Kitobni o'qish: «После комы»

Shrift:

Глава 1

– Мы тебя похоронили уже! Ты это понимаешь?!

Женщина, пахнущая мылом и гвоздикой, тянула на себя тонкую больничную простынь бледно-лавандового цвета и повторялась. Эту фразу она произносила в пятый раз.

Я посмотрела на усатого мужчину в белом халате, стоящего справа от койки. У него был строгий взгляд и собранный вид. Казалось, будто он мог бы остановить этот балаган.

– Людмила Григорьевна, как договаривались, поспокойнее. – Мужчина в белом халате не подвел. – Александр Владимирович!

Это он обратился к еще одному мужчине в палате. Тот пытался улыбаться, но от усталости часто прикрывал глаза и улыбка сползала с лица. За ним стоял маленький мальчик и тянул его за руку, словно пытался увести его отсюда.

– Людмила… – Еле слышно произнес он, но она резко выпрямилась, поправила простынь и повернулась к мужчине в белом халате.

– Когда мы можем ее забрать домой? Когда она начнет нас узнавать?

– Я думаю, через неделю мы можем говорить о переводе на домашнее сопровождение пациента. Но не раньше. Что касается ее памяти, – он обернулся и задумчиво посмотрел на меня. Будто по внешнему виду можно было это предсказать. – Все индивидуально.

Женщина и мужчина одновременно раздраженно вздохнули. Словно они слышали подобные фразы уже не один раз.

– Дайте нам пообщаться с дочерью. Наедине. – Сказала Людмила Григорьевна. Мальчик отпустил руку растерянного мужчины и внимательно посмотрел на меня.

Мужчина в халате сказал, что у них есть пять минут и вышел. Я откинула голову на подушку. Захотелось спать.

– Аника… – Услышала я тихий женский голос. Словно кто-то говорил из другой комнаты. Больше ни звука. Я провалилась в сон.

***

– Она пролежала в коме пять лет, что вы хотите? – Над самым ухом громко спросил юный мужской голос.

Я попыталась открыть глаза. На веках будто лежал песок и не давал их приподнять даже немного.

– Хочу понять, когда мы сможем ей все рассказать, когда она будет бодрствовать дольше 10 минут, когда она что-то скажет сама…

Голос второго мужчины был знаком. От него по телу разливалось тепло. Родной. Но кто?

– Понимаю вашу тревогу, но ей просто нужно дать время. Постепенно вернется память, восстановятся функции организма. Возможно, все наладится. Но сейчас главное действовать осторожно. Бережно.

Какое хорошее слово. Бережно. Надо его запомнить. Но как, если я не помню ничего? Кто я? Кто эти мужчины? Нужно записать это слово. Где мои блокноты?

Я открыла глаза. Медбрат поправлял трубку, которая тянулась от моей вены на правой руке до аппарата, стоящего рядом. Слева от койки в кресле сидел грустный мужчина. Тот самый, который был с мальчиком в прошлый раз. Заметив мой взгляд, он заговорил:

– Аника? Как ты, милая? Мама еще на работе. Филипп на футболе. Поэтому я один. Вот, пришел…

Я попыталась переварить эту информацию. Закружилась голова. Сжала руки в кулаки, чтобы сконцентрироваться. Мне нужно было столько всего узнать. Я не могла снова провалиться в сон.

– Почему… вы зовете… меня Аникой? – Тихо произнесла я. Язык во рту словно набух и не ворочался. – Я Аня. Так написано… здесь.

Я взглядом указала на клочок бумаги с моим именем, который был на скотч приклеен над тумбой у койки.

– Но… – грустный мужчина растерянно посмотрел на медбрата, который не проявлял никакого интереса к разговору, и увлеченно жал кнопки аппарата, – ты сама просила так тебя называть. Ты не любила имя Аня.

Я не любила. Прошедшее время. Потому что он меня уже похоронил? Или потому что той меня больше нет? И он не знает, что полюбит эта новая Анна?

– Пять лет… – задумчиво произнесла вслух.

– Это неважно! – Грустный мужчина вдруг стал решительным. Он встал и заходил по комнате. – Мы поможем тебе вспомнить все. Нам только нужно время, как сказал медбрат Константин.

Медбрат тактично продолжал делать вид, что не слышал о чем мы говорили. Он взял с тумбочки папку и стал туда что-то записывать.

– Время? Но я уже потеряла пять лет. И я не помню вас. Никого. Даже себя.

Говорить было тяжело. Думать тоже. Но еще больше раздражал этот человек.

Почему он не понимает серьезность ситуации? Я не помню родителей и других родственников, если они есть. Не помню в какую школу я ходила, что любила есть. Любила ли я есть? Какой мой любимый цвет?

Грустный мужчина больше не был грустным. Он излучал веру и решительность. Мужчина подошел к койке, сел в кресло и заявил:

– Я расскажу. Про нас, про технологии. Не скажу, что наша страна сделала большой скачок в этом плане.

– Эх… – я раздраженно вздохнула. Голова стала каменной. Мне было сложно концентрироваться на словах. Он так быстро говорил. Он всегда так тараторил? Или кома повредила мой мозг? О чем мы говорили?

Когда я вникла в смысл слов, что говорил мужчина, то услышала только конец речи.

– В конце концов, у нас тот же президент!

Константин расхохотался. И челка затряслась вместе с ним. Он был высокий, худой, с угловатым подбородком и ямочкой посреди него. Непонятно, как она помещалась на такой маленькой площади. Казалось, вот-вот соскочит с лица.

– Как вас зовут?

– Александр. Но ты зови меня папой.

– Не могу. Я вас не помню.

Александр вновь погрустнел. Он осторожно погладил край простыни.

– Как скажешь, Аника. Я буду ждать, пока ты вспомнишь меня, маму и брата.

– И Фердинанда?

– Ты вспомнила? – Александр оживился. – Это было давно, тебе было семь или восемь лет.

– Он умер?

– Да. Естественно.

– Чьи еще смерти я пропустила?

– Больше никто не умер, – торопливо ответил названный отец.

Слишком хорошо, чтобы это было правдой. Может быть он мне врет? Я хотела спросить о других плохих новостях, чтобы расстроиться один раз, но комната поплыла перед глазами.

***

Вдохнула воздух. Просыпаться мне не нравилось. Приходилось думать, вспоминать, хвататься за реальность.

При этом тело постоянно преподносило сюрпризы. То язык казался тяжелым, неповоротливым, то для дыхания приходилось изо всех сил напрягать легкие, то мышцы ног тянуло так, будто они гитарные струны.

Сегодня был такой день. Болели ноги. От ступней до коленей в них стучала кровь, а мышцы были натянуты, как жгуты. Глаза я не открывала. Не хватало еще отвлекаться на внешнее, когда с телом такая беда.

В ногах пульсировало все сильней. Я почувствовала, как слеза потекла по щеке. Зажмурилась. Осталось только разрыдаться. Но и на это не было сил.

– Где тебе больно? – Четко спросил голос.

– Ноги, – на выдохе прошептала я.

– Скорее всего, это реакция на витамин Б.

Я молчала и ждала, когда он уйдет, и оставит меня наедине с болью. По голосу узнала, что это был медбрат.

– Мы вкололи тебе ударную дозу этого витамина. У некоторых пациентов наблюдается такой эффект. Не переживай.

Он погладил меня по голове. Без ласки. Чисто механически.

– Попытайся расслабиться, – сказал он и, судя по хлопнувшей двери, вышел из палаты.

***

– Филипп, перестань ныть. Аника может проснуться в любой момент и услышать гадости, что говорит ее родной брат. – Прошептал женский голос.

– Не думаю, – злобно ответил детский голос, – она столько лет спала, и сейчас спит все время. Мы ходим сюда каждый день, а она не просыпается.

Это мой брат? Стоило ли мне просыпаться? Лучше бы в коме осталась.

– Почему ты так себя ведешь?

– Смотри, она шевелится!

Я открыла глаза и увидела в кресле, где недавно сидел мой отец, мальчика. Это был среднестатистический ребенок с взъерошенными волосами, поджатыми губами и упрямо сложенными руками на груди.

– Как ты, доченька?

Женщина, которая видимо была моей матерью, сегодня была в строгом темно-сером костюме и пахла взрослыми духами. Тяжелыми и вязкими.

– Не знаю.

Она положила руку мальчику на голову и сказала:

– Смотри, как вырос Филипп. Когда это случилось, ему было всего лишь пять лет.

– А что случилось?

– Ты заболела менингитом. Температура, сыпь на руках. Мы привезли тебя в больницу, а потом внезапно… ты впала в кому.

Не помню такого. Ничего не помню.

– Мы были в шоке. – Она внезапно запнулась, вытерла слезы, которые катились по щекам. – Но мы верили, что ты очнешься. Особенно, Филипп. Он с семи лет ежедневно читал статьи о коме, постоянно разговаривал с тобой, предлагал нам отвезти тебя на очередную физиопроцедуру.

Я посмотрела на мальчишку. Не верилось, что он хоть что-то делал для меня. Филипп встал с кресла и отошел к окну. Он не смотрел в мою сторону.

– Папа сказал, что ты вспомнила Фердинанда.

– Да. Рыбку. Но не вас.

На этих словах она сжала мою руку. Я закрыла глаза. Было странно. От рук исходило тепло, но, если открыть глаза, передо мной стоял посторонний человек.

– Аника, это не важно. Главное, что ты жива, и мы помним тебя. Мы тебя любим. Мы все тебе расскажем, покажем фотографии. И ты быстро пойдешь на поправку.

И тут я кое-что вспомнила. Я не двигалась. Они все говорили о памяти, но смогу ли я ходить? Писать?

Я попыталась высвободить руки из ладоней женщины. Получалось с трудом.

– Не могу управлять руками, – в панике произнесла я.

Женщина стала гладить мои руки от плеча до кистей.

– Можешь. Просто тебе нужно больше сил. И время.

Почему все говорят об одном и том же? Они читали одну методичку? Например, «Как разговаривать с теми, кто вышел из комы».

– Я смогу ходить?

– Конечно!

Ее голос звучал слишком уверенно для правды. Она тоже мне лжет. Может она не моя мать? Может они украли меня у настоящих родителей и хотят порезать на органы? Или уже что-то вырезали?

***

Мне двадцать один год. А было шестнадцать до происшествия. Почему прошло столько времени, но я не чувствую никаких перемен в себе. Будто я – та, прежняя Аня, вернее, Аника. Как ощутить это время?

Может, другие тоже не чувствовали никаких перемен? Жили по инерции, наполняли свои жизни событиями, а, если бы они задумалась и оценили, то, возможно, тоже бы сидели в растерянности, как я? И не знали бы на что ушли эти годы…

У меня было много времени думать о таком – о себе, о болезни, о будущем. Но голова была все время будто в тумане, постоянно хотелось спать. Сконцентрироваться было сложно.

От тишины в палате захотелось вскрикнуть. Нужно было запустить движение. Слишком тихо. Воздух будто трескался и лез в уши.

Я открыла глаза и осмотрелась. На прикроватной тумбочке сменились бумаги. Появились набор цветных ручек и блокнот. В прошлый раз их не было.

Просыпаться одной – тоскливо. Скучно. Тело болит. Не знаешь чем себя отвлечь. Когда памяти нет, сложно себя развлекать. Фантазировать тоже сложно, когда не знаешь от чего отталкиваться.

Дано: девочка, которая видимо любила писать разноцветными ручками в блокнотах, впала в кому в шестнадцать лет. От чего? Они мне так и не сказали. Или сказали, но я забыла?

Может была авария? Не могу даже откинуть одеяло, чтобы посмотреть есть ли следы травм. Хотя за пять лет они меня, наверное, починили.

Погодите, та женщина, что называет себя матерью, говорила что-то про болезнь…

Интересно, а грудь выросла? Помню Артем так засматривался на Наташку. Стоп! Артем? Я его помню! Мой парень. Мой одноклассник. Учительница посадила его ко мне, чтобы он взялся за ум. А он взялся за меня. Какая ирония. Где мои родители? Они должны позвать Артема. Странно, что его не было в больнице.

Хотя он скорее всего в университете учится. Вот он был в шоке, конечно. Как про него сейчас говорят на вечеринках за глаза?

– Это тот парень, чья девушка лежит в коме.

Смешно. Похоже на сюжет американского ситкома.

Щелкнул замок в двери. В палату вошел Константин. Он приветственно кивнул и подошел к оборудованию рядом с койкой.

– Кто ко мне приходит кроме родителей?

Константин даже не обернулся. Он продолжал крутить кнопки.

– Брат.

– А еще?

Он пожал плечами и сказал, что больше никого не вспомнил. Взял бумаги и стал писать.

– А сколько вы за мной присматриваете?

– Года три-четыре.

– Т.е. это почти все время, что я в коме…

Парень отложил документы и сложил руки на груди. Он нахмурился.

– А к чему такие вопросы?

– Пытаюсь вспомнить. А в самом начале, тогда, четыре года назад, кто-то еще приходил кроме родственников?

– Невозможно помнить такое. У меня полно пациентов.

Он потерял интерес к беседе и теперь проверял трубки, идущие от меня к аппарату.

– Я вспомнила своего парня. А родителей не помню. Что это? Настоящая любовь? Как из книг?

Константин обернулся. Было видно, как он пытался сдержать смешок.

– Нет, всего лишь выборочное восстановление памяти. Не стоит придавать большое значение кого первым вспомнили, а кого вторым.

Чертов философ!

– А чему придавать по-вашему?

– Тем, кто помнил вас все это время, – он подошел к тумбочке и открыл вторую полку. Там лежали стопками белые конверты. – Ваша мама складывает сюда письма от вашей подруги. Она присылает письмо раз в месяц, где бы она ни жила. Я не подслушивал, но сложно не услышать. У вашей мамы довольно громкий голос.

– Как ее зовут?

– Не знаю. Давайте глянем, – он энергично схватил первый конверт и прочитал вслух, – Марина.

– Не помню.

Он положил конверт обратно, закрыл полку, поправил одеяло и сказал:

– Отдыхайте. Когда у вас появятся силы держать в руках бумагу, то прочитаете ее письма. И вспомните.

А если нет? Если не смогу?

***

– Я хочу увидеть себя прежде, чем мы поедем домой. – Настойчиво произнесла я во второй раз. Двадцать минут назад я проснулась от того, что кто-то сдавливал плечо и шептал “Аника”. Это был самопровозглашенный отец. Он сказал, что сегодня они отвезут меня домой. Но мне хотелось расспросить их про Артема, что могло подождать вечера. Но вот узнать как я теперь выгляжу хотелось еще больше. Может быть со мной что-то не так физически, поэтому его нет?

– А что смотреть? Ну, стала чуть постарше. Исхудала. Вот и все, ничего особенного, – раздраженно ответила женщина.

Моего брата не было в палате. Сказали, что сегодня воскресенье и он на футболе. А у родителей нет работы и достаточно времени, чтобы заниматься моим переездом.

Я верила всему, что они говорят: что он мой брат, что сегодня воскресенье, что я была в коме. Пока я никак не могла проверить эту информацию, но вот внешность – это единственное, что было под рукой. Я хотела посмотреть на себя и вспомнить что-то. К тому же я переживала, что лицо мое обезображено шрамами от аварии, а родители врут про менингит, который привел нас всех в эту палату.

Дверь хлопнула. В палату влетел врач. Александр Владимирович мельком посмотрел документы о моем состоянии, которые эти дни заполнял медбрат, проверил показания на аппаратуре рядом с койкой и кивнул родителям. Они все это время преданно следили за всем, что он делает.

– Показания удовлетворительные. Можете забирать ваше сокровище. Первое время Константин будет приходить ежедневно. И раз в неделю нужно привозить ее на осмотр в больницу. Все понятно?

Мы втроем молча кивнули. Но на меня никто и не посмотрел. Будто я вещь и никого особо не заботило что я думаю.

– Мам, дай мне зеркало. Пожалуйста.

Людмила Григорьевна замерла, а потом быстро достала блестящий квадрат из сумочки и протянула мне.

Свое лицо я помнила. Но не таким. Оно вытянулось и похудело. Под глазами темнели впадины. Нос будто тоже стал длиннее. Брови видимо никто не выщипывал все эти годы и они напоминали кустистую швабру над глазами. Глаза. Погодите-ка.

– Почему мои глаза зеленые? – Я ошарашено опустила руки. Сил держать зеркало больше не было. Да и тяжело было что-то разглядеть, когда маленькое зеркало дергалось в руках.

Людмила и Александр переглянулись. Александр подошел поближе и внимательно всмотрелся в мое лицо.

– Правда, глаза из голубых превратились в зеленые.

– Как это возможно, Александр Владимирович? – удивилась Людмила.

Врач громко вздохнул, сжал пальцами переносицу и монотонно произнес:

– Кома – это до конца неизученное явление. Радуйтесь, что она очнулась! Мне пора к другим пациентам.

Александр и Людмила одновременно вздохнули.

Глава 2

В комнате все не так. Я частично ее узнала, но все равно чувствую, как ее переделали под другого ребенка – моего брата.

До болезни мы жили тут вместе. У нас был один книжный шкаф на двоих, один шкаф для одежды с закрывающимися дверями и две абсолютно одинаковые кровати, стоящие у противоположных стен. А еще у нас был один стол на двоих и один компьютер, но Филипп тогда был такой мелкий, что ему не нужно было ни то, ни другое.

Вместо старой кровати Филиппа в комнате стояла гигантская красная машина, где мой брат раньше спал. До моего возвращения.

Теперь Филипп переехал со своими вещами в большую комнату, некоторые ее называют гостиная или зал, но в нашей семье комната большая.

Шкаф с вещами у брата другой – он открытый, без вешалок, только полки. Филипп говорит, что так ему удобно и чтобы я не лезла со своими порядками в его пространство.

А я физически не могу никуда залезть. Лежу и смотрю в потолок целыми днями. Папа сделал для Филиппа подвесной потолок в виде ярко-голубого неба с облаками. Красиво, если смотришь несколько секунд, но через пять минут сочные цвета начинают утомлять. Становится сложно концентрироваться. Веки сами смыкаются. И я проваливаюсь в очередной бессвязный сон.

***

– Подумай, этот случай для чего он тебе? Что он тебе дал? – Вкрадчивым голосом спросила женщина средних лет с не прокрашенными волосами. Она сидела на кухне, и я видела какие кружки стоят на полках в ее шкафу. Кроме ее головы и этих полок я ничего не видела. Это была первая сессия с психологом от больницы, где я лежала в коме. О, опять вспомнила об этом. Мне же никак не дают забыть про тот случай.

– Анна? Ты меня слышишь?

Я не реагировала. Замерла и молча смотрела в одну точку. Интересно, можно ли так просидеть оставшиеся 50 минут сеанса?

– Аня, для скорейшего выздоровления, важно говорить о том, что ты чувствуешь.

Ладно, я решила, что дам этой дамочке немного информации.

– Думаю, что чувствую непонимание.

– А попробуй ощутить свои чувства. Не говорить с позиции «думаю», а попытаться понять, прочувствовать что у тебя внутри. Не надо давать этому рациональную оценку.

– Хм. Мне надо подумать об этом.

– Конечно. И попробуй исключить из своей речи отрицательные коннотации. К примеру, говори «я чувствую растерянность», а не «я чувствую непонимание».

– А разве в вашей речи сейчас не прозвучало «не»?

– Что я говорила, а ты уже забыла? Нужно спрашивать: «В вашей речи прозвучало «не»?

Я вздохнула и бросила взгляд в правый нижний угол экрана ноутбука. Почему время всегда тянется в противные моменты, и ускоряется в приятные?

Лицо психолога тоже не излучало счастья от нашей беседы. Но деньги за сеанс ей платили, видимо поэтому она продолжала проявлять активность и пыталась спасти эту терапию.

– Твое восприятие тела изменилось?

– Не понимаю вопрос.

– Что ты почувствовала, когда поняла, что за пять лет твое тело изменилось, но ты не была свидетелем этих изменений.

– Обиду.

– На кого.

– На всех.

– Почему?

– Потому что они живут и радуются, а я… я вот такая.

– Какая?

– Беспомощная. Слабая. – когда я произнесла это, по щеке побежала слеза. Я ее смахнула и продолжила, – тряпка и размазня! Вот кто я.

– Аня, а ты многих людей знаешь, которые перенесли кому?

– Ни одного.

– Человек, который 5 лет лежал неподвижно, а потом очнулся и продолжил жить свою жизнь: знакомиться с родными, обучать свое тело тому, что оно забыло… Какой же силой должен обладать этот человек?

В носу защекотало. Опять захотелось плакать. Я такая чувствительная. Интересно, это от комы или от возраста. Или от всего разом?

– Я ничего не делаю сама. Я не принимала то решение – жить и бороться. Все сделали они, мои родные. Это они хотят все вернуть, восстановить меня.

– А что хочешь ты?

И, правда, что я хочу? Клубничное мороженое? Щуриться от солнца и болтать ногами в море? Начать читать интересную книгу и увлечься так, как в детстве, когда не спала ночами, пропадая в мирах писателей?

– Я устала это обсуждать. Мне тяжело. Я хочу спать.

Психолог молча смотрела на меня. Прошло тягостные две минуты.

– Что ты хочешь вот прямо сейчас?

– Молчать и ничего с вами не обсуждать.

– Хорошо.

– В смысле?

– До конца нашего сеанса осталось двадцать пять минут. Посидим молча. Можешь делать что хочешь.

Правда могу? Я взяла бокс с наушниками, которые дал мне брат. Они были беспроводными. Необычно! Вставляешь в ухо маленькие капельки и слушаешь музыку. Не нужно контролировать провода, переживать, что они зацепятся за что-то.

Я зашла в раздел «новинки» в музыкальном приложении, чтобы быть в курсе хотя бы премьер.

Lana Del Ray запела «There's a picture on the wall…», и больше для меня не существовало комнаты с новой обстановкой, психолога, семьи.

***

Посреди комнаты стоял парень, похожий на Артема. Как будто бы его старший брат. Но он был единственным ребенком в семье. Это я помнила. Он мялся с ноги на ногу.

Я отъехала от стола, где перебирала свои бумаги, надеясь вспомнить больше про мою прошлую жизнь, в тот момент, когда он зашел в комнату.

Он молчал. Кто-то должен был начать беседу. И я решила дать ему такую возможность. Склонила голову и внимательно посмотрела ему в глаза. Артем молчал. Я не выдержала и начала беседу.

– Красивая куртка, – на нем был спортивный костюм, а сверху – длинная темно-серая куртка.

– Это парка.

– Ммм, – промычала я. Важная информация для меня.

– Послушай, я был в шоке тогда. Я вообще… Я не знаю что сказать.

Артем сделал пару шагов в мою сторону и замер. Он смотрел, как побитый щенок.

– Я тебя прощаю.

Он шумно выдохнул. В комнате будто лопнул шарик. Стало легко дышать.

– Я именно это и хотел… сказать «извини», – он сел на кровать, перед этим задрав простынь, чтобы ее не испачкать. – Как ты догадалась?

– Ну, я же тебя знаю, помнишь? – я нервно хихикнула. – Только тебя и вспомнила через несколько дней после пробуждения, потом – Маринку. Родителей, брата не помню.

– Похоже на дурацкую комедию.

– Как ты меня нашел?

Он нервно рассмеялся.

– Я? Филипп меня нашел. Написал в инстаграме. Я не поверил, но он прислал видео с тобой…

– В смысле?

– Прислал запись как вы всей семьей завтракаете. Я думал это развод какой-то. Фотошоп там. Поэтому я затребовал более вещественное доказательство.

На этом моменте уже стало тошно и захотелось закончить разговор. Но оставался один важный вопрос.

– Ты встречаешься с кем-то?

– Хм… да. Давай не будем об этом.

Артем встал, походил по комнате. Я смотрела на этого человека похожего на мою первую любовь. Но не могла поверить насколько же он стал чужой. Он остановился и произнес:

– От мамы тебе привет.

Да, единственный мамин сынок. Естественно, он ей рассказал про этот чудо-случай.

– М.

– Аника, послушай…

Он подошел ко мне, я отвернулась. Не хотелось смотреть на него. Не хотелось слышать его голос. Не хотелось помнить его.

– Уходи, я устала.

Он тяжело вздохнул.

– Похоже у нас тут конкурс на самый драматичный вздох.

– Аника, я…

– Аня, я – Аня. Аники больше нет!

Я сорвалась на крик. И заплакала. Затряслась. Стала задыхаться.

В комнату кто-то зашел. В глазах потемнело. Чьи-то руки схватили и стали тормошить. Сопли забили нос. Дышать было тяжело…

***

Я стала просыпаться все раньше и раньше. Видимо, организм набрался сил и теперь позволял мне подольше бодрствовать. Вчера я попросила Филиппа поставить коляску прямо у моей кровати. Хотелось хоть раз встать с постели самой, а не ждать, пока папа примчится на помощь.

Я приподнялась на руках и подползла к краю кровати. С трудом, но мне удалось поставить руки на поручни и подтянуть вялую нижнюю часть тела. Ноги хлопнули по полу. Я быстро перевернулась в кресле и уселась. Руками поставила ноги на перекладину. И поехала в сторону двери. Она не была плотно закрыта, и мне удалось тихо ее открыть.

В коридоре пахло блинчиками. Суббота. Мама часто готовила блинчики по субботам.

С радостной улыбкой я въехала на кухню. Но за плитой стоял отец, в фартуке. Он в этот момент отдирал лопаткой кривой блинчик от сковородки, чтобы его перевернуть.

– Папа? А где мама?

Он резко развернулся. Лицо его было рассеянным. Он стал смотреть по сторонам. Потом нашел что сказать:

– На работе.

– В субботу?

Папа забросил на плечо полотенце и отвернулся от меня к плите.

– Ну, там совещание какое-то. Коллоквиум. Я не помню.

Это было странно. Они все вели себя странно. Раньше такого не было. Я точно не помню что было в прошлом, но чувствую – по-другому.

– Почему ты не одел кольцо?

– Надел.

– Пап?!

Он достал тарелку, отложил на нее пару блинчиков из стопки и поставил тарелку в центр стола.

– На вот, поешь. Так много вопросов задаешь. Утро субботы. Зачем мне надевать кольцо?

– Затем, что раньше ты всегда ходил с кольцом. Мама всегда надевает. А я еще в больнице заметила, что ты был без кольца.

– Аня, тебе сгущенку или сметану? – задал вопрос папа.

– Такое чувство, что ты хочешь закрыть тему?

– Почему чувство? Так и есть. Ешь давай, – с этим словами он поставил на стол передо мной и сгущенку, и сметану.

Когда папа вернулся к приготовлению блинчиков, я набрала мамин номер.

– Привет! А ты где сейчас?

– Эээ, в магазине. Что-то случилось? Я нужна?

– Что-то тихо там, в магазине.

– Ну, это маленький магазинчик. Тихий такой. Тебе купить что-то?

– А потом ты что делаешь?

– К вам приду. Домой в смысле. Аня, что за звонки, расспросы?

– И у тебя сегодня нет собраний на работе?

– Нет. Аня, ты мне объяснишь что происходит?

– Неа. Дома поговорим, – сказала я и выключила телефон.

Папа задумчиво посмотрел на меня.

– Вы от меня что-то скрываете. И я скоро узнаю что именно.

Но мама приехала только вечером.

***

Мы сидели в комнате перед телевизором, смотрели сериал на Netflix. Филипп сказал, что такое сейчас все смотрят и что, если я пролежала пять лет в коме, это не значит, что нужно продолжать оставаться такой древней.

Я набираюсь сил и теперь уже могу посидеть вечером с семьей, а не вырубаться, как раньше.

Мы уже третий день смотрим сериал «Бумажный дом». Начали с первой серии ради меня, т.к. они его уже давно посмотрели и рьяно ждали нового сезона. Но ради меня были готовы вспомнить все и начать с первой серии.

Мамин телефон зазвонил. Он постоянно звонил. Она выходила и только потом брала трубку. Раньше я этого почти не замечала. Но сейчас бросилось в глаза. И она была не очень рада нашим вечерним посиделкам. Постоянно пыталась отправить меня спать пораньше.

Вот и сейчас она вернулась в комнату, вздохнула, посмотрела на нас всех и заявила:

– Аня, ты не устала?

– Нет.

– Может быть на сегодня хватит впечатлений? Доктор сказал постепенно вливаться в эмоциональную жизнь, а не вот так махом. Думаю, смотреть про грабителей – это не самая лучшая идея.

Папа нахмурился. Филипп встал и вышел, громко хлопнув дверью. Мама растерянно посмотрела на закрытую дверь, на папу, на меня и прошептала:

– Ладно, хотите, тогда смотрите свой сериал, а я съезжу к тете Ларисе. Надо с ней поболтать.

– Сейчас?

Мама пожала плечами.

– Почему нет?

– Потому что твоя дочь недавно чуть не умерла! Она вообще-то много лет лежала в коме! В коме! Ты знаешь что это такое? А теперь вместо вечерних наших посиделок, ты хочешь ехать к тете Ларисе. Что ты за человек?

– Аня, не только ведь у тебя бывают проблемы…

Я крутанулась на кресле, чтобы встать напротив и видеть ее лицо

– «Проблемы»? Так ты называешь мою почти смерть?

– Аня…

– Скажи ей, – промямлил отец. Он сидел в кресле, скрючившись, закрыв глаза руками.

– Ну? Что ты должна мне сказать?

– Александр, не время…

Вдруг папа вскочил и встал на середину комнаты.

– А когда будет время? Хм? Подскажи-ка?

– Прекрати! – прикрикнула на него мама.

– Нет. Слышишь? Мне надоело ее обманывать. Либо ты расскажешь, либо я.

– Мам, пап, что происходит?

Папа зло процедил:

– Даю тебе пять минут. Иначе все расскажу я.

Он вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь. В этой незнакомой жизни папа курит на лестничной клетке, а потом долго намывает руки, будто хочет смыть с себя не только запах.

Мама вздохнула. Походила по кругу, заламывая руки. Потом села на диван.

– Аня, я не знаю как это сказать. Я не знаю как такое вообще говорить. Об этом не пишут в книгах по психологии… В общем, я…

Я подъехала к ней и посмотрела в ее напряженное лицо. Она будто постарела на двадцать лет, а не на те пять лет, что меня не было рядом.

– Аня, когда ты впала в кому, мы все очень страдали. Нам было тяжело: папе, Филиппу, мне. Мы… каждый из нас пытался справиться с этим по своему. Принять твою болезнь.

– И?

– А потом, потом мы с папой стали отдаляться друг от друга. Нам было непросто.

– Вам и сейчас непросто.

– Мы мало общались, мы все горевали. Мы боялись за тебя, волновались за Филиппа. Мы постоянно бегали между работой и больницей. Все наши разговоры сводились к тому, кто что прочитал про кому. И мы не заметили, как из семьи мы превратились в группу людей, замороченных на медицине…

– Я могу вас понять.

– Послушай. Для отношений между мужчиной и женщиной это очень плохо. Мы больше не были с твоим папой вместе. Мы отдалились. И я… Я встретила другого мужчину.

– Что?

– Да. Так бывает. Мы с твоим папой развелись и я вышла замуж.

– Чтоооооо?

– Аня, я понимаю, это сложно понять…

– Как… как ты вообще так просто это говоришь?

– Ну, я не хотела. Вот так. Но твой отец настоял, чтобы я все рассказала.

– Ах, теперь он – мой ОТЕЦ! А ты кто? Где ты живешь?

– Со своим мужем. Я должна рассказать…

– Я не хочу ничего знать про него. И знакомиться с ним. И не говори про него. Ни слова!

– Хорошо. Не буду. Но ты должна знать…

– Ничего! Я не хочу ничего знать про тебя и твоего мужика!

– Аня, у тебя есть сестра. Эмма.