно, будь тут поаккуратнее, вечером у меня к вам разговор будет, – он резко развернулся и направился к ближайшей сопке, медлить действительно не было повода. Заказ, что ему удалось урвать, был крайне денежным, а чем раньше будет сделана работа, тем дороже будет его трудодень, как-никак времена рынка.

– Что за разговор? – Юля обернулась к нему, но Миллениум уже скрылся за холмом, подножие которого она так старательно обработала топором. Боря был невыносим, она почти наверняка была уверена в том, что он специально создал эту интригу, чтобы она помучалась до вечера. Юля опустила топор и достала рацию из нагрудного кармана: – Женька, что за разговор у Бори к нам, ты в курсе?

– Не-а, – почти сразу послышалось из динамика рации, – он мне что-то там намекал, я так и не поняла: разговор со мной или с нами всеми. – Жене нравилось притворяться этакой девочкой– дурочкой, хотя на самом деле вся обстояло с точностью до наоборот. – Опять будет ругать меня за нерасторопность, я тут треногу пнула, когда измерения делала, накосячила немного, в общем, не от центра все получилось, как-то кривовато. – Юля улыбнулась, глядя на динамик рации, все-таки славная была подружка Женька. – Но я же все исправила, еще до того, как он пришел все тут проверять, ну, начеркала в бланке немного, все равно все правильно, ой… – она резко прервалась.

– Что там у тебя, Женька? – Это уже был Сандаль, который вмешался в их разговор, бедняга скучал на дальних точках в одиночестве и был большим любителем подслуш ать разговоры девчонок.

– Я же тебя не спрашиваю, Сандаль, почему ты Сандаль, а, скажем, не Башмак. – Женька была вовсе не обижена тем фактом, что их подслушивали, и говорила все так же томно, нараспев. – В нору чью-то провалилась я, чуть ногу не сломала.