Kitobni o'qish: «Сдержать слово»

Пролог

Мудрого не будут помнить вечно, как и глупого;

в грядущие дни все будет забыто, и увы!

мудрый умирает наравне с глупым.

(Книга Екклезиаста)

Все чувства стали прозрачны. Старик понимал, что земной его путь заканчивается прямо сейчас. И не было ни страха, ни разочарований, ни суетных мыслей. Только светлая какая-то грусть. Не о себе – о тех, кого он оставлял на этой суматошной, но такой прекрасной стороне бытия.

Зверская, свирепая боль, которую почти не заглушали ударные дозы медикаментов, бессмысленные попытки родных, от отчаяния мечущихся от медицины к шарлатанству и обратно, собственные надежды на исцеление и унизительное, саднящее чувство беспомощности – все это ушло, растаяло.

С каким-то новым, незнакомым ощущением старик взглянул на мир. Обездвиженный физически, душой он был одновременно везде, ощущал одномоментно несколько уровней познания и восприятия. Комната, где он находился, что стала в последние несколько месяцев тюрьмой и больничной палатой одновременно, снова обрела свой изначальный смысл – супружеской спальни, сакрального, почти религиозного места единения двух душ. «Бедная Жена! Подвел я тебя, песнь моя обручальная, звезда моя сумасшедшая. Как ты билась за меня все эти месяцы, мучила нас обоих. С твоим железным характером невозможно было смириться, сдаться, не пытаться. Всегда ты была несгибаемой, стояла рядом со мной у штурвала семейного корабля, ставшего флагманом небольшой эскадры. Ничто не сломило тебя, ни один шторм».

Старику вспомнились первые годы их семейной жизни. В общежитии Института, в комнате, которую они делили с другой парой. Современной молодежи это может показаться диким, но они были счастливы, и мелочи быта совершенно ни на что не влияли. Вообще, люди их поколения были гораздо спокойнее и уравновешеннее в общении с окружающими. Наверное, причиной тому Война, которую они пережили. По сравнению с теми звенящими чувствами, что вызывали у каждого перенесенные испытания, все остальное, весь быт казался делом мелким, не стоящим сильных эмоций. Они были Победители, они были молоды, и дальнейшая дорога жизни казалась светла, и полна радостных открытий. Конечно, бывало трудно, стипендии не всегда хватало, поэтому он подрабатывал тренером институтской команды по волейболу, буквально не вылезал из спортзала. Старик с удовольствием вспомнил, как в 1952 году и женская, и мужская сборные стали чемпионами города среди Высших учебных заведений. Ребята и девчата бросились качать своего тренера, а он, взлетая к потолку, больше всего боялся уронить Кубок, прижимал его к груди. Как его предупредили, стоило это хрустальное чудо тысячу рублей, поэтому даже на традиционное обмывание его с собой не взяли – оставили в Институте от греха. Все таки не растерял он, видимо, за годы войны своих навыков, раз смог научить других. Интересно, что знания по некоторым предметам, наоборот, вылетели из головы напрочь. Хорошо, что принимавший вступительные экзамены преподаватель, сам фронтовик, отнесся к сему факту с пониманием.

Рождение дочки, маленького черноглазого ангела, наполнило существование новым смыслом. Их стало трое. Правда, большую часть бремени забот и воспитания взяла на себя его мать. Вскоре после родов жену отправили на полугодовые курсы повышения квалификации, и он отвез дочку к бабушке, благо старинный город ее располагался всего за сто километров от них. Тосковали, конечно, старались использовать каждую возможность, чтоб навестить, побаловать.

Потом подступило распределение. Сколько городов они сменили до того, как осесть здесь? Горький, Астрахань, Сталинград, Пермь. А что делать! Не то, чтоб он очень стремился делать карьеру, просто исповедовал принцип – если чем-то занимаешься, должен стать лучшим, ну, одним из лучших. Каждое крупное повышение – новый город, и жену переводили вместе с ним, подбирая соответствующую должность. Интересно, что, окончив институт на два курса раньше, она в итоге стала прицепчиком к его карьерным перемещениям. Переживала за это? Вряд ли. Роль «главной по тылу» подходила его супруге идеально. Хотя, с улыбкой вспомнил старик, с несгибаемым ее характером познакомился первый же начальник, пожелавший «размазать» молодую сотрудницу, обнаружившую какие-то там недочеты, в том числе и в финансах. Спор был принципиальным, дошло до профсоюзов и парткомитета. В итоге зарвавшемуся начальнику дали по шапке, а молодого инженера поощрили премией в половину оклада.

Кстати, если снова о быте, только в Перми они стали жить в отдельной квартире, трехкомнатной, расположенной в пятнадцати минутах ходьбы от работы. Во всех предшествующих местах обитания жилплощадь делилась пополам. Но и отлично! Лучший, пожалуй, друг всей жизни – Ленька Эпштейн – с его семьей они десять лет прожили бок о бок в Сталинграде, делили радость и горе, праздники и разочарования. Одно время даже подумывали породниться – их Галка и Вовка Эпштейн были одногодками, общались. Не сложилось.

Старик тяжело вздохнул. Дочка радовала, была настойчивой и целеустремленной – в мать. И такой же характерной. Две женщины в доме – это уже повод для конфликтов, а уж такие упертые. Не обходилось без разногласий. Впрочем, когда это жизнь людей под одной крышей, даже самых родных, протекает тихо и спокойно. Так могут существовать только равнодушные, холодные ничтожества, а не сильные самобытные люди. Дочь

была успешна, и не только в учебе. Быть может, сработали гены, но довольно скоро она стала лучшим игроком и капитаном школьной, а потом и институтской волейбольной команды. Он старался бывать на всех соревнованиях, поддерживал, иногда советовал.

Галка с отличием окончила Университет, устроилась на работу. Незаметно летели годы. Для полного счастья не хватало только одного – внуков. Неизвестно, почему так сложилось, но его ягодка вышла замуж только в двадцать шесть, и выбор ее родителей обрадовал не очень, хотя они, конечно, старались не показывать виду. Не то, чтобы Славка был плох собой – косая сажень в плечах, работящий, с открытой и искренней улыбкой. Ограничен, правда, где-то примитивен, но не зол. Конечно, для старика, ставшего к тому времени вторым человеком на одном из градообразующих предприятий, делегатом и депутатом, было бы предпочтительнее, чтобы партию кровинушке составил кто-нибудь пообразованней, поразносторонней что ли, но… Цитируя классика, «любовь выскочила из-за поворота, как убийца с ножом, и поразила обоих». Познакомились во время путешествия на теплоходе до Ленинграда, а, вернувшись, сразу объявили о помолвке. Старик постарался сделать все, чтобы зять не чувствовал себя чужим в их семье – помог с поступлением в Политех, опекал всячески. Идиллия разбилась, когда внуку было два годика. Славка тогда поднял на него руку, и не просто шлепнул, а серьезно поколотил. Старик впервые за много лет применил весь богатый набор фронтовых метаморфоз и фразеологизмов. Объяснения зятя, что в его семье это обычное дело, и выпивший отец до сих пор воспитывает тумаками мать и младшего брата, в расчет не принимались. Славка обиделся, надолго ушел в себя. Вскоре они получили, стараниями жены старика, квартиру в новом районе, и съехали. Видеться стали в основном по праздникам, но наследник, внучок, проводил времени с бабушкой и дедом больше, чем дома. Внучок, да…

Если и применять выражение «вложил душу» – то это про старика и его внука. Забывая про ноющие болячки, про занятость и усталость, дед старался быть для малыша интересным, раскрывал все секреты окружающего мира, приобщал к чтению и занятиям спортом, поощрял любознательность и творчество, да что они только не делали вдвоем. С греющей душу радостью замечал он, пусть и звучит это несколько эгоистично, что внук любит его больше всех в семье, ценит, и стремится как можно чаще проводить время вместе. Значит, не зря он так трепетно возился с мальцом, старался не пихать знания и умения, а мягко, почти мимоходом поощрять интерес к чему-либо.

Когда родилась внучка, вся семья, особенно дующийся до сих пор Славка, со всем пылом переобратили внимание на новый объект восхищения, и только старик не изменил старой дружбе. Наступил год девяносто первый, будь он проклят. Так получилось, что изменения в великой стране совпали с так называемым «трудным возрастом», порой взросления внука. И те, и другие преобразования не очень радовали деда.

Старик вздохнул. В девяносто втором году в Москве, у него чуть не остановилось сердце, когда какой-то щенок на полном серьезе спросил у него на улице: «На хрена ж вы воевали, дурни старые, не дали нам с Европой побрататься, коммунизм свой сраный берегли?». Когда вопрошающий отошел, старик усилием воли добрел до лавки, и долго сидел там, ссутулившись. Почему так получилось, что страна, выстоявшая и победившая в самой страшной войне в истории человечества, развалилась из-за отсутствия бананов в магазинах? Откуда, из какой звезды выпали все те бандерлоги, что приплясывали и кривлялись вокруг тела мертвого удава? Где недосмотрели он и его товарищи? Ответов не было, точнее, ответов было много, но ни один не казался старику правдивым. Потом рухнули новые испытания. Закрытые предприятия, войны по окраинам, резня на улицах, ваучеры, сникерсы и тампаксы в телевизоре. Иногда казалось, что страна летит в пропасть, летит с каким-то извращенным удовольствием от осознания сего факта, а там, внизу, похихикивает и ждет некто рогатый и хвостатый.