Kitobni o'qish: «Доктор Фаустов. Повесть»
Пролог (почти на небесах)
На отметке 374 метра маршевая лестница заканчивалась тамбуром с металлической дверью и зелёной светящейся табличкой над ней. Дальше, почти до самого верха шли пожарные пролеты. Прямо над тамбуром находилась полукруглая каморка, конструктивно составляющая с ним одно целое. С площадки в каморку вела складывающаяся вбок раздвижная лестница, наподобие тех, что установлены в купе поездов дальнего следования. Причем, покрашена она была в тон бетонной стены башни и практически сливалась с нею. Не посвящённым в голову не могло прийти, что над тамбуром есть какое-то помещение. Изобилие металлоконструкций усиливало маскировочный эффект. Вроде бы планировалось разместить здесь спецаппаратуру. Какую? Спецаппаратуру. Этим незамысловатым термином всё сказано. В результате места оказалось маловато и от этой затеи отказались. Дверка в эту камеру была также металлическая, открывающиеся наружу и фиксируемая винтовым барашком. Полумрак, царивший в этой технической части башни не позволял внимательно разглядеть и сложенную лесенку, и дверцу-лаз в эту каморку. Внутри неё, вдоль наружной полукруглой стены башни стояли четыре винтовых табурета. Классические табуреты с круглым карболитовым сиденьем, меняющим высоту посредством вкручивания – выкручивания винтообразного, полнотелого металлического штыря, штанги. Три стальные ножки делали всю конструкцию массивной и надёжной. Это был классический стул пианиста. Как они сюда попали и зачем, история умалчивает, как говорят писатели. Вроде бы, при сдаче башни, Никитин и три члена высокой госкомиссии уединились в этой каморке и отметили это событие. Хотя, безусловно, это полная ерунда и ахинея. Но как бы там ни было, табуреты пианиста в количестве четырех штук так и остались в этой непонятной комнатушке.
И сейчас в ней находились четыре персоны. Благообразный старичок с зачесанными назад и собранными в аккуратный пучок волосами, с небольшой седой бородкой. Волосы фиксировал кожаный, с серебряными заклёпками ремешок. На голове была густо-пурпурная косынка. Одет он был в непонятный и бесформенный балахон фиолетово-изумрудного цвета. То ли он, то есть балахон, был когда-то фиолетовым и выцвел, то ли был тёмно-зелёным и от времени приобрёл непонятную расцветку, было не ясно. Три его спутника были одеты в рабочие, точнее, технические комбинезоны. Или похожие на рабочие. Фасон комбинезонов был одинаковым на всех трёх спутниках старичка. Однако, цвета у комбинезонов были разные. На Микаэле (так звали одного из спутников) комбез был чёрно-линялого цвета. Как его называли одно время, антрацитового. На втором, по имени Габриэль, тёмно-василькового цвета. И наконец, на третьем, по имени Рафаэль, комбинезон был тёмно-вишнёвым. Посмотрев на цвета этих комбинезонов, любой дизайнер одежды авторитетно заявил бы, что это не промышленные краски. А окрашены они, эти комбинезоны, в каком-то ателье по пошиву одежды по индивидуальным заказам. Более того, внимательный модельер сделал бы определенный вывод о ткани, из которой они были пошиты. Молескин. Это хлопчатобумажная ткань особого плетения. Плотная, но дышащая. Зимой в ней не холодно, а летом не жарко. Не случайно в СССР из этой ткани изготавливали лётные комбинезоны для лётчиков и прыжковые для десантников. Называлась эта ткань Чёртова Кожа. Почему? Да пёс его знает. Конечно же, никакая это не кожа, хотя прочность её поразительна. Но это и не брезент. Что-то похожее на парусину. В одном замечательном произведении, сбитый советский лётчик по фамилии Мересьев, в схватке с медведем, будучи травмирован, вышел из неё победителем. Пока медведь-шатун безуспешно рвал когтями комбинезон из Чёртовой Кожи, лётчик достал пистолет, переложенный из кобуры в набедренный карман перед вылетом. Порвать когтями комбинезон не удалось, и медведь вцепился в него зубами. Грянул выстрел.
Микаэль, Габриэль и Рафаэль на разные лады восхваляли деятельность своего старшего, если можно так сказать, товарища. Наставника и учителя. Властелина. Была ли это лесть, вопрос. Нет, конечно. Потому что создатель всего живого на земле в лести не нуждался. В какой-то момент к их тёплой компании присоединился один персонаж. В каморке стало совсем тесно. И в какой-то миг, в какое-то мгновение, пространство как бы раздвинулось. Нет-нет, всё осталось, как было до этого. И карболитовые круглые табуретки, и сидящие на них, и стоящий перед ними. Пространство как бы исказилось и расширилось в стороны и вверх. И каморка превратилась в залу. Как в каком-нибудь огромном концертном дворце, только без кресел и без зрителей. Очертания стен терялись в далёкой визуальные перспективе. Предзакатное небо цвета маренго являлось апофеозом этих трансформаций. Гость так и остался стоять.
– Я попал к вам на приём, чтобы в общих чертах обрисовать картину происходящего там, внизу. Всё, как всегда, без изменений. Плохо живётся простому человеку. Грязь и мрак.
– Не знаешь ли ты Фаустова?
– Геннадия? Это, который доктор? По паспорту Генрих? Да, чудят родители иной раз, выбирая имя для своих отпрысков.
– Он мой слуга.
– Его служба вам далека от совершенства. В храм не ходит, посты не соблюдает. Не причащается и не исповедуется. И это вы называете служением?
– Когда сажают цветы, заведомо известно, какими они вырастят. Так и с ним. Он вырвется из мрака и грязи бытия. -Готов поспорить и заключить пари. Я ввергну его в пучину алчности и соблазна. Если вы не будете мне мешать и ставить палки в колёса. Дайте мне ваше разрешение на эту мою забаву.
– Даю. Можешь соблазнять его любыми желаниями. Искушать любыми благами. Обуревать страстями или загонять в тупики, затмевая его разум. Пусть выбивается из тени в свет. Я не сколько не сомневаюсь, что так и будет. Пока он жив – он твой. Готов принять твоё пари и поспорить с тобою.
– Ему не выбраться из тьмы желаний и соблазнов. Окажется в дерьме по уши. И испоганит свою душу.
– Ты всегда меня забавлял. И из всех крайне отрицательных героев ты самый интересный. Я всегда рад тебя видеть. Как только будет результат, жду тебя с докладом…
Пространство опять трансформировалось, и вся честная компания оказалась в каморке на отметке 374 метра. В башне, которую некоторые злые языки именовали Вавилонской. Безусловно, новой Вавилонской башней. Гость приоткрыл дверцу и стал спускаться по раздвижной лестнице. Оказавшись на площадке, он сдвинул лестницу вбок, собрав её. И услышал, как за ним закрыли дверцу. Лязгнула задвижка-фиксатор.
Да, старик забавный. И явно продолжает хорошо к нему относиться. Хотя его гость не заслуживает этого. Но в мире должен быть баланс во всём. Особенно, между тёмными и светлыми силами. Гость на миг задумался. Куда теперь? Пари заключено. И для него теперь есть дело в этом огромном, огромном и прекрасном, разрастающимся ввысь и вширь, погрузившим свои корни в преисподнюю, простёршим свои длани к небу, в этом чудесном, бесконечно непознаном Городе. Столице Новой Византии.
Придётся подзадержаться. Наверное, ненадолго. А потом обратно, в полюбившийся ему всем сердцем древний Фатерланд.
Глава первая (она же единственная в этой повести)
Дмитрий, как и обещал, заехал на Пасху в Москву. Буквально на пару дней. И они вдвоём с Геннадием отправились на дачу в Переделкино. Посидели в беседке, выпили. Шашлык делать не стали, не хотели возиться возле мангала. Пошли гулять в лес, который тянулся практически до Внуково. Та, ухоженная часть леса, от Писательского посёлка до Минского шоссе была разделена продольно-поперечными тропинками. Попадались столбики, установленные лесничеством. На них были циферки, участки лесного массива. Погода была хорошая и народ массово выбрался за город, на дачи. Часто навстречу попадались люди, которые здоровались с ними. Молодёжь, студенты, школьники, пожилые. Все высыпали в лес. То здесь, то там попадались компании, сидевшие на брёвнышках. С маленькими декоративными костеркам. После обеда воскресная погода разгулялась на славу. Даром, что Пасха. Народ бегал по лесу, веселился от избыточного счастья. Дмитрий не был сторонником безудержного веселья и гулянок. Служба наложила отпечаток на всю его жизнь. А чего веселиться? Внезапно от одной компании, сидевший на двух параллельных брёвнах, с бренчавшей гитарой, отделился пожилой мужчина. Скорее, старик, но шустрый, явно не по годам. Он подошёл к нашим спутникам со стаканом в руке.
– Доктор! Народ поручил мне выразить вам свою признательность и благодарность. Вот сколько капель в этом стакане, столько же дней да пошлет вам Господь!
– И вам, Сергей Петрович, и вашим добрым друзьям. Здравствовать много лет!
Люди вставали с брёвен и обступали Геннадия с Дмитрием. Пока они стояли на тропинке, к ним присоединились ещё несколько человек, проходивших мимо или сидевших неподалеку и увидевших необычное явление. Многие, узнавшие Геннадия, выражали ему свою благодарность и признательность. Мужчины жали руку, женщины обнимали и целовали. Дело в том, что во время недавней эпидемии и последовавший в следствие этого изоляции, Геннадий и его отец, ныне покойный, помогали всем этим людям. Отец был врачом когда-то, да и у Геннадия было в том числе военно-медицинское образование. Проживая в изоляции в дачном посёлке, подвергшимся, как и весь мир нашествию чумы, они не могли оставаться в стороне. Отец, давший когда-то клятву Гиппократа. И его сын, бывший военный медик. Хотя, это была лишь одна из специализаций Геннадия. Врачей и медсестёр не хватало. Больницы были переполнены. Люди умирали. Ковид косил всех без разбору. Отец с сыном доставляли продукты всем нуждающимся, ставили капельницы, делали уколы. Без сна и отдыха мотались на своих авто по всей округе. Доставляли в поликлиники и больницы тех, кому это было необходимо. Существовала огромная вероятность подцепить эту заразу. Однако, Бог миловал. Но люди не забыли эту их человечность и самопожертвование.
– Да я-то что? Так, на подхвате был. Это всё отец. Скажу тебе честно, как на духу. Лучше бы мы этим не занимались. Может быть, многие были бы живы. Я никому этого не говорил, да и говорить то некому. В общем, отец экспериментировал. Никто не знал, что это за болезнь и как её лечить. Все экспериментировали. Итальянцы, американцы, немцы, французы. Все! Но смешивать разные лекарства в надежде на чудо, это уже слишком. Отец такое вытворял, что я только сейчас понимаю, насколько это было опасно для пациентов. Да, итальянские врачи стали использовать для лечения ковида Тоцилизумаб. Или, как его ещё называют Актемру. Точнее, не от самого ковида, а от его самого опасного проявления. Цитокиновый шторм. Слышал про такое? Это такая реакция организма на, допустим, инфекцию. Это ответ иммунной системы человека на, к примеру, коронавирусную пневмонию. Иммунитет начинает активную борьбу, превращая эту борьбу в хаос. И тогда защитные клетки нашего организма начинают уничтожать не только вражеские, инфицированные. Защита организма начинает долбать всё подряд. И своих, и чужих. И тогда происходит полиорганное поражение. Отказывают органы. Летальный исход от цитокинового шторма огромный. Порядка сорока процентов. Знающие медики говорят, что большинство смертей от ковидной пневмонии именно благодаря этому сумасшедшему ответу иммунной системы, спровоцировавшему цитокиновый шторм. Остановить его можно только применив Актемру. Это иммунодепрессор. То есть он бьёт по башке разбушевавшемуся иммунитету больного. Самое паскудное в этой ситуации то, что чем выше иммунитет больного, тем скорее наступит цитокиновый шторм. И спортсмен, военный, какой-нибудь экстремал погибнет быстрее тюленя, всё свободное время валяющегося на диване перед телевизором. А теперь самое интересное. Этот самый Тоцилизумаб, или Актемра, применяется обычно при лечении ревматоидного артрита! Артрита! Понимаешь? И стоит недешево. Я бы сказал, очень и очень недёшево. Итальянцы первыми применили его при лечении ковида, и зачастую успешно. Отец тоже экспериментировал с препаратами. Но когда я узнал, с какими, я отказался верить в его разумное состояние. Думаю, отец был болен. И это его психическое расстройство стимулировало его безумные исследования и поступки. Короче, я не уверен, что все, кто умер во время лечения, все, над кем экспериментировал отец, умерли от ковида. Он давал им, по факту, яд. И мне стыдно слышать эти дифирамбы от жителей посёлка. Ладно, пойдём куда-нибудь на поле. Там людей меньше, не хочу общаться. Перейдём железную дорогу. Там поля.
Они перешли железнодорожное полотно и спустились по насыпи. Большинство полей было уже застроено домами. Когда это произошло? Видимо, Геннадий давно здесь не был. Пошли вправо, в сторону платформы Мичуринец. Безрезультатно, везде строительство. Продрались сквозь поредевший лес и вышли на поляну. Как водится, на ней лежали внахлёст поваленные деревья, образуя некое подобие комфорта. Присели.
– Ты видел? Этот пёс давно бежит за нами. Когда мы перешли железку возле Лукино, он бегал кругами, далеко. То ближе, к Новопеределкино, то к железной дороге.
Я давно его заметил.
– Ну, бегает кругами собака. След ищет хозяйский. И что с того?
– Да, но он всё ближе и ближе, как по спирали. И вроде как всполохи огня за ним по земле. Вон, гляди! Опять круг заложил, ближе к бревнам. Вокруг нас круги нарезает. Что-то мистическое исполняет, какой-то обряд.
– Да перестань, командир. Виноват, учитель. Ну, бегает собака, потеряшка. Вон, смотри, нас увидел и хвост поджимает.
– Смотри же! Вокруг брёвен последний круг, и к нам!
– Всё нормально. Лёг, хвост ходуном. Признал за хозяев. Бедняга. Никакой мистики, обычный барбос, даже породистый.
Геннадий встал и начал отдавать собаке примитивные команды. Сидеть, лежать, апорт за палкой.
– Безусловно, собака умная, обученная. Ничего сверхъестественного и колдовского.
– Ладно. Пойдём домой, нагулялись.
Дмитрий уехал. Опять в Африку. Или, что более вероятно, в Новороссию. Куда, не сказал. А Гена не спрашивал. Так принято. Вернётся, расскажет. Чёрный пудель, увязавшийся за ними во время прогулки, теперь бегал по всей даче, обнюхивая двери, окна и не переставал резвиться. Геннадий пытался его угомонить, потом плюнул на это дело и стал готовиться ко сну. Длительная прогулка утомила его. Взял книгу с полки, какой-то английский любовный роман. Увлёкся и сон как рукой сняло. Собака не успокаивалась. Отложил книгу, взял другую. Это был Новый Завет на немецком. Открыл, и пытаясь вспомнить подзабытый язык, попытался перевести. В начале было Слово. Нет, не так. В начале была Мысль. Опять не так. В начале была Сила. А если ещё точнее, в начале было Дело. Пудель продолжал скакать как бешеный, прыгал, вставал на задние лапы, скулил и повизгивал. Гене всё это порядком надоело. И он предложил собаке убраться из его дома. Вместо этого собака начала видоизменяться. Она увеличивалась в размере, становилась шире. Глаза горели неземным огнём.
– Кого же я привёл к себе в дом? Значит, Огненный След на поляне, тянущийся за псом, это не плод моего воображения.
Так думал Геннадий, зажигая лампаду, висевшую в углу перед иконой Спасителя. Там-же лежала пачка восковых свечей. Он зажёг их все, не снимая обёртки. Вспомнил какие-то заклинания из каббалы, которые ему показывал отец. Собака, вернее какой-то просто монстр огромный, похожий на собаку, развалился возле входной двери. шерсть встала дыбом, морда оскалилась, из пасти появилась кровавая пена. Геннадий, с пачкой горящих свечей в левой руке и крестом в правой пошёл к собаке, читая одну молитву, которую он помнил наизусть с детства. Отче наш. Собака вся сжалась и распласталась по полу, как медвежья шкура. Дым от свечей становился всё гуще и гущею. Вскоре он заполнил всю прихожую. Она начала пятиться на кухню и спряталась за большим котлом отопления.
Старый советский котёл был почти с человеческий рост и стоял в углу у окна. За ним и исчезла собака. Дым постепенно рассеялся. Из-за котла вышел молодой человек. В какой-то корпоративной одежде, с вышитым гербом учебного заведения на джемпере, в традиционных бордовых цветах известного университета или академии. В руках двухцветный рюкзачок с таким же гербом на клапане. Типа, закончилась сессия и он едет домой.
– Вот, значит, в кого превратилась собака. Сдал экзамены и до дому? Кто ты?
– Дух отрицания. Зла, разрушения, вреда… а людям хоть бы хны. Терпят всё, плодятся и размножаются. И гонят меня отовсюду. Осталась одна стихия, где я спокоен. Огонь… Но, впрочем, мне пора. Запарили вы меня, дяденька. Спешу откланяться.
– Ну, что же, прощай. Надумаешь пообщаться, милости просим. Как будешь выходить? Через дверь, окно? Как обычные люди. Или через вытяжку на кухне?
– Через дверь. Но выйти мне не дает рисунок над дверной притолокой. Когда-то он назывался Липень. Вы зачем-то давным-давно, балуясь, нарисовали звезду над входом. Пентакль ваш тогда очень позабавил родителя вашего. И до кучи вы тогда впервые попробовали вина. Я понимаю, молодость. Батюшка ваш посмеялся, да и забыл стереть и сейчас этот знак мешает мне выйти. А вошёл я сюда, вернее вбежал, через вон тот недорисованный угол. Небрежность свойственно молодым людям. Угол не дорисован до конца. Вот я через этот маленький проход, эту щелку и вошёл. Сюда-то я проскочил, обратно не могу. Звезда, он же Пентакль. Это пять ран вашего Христа. И этот знак не даёт мне отсюда выбраться. Собака обозналась и проскочила в дом через недоделанный угол звезды. Я же вижу знак целиком. А выходить через другие пути, окна, трубы, чуланы мы не можем. Это закон на уровне Федерального. Через что вошёл, через это и выходишь обратно.
– Забавно. Бес у меня в плену. Вязать скотчем тебе руки не имеет смысла? То есть, пока я сам, собственноручно и громкогласно тебя не выпущу, ты мой пленник? Отлично. Тогда давай, рассказывай мне про жизнь, про моё будущее. Нарисуй картину мира, Открой тайны вселенной. Давай, весели меня, рогатый. Раз попался.
– Да пожалуйста. Сейчас вызову незримых духов и они тебя повеселят. И все твои шесть органов чувств воспримут это. Твои глаза, язык, уши, нос, кожа. И вестибулярный аппарат даст тебе знать, что ты плывёшь, паришь и летишь.
Когда Гена заснул, усыплённый хороводом духов, его гость вызвал крысу, и она выгрызла достаточно места в половице у входа. Гость предварительно налил туда в нужное место масло для крысы. Она быстро справилась со своей работой, и пленник покинул этот гостеприимный дом, пожелав Геннадию спокойного и глубокого сна.
Проспал он достаточно долго, как никогда. Пробуждение от сна было тяжёлым. Снилась разная чертовщина, бесы и другая нечисть. Он не помнил, как засыпал. И что было перед этим. Собака куда-то запропастилась. Сбежала, вероятно. Да, надо заниматься делами. Прошло какое-то время, в дверь постучали.
– Открыто, входите!
– Это я.
– Кто я? Входите, дверь не заперта.
– Три раза надо повторить приглашение.
– Да входите же, чёрт бы вас побрал. Открыто!
В дом вошёл, одетый, как говорят, с иголочки, нарядный господин. Описывать его прикид долго и неинтересно. Так ходит Богема. Художники, известные писатели, любимые артисты. Одежду и обувь которым шьют особые портные и обувщики. Далеко за пределами Родины. И всё их сверхкачественное и удивительно красивое одеяние бросается в глаза и говорит о роскоши и богатстве носителя этого прикида. Гость подошел к столу и положил визитку перед Геннадием. Типа, позвольте представиться. Надпись гласила: М. Ф. СТОФЕЛЕВ. РЕШЕНИЕ ВСЕХ ПРОБЛЕМ.
– Мэ Фэ… Михаил Фёдорович? Матвей Федотович? Максим Феликсович? И что значит- РЕШЕНИЕ ВСЕХ ПРОБЛЕМ? Всех? Странная визитка. И номера телефона нет. Никакого. Как же вас найти в случае необходимости?
– Пусть будет Михаил Фёдорович. Решение всех проблем этого земного мира. А связь? Я пользуюсь особенной связью. Ментальной. Как только вы обо мне подумали и мысленно трижды пригласили, и вот он я. Тут, как тут. А вам я предлагаю прогуляться со мной по различным интересным местам. Побывать там, где вы никогда не бывали. Увидеть то, что никогда не видели. Пробудить те чувства, что навеки уснули. Мой гардероб к вашим услугам. Ну, так как?
– Мне всё наскучило, тоска. И даже надев такие крутые шмотки, что на вас, я не стану радоваться жизни. Для забав я уже старый. Всё уже видел, везде побывал. Я всеми вашими радостями искушён. И мне моя жизнь не в радость. Тоскливо думаю о смерти. И я уже хотел было распрощаться с бытием.
– Но вина с ядом так и не выпили тогда, на Пасху.
– Да ты ещё и шпионишь?
– Как сказал один поэт: Я НЕ ВСЕВЕДУЩ, Я ЛИШЬ ИСКУШЁН. Как и вы.
– Колокольный звон меня с детства вдохновляет. И я в детстве часто бывал в той квартире, напротив храма. Опыта, знаний и разума во мне столько, что это отравляет моё существование. И все мирские блага я ненавижу. А все бытовые радости презираю. Как говорится, и здесь не жив и там не мёртв.
– Предлагаю остаток жизненного пути пройти рядом со мною. Мои возможности, поистине, безграничны. Скучать нам не придётся.
– И что я за это тебе буду должен? Чем отплатить мне за такую заманчивую жизнь? Давай сразу обговорим. Знаю вас, чертей. Даром для родного брата не пошевелите пальцем. Давай твои условия.
– О'кей. Пока мы вдвоём в этой земной жизни-любая твоя блажь будет исполнена. Ну, а в той, загробной жизни ты мне при нашей встрече всё вернёшь сполна.
– Нету никакой той жизни. Не верю я в эти сказки. И когда я умру, ничего ровным счётом не произойдёт. Мне этот момент перехода в небытие просто не интересен. И нет мне никакого дела до того, что будет потом.
– Тем более, раз такой подход к проблеме. Если мы заключим договор, я пообещаю дать тебе всё, что пожелаешь.
– Что тут ты мне можешь дать, несчастный? Золото, которое я буду пинать ногами? Еду и напитки, которые не смогут меня насытить? Любимую, которая под утро ускользнёт к другому? Славу и Почёт? Да на хрена они мне? Успешную жизнь, которая мне обрыдла? Комфорт, что мне опостылел? Я и без комфорта жил. И с комфортом. Мне всё опротивило!
– Я удивлю тебя своими предложениями.
– Короче, так. Как только я за что-то зацеплюсь, что-то станет мне дорого и мило, что-то остановит меня своей прелестью, и я возрадуюсь среди этой бытовухи, то пусть жизнь моя сразу и закончится. И как только я попытаюсь остановить это мгновение, хотя бы просто мгновение, которое пробудет во мне чувства, то всё. В ту же секунду я должен умереть, а ты берёшь меня в кабалу той жизни, которая, как ты сказал, будет после смерти.
– О'кей. Как только я услышу от тебя что-то типа, прекрасное мгновение, продлись постой! Или, помедли… Так прекрасно ты, мгновенье! Ну, или, мгновение повремени, как ты прекрасно! Короче. Остановись мгновение, ты прекрасно! Тогда ты мой, в загробной жизни, которая тебе по барабану. А для скрепления нашей сделки черкни мне долговую расписку, как принято среди уважаемых людей.
– Ты что же, мне не веришь? Клочок бумаги дороже данного мною слова? Удивляешь ты меня своей глупостью. Ты, верно, уже понял, что я отношусь к той породе людей, которые давши однажды обещание, сдержат его, даже ценою своей жизни. Видимо, ты плохо обо мне осведомлён. Ну и чем и на чём мне нацарапать это? Может, не на бумаге, на металле вырубить? На камне? Краской на фасаде?
– Не гомонись. Вот, на папирусе… кровью.
– Что за бред? Ну, как угодно. Готов кровью подписать. А от своих слов я не откажусь. Жизнь моя никчёмная, ничто меня не радует и вряд ли обрадует когда-нибудь. Давай, удивляй меня радостями жизни, посмеёмся вместе. Готов забросить книги, изучение природы и миропорядка. Философские диспуты, докторскую диссертацию. Всё бросаю! Всю премудрость, учёность, все познания. Удивляй меня!
– Суха теория мой друг, но древо жизни вечно зеленеет! Это не я придумал. Поэт один, жил в XVIII веке. Ну что, едем? Предлагаю для начала винца попить. В Лейпциг, там самые винные места. Есть там погребок забавный. Я там раньше бывал. Хозяин, коллега ваш, доктор медицины Генрих Штромер из Верхнего Пфальца. Точнее, из Ауэрбаха. Посидим, за жизнь нашу грешную покалякаем.
– На чём едем? У тебя, поди, вертолёт свой есть или Суперджет частный. На поезде не люблю.
– Какой поезд? Долетим со свистом! Сейчас мой плащ расстелим у тебя на полянке возле камина барбекю. И полетим. Поздравляю с новыми ощущениями! Это тебе не на Крокодиле из курсового душманов расстреливать на бреющем. Так, кажется, МИ-24 называется среди вашей братии?
В кабаке было шумно. Можно сказать, слишком шумно. Наши герои подсели к столу, где были два свободных места. Огромный дубовый или ореховый стол, стилизованный под старинный. Вся мебель и интерьер дышали готикой. За этим столом уже сидела компания из четырёх мужчин. Все были изрядно навеселе. Один пел забавную песню. Он начал её, когда наши герои вошли в кабак и спустились по лестнице в основной зал. Стофелев поинтересовался, нельзя ли к ним подсесть. Мотивируя это тем, что вновь прибывшим понравилось их весёлая компания. Он также выразил сомнения в качестве вина которая здесь подают. А вот в испанских Пиренеях, откуда они с другом прибыли, вино отменное. Пошла полупьяная беседа о том, о сём, и ни о чём. В результате весёлая компания уговорила спеть Стофелева. Почему не Геннадия? Тот в основном молчал, сносно говоря на немецком и понимая весь разговор. Песня была не просто забавной, но и поучительный. Про короля, у которого был любимый друг – блоха. Король приказал придворному портному сшить блохе нарядное платье, подобающее знатным вельможам. Блоха становится сенатором. И вся его родня занимает королевские опочивальне и покои. Все в укусах, но трогать блошиный род бояться. В результате кто-то придавил блоху ногтем, случайно. И на этом всё закончилось. Это была старинная шуточная немецкая песня, она всем присутствующим понравилась. За что и предложили выпить. За свободу! Стофелев повторно усомнился в качестве тамошнего вина, чем вызвал гул неодобрение со стороны компании. И предложил попробовать его вина. Из своего собственного подвала. Он поинтересовался, нет ли рядом где-нибудь бурава. Того самого которым проделывают отверстия в деревянной бочке. Ему указали на ящик, стоявший у окна, где лежал разный хлам. В том числе инструмент для открывания бутылок, бочонков, пробки, крышки и затычки. И так далее. Нашлись там бурава. Стофилев выбрал один и поинтересовался у заводилы компании, какого бы алкоголя тот захотел отведать. Возникла перепалка и наконец определившись, был выбран Курвуазье двадцатилетний. Фрош, так звали предводителя, сказал, что вкус этого коньяка он не спутает ни с каким другим. Этот мужчина был в серьезным подпитии, в той стадии, когда уже хочется дать кому-нибудь в рожу. И он уже обозначил для себя жертву. И только ждал повода. Он намеревался наказать Стофелева за глупый розыгрыш. И вышвырнуть его из кабака, показав, что таким гостям здесь не рады. И неважно, испанец он, француз или кто другой. Кабак немецкий и гуляю здесь немцы. И шутки шутить над хозяевами положения никто не позволит. Помимо бурава, Фаустов положил на стол, завёрнутый в вощённую бумагу воск для заделки отверстий. Поинтересовался, что будут пить остальные собутыльники. Итак, выбор был не богат. Фрош выбрал Курвуазье, двадцатилетний. Мотивируя это тем что этот коньяк, кстати любимый коньяк Наполеона, знаком ему ещё с детства. Второй член компании, Альтмайер, выбрал Мескаль. Это истинно мексиканский напиток, а не какая-то там Текила, идущая на экспорт. Мескаль Лакита, сделанный не только из голубой агавы, но из сорта Испадин, крепкостью 47°. Следующий, Брандер, выбрал ром. Обычный Сейшельский ром. Такамака Экстра Нуар, то есть самый тёмный. Объяснив свой выбор тем, что, когда он как-то отдыхал на Сейшельских островах, все две недели пил местный напиток. Который ему хорошо запомнился. И наконец, четвёртый собутыльник, Зибель. Он увидел, как Стофелев подошёл к нему с буравом в руке, намереваясь просверлить отверстие в столе напротив него. Гена при этом затыкал уже просверленные три отверстия восковыми пробками. Стофелев прислонил бурав к столу, и в ожидании выразительно посмотрел на Зибеля. Бурав представлял из себя кованый вороток типа сверла, с вставленной в торец деревянной рукояткой. Типа штопора. Ловкость, с которой Стофелев обходился с этим инструментом, говорила о многократном использовании бурава в его жизни. Зибель задумался. Это же игра. Но сейчас она закончится и люлей этот фокусник получит по полной. Но надо же подыграть ребятам. Ну, пускай это будет Аберлауэр. Это неплохой скотч. Даже очень неплохой. Да, обязательно Абунах. Этот молт, крепкостью 61° редко встретишь в продаже. На прошлой неделе младший брат, брокер, вернулся из поездки на Туманный Альбион. Весь вечер пили его с сигарами и кофе. Итак, отверстия проделаны, пробки вставлены. Стофелев делает пасы руками над столом, комментируя бормотанием, похожим на заговор, (ударение на последнем о). Отчётливо понятна было только последняя фраза. О том, что всё в природе связано. И виноград, что растёт рядом с дубравой, из которой сделаны бочки. И ячмень, что растёт на полях. И Агава Эспадин, богатая сахаром. Что растёт на высокогорных плато. И близка скорее к спаржевым, чем к кактусам. Всё это живая природа. И доски стола тоже были когда-то живой природой. Вытаскивают пробки и жидкость аккуратно льётся в стаканы, и воск затыкается обратно. Условие одно – не пролить ни капли на пол. Все настороженно пробуют жидкость в стаканах. Затем, распознав вкус, выпивают до дна. И ещё по стакану, разошлись не на шутку. Как добравшиеся до источника в безводной пустыне. Геннадий предлагает покинуть это место, ему всё это надоело. И тут Зибель неаккуратно налив в стакан виски, проливает алкоголь на пол. И он тут же загорается. Все вскакивают со своих мест. Стофелев бормочет что-то типа заклинания, огонь исчезает. Компания совсем не рада увиденному и пытается прогнать наших спутников. Звучат угрозы, обстановка накаляется и всё идёт к драке. Один Альтмайер не кричит и не лезет на рожон. Он выковыривает восковую пробку в надежде налить ещё стакан. Из отверстия в столе вырывается огонь. Фрош достаёт складной нож и раскрывает его. В руках у Зибеля появляется бёкеровский фикс. Это уже оружие посерьёзней складника. Брандер не отстаёт от товарищей. Его керамбит легко порежет любого. Все трое, разгорячённые выпивкой и озлобленные, как, впрочем, все алкаши, движутся на Стофелева. Зарежут. Как пить дать зарежут. Тот произносит какую-то белиберду на непонятном языке и на его врагов находит затмение. Им начинает казаться, что они в чудесном виноградном саду. Руки так и тянутся сорвать спелые очаровательные грозди. Стофелев опять что-то бормочет, и они вместе с Геннадием исчезают. Пелена вождения спадает и оказывается следующее. Они держат все друг друга за нос. Антракт…
