Kitobni o'qish: «Спецзона для бывших»
От автора
Герои этой книги на самом деле антигерои. Они отбывают наказание за особо тяжкие преступления в колонии строгого режима для бывших сотрудников силовых структур.
…Старшина патрульно-постовой службы расстрелял из табельного пистолета четверых прохожих. Убийцу приговорили к 25 годам заключения.
– Вы журналист? – спросил он меня. – Записывайте: человека очень легко убить. Достал пистолет, и – бах-бах! – убил. Совсем просто.
А затем выдал шокирующую подробность:
– Я только свои ботинки потом вытер: мозги убитых разлетелись в стороны.
Другой осужденный, бывший майор, издевался над женой. Сначала душил ее голыми руками, потом стукнул по голове гантелью, затем еще диском от штанги, а напоследок затянул на ее шее веревку. Потом затолкнул тело в спальный мешок, отнес в машину и увез в лес, где и закопал труп. Суд приговорил его к 12 годам лишения свободы.
– Почему так много дали? – почти искренне возмущается он. – Я никакой не монстр, я совершенно нормальный человек. – И потом добавляет: – Я ведь… любил жену!
Есть такое выражение: «Тюрьма тоже чему-то учит». А учит ли? Уйдя в самоволку, солдат-срочник прихватил автомат, совершил разбойное нападение, взял заложников. Сразу три группы захвата окружили его. Он стал по ним стрелять, ранил двоих. В воздух поднялся вертолет с группой собровцев, но солдат-беглец – невероятно! – подбил вертолет. А потом, как в кино, последний выстрел в себя. Аккурат в голову. Однако выжил, долго лечился и в колонию попал со второй группой инвалидности.
Сегодня его левое полушарие защищает не костная ткань, а пластмассовая полусфера, прикрытая кожей. Один глаз не видит. Половина лица парализована. Речь прерывистая.
Спрашиваю его, зачем же он пошел в злополучную самоволку. Отвечает:
– Да нужно было решить свои вопросы.
А потом, немного подумав, сообщает:
– До конца всего не решил. Как выйду из колонии, надо будет снова идти. Доделывать.
А ведь в таком самоубийственном упрямстве испокон веку и заключалась вся житейская философия русского мужика, которому если «втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова не выбьешь».
Сотрудник ППС задумал угнать машину, загруженную водкой. Вышел на обочину, взмахнул жезлом. Грузовик остановился. Ничего не подозревавшему водителю было приказано пересесть в служебный уазик, где находились еще трое участников преступной группы.
На свое счастье, водитель сумел вырваться, добежал до ближайшего поста ГИБДД, и была поднята тревога. «Оборотней в погонах» вскоре поймали. В свое оправдание они говорили:
– Ну а как еще жить? В наше-то время. Цены на все растут. А нам семьи кормить надо.
Как говорится, вот еще два русских вопроса: кто виноват и что делать?
Капитан Вооруженных сил, приняв в гостях «сто грамм», избил хозяина квартиры, а потом сбросил обмякшее тело с балкона четвертого этажа.
– Только не подумайте, что я какой-то отморозок, – поясняет бывший капитан. – Я в жизни не ударил ни кошку, ни собаку.
Каждый получивший срок пытается оправдаться: то ли бес попутал, то ли… начальник.
Находившийся при исполнении сотрудник отдела вневедомственной охраны совершил грабеж века, обчистив хранилище в коммерческом банке. Через три дня его поймали. Деньги вернули пострадавшим, а грабителя отправили в спецколонию. Отбывая срок, осужденный катит бочку на бывшего начальника:
– Он все время ко мне придирался по пустякам, но я отомстил: его сняли с должности после ограбления банка.
С конца девяностых тема «оборотней в погонах» будоражит российское общество.
Вопрос исследуют аналитики. Появляются статьи в газетах, сюжеты на телевидении.
Но сами преступники остаются за кадром, проблема – в повестке дня, а тема – по-прежнему не раскрыта. О преступниках в погонах пишут либо по материалам уголовных дел, либо со слов тех, кого привлекают к раскрытию подобных преступлений.
В этой книге приводится взгляд на проблему с «другой колокольни» – точка зрения самих осужденных. Бывший сотрудник спецслужбы на вопрос о том, что же толкнуло его нарушить закон, восклицает:
– А вы знаете, если один раз переступишь черту, то потом тебя уже ничего не удержит! – И добавляет: – Криминальный мир тоже пытается повышать квалификацию. Взять нож или пистолет и помахать ими в воздухе – это уже примитивно. Сейчас все больше ценится техника совершения преступлений. И бандиты специально ищут знакомства с сотрудниками правоохранительных органов.
Имена и фамилии в книге изменены.
Все высказывания обитателей спецзоны приводятся без адаптации под каноны литературного текста.
Осужденным я задавал одинаковые вопросы: о жизни до приговора, первом дне заключения, специфике отбывания наказания в колонии для б/с – бывших сотрудников.
– У нас в зоне отмечаются все военные праздники: День ВДВ, День пограничника, День Морфлота, – говорит один осужденный. – Потому что здесь сидят бывшие военные.
Другой осужденный, разжалованный опер, утверждает, что в колонии много порядочных людей:
– Вы можете не поверить мне. Я тоже не верил, когда раньше, по работе, сталкивался с такими случаями, если один за другого говорил: «Он там отсидел семь лет, он человек порядочный». А у меня не укладывалось в голове: как порядочный человек мог отсидеть в тюрьме? – И сам же объясняет этот парадокс: – Наверное, мы можем быть нормальными только тогда, когда у нас все плохо. – После чего выдает сентенцию: – Я даже скажу так: у меня круг общения с нормальными людьми в колонии шире, чем был на воле.
Ему вторит другой осужденный:
– Если человек попал в тюрьму, это еще не значит, что он какой-то моральный урод, что нет у него ни чести, ни совести, ни родины. – И совсем неожиданно: – Ведь чтобы совершить преступление – надо иметь определенный характер. Преступление – это поступок, из-за которого будешь страдать.
Герои книги – люди из прошлого, многие за решеткой с девяностых. По этому поводу один из обитателей спецзоны говорит:
– В отряде мы газеты читаем, телевизор смотрим, следим за новостями. Стараемся быть в курсе всех событий. Но все равно отстаем от жизни, помаленьку деградируем. – И далее: – Кого недавно посадили, их привозят в зону, начинаем с ними общаться, они спрашивают: «Ты откуда, парень, вообще свалился?» Начинаю объяснять ему, что я сижу с прошлого века. Что я уже – мамонт!
История знает, что случилось с мамонтами. Пока эта рукопись готовилась к печати, одного из героев книги не стало. Но это уже совсем другая история.
Глава первая
«Погоны к плечам не гвоздями прибиты»
Сокамерники и сослуживцы
На рабочем столе Ефрема Мурашова необычное издание – словарь уголовной лексики. На внутренней стороне обложки – надпись: «Ефрему Леонидовичу для расширения и без того широкого кругозора в этой области». Ниже чья-то размашистая подпись и дата: 09.03.93.
– В свое время эту книжку мне подарил прокурор области, – говорит Ефрем, долго смотрит в окно и тяжело вздыхает. – Разве мог я тогда предположить, что уголовный жаргон придется изучать не по книге. А на строгом режиме. Сменив костюм на робу с биркой.
Мурашов занимал должность помощника прокурора в одной из районных прокуратур в Забайкалье. Однажды к нему пришли «лица в штатском» и предложили поехать вместе с ними.
– Они показали мне свои красные корочки, проводили в машину и отвезли в следственный изолятор.
Неделю его держали в одиночке, а когда решили перевести в общую камеру, приготовили «сюрприз».
– В камере находилось двадцать два человека. Среди них замечаю несколько знакомых лиц, начинаю перебирать в памяти, где же раньше встречал их… Как вдруг – гром среди ясного неба! – отчетливо сознаю, что троих заключенных в свое время я сам отправил в тюрьму, – сказав это, Ефрем морщится, словно от зубной боли. – Все трое – бывшие милиционеры, которых я самолично арестовывал. Ситуация?! Ну, думаю, двум смертям не бывать…
Первое, что он услышал, было: «Раздевайся!»
Замешкавшись, он стал блуждать взглядом по сокамерникам. Пытаясь разглядеть в их лицах серьезность намерений. Как вдруг услышал новый приказ: «Трусы тоже не забудь снять!»
Потом один из заключенных подбежал к нему и стал внимательно оглядывать с головы до ног. «Все чисто, вшей нет», – подытожил осматривавший.
Новичку разрешили одеться.
…Скомкав мысли, Ефрем смотрит в окно, за которым – гнетущий пейзаж колонии. Серые стены, подпирающие такие же серые крыши. Полоска асфальта вдоль выбеленного забора.
– Кто знает, как человек поступит в той или иной ситуации, – медленно произносит он, отворачиваясь от окна. – Вон Леха в первый день чуть драться не полез… Алексей! Расскажи журналисту про свой первый тюремный день.
Высокий скуластый парень нехотя откликается:
– Чего рассказать-то?
У бывшего спецназовца Алексея есть орден Мужества, привезенный с чеченской войны. Сообщив об этом факте, Мурашов счел нужным пояснить:
– Судья сказала ему на суде: «Ты привык убивать на войне! Ты стал убивать и потом, вернувшись домой!» Верно, Алексей, привык ты убивать-то? – последние слова Мурашов произнес с особенной интонацией, очевидно, намекавшей на какой-то прежний разговор.
– Но это же не так, – скрипя зубами, выговаривает Алексей и в подтверждение слов припечатывает тяжелый кулак к столу. – Не так все было…
– У всех не так, – миролюбиво поддакивает Ефрем.
Его напарнику сидеть в зоне двадцать лет. Отвлекая от мыслей, клином застрявших в мозгах, Ефрем переводит разговор на другую тему.
– Ты лучше вспомни, как тебя встретили в СИЗО. Вшей искали?
– Искали.
– Ну?
– Чего «ну»?
– Как искали?
– Да никак.
Мурашов уже начал выходить из терпения.
– Ты не темни, Алексей, ты же мне рассказывал. Значит, когда тебя втолкнули в камеру и закрыли за тобой дверь, ты услышал разговор двух зэков. Верно? О чем они говорили?
– Один сказал другому: «Пробей новичка!»
– Камера была большая?
– Нары в три ряда…
– Что было дальше? – не унимается Мурашов.
– От стены отошел какой-то человек. И пошел на меня.
– Ну а ты что?
– Я подумал, что сейчас будут насиловать. И принял боксерскую стойку.
– Во как! – Ефрем с неподдельным восхищением посмотрел на бывшего спецназовца, потом повернулся в мою сторону. – Ну откуда же ему было знать, что на блатном жаргоне слово «пробить» означает «проверить»?
– На меня тут же закричали: «Ты чего, мужик?» – пояснил Алексей. – Понятное дело, что драться со мной никто не собирался.
– Так это ты только сейчас понял? – с иронией переспросил Мурашов и даже присвистнул. – Плохи твои дела, Леха, плохи. Для такого тормоза, как ты, время в колонии покажется вечностью.
– Угомонись, Леонидыч…
– Я-то угомонился, а вот ты… – и Мурашов на мгновенье задумался. – Сходи-ка, Леша, на свежий воздух, мне с человеком поговорить надо.
Перед тем как пойти во двор колонии, Алексей счел нужным завершить свой немногословный рассказ:
– Тот человек, что приказал проверить меня, потом сказал: «Оставь его», то есть меня в покое приказал оставить. Вот и вся проверка.
– Но учтите, – повернувшись ко мне, пояснил Мурашов, – если в камере сомневаются, что новичок без вшей, его тут же стригут, кхе-кхе… с головы до пят.
Алексей вышел из помещения. В тот же момент на рабочем столе Ефрема зазвонил телефон.
– Нарядная. Нарядчик Мурашов.
Ефрем недолго слушает абонента, произносит «Сейчас, узнаю», перебирает бумаги на столе, опять откликается в телефонную трубку.
Закончив разговор, он поднимает голову и неожиданно спрашивает:
– Хотите, расскажу, за что меня посадили? У меня трое детей от первого брака, на них идут алименты. И я задумался: как жить? где брать средства? Как прокурорскому работнику мне запрещена подработка. И тогда я решил продавать свои мозги. Я стал обеспечивать правовую основу коммерческих фирм – составлять для них документы, имеющие юридическую силу. Этим самым я, возможно, нарушил служебную дисциплину, поскольку таким образом подрабатывал, но я не нарушал своими действиями Уголовный кодекс. В суде мне говорили: «Ваши расходы превышают доходы». Я соглашался и отвечал, что готов объяснить, почему так происходит. И объяснял, но… Суды наши работают по принципу: «Покажи человека, и я подберу ему статью».
В очередной раз глянув в окно, мой собеседник сам себя прерывает:
– На обед пошли.
За окном тянется процессия осужденных. В общей колонне их робы сливаются в одну черную массу, двигающуюся живой рекой.
Я смотрю на часы.
– Не волнуйтесь, мне торопиться некуда. Я никуда не пойду, – говорит Мурашов. – Я обедаю здесь, в нарядной, мне разрешают. Сам готовлю, вот плитка. У меня, знаете ли, желудок… И что они там, в столовой, приготовят – это еще вопрос, гм… вопрос жизни и смерти, кхе-кхе… подсыплют чего-нибудь…
– Подсыплют? В самом деле?
– Да нет, это я так сказал.
– Слово не воробей…
– Согласен.
– Вас пытались отравить?
– Меня пытались убить. Здесь, в зоне. Специально этапом заслали сюда человека…
Сделав паузу, он продолжил:
– Вы знаете, на второй день, когда я попал в следственный изолятор, мне сообщили, кто из криминальных авторитетов контролирует СИЗО. И мне сказали: «Смотрящий за централом в курсе твоего дела». В том смысле, что криминальная среда не будет мне мстить как бывшему сотруднику правоохранительной системы. А мстить стали совсем другие структуры…
В отряде убийц
Живая река за окном потекла в обратном направлении – первые отобедавшие осужденные возвращались в свои отряды.
Глянув в окно, нарядчик воскликнул:
– Ну что, пойдем. В десятый отряд. Если хотите.
Нарядчик Мурашов выполняет распоряжение «гражданина начальника», который поручил ему показать зону.
Десятый отряд – простойный, или невыводной: обитателям десятого отряда не разрешают работать. Здесь сидят за особо тяжкие преступления, осужденные на большие сроки.
– Слушай, – обращается Мурашов к дневальному, – нужно кого-нибудь поразговорчивее… вот, журналисту показать – пусть побеседует, расскажет о своем деле…
Нарядчику можно ходить по территории всей зоны. Среди других осужденных, лишенных такой привилегии, он чувствует себя хозяином положения.
– Поразговорчивее? Сейчас найдем… кого-нибудь… найду, конечно, найду, – торопливо повторяет дневальный. – А вы пока проходите сюда, в помещение, проходите…
Мы заходим в тесный квадрат помещения для служебного пользования. Стол, табурет, лавка. На стенах – картинки с полуобнаженными красотками.
– Чай будете пить? – суетится дневальный.
Я отказываюсь, Мурашов неопределенно хмыкает.
– А? Нет? – продолжает дневальный. – Ну, тогда я вам другое предложу, погодите немножко…
Он скрывается в дверях, но уже через минуту опять появляется на пороге, в руках – две кружки.
– Угощайтесь, пожалуйста.
Мурашов молча берет кружку, я снова отказываюсь.
– Да это же сок! – восклицает дневальный.
Стакан сока в зоне – роскошь большая, тем более в невыводном отряде. Брикет сока – это покупка в ларьке. На деньги, которые можно снимать с личного счета. Простойная бригада не работает, деньги на личный счет не идут… Брикетик сока могли прислать только в посылке из дома.
Я смотрю на Мурашова. Он пьет сок с таким невозмутимым видом, словно этот стакан – своеобразная дань нарядчику.
– А знаете, за что я на самом деле попал в колонию? – вдруг спрашивает меня Мурашов. – Обвинили меня в получении взятки! Которой я не получал…
Но договорить Мурашов не успевает.
– Вызывали? – в помещение заходит мужчина лет тридцати.
Руки вытянуты по швам. На голове «американское» кепи с большим козырьком.
Предлагаю ему присесть и рассказать историю своего преступления.
– А что тут рассказывать, до судимости я жил в Красноярском крае…
– Ты погоди, Паша, – вмешивается Мурашов. – Лучше сразу поясни человеку: раскаиваешься?
– В чем?
– В своем преступлении.
Павел молча смотрит на Мурашова.
– Где вы работали? – спрашиваю я.
– В Управлении по борьбе с организованной преступностью.
…История Павла похожа на киношный детектив. Его арестовали вместе с членами банды, в которой он был «своим среди чужих» – внедренным агентом УБОПа.
– У меня было оружие, за которое мне впоследствии вменили статью – за незаконное хранение. Арестовали меня сотрудники УВД. Я говорил им: «Позвоните в УБОП, я сам сотрудник, работал по заданию». А мне в ответ: «Оружие было?» – «Было» – «Незарегистрированное?» – «Нет, конечно». – «Ну вот и сиди». Хотя абсурд… кто же в банде пойдет оружие регистрировать!
– И это все ваше преступление?
– Нет, это было только началом моих злоключений. Девять месяцев меня продержали в СИЗО. Экспертиза показала, что мое оружие в преступлениях, совершенных бандой, не участвовало. Я не стрелял из него. Меня выпускают на подписку о невыезде. И тут оказывается, что из УБОПа меня уже давно уволили…
Пополнив армию безработных, бывший оперативник стал искать способ быстро поправить свое материальное положение.
– На подписку меня отпустили в сентябре, а суд был назначен на ноябрь. Мне нужны были деньги, чтобы кормить жену и малолетнего ребенка. И я стал искать способ разбогатеть. В один прекрасный день я знакомлюсь с человеком, который кажется мне во всех отношениях достойным доверия. Вдвоем мы разрабатываем план наших действий, который в скором времени претворяем в жизнь. Мы попадаем в квартиру одного коммерсанта, жену которого знал мой подельник, берем их деньги и уходим.
– А хозяева где были?
– Муж – в своей фирме, а жена – дома.
– И она спокойно отдала деньги?
– Да нет, конечно, она… сопротивлялась.
– Что было дальше?
– Я взял нож и зарезал ее.
– Вот так запросто убил человека?
– Да почему запросто? Она очень сильно кричала, и меня это просто раздражало. Поэтому я решил покончить с ней побыстрее.
– Ты погоди, Паша, не торопись, – вдруг вклинился в разговор Мурашов. – За «просто убил» двадцать лет не дают. Следовательно, ты убил с особой жестокостью.
– Ну да, сначала отрезал язык, чтобы не кричала, потом – уши…
Мурашов даже присвистнул:
– А уши-то зачем?
– Да шутка это. Просто убил. И точка на этом.
– Как же вас поймали? – спрашиваю я.
– Попались мы по глупости подельника. Он должен был кому-то отдать большой долг. Тот человек работал в милиции, и когда подельник пришел к нему, то вернул долг, дурак, крупными купюрами – теми самыми, что мы украли. А его приятель возьми да пошути, дескать, какие большие деньги, такие же купюры недавно исчезли из такой-то квартиры… Напарник тут же побелел, затрясся весь, словом, сам себя выдал. Его взяли на понт, а он клюнул. Ну в самом деле, откуда они могли бы знать, какие купюры исчезли. Мы вообще, кстати, имитировали в квартире убийство жены ее собственным мужем. Они часто ссорились, он нередко ей угрожал, мы все это знали… и я сказал подельнику: «Бери только деньги. Чтобы ни одна вещь из квартиры не исчезла!» Но он, идиот, стянул еще кольцо, снял с трупа. Потом кольцо нашли у него дома, и это стало уликой при обвинении… А тогда, сразу после кражи, оперативники первым делом задержали мужа, допросили как надо, и он тут же, в кабинете оперов, «чистосердечно» признался в убийстве собственной жены. Правда, он чего-то там пытался говорить о деньгах, что пропали, но о них вспомнили уже потом, позднее… когда через несколько дней появился мой напарник в кабинете у знакомого милиционера с деньгами. Мужа выпускают из СИЗО как несостоявшегося убийцу, а нас – на его место, в камеру. Потом был суд, и мне по совокупности двух уголовных дел – ведь я совершил кражу и убийство, будучи на подписке, – так вот, дают по совокупности двадцать два года лишения свободы. Три года я уже отсидел. Если повезет, на волю выйду, когда мне будет почти пятьдесят лет.
Павел берет свою кепку, мнет ее, прижимает к груди и неожиданно говорит:
– А вообще-то я ни в чем не раскаиваюсь. Коснись сейчас, я бы, не задумываясь, все повторил. Знаете, сколько мы взяли денег? Там хватило бы на полмерседеса. И главное, что я все просчитал – мы не должны были попасться… подельник, дурак, сдал.
Сделав паузу, Павел с шумом втянул в себя воздух, обвел помещение злым, помутневшим взглядом и вдруг выдал:
– А посадить в тюрьму можно любого человека. Даже вас! Вот вы сейчас сидите здесь, беседуете, а я потом пойду и скажу, что вы пронесли в зону наркотики. И вам «докажут», что это так.
Еще раз оглядев помещение, он продолжил тему:
– Это жизнь. Раньше в милиции как работали? Мозгами. А сейчас? Кулаками!
Сжав пальцы в кулаки, он посмотрел на эти аргументы доказательной базы.
Молчавший до сих пор Мурашов усмехнулся, провел ладонью по голове, приглаживая волосы, и проговорил, глядя на Павла:
– В 1991 году приняли закон, запрещающий получать пенсию работающим пенсионерам. Взамен в милицию пришел всякий сброд, которому доверили закон.
– Вот именно, – поддакнул бывший оперативник, – раньше ветераном считали того, кто прослужил десять лет, а сегодня уже через два года стажа сотрудника называют старослужащим.
– Не в этом дело, Паша, – решительно продолжил нарядчик. – Раньше человек шел на работу и думал, как ему принести пользу обществу, а сегодня подходит с иной меркой: какую выгоду он сможет иметь от своей должности. – И уже взглянув в мою сторону, Мурашов пояснил: – Вот у нас тут сидит один бывший следователь, он брал взятки «Крузерами», и еще поучает, чем нужно брать: не деньгами, а сразу машинами, словом, новый русский следователь… И таких много.
Разжав кулаки, Павел многозначительно произнес:
– Сотрудники правоохранительной системы – это тоже преступники. Которые еще не попались.
Мурашов неопределенно хмыкнул:
– Погоны к плечам не гвоздями прибиты… А? Как думаешь, Паша? Тяжело тебе в зоне отбывать срок?
– Все познается в сравнении. Я – осужденный, а наши охранники – свободные люди. Давай о них поговорим… Чем они лучше зэков? В чем они свободнее? Ладно, я – встаю с подъемом, ложусь по отбою, я так делаю по приговору суда. А он, охранник, после смены идет домой, ну, пообщался с семьей, а что дальше… дальше – ночь, утром – опять зона, он тоже живет по расписанию. Я это к тому говорю, что сотрудник колонии такой же несвободный человек, как зэк. Если повезет, я когда-нибудь выйду отсюда, а он – никогда…
– Ты не перегибай, Павел, – досадливо оборвал нарядчик. – Одно дело – сидеть в зоне, другое – работать в ней. Тебе за то, что сидишь, платят? Нет. А ему платят… Вопрос же в том, что зарплата не такая большая и не всегда регулярная. Вывод? Сотрудник зоны может быть неудовлетворен своим социальным положением. А это значит, что от своей должности он тоже может искать выгоду, о чем я уже говорил. Он идет к осужденному и просит, например, отремонтировать ему обувь. Понятно, что в зоне есть обувной цех, зэку нетрудно выполнить – он соглашается, ремонтирует. Офицеры тащат обувь из дома, не сознавая, что они уже попадают в зависимость от осужденных, не напрямую, а косвенно. Выступают в роли просителей. Зэку это льстит, он понимает, что может воспользоваться этим, тоже о чем-нибудь попросить. А тому неудобно отказать, это уже неуставные отношения. Тьфу, ты, прости господи, за державу обидно! Когда сотрудник колонии идет за зэком и несет его баулы. И такое бывает! Но вот о чем я подумал: при хорошей и регулярной зарплате разве пошел бы сотрудник в зависимость к зэку?
На пороге показался дневальный.
– Ну что, поговорили? Кого-нибудь еще пригласить? – немного замешкавшись, он предложил очередного кандидата на собеседование. – У нас тут сидит бывший преподаватель из Ленинграда. Одно время работал в Америке. Потом вернулся в Россию и устроился в милицию. Интересный человек, дает осужденным частные уроки английского языка… Могу позвать?
– Если тот согласится, – подсказал нарядчик. – Погоди, впрочем… Сколько лет ты в колонии?
– Два года, третий идет…
– А сколько в органах проработал?
– Год в уголовном розыске.
– До милиции чем занимался?
– Был водителем.
– За что вас осудили? – спросил я.
– После работы зашел в бар, выпил пива, ко мне подсели двое…
– Ваши приятели?
– Нет, совершенно незнакомые люди. Выпили. Один предложил поехать на его дачу, продолжить «банкет». Вызвали такси, сели, сразу заплатили. Выехали за город, хозяин дачи сказал: «Останови здесь». И в тот же момент прозвучал выстрел. Водитель повалился набок. Убийца вытащил его из салона и предложил добить, стреляя по очереди. Передал «пушку» подельнику, и он тоже выстрелил в таксиста. А потом пистолет дали мне: «Стреляй». Ну что я мог сделать? Либо стрелять, либо лечь рядом с водителем. Я выстрелил.
– Какой вам срок дали?
– Шестнадцать лет. Хотя на суде я заявил, что у меня не было причины убивать этого человека. Но мне сказали, что я избрал выгодную позицию, чтобы уменьшить вину. Однако я признал, что стрелял. Так в чем же я хотел уменьшить вину?
– Ладно, зови своего «американца», – включился в разговор Мурашов.
Через несколько минут в помещение зашел тщедушной внешности, совсем невысокий молодой человек и сразу ввел меня в курс дела.
– Девятнадцать лет сроку. За убийство. Убил чиновника мэрии Санкт-Петербурга, я его… затоптал!
– В каком смысле?
– Мы изрядно выпили, я работал в мэрии переводчиком. Он просто валялся, пьяный, на полу, я его запинал до смерти.
– Зачем?
– А у меня негативное отношение ко всем этим сексуальным меньшинствам, их надо вешать на первом суку. Он был одним из них.
– Почему же вы с ним пили? Если так ненавидели.
– Это уже другой вопрос. Там пить больше не с кем.
– Где, в мэрии?
– И в мэрии тоже. Я работал одновременно в мэрии и университете, преподавал американскую литературу, так половина студентов у меня были педерастами, детки богатых родителей… Они даже ездят на каникулы в Швецию и регистрируют там свои однополые браки.
– Неужели в Санкт-Петербурге так много «голубых»?
– Очень много, считайте, полгорода.
– И что, всех нужно убивать?
– Я же говорю – был пьян. На суде у меня был адвокат из Международной амнистии. Мои друзья из Америки…
– Из Америки?
– Да, я четыре месяца преподавал в Бостоне шекспироведение.
– И что дальше?
– Я вот и говорю, что мои друзья из Америки приехали на суд, пытались защищать меня. Оказалось, бесполезно. Девятнадцать лет за убийство педика! Впрочем, меня не волнует, что посадили. Срок большой – вот что волнует. Я был не готов к такому сроку. Вот если бы раньше меня посадили, я бы не удивился.
– Почему?
– Потому что раньше я работал в милиции, был оперуполномоченным. И тогда, в милиции, я был готов сесть в тюрьму в любое время. У меня было три убийства при задержании, каждый раз заводили дело… На мне было уже три трупа, и я готов был сесть. А в этот раз – нет. Случайно все вышло. Неожиданно для меня самого, стечение обстоятельств… Впрочем, я не считаю, что сделал что-то сильно плохое. Жалко другого – времени, которое теперь идет впустую. А я хочу работать, преподавать, мне интересно живое общение, я даже написал заявление в школу при колонии, что могу вести уроки английского языка. Оказывается, нельзя. Из РОНО пришла бумага: осужденный не имеет права на преподавательскую деятельность. Странно… в законе на этот счет оговорок нет. Тем более что в суде меня не лишили права на преподавание в будущем. Обращаются осужденные, консультирую их, даю задания. У меня уже тут частным образом образовалась группа по изучению английского. А вообще, знаете, что в зоне главное? Быть самим собой. Займешь свою нишу, и тебя никто не тронет. Когда я сидел в СИЗО, ожидал от зоны чего-то ужасного. Оказывается, жить можно.
