Kitobni o'qish: «С тобой шампанское вкуснее»
I
Краматорск. 2004 год.
Всю ночь шел дождь. Из приоткрытого окна веяло сентябрьской прохладой, в комнате было зябко, и из-под теплого одеяла не хотелось вылезать. Сегодня утро обещало быть хлопотным. Таня, упаковывая чемоданы, мысленно уже была далеко от нашего машиностроительного городка с его вечно дымящими заводскими трубами, угрюмыми серыми улицами. Она сидела в теплой неаполитанской кофейне с чашечкой крепкого эспрессо, любуясь заливом и набережной, где кипела незнакомая, но притягательная жизнь, в которую она скоро окунется с головой. Описания итальянской жизни ее мамой, которая уехала на заработки пять лет назад, уже давно подталкивали Таню опробовать свои силы, найти работу в чужом городе, чужой стране. Это должно было произойти, это произошло − Таня уезжает, я же, лежа на спине и выглядывая из спальни, как будто из укрытия, наблюдал за суетливыми движениями тонких рук моей жены, которая через день будет уже не в соседней комнате, а за двадцать тысяч километров от меня.
– Так… зубная щетка, маникюрный набор, фен на всякий случай взяла, – бормотала она себе под нос.
– Эх, если бы я укатил куда-нибудь, – с иронией начал я так, чтобы она меня услышала, ― то оставил бы все расчески, бритвы и шампуни дома, наслаждаясь путешествием, а со всей мелочевкой разобрался бы на месте.
– Солнце, – с небольшим эхом послышалось уже из ванной комнаты, – я продумываю все до мелочей, чтобы потом не отвлекаться, не тратить драгоценное время на пустяки, и еду в первую очередь не в гости, а работать. Если все сложится хорошо, я подберу там тебе что-нибудь, и в следующий раз мы сможем поехать уже вдвоем.
Я встал с кровати, накинул на себя махровый темно-синий халат в серую клетку, сунул ноги в Танины мохнатые тапочки с собачьими мордами, закрыл сквозившее окно и вошел в зал. Усевшись в кресло, я закинул ногу на ногу, изобразив невозмутимую, строгую фигуру, скрывая неожиданно разыгравшееся внутреннее беспокойство.
– Не очень-то мне хочется ехать в Италию, с утра до вечера стучать по мостовой резиновым молотком, вколачивая в нее кирпичи, или присматривать за престарелой местной особой. Если ты готова подобным заниматься, то такой работы и у нас полно.
– А зачем тебе стучать и присматривать? Ты у нас «голова», умный, можно найти занятие по твоим особым способностям.
– Теоретически я бы мог выучить итальянский язык, благо два иностранных уже знаю. Но если тебе в следующий раз вздумается ехать в Китай, что тогда прикажешь мне делать, учить иероглифы?!
– Скажу сразу, Китай меня не привлекает. Кстати, ты не знаешь, в салон самолета дезодорант можно будет взять?
– Не знаю, – буркнул я. – На Апеннины надо ехать туристом, свободным человеком, побродить по Помпеям, посидеть в винных барах, пообщаться с посетителями местных развлекательных заведений, попрактиковаться в местном диалекте, приставая с вопросами к прохожим: «вы не подскажете, как пройти?..», «…проехать?..», «где я нахожусь?», наконец.
– Отличная возможность попасть в полицию, – перебила она меня, пытаясь застегнуть молнию в одном из двух чемоданов, – там-то научат, как зарабатывать деньги! Радость моя, ― кряхтя над молнией, продолжала она, – ты просто злишься оттого, что остаешься один в этой сырости и серости. Ничего, поскучаешь немножко, может быть, это даже послужит на пользу нашим с тобой отношениям.
– Ничего себе немножко! Три месяца самой гадкой погоды в году я буду коротать один, а ты в это время будешь улаживать наши отношения в квартирке с видом на остатки архитектуры эпох барокко и рококо!
Расхаживая по комнате в моих тапках, она продолжала невозмутимо возиться со списками того, что надо было, по моему мнению, утопить в Тирренском море. Я знал, этим разговором мне уже ничего никому не доказать, а тем более не изменить, все уже сто раз обговорено, билеты куплены, поезд на Киев через полтора часа, затем Борисполь, самолет и «до свидания». На кухне засвистел чайник. Я помог Тане справиться с тугой молнией на чемодане, и мы пошли пить чай. Сейчас лишнее было себя накручивать, но я не мог отделаться от прилипшей к моей душе тревоги за родного человека.
– Не переживай, думаю, ты найдешь себе занятие, посидишь со своим другом Димой. Ты все сетовал, что не можешь выделить время попить с ним пиво.
Я чуть не поперхнулся и с досадой воткнул ложку в пиалу с медом.
– Не полгода же мне с ним пиво пить!
– Сереженька, не бросайся в крайности. Давай не будем ссориться перед отъездом. Я люблю тебя и знаю, что ты просто волнуешься за меня. Со мной все будет в порядке, тем более я еду с Иркой, время быстро пролетит, даже не заметишь, как уже вернусь.
Подошло время выходить. Посидев с минуту на кухонных табуретках «на дорожку», мы спустились во двор. Сизые, пропитанные влагой облака чьей-то огромной невидимой рукой размазало по всему небу, накрыв город огромной матовой крышкой, сквозь которую маленькое тусклое солнце рассеяно обозначало очертания блеклых тополей. Для семи часов утра было слишком мрачно, и от этого становилось неуютно. Такси, старая волга из семидесятых, уже ждала нас. Усевшись и хлопнув ее желтыми дверьми, мы выехали со двора, вклинились в сонный поток машин и покатили в сторону железнодорожного вокзала.
– Милый, – неожиданно Таня прервала тишину, – помни: кактусы поливай раз в неделю, а диффенбахию – два раза.
«Диффенбахия ― это тот, ядовитый, в зале», – вспоминал я.
Он мне совсем не нравился ― вытянутый с пестрыми крупными удлиненно-овальными листьями, он все время болел и за два года ни разу не цвел, а значит, напрасно занимал свое место. Я терялся в догадках, по каким критериям Таня подбирает растительность в наш дом. Подоконники, уставленные всевозможными видами кактусов, напоминали оградительный заслон против грабителей, только вместо колючей проволоки ― шары с иголками. Наверное, это обостренное чувство незащищенности или же проявление «бросаться в крайности» играет не второстепенное значение. Справедливости ради, можно заметить, что когда этот колкий забор цвел, удивительные цветы радовали глаз, только благодаря этим моментам стоило мириться с нашей жизнью «заключенных». В любом случае я не любил затевать разговор при посторонних людях, и переговариваться на развлечение водителю для меня было невыносимо. Я молча кивнул, продолжая смотреть на промокший город. На перекрестке нам загорелся зеленый. Быстро набрав скорость, наше такси двинулось дальше, часто плюхаясь правым передним колесом в разлившиеся вдоль бордюр лужи. При этом вода заливала лобовое стекло, и старые дворники медленно со скрипом описывали дугу, а водитель, с серым вытянутым лицом и короткими усами в виде растрепанной щетки, кланялся в разные стороны, высматривая сквозь грязные потеки дорогу. Спустившись с моста, мы выехали к старому желтоватому зданию железнодорожного вокзала. Таксист нашел свободное место и остановил машину. Воздух здесь был плотно наполнен различными шумами и звуками: с внешней стороны, стороны города, гудками клаксонов и фырканьем моторов, чередой подъезжающих маршруток и такси, сдержанным, озабоченным гомоном отбывающих и провожающих, резким и неприятным слуху голосом громкоговорителя, звучащего откуда-то сверху; с внутренней же ― звонким грохотанием товарных вагонов, свистом спешивших скорых поездов, радостными восклицаниями прибывающих и встречающих людей, в которые беспардонно вмешивался тот же неприятный голос громкоговорителя.
Наш поезд уже принимал пассажиров. Мы подбежали к пятому вагону, в который у нас был билет.
– Поспешите! Стоянка всего две минуты, – предупредила проводница, проверяя билет.
Я закинул чемоданы в тамбур. Таня повернулась ко мне, обвила руками мою шею и улыбнулась. Мелкие капельки дождя, словно росинки, покрывали ее белую кожу лица, редко увенчанного маленькими блеклыми веснушками. Я смотрел на Таню, но тяготившее чувство разлуки не давало вдоволь наглядеться на ее острый подбородок, тонкую линию верхней губы и притягательно полную для поцелуя нижнюю, аккуратный прямой, слегка вздернутый нос и подведенные темной тушью ресницы голубых, как бирюза, глаз. Ее каре от влаги чуть потеряло форму, и светло-русые локоны стали прилипать к мочкам ушей.
– Давай прощаться. – Зажмурив глаза, она поцеловала меня.
– Промокнешь совсем, – беспокоился я.
– Пока, муженек, – нежно сказала она, взойдя по ступенькам. – Обещаю хорошо себя вести, обязательно скучать и поскорей вернуться.
В это мгновенье казалось, что весь город уезжает на этом поезде в край добра и света, и только я один остаюсь на холодном бетонном перроне под дождливым небом.
«Да! – вздохнул я, выходя из вокзала. – И в самом деле, чего расстраиваться? Какое-то время побыть самому, разобраться со своими тараканами в голове, наконец, просто отдохнуть».
Только от чего отдыхать и как, я еще не совсем себе представлял. На выходе в город я сел в первое попавшееся свободное такси, назвал адрес и утонул в раздумьях. Теперь для меня было бы лучше всего загрузиться работой, что я решительно и собирался сделать.
Из старой части города мы вернулись в соцгород, за центральным универмагом «Кристалл» повернули вверх на Дворцовую и остановились у ряда пластиковых контейнеров цветочников. Продавщицы взглядами голодных стервятников уставились в стекла моего такси, высматривая в них пассажира и собираясь по обыкновению своему накинуться на потенциального покупателя. Но, разглядев мое лицо, они разочарованно скривили кислые физиономии и, отвернувшись, продолжили свои бабские разговоры, согреваясь чаем из термосов. И все потому, что три года назад, сняв комнату под офис в сером и обшарпанном четырехэтажном здании прямо за ними, в народе называемом «домом привидений» или «курятником», я изрядно примелькался здесь. К тому же ходил работать почти каждый день и ничего не покупал, за исключением одного букета раз в год на день рождения Тани.
Усердие над работой выбило меня из ощущения времени. Незаметно прошел день, и я очнулся, когда часы обозначили четверть седьмого. В ноутбуке я сохранил и закрыл документы, над которыми работал, нажал кнопку выключения и вышел в общий коридор балконного типа, открытый на улицу, вдохнуть пропитанный влагой осенний воздух. Припустил дождь, с крыши толстыми струями, словно в пропасть, падала вода. К цветочникам подъехал вишневый «Опель астра караван» 91-го года выпуска, из него вышел плотный человек с зеленым пакетом в руке. Торопливо перепрыгивая лужи, мужчина зашел в дверной проем на первом этаже. Через минуту, запыхавшись, смахнув с короткой стрижки крупные капли, он крепко жал мне руку.
– Привет, Серега! Как жизнь молодая? Держи. – Димка протянул ключи от моего автомобиля. – Подвеску посмотрели, заменили одну шаровую опору и одну тягу стабилизатора с правой стороны, амортизаторы походят еще, а так все в порядке.
Я пригласил приятеля войти, и мы развалились с ним на трехместном диване, обтянутом бежевым кожзаменителем. Достав из принесенного пакета по бутылке светлого пива, мы провожали еще один безвозвратно уходящий из нашей жизни день.
С Димкой мы дружили со школьной скамьи, учились в одном классе и сидели за одной партой на галерке. Он легко щелкал математические задачки, делал физику за нас двоих, а я писал ему контрольные по иностранному языку. Учителя знали это, но, умиляясь нашей дружбой, ставили хорошие оценки. Всегда полноватый, ростом метр семьдесят, он был ниже меня всего на один сантиметр, но необъяснимо для меня, по-детски, почему-то стеснялся, считая это своим недостатком. Недавно Дима открыл автомастерскую и помогал ухаживать за моим железным другом.
– Хорошо здесь у тебя, спокойно.
Он встал, прошелся по линолеуму, присматриваясь к рисунку под паркет, присел на крышку темно-коричневого польского офисного стола, стоящего у окна, взял трубку телефона, сделал беспорядочный набор цифр и, выключив, положил ее обратно:
– А у нас сумасшедший дом с утра до вечера.
– Да, – согласился я, – в тишине хорошо получается сосредоточиться.
– А я курить бросил!
– Неужели? Это уже в третий раз, – скептически заметил я.
– Только не надо нудить. Все, решено. Я настроился серьезно.
– Не буду, не буду.
Довольный собой Дима снова плюхнулся на диван и сделал большой глоток из бутылки.
– Над чем сейчас работаешь?
– Перевожу каталог для дончан «Шахтные угольные комбайны».
– Не перестаю поражаться тебе, Серега! Устроился бы на завод или махнул бы за границу. С твоим знанием немецкого и английского хоть в Штаты, хоть в Германию, хоть на туманный Альбион ― везде дороги открыты. А ты сидишь тут в подвешенном состоянии: то есть заказы переводов, то нет заказов, то густо, то пусто.
– За границу в первую очередь нужны узкопрофильные специалисты, уже во вторую ― знающие язык, а я, кроме как переводить, ничего не умею. Да и ехать мне никуда не хочется, там чужие люди, чужие отношения. А сидеть на заводе от звонка до звонка, с восьми до семнадцати ― принципиально не хочу. Здесь я свободен в своих делах на сто процентов, а при начальниках «шаг вправо, шаг влево…» ― сам понимаешь.
– Это точно. – Дима поставил опустевшую бутылку на пол, устроился поудобнее и о чем-то задумался.
В это время многие офисы были уже закрыты, и здание наполнилось совершенной тишиной, слышалось тиканье настенных часов, висевших справа от нас над дверьми. Тишину прервал Дима:
– Может, в баньку махнем? Парилочка, венички… Красота!
– Можно будет. Надо подумать.
– Да что там думать? Времени у тебя вагон! Таня уехала, чем теперь тебе заниматься по вечерам, как не прожигать его в веселой компании?!
– Это точно, но ты сам знаешь: когда нет свободной минуты, нам что-нибудь хочется такого, а как появляется уйма свободного времени, все желания исчезают куда-то.
– Переживаешь? Понимаю. Ничего, друг, все будет хорошо, Таня у тебя боевая девчонка, а с мамой точно не пропадет.
– Мне не нравится, когда такие поступки делаются для простого самоутверждения. Мой отец по знакомству договорился, что бы ей в крупной фирме хорошее место подобрали, только подождать немного.
– Ну, и какое ее решение?
– Она согласна. Но, по ее словам, не хочет это время проводить, ничего не делая, а на самом деле у нее амбиции взыграли, что не сама нашла себе тепленькое место под солнцем. Хочет этой поездкой всем доказать, что сама способна зарабатывать деньги. По факту никому доказывать ничего не надо, сама себе доказывает.
– Пусть доказывает, самоутвердится, но будет так, как ты и отец спланировали. Правильно?
– Правильно-то правильно, но если у нее не выйдет с этой поездкой, будет еще хуже: она не остановится, еще чего-нибудь придумает…
Я дома. Со щелчком выключателя в прихожей занялась ярким светом лампочка, временно подвешенная на длинном проводе. Отложив после ремонта покупку дорогой люстры до так называемых лучших времен, мы с Таней достаточно долго пользуемся обыкновенной, в патроне, свыкшись с положением вещей и уже не обращая на такой пустяк внимания.
После улицы воздух в квартире казался спертым. Пройдя на кухню, я открыл форточку, из холодильника достал припасенную бутылку светлого пива. В зале небрежно разделся и улегся на диван у телевизора.
«Вот она, свобода желаний и поступков», – подумал я.
Вспомнились перрон, проводница, пухлые чемоданы, Танины голубые глаза и прощальный поцелуй, суета людей, сбившихся у вагона, мятая табличка за мутным стеклом «вагон № 5». И почему-то казалось, что все это было не со мной.
Мы познакомились с Таней больше двух лет назад, где-то в середине августа. Точную дату всегда помнит Таня, потому я не забиваю себе голову лишней информацией. В невыносимую жару, в конце рабочего дня она, щупленькая, маленькая, ниже меня на полголовы, в коротенькой темной юбке клеш и белоснежной рубашке, принесла мне какой-то заказ на перевод. Задержавшись в офисе на полчаса, в свои двадцать два похожая на школьницу, она мяла пальцами подкрученные плойкой, выкрашенные в рыжий цвет локоны и с интересом шпиона расспрашивала меня: почему я занимаюсь тем, чем занимаюсь. Через три месяца нашего знакомства она перебралась ко мне в квартирку, через год – свадьба, медовый месяц на Азовском море, на Бердянской косе. Невольно я посмотрел на свой безымянный палец правой руки: с кольцом кисть стала выглядеть по-другому, но мне даже нравилось ощущать себя несвободным и вроде серьезным человеком.
Телевизор погас, все вокруг окрасилось в серые оттенки. Тяжелая, сковывающая руки и ноги усталость от наполненного событиями дня неожиданно обрушилась на меня. Через минут пять я провалился в сон.
II
Неуклонно сдавая свои позиции, даря драгоценные минуты за минутами звездным и уже по настоящему холодным ночам, прошли десять дней. Сосредоточившись на работе, я почти все время проводил у себя в конторке. Пару раз оставался ночевать тут же на диване, в кромешной темноте засыпал под аккомпанемент дождя, глухо барабанившего по металлическому подоконнику. На прошлых выходных я пропадал у Димы. В субботу его супруга приготовила нам отличный борщ на обед, потом мы втроем пили чай с чудесными блинчиками, макая их в варенье из черной смородины, и играли до поздней ночи в дурака. Добрался я домой к трем часам утра, а днем, хорошенько выспавшись, мы снова ели блинчики, играли в карты – и снова до ночи.
Сегодня, в трудах и тишине, мне удалось закончить каталог угольного машиностроения, который от меня уже неделю ждали в Донецке. Часы отметили восемь вечера. Я встал из-за письменного стола, вышел в коридор и с удовольствием потянулся руками вверх. Дождя не было, только с козырьков крыш крупные капли воды с лязгом падали на асфальт. Заглушая болтовню цветочников, шумели ясени, раскачиваясь своими огромными темными силуэтами; урчали легковушки, осторожно перекатываясь через «лежачих полицейских» напротив школы № 22; уличные фонари почему-то не горели – было темно, суетливо и сыро. Пора домой! Я накинул кожаную куртку, закрыл конторку на ключ и вышел на улицу.
Припоминая, что дома пустой холодильник, зашел за продуктами в «Кристалл». Внутри было приятно тепло, пахло свежеиспеченным хлебом, чесноком и готовящейся курицей гриль. Пройдясь по рядам, я собрал в корзину свой стандартный «холостяцкий набор»: два килограмма вареников с картошкой, пачку черного чая и нарезной батон с десятком яиц для гренок. У второй кассы занял очередь за полной дамой средних лет и стал ждать.
В очереди к соседней кассе я увидел знакомое лицо. Катя не замечала меня, задумчиво вчитываясь в клочок бумажки, вероятно, сверяя список необходимых покупок. Когда она подняла взгляд в мою сторону, я не удержался, чтобы ни махнуть ей рукой. Мое движение, наверняка, казалось чудным, и ее лицо оживилось широкой улыбкой. Мы оба расплатились на кассах и сошлись на выходе.
– Сто лет не виделись?! – Для меня эта встреча оказалась больше, чем приятный сюрприз.
Скрывая безудержную радость, вместо желаемых объятий я скромно сжал ее руку в своей ладони.
– Восемь, ― поправила она. – А ты совсем не изменился, такой же худенький.
В секундной паузе мы осмотрели друг друга.
– Чем занимаешься, чем живешь?
– Стригу в парикмахерской, здесь рядом, в гостинице «Краматорск», живу также с родителями в том же доме на Даманском, помнишь?
– Конечно, помню.
– А ты?
– Занимаюсь переводами, документы и прочие бумажки.
– На себя работаешь, здорово! Вижу, женился…
– Да, не так давно. ― Неожиданно для себя я смутился.
Мы не спеша прошлись вдоль улицы, вывески магазинов и мигающая реклама разноцветными пятнами расплывались по мокрому асфальту. У остановки в ожидании транспорта толпился народ, мне хотелось поговорить больше, но троллейбус предательски скоро поспевал к ближайшему перекрестку и уже через минуту зашипел открывающимися дверьми напротив нас.
– Мне пора. – Катя снова одарила меня улыбкой, в этот раз уже первой пожала мне руку. – Где я работаю ― ты знаешь, будет желание ― заходи.
Насытившись вдоволь варениками, я заварил крепкий черный чай и вышел на балкон. Мои соседи этажом ниже принимали гостей, громко играла музыка, стреляло шампанское. Облокотившись на перила, я смотрел на раскинувшуюся передо мной центральную площадь и думал: «Какой прекрасный вид из моих окон и как редко я стал это замечать». В центре, с белоснежными колоннами и мраморными ступенями, величественно возвышался дворец культуры, обсаженный высокими пирамидами голубых елей. Перед центральным входом разбиты клумбы роз, а левее установлен мощный памятник неспокойного минувшего – вождю пролетариата, перед которым, несмотря на поздний час, несколько подростков катались на роликах.
