Kitobni o'qish: «В гостях у людей»

Благодарю за вдохновение и недосягаемость твою.

Эта книга посвящается С.

Помни – в глазах твоих тонут океаны,

от улыбки зажигаются погасшие звёзды…

В гостях у людей

Наше положение на Земле поистине удивительно.

Каждый появляется на ней на короткий миг, без понятной цели, хотя некоторым удаётся цель придумать. Но с точки зрения обыденной жизни очевидно одно: мы живём для других людей – и более всего для тех, от чьих улыбок и благополучия зависит наше собственное счастье.

*А. Эйнштейн

Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека.

* В.В. Маяковский

Эпизод I

Вся история этого мира способна уместиться на одной странице карманного путеводителя, проще говоря, её можно уместить в несколько строк:

«Они жили долго и счастливо, пока не приспичило повеселиться от души».

Сегодня наступил ещё один день. Наступил, раздавил и заставил выжить. Выжитый весь, до конца, до самого дна, до последней капли.

Тебе когда-нибудь хотелось забыть всю свою жизнь? Забыть как зловещий ночной кошмар, как гнетущий эпизод из постыдного и туманного прошлого? Забыть, стереть из памяти людей их имена, голоса, номера телефонов…

Я пытался и, по-видимому, перестарался, ибо теперь моя незавидная участь такова: я обнаружил себя у пристанища зловонной помойки и если следовать логическим объяснениям, то я только что умер точнее десять минут назад, как подсказывали мои наручные часы. Пульс покойника их явно озадачил – время остановилось, цифры замерли на полуночи и электронный циферблат погас. Очередная дешёвка подумал я, усаживаясь на корточки возле своего бездушного тела, которое для пущей убедительности оставалось обвести мелом как в детективных фильмах.

Приглядевшись, я увидел очертания мусорных баков. И надо же было так вляпаться! Мне думалось, что это смердит моя внезапная смерть, но, увы и ах! Так тошнотворно воняла непригодная и затхлая масса жизнедеятельности, которая гнилыми ошмётками вываливалась наружу. Переполненные баки вероятнее не привлекали даже падальных мух, которые дохли, не долетая до источника этих зловоний. Неудивительно, что я преставился возле забытой всеми помойки. Однако не буду лукавить, виной тому моя непревзойденная способность находить себе во вред, причём с завидным постоянством, лихие приключения. Да уж, не думал я, что вот так суждено мне обрести смерть для ещё одной жизни, чтобы начать другую.

– Эй! – Прокричал я. Мне ответила тишина и мой желудок, который ворчливо заурчал, требуя обильного ночного перекуса. К чёрту всё! Я не собираюсь пускаться во все тяжкие и ублажать грех чревоугодия!

Позади меня была стена – кирпичная холодная и я припал к ней спиной. Кругом царила и давила на глаза непроглядная тьма. Держу пари, этой ночью кто-то сжульничал, обокрав жителей неба, прибрав к рукам все звёзды и Луну. К слову, наступил мой персональный судный день: ни уличных фонарей, ни света в конце тоннеля.

Тяжело вздохнув, я сполз по стене и, усевшись на земле, закрыл глаза. Голова моя свесилась, и я почувствовал, как накопившаяся за годы усталость постепенно оседает на моих угловатых плечах, скапливается и давит. Раздавливает. Вдалбливает в меня понимание, что я ослаб и выдохся за эту бесполезную жизнь, которая не стоит и ржавой кофейной банки.

Не в силах пошевелиться, испытывая странное состояние больше похожее на сонный паралич, я с ужасом обнаружил книгу в своих руках. Я знал, я отчётливо понимал, что в ней записана вся моя жизнь со всеми отсылками и сносками во всех подробностях. Причём возникла эта книга сама собой, самым обычным и привычным для неё способом – просто взяла и появилась, как свидетельство о смерти. Рядом с той же силой невыразимо смердела прежняя жизнь, но только с истёкшим сроком годности. Подул ветер и я понял, что скоро рассвет. Мне некуда идти. Я один.

Можно подумать, что тьма напугалась моего смертельного одиночества и стала отступать, а помойные баки прорисовываться всё чётче будто их дорисовывал невидимый художник, как вдруг я увидел их грязно-зелёный цвет. Впрочем, грязным цветом здесь было вымазано всё, включая воздух и меня самого, даже эта стена и сетка для забора, которая отделяла этот черный вход бара от мало знакомой мне улицы, имела замшелый и искорёженный вид. Именно эту сетку и осветили первые проблески рассвета, и крошки света просочившись сквозь неё, золотистыми пылинками упали на моё бледное тело. Послышались шаги, я вздрогнул и резко поднялся с земли.

Никого не было видно только странное ощущение неотъемлемого присутствия чего-то потустороннего, словно это что-то смотрит на тебя своим всевидящим и вездесущим оком и от этого не то чтобы жутко становится, а как-то даже неловко, ибо вдруг мне приспичит справить нужду и что тогда? Это любопытное око смущённо отвернётся? Дескать, извини, ты имеешь право уединиться, но вот несчастие, я уже знаю и вижу всё наперёд. И даже могу сказать, чем и когда подотрёшь свою задницу, так что смирись.

– Разочарован?

Убаюкивающий бархатный голос прозвучал в моей голове, словно всегда в ней жил и вот соизволил вступить в переговоры.

– Скорее ты ждал, – раздалось вновь.

Я обернулся и увидел невысокого толстенького человека в розовой рубашке, которая была заправлена в широкие бежевые брюки. Человек лукаво улыбнулся, явно испытывая удовольствие застав меня врасплох.

– Ну, что смотришь, разинув рот?

Надо признать, что я обомлел, не от внешнего вида, конечно, а от цвета его шикарных волос! Ярко-жёлтая густая шевелюра была усыпана мелкими завитушками, непослушно спадающими на широкий аристократический лоб, который подпирали густые тёмные брови.

– На что уставился? – Заважничал незнакомец. – Ожидал ангелов в белых саванах увидеть или чертей со сковородами наперевес, что гоняют здешних местных?

– А ты местный? – Выпалил я.

Он ухмыльнулся и захлопал зелёными, как малахит глазами.

– Ну не то чтобы местный, – протяжно ответил он, – я здешний. Короче, иди за мной.

Я растерялся и уставился на своё тело.

– Оставь, – брезгливо нахмурившись, сказал он. – Теперь толку от него никакого. Ну и жалкий у тебя вид! Где же тебя так потрепало, скажи мне на милость?

Он изучающим взглядом окинул меня с ног до головы. Смутившись, я посмотрел на мусорные баки.

– Ты же знаешь, что ни одна живая душа не вспомнит о твоём существовании, хотя, быть может, мать? – Незнакомец смотрел на меня как судья на подсудимого. – Или, быть может, жена? – Не унимался он. – У тебя есть дети?

– Заткнись! – Проорал я. Незнакомец смеялся точнее его малахитовые глаза.

– Примерно через несколько минут – продолжил он, – этот никчёмный труп найдёт бомж, вернее спотыкнётся об него. Пошарит по твоим карманам, найдёт лишь прошлогодние дыры и выругается. Этого будет вполне достаточно, чтобы хозяин непристойного заведения, в котором ты имел возможность надраться до сердечного приступа, вышел на задний двор и, выругавшись покрепче предыдущего оратора, вызвал по твою честь труповозку. В общем, дело простое. И на этом всё.

– Ну и скотина же ты! – Не вытерпел я и кинулся с кулаками на безжалостного проходимца, который, несомненно, преуспев в своём ремесле, взял и исчез, что меня поразило, и я остановился, будто молнией ударенный и ей же приведённый в чувства.

Именно в эту импульсивную минуту я осознал, что всю свою жизнь походил на обезьяну с гранатой, которая всюду таскала её в нагрудном кармане, не зная, когда та рванёт. Я шёл на поводу эмоций, и большинство своих действий совершал неразумно. Я так и не научился вовремя совещаться с башкой. Проще говоря, общаться со мной всё равно, что запекать картошку на пороховой бочке.

Посудите сами: книга валялась раскрытой, мной же потоптанной и листы её небрежно перелистывал ветер. В их шелесте слышался зловещий шёпот, будто кто-то шепелявый зачитывал проклятья. Стараясь не прислушиваться, я машинально подобрал книгу и тут же захлопнул её, успев заметить исписанные мелким подчерком с отпечатком моей обуви помятые страницы. Шёпот прекратился.

Надо признаться, что я до сих пор не задумывался о жизни после смерти, ведь я не жил, а существовал, как списанная торба. В моём понимании смерть случилась со мной гораздо раньше ещё при жизни, словно я забыл вот так умереть – упасть и никуда не идти. Но теперь я действительно умер, и эта данность меня никак не волновала, напротив, я даже испытывал нечто похожее на умиротворение, ибо теперь не страшился той жизни, которой знал.

– Я даже не смог умереть как все нормальные люди, – вдруг сорвалось с моих уст. Послышались тяжёлые шаги. Кто-то приближался всё ближе и ближе, медленно шаркая одеревеневшими ногами. Этот человек явно измучился влачить обременённое жизнью тело, которое вынужденно оповещать своё присутсвие жуткими звуками. Из-за угла показалась отвратительная мужская фигура омерзительной наружности – его длинное тело было настолько сгорбленным, что он без труда мог поцеловать собственные ноги! Увидев перед собой препятствие в виде обездвиженной тушки, эта мразь облизнулась и зашамкала языком. В его тусклых зрачках блеснула агония наживы, и он как пожиратель падали кинулся к моему телу. Я закричал, но мой крик не подействовал и тогда я ударил его – эффекта не последовало. Он рылся в моих карманах, он глумился, рычал и злобными рывками снимал с меня одежду как забирают и вырывают товар в чёрную пятницу!

– Это не твой размер, скотина! – Я орал как резанный, угрожая натравить на его гнилую душу всех церберов подземного царства, но мои лихорадочные действия оказались тщетными. Я чувствовал себя униженным и оскорблённым. Уж лучше бы мой гроб обоссали на похоронах чем видеть это…

Молча, сглатывая, жгучую ярость я стоял и смотрел, как эта мразь тщательно до каждой ниточки обшаривает свою добычу. Смотрел, как идёт мимо меня жизнь и в этой жизни осталось моё тело – поруганное, нагое, мёртвое. Я чувствовал, как бегут облака, а утреннее солнце ласкает зелёные кроны могучих деревьев. Мир продолжал существовать без меня, и я услышал, как кто-то залязгал слабоумным смехом, выглядывая из-за невидимых занавесок вечности.

Не замечая меня, вызывающей походкой прошёл ещё один человек – высокий и лысый. Я узнал его по полинезийской татуировке на толстой шее. Короче говоря, любуйтесь, собственной персоной хозяин бара! Он с наслаждением принялся пинать бомжа и тот, скорчившись от боли и харкая кровью, не хуже футбольного мяча послушно отскакивал от его грязного башмака.

Стоя в стороне наблюдая за всем этим Божьим промыслом, я окончательно понял, что меня больше нет, но эти люди есть, причём сами по себе. Я мог откровенно смотреть в их глаза, корчить рожи и даже вертеть средним пальцем перед самым их носом! Я мог делать всё что угодно и при этом оставаться безнаказанным!!

– Ты стал приведением.

Я обернулся на голос. Позади меня стоял всё тот же с ярко-жёлтой башкой незнакомец.

– Ты неупокоенная душа.

Я захохотал – истерически, долго, а после заплакал и, упав на колени, закрыл руками лицо.

– Знаешь, – подходя ко мне, продолжил он, – быть призраком, пожалуй, не самое худшее из всех зол. Я вот, к примеру, не жалуюсь. Привык надо тебе сказать. Зарплату здесь конечно не платят, но и на работу ходить не надо.

Я поднялся, стараясь не шмыгать носом, и ошарашено уставился на него:

– Где это здесь?

– В городе заблудших душ. В здешних местах лучше не задерживаться, и коль уж довелось вкусить местных яств, то всё, считай, застрял. Кстати, – незнакомец гордо выпрямил спину, – Мала́хий.

– Черт тебя дери! – Заорал я. – Из-за тебя я упустил этого гада! – И чуть ли не закипая от злости, я стал метаться в поисках бомжа, который успел исчезнуть вместе с солнечным светом. Небо затянули свинцовые тучи, подул северный ветер. Тем временем хозяин бара крепкими словцами распекал кого-то по телефону и лениво поглаживал свою лысую голову. Я почувствовал, что в последний раз вижу своё мёртвое тело.

– Эй, Мэ́дарт.

Я вздрогнул, услышав своё имя. Недолго мой разум бродил по закоулкам извилин пытаясь понять, откуда этому проходимцу известно моё полное имя. Обычно я представляюсь чужими и, ко всему прочему, меня чаще зовут нарицательно, к примеру «мудак» или «эй, ты, иди сюда!». Остановившись на этой мысли, я воочию увидел приближение увесистого кулака, который соприкоснувшись с моим лбом, сшиб меня с ног. От такого внезапного удара мне ничего не оставалось, как с болью принять поражение и потерять сознание.

Придя в себя, я понял, что нахожусь непонятно где, проще сказать, у чёрта на рогах. Первым, что я увидел – это небо выцветшего синего цвета. Деревянная скамейка, на которой я отлежал себе все бока, была посередине широкой площади вымощенной булыжником. Не знаю, сколько я пробыл без сознания, но спина моя ныла невыносимо, словно каждый позвонок пропустили через гладильный пресс. Осмотревшись по сторонам, я приметил ларьки с разноцветными крышами. Стоит отметить, меня поразил изощрённый вкус местных архитекторов, ибо цветовая палитра была настолько изыскана, что от их вычурности зарябило в глазах. Столь необычайный и дерзкий стиль вполне объяснял и внешний вид людей, которые сновали возле ларьков и галдели на каких-то странных и чуждых мне языках.

Одежда горожан вызывала куда больше вопросов, чем геолокация моей пятой точки! Судя по всему, я угадил в самый разгар костюмированной вечеринки. И мне придется сдохнуть от зависти, потому что с моим никудышным видом следовало бы сгореть от стыда, а ещё, на всякий случай и провалиться сквозь землю, дабы не казаться белой вороной среди местных рыцарей в кожаных доспехах. Рыцарей, конечно, было не много, как впрочем, и красивых дам в пышных нарядах, а вот в стиле франтих и фанфаронов было предостаточно.

Попытавшись причесаться всей пятерней, я понял, что сливкой общества мне не быть и от греха подальше надо сматывать удочки. Недолго думая, я направился в сторону одинокого ларька с тёмно-красной крышей из старой и нуждающейся в починке черепицы. Вывесок и всяких там опознавательных знаков как бы я не старался, нигде не нашёл, кроме притягательного запаха печёных каштанов. К моему удивлению возле ларька, собственно как и самого торговца – никого и ничего такого съестного не обнаружилось, кроме толстого кота с серо-голубым окрасом, который сидел прямо на прилавке вместо товара.

– Чем торгуешь, жирная морда?

Кот понял, что обращаются к нему, и как полагается благостепенному представителю кошачьего рода лениво потянулся, зевнул, а затем подмигнул мне янтарным светом, словно вместо глаз у него два прожектора. Догадавшись, что за душой у меня ни гроша, он нарочно принялся вылизываться. Я с досады аж крякнул. Его непочтительность задела моё уязвленное самолюбие и потому без зазрения совести я прибегнул к враждебным выпадам – руки в боки, выпячивание глаз и даже мой первосортный бубнёшь, не произвели на кота должного впечатления. Что ж, делать нечего, пришлось героически признать поражение и отступить.

Гордо восвояси уйти не получилось. Я даже не успел, как следует обидеться и щёки надуть. Вдруг нежданно-негаданно объявился хозяин ларька. Появился он, как мне думается прямо из заморского Тридевятого царства и, по-видимому, в тамошних краях уважающим себя сагибам заведено носить бороды, заплетённые в косы. Делец выглядел как сказочный персонаж, и я бы принял его за Хоттабыча, если бы не эффектная композиция ниже подбородка, которая гармонично смотрелась с длинными медными волосами, случайно и небрежно собранными в самурайский пучок. О возрасте этого господина лучше умолчать, ибо тот, кто перестал стареть не иначе как вступил в сделку со временем и теперь несёт бремя мёртвой красоты. Ко всему прочему, если бы он носил тёмные очки, то мог бы сойти за безнадёжного красавца или солидного представителя знатного рода. Ему бы ничего не стоило вскружить голову по весне какой-нибудь славной девчонке. К счастью, ни высокий рост, ни осанистость не могли сгладить воздействие его бездушных глаз – светлые почти прозрачные с глянцевым блеском, всё равно, что смотреть в зеркало только вот вместо отражения в них пустота. К тому же его серебряный плащ явно указывал на дьявольское происхождение или служил признаком самой жуткой невостребованной профессии, от которой кровь стынет в жилах либо сходишь с ума.

Он смотрел на меня, точнее на книгу жизни в моих руках. Я сообразил, что его глаза прикидывают цену.

– Не продаётся, – заважничал я.

– Её и даром не возьмут, – вмешался кот.

Я опешил и как дурак уставился на кота, а тот с умным видом принялся вылизывать подушечки своих лап.

– Когда прибыл? – Обратился ко мне делец.

– Быть может, позавчера или несколько часов назад, – потерявшись во времени, ответил я.

– Да помер он прошлой ночью, – вставил свои пять копеек кот.

– Неужели ты и вправду говорящий или кто-то из нас сошёл с ума? – Не веря своим ушам, сознался я.

Кот явно почувствовал себя оскорбленным. Он взглянул на меня так, словно услуга по выцара́пыванию глаз обеспечена мне здесь и прямо сейчас. Я невольно отшатнулся.

– А мы раньше встречались? – С оторопью спросил я.

– О, кажется, к нему возвращается память! – Проорал кот. – Все мы умираем и не один раз. Так уж и быть, – он поманил к себе лапой, пришлось подойти на шаг ближе и наклониться. – Книгу не продавай, – прошипел он в самое ухо, – иначе продашь свою душу!

– Подумай хорошо, – почти шёпотом подхватил делец, – продашь мне душу, и станешь ветром.

Я побледнел и опять отшатнулся.

– Не слушай его! – Перебил кот. – Без книги тебе не вернуться!

– Куда не вернуться? – Испуганно спросил я, но делец заговорил о своём:

– Станешь ветром беспризорным и вольным. Будешь с белыми хлопьями падать и таять на тёплых ладонях. Будешь говорить на мёртвых языках и, пританцовывая, уводить вдаль, нашептывая недосказанные слова…

– Стоп! Хватит! – Не выдержал я. – Это какое-то безумие!

– Безумие, безумие, безумие,… – запричитал кот.

Я взялся за голову.

– Вы всегда вдвоём? – Массируя виски, спросил я.

Они кивнули, не сводя с меня глаз.

– Если будете работать сообща, то разрушите свой бизнес.

Делец захохотал, как грохочет гром среди ясного неба.

– Должен же тебе хоть кто-то сказать правду! Сделка считается недействительной, если состоялась обманным путём даже в том случае если одна из сторон уверена в обратном.

– Зачем тебе книга? – Я развёл руками, – что ты с ней собираешься делать?

– Обращу в ветер, – зловеще произнёс он. – Я – Мастер ветро́в! – Его лицо исказила улыбка. – Подумай. Подумай хорошо…

– Я не хочу быть ветром! – Перебил я его. – Бред какой-то.

– Разве? – Делец приподнял бровь. – Как бы там ни было тебе нужен билет. Ах да, чуть не забыл, – он закатил прозрачные глаза. – Можешь отдать любое воспоминание.

– Что?! – Вспылил я.

– Найди проводника, иначе заблудишься. – Встрял кот, точно подливая масла в огонь.

– Милый человек, неужто собрался ты вечно слоняться и пьянствовать? – Не отступал делец. – Таверны здесь так себе, да и выпивка хуже помоев. – Он окинул меня удивлённым взглядом: – Позволь полюбопытствовать, тебе нравится спать на деревянных скамейках?

– О, да! – Разгорячился я. – Отдельная благодарность здешней выскочке с жёлтой башкой. Ваш подельник?

Делец усмехнулся.

– Нас только двое! – Вмешался кот и, плюхнувшись на прилавок, растекся, как клякса. – Можешь не стараться, подойдёт любое воспоминание. Равноценный обмен невозможен. Билет в одни руки и только в одну сторону. Без привилегий, скидок и VIP -классов, но продашь воспоминание – отдашь его навсегда. Безвозвратно!

Первосортный торгаш подумал я. Своё не упустит.

– Воспоминание, – требовательно повторил делец, впиваясь в меня глазами.

Я понял, что сбит с толку, что нахожусь в замешательстве. Тревожные мысли полезли одна за другой. Придётся поломать голову, чтобы выпутаться из сомнительной авантюры. Смерть со мной уже повенчана, бояться нечего, но как бы не так. Потеря воспоминаний меня весьма озадачила. Это всё равно, что продать семейную фотокарточку в золоченой раме или выбелить исписанный лист бумаги, на котором старательно всю ночь выводилась история болезни целых поколений.

Задумавшись, невольно закрыл глаза: один, два, три и секунды стали нарастать как сталагмит. Никакой ведь души не хватит на все эти воспоминания! Никакой усталой от жизни души! Что могу поведать я через себя, если любовь была за вычетом в минус и жизнь пронеслась как у куклы Вуду в руках неисповедимой судьбы? Я каждый день в себе либо в других любовь хоронил – это же сколько вырыто кладбищ?

Запахло хлороформом – мой внутренний ребенок ещё не умер. Я на поле боя с неравным врагом – с самим собой в разрушенном храме души. Убрано там или загажено почти никого не интересует, кроме тебя самого, но что греха скрывать, мы и сами там редкие жители. Иной раз придёшь в себя, а там пустота либо кто-то подсуетился и решил всё за тебя. И ты уже не жилец, а нелепый посредник чужих идей и мнений. Впопыхах свою – чужую жизнь живёшь, вмятые рёбра щупаешь, но почему-то всё надеешься и ждёшь, зализывая незаживающие раны. В нагрудном кармане обломки амурских стрел, за пазухой чёрные головешки. Это всё не любовь. Клянёшься в сотый раз, рыдая, что не поддашься, и не успеваешь моргнуть глазом как вновь бежишь раздавать вторые шансы. Ходишь, дышишь, резонируешь, изнашиваешь башмаки. И если вновь полюбишь, то забудешь, что сердце всего лишь мышца и нигде уже не болит, не ноет, не скулит. Отпустило! Выплакалась боль из груди. Выплеснулась до следующего раза. До следующих переменных пассий и обстоятельств…

Огонь жадно поедал дрова, по комнате раздавалось его противное чавканье. Она сидела на полу, завернувшись в шаль, и напоминала отчаявшуюся муху, запутавшуюся в липкой паутине.

– Мэ́дарт, я так больше не могу! Я ждала. Я так долго ждала, когда ты придёшь. Ты пришёл! Но ничего не изменилось.

Я сидел в кресле и молчал. Тишина запретила мне нарушать этот безмолвный мёртвый покой, и я покорился ей, уступил, казалось, что даже не дышал, боясь ослушаться.

– Мэ́дарт… – её голос дрожал. – Я пыталась, ты же знаешь. Знаешь! – Не сдержалась она. – Ты не веришь? Ты мне не веришь?

Я соблюдал уговор с тишиной. Ни слова, ни шороха, ни движения. Лишь огонь с треском продолжал уминать обугленные поленья.

– Я сейчас уйду, – прошептала она. – Мэ́дарт, я встану, и уйду. Уйду. Навсегда!

Я молчал.

– Мэ́дарт! – Её голос тонким лезвием прошёлся по моему остывшему сердцу. Закровоточило, но не больно.

Она резко вскочила с ледяного пола. Сбросила свой кокон.

– Уйду, сейчас, сейчас, уйду… – как заведённая, твердила она, механически кидая тряпки в раскрытую пасть чемодана. – Уйду, Мэ́дарт, ты знаешь, пыталась.… Уйду, Мэ́дарт, за что?!

Она стояла в дверях. Я также неподвижно сидел в кресле. Тишина запретила мне. Запретила изменять мне с ней.

Она медленно переступила порог. Остановилась перед раскрытой дверью и стала ждать. Паршивый предатель сквозняк трусцой пробежался через балкон, не рассуждая ни секунды, грубо захлопнул дверь прямо перед её носом.

Я вздрогнул: ушла, ушла безвозвратно. А она продолжала ждать. Ждать по ту сторону двери. Ждать отчаянно и безнадёжно.

– Беру! – Довольно провозгласил делец, жадно потирая руки.

Кот довольно облизнулся, потянулся и протянул мне свою пухлую шерстяную лапу, в которой я увидел полароидную цветную фотографию:

– Держи, дело сделано. Твой билет, – пробурчал он.

Дрожащей рукой я взял фотографию. Тем временем кот, выгнув изящно спину, принялся точить коготки об прилавок. Делец точно с мишени не сводил с меня глаз, а я как умалишенный дрожа ресницами, смотрел на несчастный силуэт своей жены и силился понять причину её одиночества в темноте перед закрытой дверью.

– Кстати, – заговорил мастер ветров, – проводника найдёшь в местных тавернах, но особо на него не рассчитывай, – он коварно улыбнулся. – Падшие ангелы не всегда помнят дорогу домой, а впрочем, у каждого она своя.

– Неужели кто-то и впрямь решил воспользоваться нашими услугами?

Обернувшись на голос, я увидел Мала́хия. Он помахал мне рукой.

– С какой это радости?! – Опомнился я, намериваясь испепелить его взглядом, но Малахий не обращая на меня внимания, самодовольно подошёл к прилавку.

– Баклажан, какие новости? – Обратился он, по-видимому, к коту.

– Как обычно, – ответил тот. – Люди умирают и снова рождаются. Как думаешь, – он повернулся к дельцу: – Когда им надоест это делать?

Мастер ветров деловито погладил свою ухоженную бороду:

– А разве они помнят свои прошлые жизни?

– Да они себя не помнят, – заключил кот, окинув меня недовольным взглядом. – Осмелюсь заметить, что этот болван самый настоящий преступник!

Все так и ахнули, уставившись на кота, будто тот заговорил об истине, без которой сдохнуть можно. От такого внезапного обвинения у меня дух перехватило. Стоял как ишак на водопое, хлопая глазами и покорно слушая обиняки.

– Довела меня до греха лень обычная, – лоснясь от важности начал растолковывать кот. – Жил не тужил, с боку на бок переваливался. Солнечные ванны принимать любил, дружбу с мышами водил. В общем, толстел как на дрожжах. Хозяин меня холил и лелеял. А потом взял я и помер.

– Как помер?! – Завопили все хором. Баклажан выждал минуту, затем пристально посмотрел в мою сторону и все разом, повернув головы, вытаращились на меня.

– Я всего лишь хотел перейти дорогу, – смотря мне прямо в глаза, продолжил кот. – Перейти, как это делают самые обычные прямоходящие люди. Я остановился на краю тротуара и терпеливо посмотрел налево, затем направо – убедившись, что нет машины, уверенно скользнул вперёд.

Его голос дрогнул:

– Из-за угла, как подобает серийному убийце, внезапно выскочила машина. Эта механическая громадина породила мертвенное оцепенение. Передо мной пролетела череда незаконченных дел. Душу мою волновала судьба соседской кошечки с четырьмя похожими на меня шерстяными комочками. И вдруг в эту же секунду сердце моё прожгло. Я явственно осознал, что дальше будет, но без меня и нельзя изменить случившуюся смерть. Недолю́бленными оставляю.

Под воздействием янтарных глаз Баклажана, я вдруг вспомнил тот гадский вечер…

– Дальнейший поворот событий оглушил рёв мотора, – осуждающим тоном продолжил кот. – Место преступления оказалось неочевидным. В зеркале заднего вида ты увидел раздавленное животное и больше ничего!

Не от тяжести совершенного деяния лицо моё сморщилось как ссохшийся урюк. Не от стыда, не от приступа внезапно проснувшейся совести склонил я голову и ссутулился как старый горбун. Нет, не от боли, что увидел я в янтарных глазах кота, скрутило до тошноты мою душу, а от вопроса, что прорезал воздух и, вонзившись в кожу, пустил горячую кровь.

– Скажи мне, Мэ́дарт – обведя всех взглядом, обратился ко мне Баклажан, – насколько может быть человечным человек, который мог затормозить, который мог хотя бы остановиться?! А что если бы под колёса попало по образу и подобию похожее на преступника существо?!

Делец усмехнулся и достал из-под прилавка тарелку с печёными каштанами. Все разом преобразились и, не церемонясь, накинулись на пышущие жаром лакомства.

– Вам лишь бы пожрать! – Баклажан облизнул лапу и потянулся за каштаном. – Что ты скажешь в своё оправдание? – Смакуя лакомый кусочек, пытался достучаться до меня кот. – Что ты скажешь в оправдание всех своих сладостных утех и измен? – Он обжигающим янтарём смотрел на меня, он произносил слова так, будто выжигал ими воздух.

Я начал задыхаться. Я задышал часто и стал давиться собственными вдохами.

– Ты даже не объяснился! Ты не осмелился посмотреть ей в глаза! – Жёстко бросив в меня словами, добавил делец.

Я вздрогнул.

– Ты забыл причину её одиночества в темноте перед закрытой дверью! – Договорив, он расхохотался как умалишённый.

Молча, я посмотрел на полароидную цветную фотографию, потом на книгу в своих руках и вспомнил улицу Сквозняков. В памяти мелькнуло неясное видение как, поздно опомнившись, осознал, что потерял её навсегда. Как выбежал в ночь, как долго до хрипоты кричал её имя. Как безнадёжно искал. Как стоял один на один посреди холодной улицы…

– Нам пора, – строго сказал Малахий.

Не поднимая глаз, я поплёлся за ним, смотря себе под ноги. В моих ушах гремел смех дельца, что-то ныло во мне и корчилось. Будто наизнанку вывернули душу. Вывернули, выкрутили и рассыпали под ногами как мусор.

***

– Ну, что, так и будешь сидеть, нюни распускать? – Малахий поставил между нами деревянные кружки. От запаха сомнительного пойла я перестал заниматься душевными раскопками и поднял голову, затем взгляд и уставился на его шикарную копну волос.

– Цвет естественный, – довольствуясь своей шевелюрой, сказал он. – И чуть склонившись над столом, словно собираясь выдать глубокую тайну, добавил: – Видишь вон ту стойку с различными склянками?

Я беглым взглядом посмотрел по сторонам и обнаружил, что мы находимся в забытом богом месте. Судя по всему бога здесь никогда и не было, как впрочем, и благих намерений. Проще говоря, бог не слышал об этой таверне, которая носила вполне характерное для неё название – «taverna veselogo dyavola». Написано было латиницей, причём коряво и криво, будто кто-то учился писать, взяв в свои руки лезвие ножа. Этот кто-то (надо отдать ему должное) очень даже постарался выцарапать эту надпись на трухлявой широкой доске, прибитой над барной стойкой. На неё-то и смотрел Малахий своими малахитовыми глазами.

– Ты же говорил, что в здешних местах лучше не задерживаться и тем более не вкушать местных яств. – Недовольно пробухтел я, пытаясь понять, на что похож запах пойла.

Малахий улыбнулся и с явным наслаждением потянулся к своей кружке. Сделав пару жадных глотков, он высокопарно произнёс:

– Лови момент! – Его глаза заблестели. – Другой такой с таким душистым элем нет, и никогда не будет!

Я нахмурился.

– С каких это пор ты стал ханжой?

Я не ответил и отодвинул от себя кружку. Малахий усмехнулся и откинулся на спинку стула.

– Это конечно не фиговый плод, – искушая самого себя, сладко запел он, искоса посматривая на барную стойку, – но обзавестись такой бутылочкой было бы неплохо. К тому же в них не яд, а нечто похуже. Испив хоть раз той дряни, ты на веки вечные станешь рабом. – Он ехидно улыбнулся. – Счастливым рабом! – С каждым произнесённым словом в его глазах разгорался весёлый огонь. – Ты только подумай! Подумай и представь, какая возможность может попасть в твои руки!

Желание! Страсть! Иллюзия счастья – вот что движет людьми! Вот что не даёт им покоя! Дай человеку то, что заслуживает и он проклянет тебя, обругает на чем свет стоит. Дай ему то, что хочет и тогда станет твоим рабом, потому что придёт и попросит. Попросит ещё! Будет умолять, ползать в ногах как червяк и лобызать твои пятки! Человек безумен! И готов убить, и убьёт ради вожделённого предмета, тела, слепой веры и нелепой мечты!