Kitobni o'qish: «Младшие родственники моей семьи»
Моя супруга, Наталия Петровна, особа положительная во всех смыслах. Она в меру добра, рассеяна и сентиментальна. За долгие годы совместной жизни мы умудрились ни разу поругаться всерьёз, а уж тем более поскандалить. Человек я уживчивый и лаяться с красавицей женой, которая в полтора раза крупнее меня, считаю непозволительной глупостью.
Как-то летом, уже после моего дня рождения, она стала копаться в холодильнике и, отвлекаемая попрошайскими воплями кота Маркиза, машинально положила на верхнюю дверную полочку, где обычно хранятся птичьи яйца, или глазированные сырки, собственные очки. Два дня семья строила версии и путалась в предположениях: «Каким образом и куда запропастились усилители зрения хозяйки дома?» Даже самый рассудительный из нас – младший сын Никита, обычно легко находящий забытые матерью вещи, в этот раз оказался бессилен. Квартиру перерыли полностью, обнаружили массу пропавшей ранее мелочи, но искомый предмет на глаза не попадался. Первым охладел я (из меня никудышний поисковик, если это только не грибы и не книги) и завалился на диван с развернутой «Литературной газетой». Супруга впала в недоумение, а потом в состояние, близкое к ярости. Я стал её успокаивать:
–Не кипятись, купим мы тебе другие очки.
Кстати, глазного врача она не посещала, а шла на рынок и покупала себе наиболее подходящие. В Егорьевске отродясь не водились приличные специалисты по лечению слабозрячих людей, а с середины нулевых годов XXI века, уровень местной медицины стал стремительно падать, но, судя по всему, это общероссийская тенденция…
Жена ответила довольно зло:
– Много ты понимаешь! У очков такая удобная оправа была. Закрывай газету и берись за поиски.
Не мог же я не дочитать колонку Татьяны Воеводиной, одной из редких женщин, ценимых мной за хороший литературный стиль и здравые рассуждения о нашей экономической политике:
– Подожди немного. Я дочитаю, а заодно подумаю, где то укромное место, в котором они валяются.
Моя благоверная поддёрнула рукава:
– Не дожидайся подзатыльника!
Это она только пугает. На самом деле даже пальцем не притронется, а уж если притронется, то в другой обстановке и нежно, но это совершенно другая и непубличная история.
После десятисекундного молчания, голос жены посуровел:
– Долго ждать?!
Мой ответ был крайне миролюбив:
– Не надо повышать голос, а то я погрожу тебе пальчиком – ты и забоишься сразу.
– Как же, напугал слона стеблем кукурузы! И вообще, брось дурацкую манеру смешить меня.
В это время Никита полез за сырком в шоколаде, которые он обожает и наткнулся на злополучную пропажу. Супруга-растеряха порозовела от стыда и недоумения, потом попила крепкого чая, успокоилась и подсела ко мне на диван:
– Ты помнишь сколько было у нас животных?
– Ой, что-то много, перечислять замучаешься.
– Заметь, все они были какими-то странными. Говорят, домашние животные похожи на хозяев.
Я задумался:
– Да, ты права. Все они были разными, каждый со своими особенностями и характером, но повадки их настолько отличались от общепринятых, что всегда поражали гостей и соседей.
Целый вечер мы вспоминали наших домашних зверушек; Наташа даже всплакнула, но не только о питомцах, а ещё, о давно ушедшем времени, когда мы были молоды и веселы…
Я не всегда был городским жителем. Детство, юность и раннюю молодость я провёл в деревне, а там, в былые времена – особенно, без домашних питомцев невозможно представить любое хозяйство. Кошки, собаки, поросята, козы, даже бычки, не говоря уж о гусях, утках, курах.
За давностью лет смутно помню старую собаку овчарку, жившую в будке у сарая, где-то до двадцатой годовщины Победы, то есть до весны 1965 года. Не помню имени той собаки и многих других животных, к тому же ничем особо не примечательных, но отдельные, выбивающиеся из общего ряда, остались в памяти навсегда…
Шел пятьдесят первый год советской власти. Он запомнился событиями мирового, европейского, российского и местного масштаба. В марте погиб Юрий Гагарин. События «Пражской весны» растянулись до августа и тоже принесли немало негатива в советское общество, да и само руководство СССР. Впервые за сорок лет, на Красной площади, маленькая группа диссидентов рискнула организовать протест против ввода советских войск в Чехословакию…
Не негативом единым жив человек, случались и положительные моменты. Зимняя олимпиада в Гренобле и летняя – в Мехико, порадовали многочисленных любителей спортивных состязаний. Именно тогда засветилась ещё не яркими, но многообещающими лучами, звезда Валерия Борзова – будущего короля спринта.
Нет, в мексиканской олимпиаде он ещё не участвовал, но стал трёхкратным победителем на чемпионате мира среди юношей. В конце года взлетел первый сверхзвуковой пассажирский самолёт ТУ-144. Урожай грибов в Европейской части России удался таким, что даже старожилы ахали. За четыре послехрущевских года наполнились прилавки магазинов, а общий уровень жизни поднялся довольно серьёзно.
Именно тем летом 1968-го года произошли события деревенского масштаба, давшие пищу для местных сплетников на полгода вперёд, пока их не затмила ошеломляющая весть о том, что местный фельдшер Слава перебежал от жены к тёще. Но я забежал несколько дальше и, чтобы не запутаться в хронологии остановлюсь подробно на тех двух происшествиях.
С торцов длинного барака на улице Перспективной, которая петляет лёгкими зигзагами на протяжении метров шестисот и чуть больше с запада на восток, стояли два дома.
Один – скромный, принадлежащий нашей семье, а второй, могучий, под стать хозяину – Константину Маковскому, бывшему сибиряку-красноярцу, восьми пудов весом, женатому на двоюродной тётке отца. Дядю Костю уважали за добродушие, основательность и колоритную стать. Он работал в проходной психоневрологического интерната и одним видом, плюс аристократической невозмутимостью внушал почтение не только гостям заведения, но и сотрудникам. Сам директор – Виктор Васильевич Сарычев снимал перед ним шляпу или шапку, в зависимости от сезона и первым протягивал руку. Константин отличался тягой к техническим новшествам, не уважал тупую трудовую суету с бестолковщиной, где двое работают на полную катушку, а пятеро лишь имитируют деятельное участие.
Как раз за месяц до происшествия, в бараке поселился премудрый технарь с завода «Комсомолец», за которого скоропостижно выскочила замуж Лида Никитина – веснушчатая невзрачная девица. На неё местные потенциальные женихи глядели без интереса. Впрочем, пара также резво и разбежалась, но деятельный заводчанин умудрился внедрить в деревне и её окрестностях ряд прогрессивных технологий, а ещё подтолкнул к заводской карьере будущих, весьма известных впоследствии, местных технарей. Его летающие модели самолётов почти не пригодились, зато циркулярки, ручные фрезера, дрели, самодельные сверлильные станки, торцовки и углорезы, бензопилы «Дружба» получили широкое распространение среди наиболее продвинутой части деревенской темноты. Как сейчас помню невероятное число зрителей, сбежавшихся на представление разинув рты, наблюдавшие распиловку дров дисковой пилой.
Константин Маковский одним из первых смекнул, что польза от технического прогресса действительно имеется. Он пригласил свежеиспечённого супруга бараковской дурёхи и с его помощью, которая обошлась в пол ящика водки, модернизировал оснащенность собственного технического хозяйства. Особую гордость составили циркулярный станок, электрофуганок и бензопила «Дружба».
Кое-кто хмыкнет: «Тоже, мол, невидаль какая». Однако следует пояснить: дело происходило в далёком 1968-ом году, да ещё в специфической деревне с практически бесплатной рабочей силой. Дурдом поставлял дармовых помощников в неограниченном количестве. Зачем надрывать себя трудом, когда можно привести пару дебилов, немых, а то и абсолютно здоровых, но не имеющих жилья и родственников работяг, способных лучше любого батрака выполнять задания, не требующие особых навыков.
Как известно из истории, рабский, крепостной и каторжный труд развращает хозяев и не способствует прогрессивному развитию общества. Так протекала жизнь в психоневрологической столице страны – деревне Колычёво – дремуче, косно, с полной уверенностью в завтрашнем дне. Местные жители смотрели на окрестные деревни снисходительно, с высоты своего привилегированного положения. Существовал негласный обычай: к каждому дому прикреплялся больной, а то и двое. Хозяину или хозяйке оставалось лишь небрежно повелевать. Эту идиллию, достойную отдельного рассказа, нарушил нетипичный житель деревни Константин Маковский, в одном лице представляющий в интернате трёх персонажей: вахтёра, швейцара и дворецкого (ему поручали сопровождать все комиссии и те вели себя смирно с уважением поглядывая на невозмутимого богатыря, не рискуя излишне мучать придирками).
Когда привезли пару машин дров и свалили у него на задах, могучий уроженец Сибири завёл бензопилу и принялся кромсать толстенные брёвна на чурбаки нужного размера. Дрова привозили бесплатно для врачей, медсестёр и педагогов, а жена Маковского как раз трудилась в качестве медсестры.
На рёв цепной пилы собрались поглазеть зеваки почти в таком же количестве, какое наблюдалось при визге пилы дисковой, при исполнении аналогичной операции. Многие согласились, что бензиновый аппарат удобнее в работе электрического дискового, имеющего значительные ограничения по диаметру распиливаемых брёвен, к тому же ещё маломобильного…
На второй день зрителей стало поменьше. Один из них, известный в уличных кругах как Пират Степанович, он же Генка Молоканов, одноглазый двоюродный брат жены молодого технаря-кудесника, бараковского новопоселенца, решил пилу «Дружба» непременно выкрасть. Жил он в ветхом домишке, начавшим хиреть ещё со времён постройки, по простой причине, что сделан был на месте другого барака, из его останков, после случившегося в 1959 году пожара.
Улица Перспективная при слиянии с Парковой, образовывали подобие небольшой площади. С южной стороны она ограничивалась парком, с северной бараком. Длинный одноэтажный детский сад, одного с бараком проекта, подпирал её с запада, а с восточной стороны, около лужи, её теснил огород Молокановых. От домика Пирата, до солидного жилища Маковских, расстояние не превышало сорока метров.
Старшему сыну Молокановых, девятнадцатилетнему Генке, не нравились электрические нововведения двоюродного зятя, но покупная пила богатыря произвела на него сильное впечатление. Он лелеял мысль и замирал от восторга в груди, предвкушая, как он станет обладателем заветного агрегата.
Когда ближе к обеду, звук пилы смолк в очередной раз (бензин в бачке расходовался быстро), а зрители разбрелись по домам, предусмотрительный Константин Маковский перед тем, как перекусить, затащил бензопилу в огород и поставил на крылечко бане.
Юркий, подобно змее и ловкий Пират Степанович, нацепив на себя для камуфляжа тельняшку двоюродного брата, недавно демобилизованного с Балтийского флота старшего матроса и картуз ремесленного училища, под который подложил мочалку в цвет волос, проник во владения хозяина пилы. Воришке хватило ума забрать не только инструмент, но и кругляшку пружинного стартера. Заметая следы, низкорослый злодей направился в сторону пруда, а потом, через овраг и Сионову канаву рванул на могилки, сделав не менее чем полукилометровый крюк. Отсидевшись и отдышавшись, Генка совершил последний марш-бросок в парк, где спрятал заветную добычу среди густого кустарника. Тельняшку, картуз и мочалку он запихнул в траву рядом с добычей, а сам, с голым торсом, направился на крик возбужденных голосов.
Он подходил как бы от своего дома и не имел вид удиравшего вора, виденного со спины паро-тройкой бараковских жителей. Красный от негодования Константин ярился, грозя свернуть шею неведомому злодею. Пират деловито и качесчтвенно посочувствовал обокраденному богатырю, даже предложил помощь в будущем избиении негодяя: «Ты, дядя Костя, только свистни, я мигом на подмогу примчусь».
Старуха Жигульская, показывая в сторону пруда кривым пальцем, торопливо, почти крикливо забормотала:
– Туды, туды малец-то полосатый побёг. Волосья длинные, лохматые… Небось Сазоновский… Ты, Генка, беги, может догонишь ещё.
Пират Степанович охотно согласился, но был остановлен пиловладельцем:
– Стой! Теперь уже не догнать. Ты лучше прогуляйся по Сазонову (соседняя деревня), да поспрашивай тамошних ребят.
Двенадцать не распиленных брёвен сиротских лежали близ огромной кучи распиленных чурбаков. Константин присел на здоровенный берёзовый обрезок, в позе роденовского мыслителя, опечаленный людским коварством.
Попался Пират по-идиотски. Он был хитёр, но глуп в не меньшей степени. Буквально через три дня он принялся заводить пилу близ собственного курятника, наивно считая, что о пропаже забыли. Генка дёргал и дёргал деревянную рукоятку стартера с веревочкой из капрона, но упрямая техника не заводилась. То, что в бачке отсутствовал бензин, ему и в голову не приходило. Он, кстати говоря, так и не завёл на своём подворье ни одного агрегата до самой своей кончины…
Маковский услышал знакомые звуки и пошёл на них, благо топать было недалеко. У кособокой калитки он слегка замедлил шаг, успокаивая себя – не хотел на эмоциях изувечить, а то и прибить придурка.
Около пышущего гордостью пирата стоял его двоюродный брат Борис, бывший матрос, ставший водителем лесовоза ЗИЛ-157 и давал советы неумехе:
– Скорее всего зажигание барахлит. Ты пробовал выставлять раннее или позднее?
– Да откуда я знаю, что там и как?
– Выверни свечу и проверь. А, вот ещё, смесь в каких пропорциях делал?
– Какую смесь?
– Бензина с маслом перед тем, как в бачок заливать.
– А я ничего не заливал…
В эту секунду раздался рыкающий бас Маковского:
– Сейчас зальёшь собственные штаны.
Девяностокилограммовый крепыш Борис, пытавшийся преградить дорогу сибиряку, моментально отлетел в песок с многочисленными вкраплениями куриного помёта. Побледневший Генка получил грандиозную оплеуху ладонью по левой щеке, скатился к брёвнышкам и замер, прикрыв единственный глаз. С библейскими заветами он был знаком плохо и подставлять вторую щёку для удара ему не приходило в голову.
Константин, прихватив пилу гордо и невозмутимо удалился. Борис маленько полежал, соображая, что произошло и почему, а потом поднялся, и отряхнувшись от птичьих экскрементов, набил физиономию вороватому родственнику (он-то был уверен, что пила покупная).
Вечером Пират сидел с бараковским одноногим юмористом Митькой и жаловался на несправедливую жизнь. Протез приколиста районного масштаба печально поскрипывал в сумеречной тишине. Инвалид с одной нижней конечностью, отвечал одноглазому инвалиду, вальяжно облокотясь на спинку лавочки:
– Да, что ни говори, а мы с тобой оба пострадавшие – факт налицо.
Генка задумался, плохо соображая, о чём ведёт речь собеседник, а потом, сдуру, спросил:
– А тебя за что били?..
Дня через два случился пожар – сгорел двухквартирный дом Васьки Лохмача и Бориса Максимова. По какой причине произошло возгорание, так и осталось загадкой. Злые языки болтали всякое… В официальную причину, дескать произошло короткое замыкание, никто не поверил. Огонь полыхнул в два часа ночи, свет в окнах не горел, как утверждали две разбитные деревенские девки – они колобродили с вожатыми пионерского лагеря почти до рассвета и стали невольными свидетелями начала стихийного бедствия. С одной стороны, если не горел свет и ничего не было включено, то замыкать-то нечему. С другой стороны, на половине Лохмача, видимо не спали – семья из четырёх человек подозрительно быстро ретировалась из едва начавшегося загораться дома, а на хозяине уверенно держался пристёгнутый протез.
Соседям повезло меньше – их едва добудились, а бегство из горящего дома стало столь поспешным, что из вещей и документов почти ничего не уцелело – сгорел, в том числе, протез другого инвалида – Бориса Максимова.
Впрочем, обеим семьям почти мгновенно предоставили другую жилплощадь, а на сеновале нашего сарая поселилась старая кошка с единственным спасённым от огня котёнком не более двух недель возрастом. Я полез на сушило с приятелем Витькой Хитровым – мы любили поваляться и помечтать на душистом сене, а заодно, понаблюдать через дощатые щели за жизнью улицы. Тогда-то мы и наткнулись на два горящих в полумраке глаза. Витька был двумя годами старше меня, но ужасно суеверным. Его воспитывали две величайшие деревенские дуры – мать и тётка, обе неграмотные, суеверные кликуши. Он ринулся вниз, едва не сбив меня с приставной лесенки, с криком:
– Бежим! Там – сенной!
Со второй ступеньки он всё-таки брякнулся, но не больно – подстилка из козьего навоза с прошлогодним сеном смягчила неудачное приземление. Я в нечисть особо не верил, больше прислушиваясь к мнению отца-атеиста и школьным учителям – членам партии, которых родитель тоже не жаловал. Любопытство оказалось сильнее страха и когда глаза адаптировались к относительной сарайной темноте, то они различили серую кошку с бело-рыже-чёрным котёнком. Белый цвет преобладал. Умная кошка не зашипела, когда я осторожно попытался её погладить, но показала, что недовольна нашим визитом и перенесла в зубах своё чадо подальше в угол.
