Kitobni o'qish: «Жемчужины Москвы»

Храм Василия Блаженного

Глава 1. Мечта о храме

Августовское утро 1552 года выдалось на редкость тёплым и кротким, под стать печальному событию.

– Хороним Василия Блаженного, – говорили в толпе народа, столпившейся у Никольских ворот Кремля. – Отмучился на белом свете божий человек!

Но вот раскатисто ударил большой колокол Ивана Великого, потом ещё раз, ещё …

Кованые ворота Никольской башни открылись, и похоронная процессия медленно двинулась по Троицкой площади¹ к церкви Святой Троицы, что «на Рву».

Впереди процессии с крестами шли монахи в чёрных одеждах и несли гроб, украшенный еловыми ветвями. За гробом, окружённый рындами скорбно шёл царь Иван Васильевич с боярами. За ними пестрела толпа народа, пожелавшая проститься с покойным Василием Блаженным. Многие уже плакали и, причитая, крестились:

– Успокоился юродивый Василий, наш правдолюб! Царство ему небесное!

Царь шёл за гробом Василия Блаженного и скорбел. Его одежда не сильно отличалась от боярской, разве что была с более богатой отделкой. На нём ладно сидел царский платн², низ которого и рукава, обшитые декоративной полосой, переливались золотым блеском. Сверху на нём была надета роскошная барма³, украшенная жемчугом. Свою шапку конусообразной формы с меховым околышем он смял и держал в руках. Шедшие за ним бояре были в доломанах⁴, а кто в летних кунтушах⁵ из многоцветного византийского шёлка с серебряным шитьём и соболиной опушкой. Народ разглядывал бояр, дивясь их дорогими одеяниями, и переговаривался.

В это время у Сретенских ворот Китай-города остановились возы со строительным камнем, и какой-то чужеземец в чёрной одежде и в кожаной барме соскочил с переднего воза и спросил возницу:

– Что встали?

– Барма, кажись Василия Блаженного хоронят – по-царски! Народа на площади видимо невидимо, так что в Кремль нам не проехать.

– Жди, – велел Барма, – а я с робятами гляну, как у вас хоронят, и вспомнил: «Ведь Василий Блаженный уговорил царя вызволить меня из темницы, а так бы пропал …», – и он с камнетёсами влился в толпу. Барма никогда не бывал на таких торжественных похоронах и с любопытством вглядывался через толпу:

– Эх, глянуть бы на Блаженного, а где же царь? Как бы его увидеть?

– Вон он с боярами идёт за гробом, – услышал он.

И Барма с робятами, усердно работая локтями, быстро добрались до похоронной процессии, и наконец, они увидели царя. Теперь Барма шёл за царскими боярами и, слушая говор толпы, пересуды со всех сторон, удивлялся такому множеству народа.

Один высокий жилистый мужик продирался в передние ряды толпы и, отбиваясь от напиравших на него людей, вдруг, заговорил:

– Как же, юродивый Василий из наших мест. Он родился на Троицу в 1468 году прямо на парапете Богоявленской церкви⁶ нашего села Елохова.

– Да, Тихон, я слыхал, как Василий уже сызмальства неистово молился, а его родитель приметил в нём Божью Благодать, – подхватил разговор его дружка Храп.

– Ну да, – подтвердил Тихон, – когда его отдали в работники к сапожнику, то случилось нежданное.

– Что есть нежданное? – поинтересовался Барма.

«Это ещё что за чужеземец? – подумал Тихон, посмотрев на Барму, – фрязин и есть фрязин, но он не стал обижать его и ответил:

– Что, что купца замертвил!

– Как так? – опять не понял Барма.

– Тогда слухай. Купец на торгу заказал сапожнику для себя две пары сапог, а его подручный Василий заулыбался:

– Зачем ему столько сапог, ежели завтра помрёт?

И ведь его предсказание сбылось, на утро купец-то помер! Сапожник сразу выгнал правдолюбца-Василия с глаз долой и тот подался в Москву, избрав путь служения Богу.

– Я тоже слыхал про Блаженного. Его прозвал народ Василием Нагим, – вмешался в разговор коренастый мужик, утираясь на ходу рукавом, – потому что он ходил полуголым в лохмотьях зимой и летом, жил, где придётся и всё время проводил в молитвах, а когда косноязычил, то выявлял пороки наши грешные! Его колотили нещадно, а он терпел …и молился.

– Да, – заметил Тихон, – он был живым укором несправедливым людям, которые боялись его взгляда и даже царь боялся: «А вдруг, что-нибудь напророчит!» Говорили, царь проникся к нему уважением и чтил за святость и правдивость, называя его «провидцем мыслей и сердец человеческих». Молодой царь побаивался Блаженного, хотя и часто советовался с ним.

– Да, каков был наш Блаженный!

Печальное шествие остановилось у крыльца деревянной церкви Святой Троицы, стоящей в центре нескольких походных церквей, срубленных царём в память о победах над казанцами. Гроб с усопшим Василием Блаженным внесли в церковь, и митрополит Макарий провёл службу. После трогательных целований царь и бояре на руках понесли гроб на кладбище, что у церкви Троицы «на Рву». Наконец, засыпав землёй могилу, на холмике установили дубовый крест и украсили еловыми ветвями. Зазвучали поминальные речи, но царь стоял отрешённый и молчал. Он напряжённо думал: «Как же тленен человек. А ведь я помню, как Блаженный Василий просил подаяние на каменный храм и, бросая монеты через правое плечо, приговаривал: «Для царя на храм Божий!» И ведь никто не посягнул на эти деньги.

Царь очнулся, вздрогнул и, грозно взглянув на бояр, прокричал:

– Бояре, здесь на взлобье Троицкой площади будем строить каменный собор, какой свет не видывал. Собирайте деньги!

Глава 2. Покровский собор

По древней традиции русские государи в честь своих побед ставили церкви. Вот и царь Иван Васильевич созвал бояр и повелел деревянные походные церкви на взлобьи Троицкой площади увековечить, обложив их кирпичом и объединить сии церкви высоким подклетом⁷. Он даже углём нарисовал очертание многоглавого собора и, показав его боярам, вызвал изумление и шепот:

– Где же это видано! Царь уподобился искусникам⁸.

А царь не шутил, он велел созвать каменщиков со всей Руси, и поручил строительство нового собора зодчему Постнику Яковлеву по прозвищу Барма. Бояре, втайне проклиная царя, только качали головами:

– Пошто тратиться? Что деревянные церква, недавно срубленные, разве не украшают Москву?

– Али вы забыли про пожар 1547 года, когда посады и почти все кремлёвские строения выгорели? – закричал царь.

– Что ты государь, – загудели испуганные бояре. – Мы так по незнанию!

– Так я не забыл, потому буду строить каменный собор «на Рву», – ударил посохом царь и указал боярам на дверь, оставив только боярина Адашева.

– Когда покажешь собор «на Рву», – сразу спросил царь, – Молчишь? Тогда велю завтра после обедни.

С царём шутки плохи и боярин Адашев, который был обременён новым строительством, с зодчим Постником Яковлевым ожидали царя в Прихожей Кремлёвского дворца. На столике они установили разноцветную модель многоглавого собора. Постник смотрел на модель, вырезанную из дерева его помощником Бармой, и думал о нём:

«Кличат фрязина Бармой, как меня. Никак не отучу. И всё же хорош фрязин Барма, ведь успел к царской обедне изготовить модель. Как же тонко он вырезал все детали собора. Конечно, всё по моим рисункам, но есть в них что-то новое – проскальзывает итальянское. Вовремя его царь вызволил из темницы и определил ко мне, а так бы сгнил там. А посадили его за решётку, чтоб не разглашал дворцовые тайны, после побега из Москвы в 1539 году его учителя Пьетро Аннибале (Петрока Малого) …».

Но мысли зодчего прервались стремительным появлением царя, который увидев модель собора, оживился и воскликнул:

– Красен храм и многоглавен! Ну, рассказывай.

– Государь, как ты велел, я поставил восемь храмов на месте походных церквей, а в центре поместил самый высокий шатровый храм, на месте Троицкой церкви.

– Помню, в этой церкви молился Василий Блаженный, – заметил царь и перекрестился. – Ну, ну, продолжай.

– Колкий был сей юродивый, – пробормотал Адашев.

Но царь не расслышал:

– Ну, ну продолжай!

– Девять храмов я объединил переходами и получил единый многоглавый собор. Точь-в-точь по твоему рисунку, государь, – и он показал на лоскуте бумаги рукой царя, изображённый углём набросок собора.

Царь усмехнулся:

– Не льсти Постник, ты не умеешь. А собор одобряю!

1556 год. Чудесное утро. Молодой царь Иван Васильевич, удобно разместившись на своём резном троне, любовался видами Москвы с кремлёвской стены и особенно он вглядывался на бурное строительство собора «на Рве». Он наслаждался огромной стройкой, а думный дьяк стоял рядом и записывал поручения царя. Это место с троном на кремлёвской стене, перекрытое высоким шёлковым шатром, в народе называли царским местом, где позже была построена царская башня Кремля. Планировка собора уже чётко прочитывалась сверху, с кремлёвской стены, так как были готовы стены огромного подклета, который был задуман, как подиум для церквей.

– Зодчие стараются, – порадовался царь.

Летописец так записал: «… дарова ему (Ивану) Бог дву мастеров русских по реклу Постника и Барму и были премудры и удобни таковому чудному делу».

– Раз, два … девять церквей в честь моих побед над Казанью, – восторженно считал царь.

Как вдруг, прибыл боярин Адашев и застыл в ожидании.

– Что стряслось? – недовольно спросил царь.

– Государь, в Казани рухнула прясло⁹. И у меня сомнения, хороши-ли зодчие там?

– Говоришь, рухнула? А ведь обещали закончить северные прясла к осени. Что умыслил ты?

– Вели снять с собора, что «на Рву», каменщиков с зодчими Постником и Ширяем и направить в Казань – исправлять. А достраивать здесь будет фрязин малой Барма, он зело искусен, ведь он же построил церковь Усекновения головы Святого Иоанна Предтечи в Коломенском.

– Постник Яковлев ведь зовётся Бармой? Что и фрязина прозвали Бармой? – удивился царь

– Да государь, оба носят бармы, только Фрязина называют Малой Барма.

– Согласен, – сказал царь, – пиши указ и немедля посылай зодчих в Казань, а я ещё полюбуюсь новым собором, и назовём его Троицким!

Достроив центральный храм Троицкого собора, что «на Рву», зодчий Малой Барма был отправлен в Коломенское ремонтировать царский дворец, построенный ещё при отце Ивана Васильевича. А 12 июля 1561 года митрополит Макарий освятил Троицкий собор – это чудо русского зодчества. А как был рад царь, ведь его замысел многоглавого собора-памятника, наконец-то свершился.

– Ну, Постник Барма, воздвиг-таки чудо!

Москва как всегда полна слухами:

– Постника Барму, говорят, царь ослепил, чтоб не смог повторить этот собор.

– Да, ладно, это иностранцы клевещут на царя, а зодчий Постник сейчас отстраивает казанский Кремль, твердыню Руси.

Летописец так же пишет: «В 1556 году царь велел псковским мастерам Постнику Яковлеву и Ивану Ширяй со товарищами 200 человек «ломцов и стенщиков» ехать в Казань «к весне камень ломати и в Казани новый град камен делати». Они прибыли в Казань и построили кроме Кремля много церквей, в том числе величественный Благовещенский собор».

А Троицкий собор «на Рву» действительно хорош! Он символизировал град обетованный Небесный Иерусалим, как и мечтал митрополит Макарий. Центральный храм с шатровым завершением и высотой 62 метра был в то время самым высоким строением Москвы. Он объединял восемь храмов в единый ансамбль в честь святых, и дней, которые пришлись на решающие бои за покорение Казани.

Глава 3. Храм Василия Блаженного

После смерти царя Ивана Васильевича трон занял его сын Фёдор, кроткий, очень набожный царь. В памятный день 2 августа 1588 года на боярском совете обсуждали государственные дела и когда коснулись Покровского собора, бывшего Троицкого, то царь попросил патриарха Иову огласить указ:

«… канонизировать Василия Блаженного и определить праздник в честь святого Василия Блаженного 2 августа каждого года …»

Так как от мощей святого Василия Блаженного совершались чудеса, то царь Фёдор повелел:

«… установить над гробницей Василия Блаженного серебряную раку и украсить её каменьями и жемчугом. А над гробом построить каменный предел – ещё одну церковь к собору на Рву».

Кроме того, при царе Фёдоре Ивановиче появились фигурные главы собора и были сделаны «верхи у Троицы и у Покрова на Рву разными изразцами и железом немецким обиты»

Так получился тёплый предел – каменный храм с отдельным входом, названный в честь Василия Блаженного. Вскоре по имени этого предела народ стал называть Покровский собор храмом Василия Блаженного.

Внутренние помещения Покровского собора на Рву, соединённые лабиринтом переходов, небольшие, поэтому во время больших церковных праздников прихожане собираются на службу перед собором на Красной площади.

В 2008 году Покровский собор вошёл в семь чудес света России, а в храме Василия Блаженного круглый год совершается богослужения. Каждое воскресение утром служится литургия с акафистом Василию Блаженному.

Белые и Красные палаты

Глава 1

В XVII веке в Москве по сумрачному Чертолью¹⁰ пролегал тракт в Новодевичий монастырь, построенный в 1524 году в честь освобождения Смоленска от поляков. Чертолье – чертям раздолье. Эта местность с древних времён пользовалась дурной славой, а бурный ручей Черторый, вытекающий из зловонного Козьего болота, вымыл мрачный овраг, который на москвичей наводил утробный ужас.

Так вот вдоль этого тракта стали селиться горожане, и улица стала называться Чертольской. Как-то царь Алексей Михайлович, проезжая по Чертольской улице в Новодевичий монастырь на богомолье, решил, что негоже так именовать улицу, упоминающую о чертях, ведущую в обитель иконы Пречистой Божией Матери, и переименовал её в Пречистенскую. А Чертольские ворота Белого города царь назвал Пречистенскими. Народ же московский сию улицу стал сокращённо называть Пречистенкой.

В XVII веке улица Пречистенка стала очень популярной среди московской знати, и на ней стали появляться боярские терема и палаты: Лопухиных, Юшкиных, Голицыных, Долгоруких и многих других. Боярские деревянные терема часто перестраивались новыми владельцами и строились каменные с большим размахом. Так в 1685 году на высоком откосе улицы Пречистенки появились огромные белокаменные палаты князя Бориса Ивановича Прозоровского, комнатного стольника малолетнего царя Иоанна Алексеевича, сына царя Алексея Михайловича.

Тогда в лихие времена «Хованщины», в 1682 году думские бояре были вынуждены удовлетворить челобитную взбунтовавшихся стрельцов, в которой требовали назначения царевны Софьи Алексеевны правительницей, регентшей, по причине малолетства царей Иоанна и Петра Алексеевичей. Как и её сёстры, царевна Софья любила Новодевичий монастырь и часто бывала там на богомолье. Каждый поход в монастырь устраивался с большой пышностью и соблюдением традиций, установленных её отцом, царём Алексеем Михайловичем.

И вот царский поход в Новодевичий монастырь объявлен. Отряду стрельцов было велено дороги выправить и очистить, мосты восстановить, а верстовые столбы давно уже ждали усердных богомольцев.

Глава 2

День царского похода на богомолье наступил, и ранним утром народ уже толпился на Соборной площади Кремля, ожидая выхода царской семьи. Царевна Софья с братом царём Иоанном, сёстрами и боярами появилась на площади и под ликующие крики толпы торжественно прошла в Успенский собор Кремля. Их встретил патриарх Иоаким и начал службу. Царевна Софья, окружённая священниками, усердно молилась перед иконами и слушала хор певчих, славивших многолетие её и царей Иоанна и Петра. Наконец, она приложилась к мощам московских святителей и, получив от патриарха благословление, вышла из собора и направилась к карете. На Соборной площади Кремля собралась вся Москва, чтобы увидеть царскую семью и проводить её на богомолье в Новодевичий монастырь.

– А где же царь Пётр? – удивился кто-то в толпе народа.

– Так царица Наталья Нарышкина увезла своего малолетнего сына Петра в царское село Преображенское, скрываясь от притеснений бояр Милославских, – ответили из толпы.

– Закрой свой рот. Нам хватит и одного царя Иоанна, – ответил за всех стрелец из охранения. – Вона он шествует за царевной Софьей.

На многолюдной площади отдельной группой стояли иноземцы. Их можно было узнать по чёрным одеждам и шляпам с большими полями. Они смотрели и изумлялись необычному зрелищу на площади, связанному с торжественной подготовкой царской семьи к походу на богомолье в Новодевичий монастырь.

– Надо же, царевна Софья так набожна, – заметил толстый с бугристым носом англичанин. – И как же пышно русские проводят богомолье! Удивительно!

– Царевна следует традициям Великих князей и своего отца, как достойная дочь его, – важно ответил ему другой, приземистый иноземец, скорее всего купец.

– Она, как и её отец, много строит, особенно, в Новодевичьем монастыре, – подтвердил толстый англичанин. – Я видел строящийся монастырь и был потрясён. Софья ставит высоченные монастырские стены с резными башнями и много церквей. Какая расточительность!

– Несомненно, правительница Софья Алексеевна не скупится на строительство монастырей. Она лучшая дочь царя Алексея Михайловича, и очень образована. Знает латынь, польский, сочиняет стихи, пишет пьесы, – ответил иноземец с бугристым носом, с опаской оглядываясь. – Замечу, царевна Софья сосредоточила все нити управления страной в своих руках и теперь властвует. Смотрите, как торжественно и богато одеты её бояре, а сама царевна блистает в дорогой царской одежде, а венец на её голове так и светится каменьями.

Тем временем царевна Софья села в свою золоченую карету, запряженную шестью отборными жеребцами, и под восторженные крики толпы тронулась в путь, вслед за кавалькадой из 60 всадников в роскошных одеждах. По бокам кареты шла личная охрана царевны, вооружённая пищалями, а за ней следовало множество слуг. За царевной ехали кареты царя Иоанна и её сестёр. За ними чинно двигались секироносцы в красных кафтанах, а также шли знаменосцы, трубачи и барабанщики. Далее толпой следовали бояре, окольничьи, думные дворяне, стольники и их слуги. Впереди шествия везли большую пушку, а двое стрельцов шли за ней с дымящимися фитилями. Шествие величаво вышло из Боровицких ворот Кремля и стало медленно двигаться к Пречистенским воротам Белого города.

Царевна Софья проехала Пречистенские ворота и, выглянув из своей кареты, увидела на Пречистенской улице огромные хоромы. Эти белокаменные палаты были поставлены на высоком откосе и возвышались над мелкими боярскими теремами Юшкиных, Лопухиных и другими строениями вельмож. Она удивилась.

«Кто же отгрохал сии чертоги? Как бы эти палаты не затмили мой кремлёвский дворец, – сразу подумала царевна Софья, с любопытством рассматривая новое строение. – А может это палаты князя Прозоровского? Надо б разузнать. Палаты хороши, с высокой крышей, крупным карнизом, а окна-то второго этажа украшены наличниками с резной концовкой. Надо б моим зодчим с Новодевичьего монастыря осмотреть сии хоромы, да поучиться».

В пестрой толпе бояр, идущих за каретами царской семьи, вдруг, послышались разговоры об удивительных палатах князя Прозоровского, о захудалых теремах Юшкина и других бояр.

– Смотри-ка. Чьи это хоромины на откосе высятся, рядом с нищими теремами бояр? – спросил молодой боярин Стрешнев, недавно прибывший в Москву.

– А, ты не знаешь? Это белокаменные палаты князя Бориса Прозоровского, комнатного стольника царя Иоанна, – важно ответил его родственник. – Вона он едет на коне впереди нас в красной шапке.

– Какой важный! На коне едет, – позавидовал Стрешнев, – не то, что мы пешие пыль дорожную поднимаем.

– Борис Иванович Прозоровский хром, а искалечил его разбойник Стенька Разин в Астрахани, повесив его с братом за ноги. Да только он, Борис младший, и выжил, на всю жизнь охромев. Потому ему и дозволено сопровождать царский поезд на коне, – пояснил родственник. – А палаты «хромец» поставил великие, не то, что Юшковы.

– Тише говорите о Прозоровских палатах, – стал унимать их важный боярин, шагавший рядом. – Видите, как изменился в лице Юшков. Гневается! Он ведь «дядька» царя Иоанна, того и гляди побьёт вас посохом.

А боярин Юшков действительно разозлился не на шутку.

«Вот Бориска-хромец, «тихой сапой» пробился во дворец в стольники к моему хворому царю Иоанну, и ждёт, когда царевна Софья пожалует его в бояре. Сам-то вона, какие хоромы выстроил, – злился и завидовал Юшков. – Ну, погоди Прозоровский, я тебя всё равно «переплюну» и поставлю себе ярко красные кирпичные палаты на удивление всем. А мастеров на свои палаты я по-тихому сниму с Новодевичьего монастыря, так чтобы царевна Софья не прознала».

Вскоре на улице Пречистенке были поставлены 3-х этажные палаты для Бориса Гавриловича Юшкова, как он и хотел в красном монастырском кирпиче с белым карнизом, широкими лопатками и с высокими резными наличниками окон второго этажа. Палаты эти сразу прозвали «Красными» – значит красивыми. Народ толпился и, обсуждая новые палаты, спорил между собой.

– Переплюнул боярин Юшков князя Прозоровского. Сумел-таки удивить Москву своими палатами, – оглаживая бороду, заверил всех новгородец. – Лепота!

– А нам нравятся белокаменные палаты Прозоровского, – говорили наперекор ему псковские купцы. – Вона, какие!

– Не-не, красные лучше! – бросая о землю шапки, кричали московские молодцы.

Так «Белые» и «Красные» палаты, споря друг с другом, возвышались над всей округой Чертолья, и долгое время были доминантой архитектурного ансамбля Москвы, расположившегося между улицами Пречистенкой и Остоженкой.