Kitobni o'qish: «Ведьмины болота 2. Последняя жертва Шашургу»

пролог

… Однажды, в прекрасный августовский вечер, нежаркий и приятный, ближе к ночи, в ворота монастыря постучались. Стук был робкий, нерешительный, но дед Савелий, несший послушания сторожа и вратарника, его услышал.

Неторопливо, с достоинством, вышел из сторожки, и, побрякивая огромными ключами на большом металлическом кольце, направился к воротам.

«Не время по гостям-то ходить, да еще и в монастырь, – бурчал по дороге дед, – интересно, кто это там, на ночь-то глядя?»

Он подошел к воротам и громко крикнул:

– Хто здеся?

С той стороны раздалось тихое и невнятное: «Молитвами святых отец наших…».

Дед отпер калиточку, вырезанную в массивных деревянных воротах и обмер.

Перед ним стояло настоящее лесное чудище – грязное, заросшее и оборванное донельзя.

– Ты это к кому, мил человек? – оглядывая чудище с головы до ног, поинтересовался дед Савелий.

– К игумену, – еле шевеля губами, с трудом произнес пришелец. По сторонам он не смотрел, взглянул разок на монастырь, куда-то за дедово плечо, и тотчас опустил глаза.

– Как представить-то? – ворчливо спросил привратник. – По делу, али как?

Ответ оборванца потряс деда Савелия до глубины души. Он схватил валявшийся неподалеку железный прут и со всему размаху вдарил им по рельсу. С момента обретения утерянного монастыря рельс не убирали, и удар по нему служил теперь своего рода знаком срочного вызова игумена – отца Романа.

Звон в тишине монастырского вечера был слышен далеко.

Игумен появился быстро. Чудище сидело на лавочке, в теньке, и отец Роман поначалу его даже не заметил.

– Что случилось, дед Савелий? Где горит? Чего трезвонишь?

– Да вот, – дед махнул зажатым в кулаке прутом в сторону пришельца. – Иуда пришел. Поговорить с тобой хочет.

Глава 1

Отец Роман чуть прищурился и разглядел страшного сгорбленного старика, сидящего на самом краю лавочки и глядящего в землю, под ноги.

– Здравствуйте, – поздоровался он со стариком. – Давайте пройдем в сторожку. Не на улице же беседовать. Комарья вон налетело…

Красное солнце уже почти полностью спряталось за кромкой густого смешанного леса, росшего вплотную к монастырской ограде. Небо было жемчужного цвета, с оттенками разных тонов – розового, сиреневого, желтого, густо-синего… Перистые и слоистые облака, раскрашенные во все цвета радуги, застыли на месте, как приклеенные. Отец Роман даже подивился немного тому, какие чудные сегодня небеса. Словно их раскрашивал ребенок нежными акварельными красками.

Из оврага, от речки, тянуло прохладой; несколько самых нетерпеливых, самых голосистых лягушек, уже затянули свои лягушачьи арии.

«Завтра ветрено будет, вон какой закат красный… Зловещий… Но красиво, красиво как! Облака эти, оттенки…» – невольно отметил про себя отец Роман.

– Дед Савелий, сделаешь нам чайку, да?

Игумен взглянул на недовольное лицо своего вратарника, на воинствующе торчащую бороду и насупленные брови, и ему стало смешно.

– Идемте, – пригласил он страшного пришельца. – Да идемте же! Не бойтесь!

Пришелец осторожно поднял голову, посмотрел на сторожа, потом перевел взгляд красных слезящихся глаз на игумена.

– Спаси Господи, – еле слышно пробормотал он, и с трудом поднялся со скамейки.

Со дня ухода ведьм и превращения деревянной развалюхи в симпатичный каменный домик, в нем почти все осталось как прежде. Только из временной церкви сделали трапезную для гостей и паломников, да дед Савелий из сеней перебрался в бывшую келью священника.

Отец Роман провел странного гостя в келью. Здесь ничего не изменилось, только книги и иконы отца Романа переехали вместе с ним в новые игуменские покои, а на огромных гвоздях-вешалках прибавилось одежды – толстый овчиный тулуп, какая-то кофта неясного цвета, да драная телогрейка. Возле печки игумен приметил пару валенок с галошами.

Приглашающим жестом отец Роман указал рукой на стоящую возле столика табуретку, на вторую, подобрав полы подрясника, уселся сам. Страшный старик послушно сел на табуретку, не поднимая глаз.

Игумен крикнул явно прятавшемуся в сенях деду Савелию, что подслушивать нехорошо, и напомнил про чай. Из сеней послышалось ворчание, грохот упавшего ведра, звон металла о металл и звук льющейся воды. Очевидно, вратарник наливал ковшиком воду в алюминиевый чайник.

Игумен помолчал, внимательно разглядывая гостя. Тот боялся поднять глаза и сидел тихо, еле дыша. Молчание затянулось. Наконец дед Савелий принес чашки, чайник и пакетики заварки. Сушки, конфеты и варенье он решил припасти для более подходящего гостя. «Зажал» – как выразился бы сам дед.

– Спасибо, дед Савелий. Пройдись по монастырю, проверь, все ли в порядке. – распорядился игумен, разливая кипяток по чашкам.

– Благословите, отец Роман.

Получив благословение, дед подхватил с пола большой тяжелый фонарь и ушел, что-то бурча себе под нос.

Глава 2

– Ну, брат, давайте знакомиться, – сказал игумен лесному чудищу. – Кто вы, откуда, зачем к нам пришли? Может, вы голодный? Я распоряжусь, в трапезной наверняка что-то осталось.

Чудище помотало лохматой головой. Нет, он не голодный. А все остальное… Надо набраться смелости и все рассказать, иначе действительно, зачем он почти месяц собирался и уговаривал себя? Чтобы придти и чайку попить? Нет, надо говорить…

Игумен терпеливо ждал, прихлебывая несладкий чай и поглядывая поверх кружки на незнакомца. Он совершенно не знал лесного беглеца и вовсе не собирался ему помогать, хотя прекрасно видел, какая борьба идет внутри этого несчастного человека. Он то открывал, то закрывал рот, сжимал кулаки с такой силой, что кожа становилась белой. К чаю не притронулся, и взгляд его был устремлен внутрь. Что творилось вокруг, он явно понимал не до конца.

Наконец бродяга зажмурился, из глаз его брызнули слезы, и отец Роман понял, что внутренняя война закончена. Победил разум, и сейчас человек заговорит. Так и произошло.

– Меня зовут Николай, – медленно, хрипло заговорил он. – Простите, мне трудно говорить, я молчал несколько лет.

Николай закашлялся и наконец-то взял кружку с остывшим чаем.

Отец Роман решил не шевелиться и не разговаривать, чтобы не спугнуть Николая.

– Для начала – вот. – Незнакомец порылся в складках своего рванья где-то в области груди, и положил на стол небольшую, с ладонь размером, икону. Придвинул поближе к игумену. Отец Роман взглянул на иконочку. Старый, ручного письма, образ Христа Спасителя.

– Взял с собой, когда уходил. Украл. Не могу я без Него. – оборванец вытер вновь набежавшие на глаза слезы и продолжил:

– Вы не поверите, владыка, но мне тридцать четыре года. Четыре из них я живу в лесу. Меня действительно когда-то звали Николай. Я был священником. Протоиереем. А теперь я иуда. Вот уже четыре года как иуда.

Отец Роман во все глаза смотрел на своего собрата. Тридцать четыре года? Да тут на все восемьдесят потянет! И почему священник – был?

– С вас сняли сан? За что? – быстро спросил отец Роман первое, что пришло в голову. – Почему иуда? Почему вы так выглядите? Где вы живете?

Сыпавшиеся словно горох из дырявого мешка вопросы, сгибали Николая все ниже и ниже. Он поставил на стол кружку и стал растирать виски, словно у него сильно болела голова. Впрочем, возможно, так оно и было. Потом опустил руки, еще немного посидел молча, повесив голову и, наконец, проговорил:

– Да, батюшка, так разговора не получится. С вашего позволения, я начну с самого начала.

Выпрямился, откашлялся. Посмотрел в красный угол на иконы, рука дернулась перекреститься, но он этого не сделал. Отец Роман смотрел на гостя во все глаза.

– В общем, так, отец Роман, – решительно начал бродяга. – Сана с меня никто не снимал, это я сам так решил. Недостоин я быть служителем Божиим. С того самого часа, как сделался иудой. Ушел в лес, выкопал себе землянку и стал жить.

– Если сан с Вас не снимали, и в служении не запрещали, то это все не считается! – твердо сказал игумен. – Не считается! Вы по-прежнему протоиерей! И вообще, я пока ничего не понимаю, – честно признался отец Роман.

– Сейчас, дайте мне время собраться, пожалуйста… Хотя к встрече с вами я готовился больше месяца. А вот на тебе, все слова куда-то улетучились… В общем, приехал я сюда с той же целью, что и вы, отец Роман – искать монастырь. И не один приехал, с супругой. С моей Анечкой…

Тут Николай замолчал и заплакал, заплакал по-настоящему, по-детски, навзрыд. А отец Роман взглянул на окно. Там, под блюдечком, на котором стоял горшочек с фиалками, до сих пор лежала записка некоего иерея Николая. Пожелтевший кончик этой записки выглядывал на свет и словно сам просился в руки. Отец Роман вытянул записку, развернул и протянул Николаю:

– Вы писали?

Николай вытер глаза, взглянул на записку и отрицательно покачал головой:

– Нет, не я.

– А вы все-таки прочтите, – попросил игумен.

Николай послушно прочел записку и снова покачал головой:

– Очевидно, между мной и вами, был еще один священник – отец Николай. Он быстро все понял и сбежал. А мы… Вы нашли монастырь, а мы с Анечкой – свою погибель…

– Нет, подожди, батя! – неожиданно по-свойски заговорил игумен. – Монастырь нашел не я. Его отдали нам ведьмы, потому что мы с дедом Савелием и Анной Трофимовной отслужили здесь пасхальную службу!

– Глупый, глупый… – пробормотал бродяга. – Кто ж верит ведьмам?

– Но ведь отдали? – растерялся отец Роман.

– Нет. Просто им пока что нет резона здесь оставаться… А вот когда… Ладно, я обещал по порядку…

– Анечка моя, Анечка… Отец, отслужи панихиду, я хоть помолюсь! Четыре года в церкви не был! – слезы ручьем катились из его глаз и терялись в густой растительности на лице.

– Конечно, отслужу, – рассеянно проговорил игумен. – Нас здесь три священника, отслужим и панихиду, и что захочешь. Я вижу, тебе необходимо исповедаться. Но я до сих пор ничего не понял.

– Анна Трофимовна – моя жена. Они убили ее в тот день, когда я отказался от Бога. – с трудом, еле выговаривая слова, заикаясь и запинаясь, тихо произнес Николай.

– Страшные вещи ты говоришь, брат. Как это – отказался от Бога?! – игумен поставил опустевшую чашку и стал нервно выстукивать пальцами по столу какой-то замысловатый ритм. – Как это убили? Когда я приехал, Анна Трофимовна была жива и здорова… И… Ей было далеко не тридцать лет!

– Ты ведь мне все равно не поверишь, отец Роман, – тоскливо прошептал Николай.

– Поверю. Я с некоторых пор верю во множество удивительных вещей. И тебе поверю. Говори.

Николай недоверчиво взглянул на игумена и снова опустил глаза. Помолчал, поелозил на табуретке и начал свой рассказ.