Kitobni o'qish: «Начало звёздного пути»

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

© Александр Санфиров, 2016

© ООО «Издательство ACT», 2016

* * *

День, как обычно, обещал быть знойным. Даже сейчас, рано утром, когда все хозяйки маленького сельца Чугуево уже подоили своих буренок и пытались выгнать их на улицу, на траве не было ни капли росы. А от низко стоявшего на горизонте кроваво-красного светила пыхало теплом.

– Мыколка, Мыколка, да проснись же ты, чертушка! – раздавался в крайней полуразвалившейся избушке старческий голос.

Внутри этого убогого жилища старая сгорбленная, кривая бабка тормошила на земляном полу грубую дерюгу, под которой кто-то спал.

Ее усилия принесли плоды. Под дерюгой раздалось шевеление, и на свет появилась взлохмаченная голова молодого парня, был он ужасно грязен. Из носа текли сопли, небрежно размазанные над верхней губой. Под глазом светился огромный синяк.

Он широко улыбнулся и пролепетал:

– Баба, ужо пора?

– Да пора, пора, Мыколушка, вона коровки-то с дворов выходят. Давай подымайся.

Парень откинул дерюгу и решительно встал. Когда он выпрямился во весь свой немалый рост, то оказалось, что он почти в два раза выше своей бабки.

Одет он был в драные-передраные порты и длинную холщовую рубаху, перевязанную веревкой.

– Баба, ням-ням, – жалобно протянул он, обращаясь к старухе.

Та заворчала:

– Ням-ням, сказал бы хоть раз по-человечески. Эх, дурашка ты моя, сиротинушка неприкаянная!

Но тем не менее достала с полки корчагу с квасом и кусок черного хлеба.

Парень в один глоток выпил ядреный кислый квас и в два глотка съел хлеб, после чего с надеждой посмотрел на бабку.

– Чо смотришь, ничего, милок, нетути больше. Давай-ко лапти обувай, кнут свой возьми, не как вчерась. И смотри, сёдни Марья Кторова тебе узелок собирает, не забудь, голова дырявая.

Мыколка радостно закивал головой, сопли снова полились из носа, и бабка вытерла их грязной тряпицей, еще больше размазав их по лицу.

Но его эти проблемы не волновали. Подвязав лапти, он накинул лямку холщовой торбочки через плечо и, взяв в руки кнут, вышел во двор. Тот представлял собой жалкое зрелище. Всё, куда ни глянь, заросло бурьяном, скрывающим жалкие остатки телеги и конской упряжи. Гнилая соха валялась под поваленным тыном. Но для парня это было в порядке вещей и нисколько не волновало.

Выйдя на улицу, он вытащил из торбы берестяной рожок и заиграл заунывную мелодию, И тот же час коровы, стоявшие у домов, неторопливо двинулись в его сторону.

– Ты смотри, – как обычно сказала старая Степанида своей соседке Маланье, – дурак дураком, а коровы за ним как привязанные идут.

– Да уж грех жаловаться, – ответила Маланья, – пасет хорошо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Мыколка подошел к дому Кторовых и терпеливо ждал, когда ему хозяйка вынесет чего-нибудь поесть. Действительно, хозяйка не задержалась. Она держала в руках небольшой сверток, который сама положила в торбу пастуха.

– Не потеряй, горе ты наше, – ласково сказала она, – после полудни поснедай, а водицы из ручья попьешь. Тебе корчагу с квасом дать все равно что выкинуть.

Парень согласно закивал головой и, вновь заиграв на рожке, отправился по пыльной дороге к околице.

У околицы он остановился и внимательно посмотрел на коров. Считать он, конечно, не умел, но тем не менее еще ни разу ни одну корову не оставил в лесу. Каким образом он их запоминал, была загадка для всей деревни, но сейчас это принимали уже как должное.

Убедившись, что коровы все, он умело щелкнул кнутом, коровье стадо прибавило хода, стараясь на ходу ущипнуть остатки травы вдоль дороги.

Путь на пастбище занял около получаса. Все коровы рассыпались по заливному лугу, где отросла сочная отава. А пастушок улегся на небольшом холмике, на котором рос огромный дуб. Вид с этого холмика на пасущихся коров был отличный. В тени под раскидистым деревом было прохладно. С дубом в деревне было связано немало слухов. Говорили, что он здесь рос еще до Мамая, а если найдется храбрец, что спилит этот дуб, то проклятие падет на него и его потомков до седьмого колена.

Деревенский поп решительно боролся с этим суеверием, но почему-то сам к дубу не приближался и разговоров о его уничтожении не заводил.

Местный помещик Илья Игнатьевич Вершинин, однако, гордился, что на его землях есть такая редкость и не раз во время охоты привозил сюда своих гостей, чтобы показать дуб, который был свидетелем сражения Дмитрия Донского с Мамаем.

А для деревенского дурачка это было просто очень удобное место для того, чтобы завалиться поспать еще на три-четыре часа, что он не преминул сделать.

Когда он проснулся, то солнце уже прилично повернуло на запад и начало снижаться над горизонтом. Как раз пора было перекусить.

Он развернул небольшой сверток. На грязной тряпице лежало две луковицы, ржаная лепешка и в отдельном узелке немного творога.

Дурачок быстро съел все, что лежало на тряпке, громко чавкая и кашляя от жадности. Потом с сожалением посмотрел на опустевшую обертку, осторожно собрал с нее крошки и кинул в рот. Но тут одна из крупных крошек упала в щель между корнями дуба. Он запустил туда палец, но достать кусочек лепешки не получалось. Тогда он обломил ветку и попытался выковырять эту крошку. Ветку от листьев он не догадался очистить, и та не пролезала в щель. Тогда он встал, залез в кусты, туда, где у деревенских был спрятан общинный топор, которым вырубали жерди для стогов.

Вновь усевшись у корней дуба, он начал расширять щель, вырезая кончиком топора кусочки коры и древесины. Периодически он пытался достать пальцем заветную крошку, но пока ничего не получалось. Неожиданно топор скрежетнул по чему-то. Мыколка нажал сильнее, и из корня вывалился черный блестящий камушек.

Удивленный парень сразу забыл о хлебной крошке и начал пристально разглядывать находку. Камешек был правильной округлой формы, с едва намечающимися гранями, в его глубине, казалось, мерцают оранжевые искорки.

Оставшееся до конца пастьбы время дурачок любовался своим сокровищем. Опомнился только, когда солнце почти лежало над лесом. Время торопило, поэтому он сунул камешек в свою торбу и, быстро собрав в стадо лежащих и жующих жвачку коров, отправился с ними в деревню.

Когда подходил к околице, там было непривычно многолюдно, он опоздал с приходом почти на полчаса, и это встревожило баб, привыкших, что пастух приходит всегда вовремя. Но радость оттого, что с их Пеструхами и Белянками ничего не случилось, пересилила тревогу, поэтому Мыколку никто не упрекнул. Только несколько босоногих мальчишек, сопровождаемых своими младшими, вообще голожопыми братьями и сестрами, громко кричали свою обычную дразнилку, на которую, как обычно, Мыколка не обращал внимания.

Дома его встретила заплаканная бабка.

– Баба, не плакай, не плакай, – заговорил Мыколка, глупо ухмыляясь, и тут же заплакал вместе с ней.

– Ох, горе ты мое, Мыколка, – вздохнула бабка, – осень уже на дворе, что будем делать, ума не приложу. Рожь не сеяли, в батраки тебя не берут из-за малоумия. Лето кое-как прожили, а что зимой делать будем? Единственное, что на ум приходит, возьмем мы с тобой суму и по миру пойдем, может, дотянем до весны, ежели Бог даст. А нет, так приберет Господь, и похоронят нас где-нибудь.

– Приберет, приберет, приберет! – начал повторять понравившееся слово Мыколка.

– Никшни! – крикнула бабка. – Не накликай беду, дурак!

Мыколка испуганно замолк и уселся на лавку, выудив откуда-то обгрызенную деревянную ложку.

– Ладно, – вздохнула бабка, – поснедаем, что Господь послал, – и поставила на стол горшок с кашей.

Вечером Мыколка лежал на развернутом на земляном полу тряпье и пытался рассмотреть в сумрачном свете свою находку. Бабка уже храпела на печке, едва теплой после топки остатками хвороста. Он крутил камень и смотрел на игру искорок в нем. Те сходились, сливаясь, вновь расходились, потом на одной грани появилась одна большая красивая искра, и он решительно дотронулся пальцем до нее. Это прикосновение навсегда изменило его жизнь.

На Земле, впервые за последние десять тысяч лет, вновь прошло колебание эфира.

Сообщение:

К Искину АР-345:

Модуль ХХ02 – вошел в контакт с аборигеном, попытка создать контакт не удалась. Нарушены мозговые нейронные связи реципиента. Ожидаю распоряжений.

Искин разведывательного бота АР-345 модулю ХХ02:

Немедленно передать схему нарушенных связей реципиента на мои коннекторы, исключить возможность потери модуля реципиентом. Приступить к фазе 09, не дожидаясь согласия аборигена.

Утром бабка встала, как обычно, еще затемно.

– О-хо-хо, – скрипела она, – болят старые косточки. Ох, надо бы лопух привязать, может, хоть колено ныть перестанет.

Она присела на лавку и горестно посмотрела на спящего на полу внука. Во сне тот разметался и скинул рогожу. Бабка смотрела на могучее тело юноши и думала свою обычную думу.

«Ну вот почему Господь ума ему не дал? За что такая напасть на Лазаревых нашла?» Когда семнадцать лет назад ее невестка родила долгожданного первенца, семья была не в пример больше, чем сейчас. Столько было радости! Но потом, когда внучок пошел только в два года и не заговорил в три, в деревне пошел слух, что Коленька – юродивый. Наверно, это как-то повлияло на невестку, потому что после этих родов детей у нее не было много лет. А сын повадился пить горькую. И хотя с оброком они справлялись, но семья стала нищать. В прошлом году же свалились сразу все несчастья, Егорка – отец Мыколки, провалился под лед на извозе и вскоре умер. А жена, забеременев под тридцать пять лет, умерла в родах весной вместе с рожденным ребенком. Вот и остались горевать бабка с внуком-дурачком. Такие невеселые мысли бродили в голове у бабки Глафиры, когда она начала расталкивать еще спящего Мыколу.

Вот его нечесаная лохматая голова появилась из-под одеяла и удивленно обвела все глазами. Мыколка вскочил и как обычно начал ныть, прося чего-нибудь съесть.

Бабка подтолкнула к нему деревянный ковш с квасом и засохший сухарь.

Парень радостно заулыбался и шмыгнул носом, из которого опять потекли сопли. Он нахмурился, поднял с пола тряпку и аккуратно вытер себе нос.

Бабка ахнула и, открыв рот, уставилась на внука.

– Мыколка, что стряслось с тобой? Всеблагой Господь на небесах, парень нос вытер, когда такое было?! – воскликнула она.

Но внук неожиданно уселся на пол и начал что-то искать, он перешарил всё на полу, зачем-то залез в свою торбу и, не найдя ничего, горько заплакал, сидя на полу.

– Мыколушка, родненький, скажи чего хоть ищешь? – запричитала бабка.

Тот, всхлипывая, начал говорить.

– Баба, рубить дуб, камень, вот сюда, камень был, здесь.

– Так ты камень, что ли, около дуба нашел, – догадалась бабка, – и сюды принес?

Внук радостно закивал головой.

Теперь к его поискам присоединилась и бабка Глафира, но они оказались безуспешны, найти камня так и не удалось. Поиски пришлось прекратить, потому что надо было идти собирать коров.

Мыколка повел коров на пастбище, все было вроде как обычно, но мир вокруг казался совсем другим, и в его голове один за другим возникали странные мысли.

– Интересно, а почему я пасу коров? – спросил он у бабушки, перед тем как выйти из дома.

Та посмотрела на него ничего не понимающим взглядом и упала в обморок.

– Баба, баба, проснись! – кричал Мыколка и тряс старуху за плечи.

Бабка открыла глаза.

– Перестань трясти, всю душу вытрясешь, – буркнула она, – так, что молвил про пастьбу? – с подозрением спросила она.

– Баба, почему я пасу коров? – вновь повторил свой вопрос Мыколка.

На этот раз бабка в обморок не упала, она сидела, смотрела на внука, а ее губы шептали:

– Чудо, воистину чудо Господне довелось узреть, дурак поумнел.

К Искину АР-345 от модуля ХХ02:

Сообщаю, исправление нарушенных нейронных связей проходит успешно, карта исправлений полностью усвоена реципиентом. Начинается период накопления информации. Модуль установился в грудной клетке аборигена и не мешает его жизнедеятельности, начата перестройка организма, для уменьшения вероятности гибели аборигена.

Если бы коровы были разумны, то сегодня они бы весь день потратили на обсуждение изменений в поведении своего пастуха. Вместо того, чтобы, как прежде, улечься спать на полдня и больше ничем не интересоваться, он копался около дуба, разрывал палкой почву, а потом, спустившись к реке, стал разглядывать журчащие по камням водные струи.

Он долго вглядывался в свое отражение в быстро бегущей воде, а затем храбро прыгнул туда. Выскочив оттуда с дикими воплями, он начал бегать по песчаной отмели, снова падал в воду, барахтался там не меньше получаса, затем вылез из нее, дрожа от холода и возбуждения. Недовольно поглядев на мокрую одежду, он стянул ее с себя и кинул на траву. Все еще жаркое августовское солнце и легкий ветерок быстро высушили покрывшуюся мурашками кожу. Промытые белокурые волосы, подстриженные под горшок, слегка кудрявились.

Сейчас ни одна бы соседка из деревни не признала в этом стройном мощном юноше замызганного деревенского дурачка.

Стоя голышом, он удивленно рассматривал свою руку, до того как купаться, он поранил ее острым сучком и сейчас тщетно пытался найти раненое место. На левой кисти не было ни единой царапинки.

Он поднял одежду и попытался надеть, но тут скривился от запаха, которого до этого момента не замечал. Подумав, он поднес свою руку к носу, затем так же обнюхал одежду, со скривившимся лицом, схватив свои тряпки, вновь помчался к воде и начал неуклюже их полоскать. После полоскания попытался неуклюже отжать одежду, при этом та начала подозрительно трещать, неизбежное произошло – старье, не выдержав напора сильных молодых рук, порвалось пополам.

Мыколка с удивлением глядел на тряпки в своих руках. Когда их развернул, оказалось, что он открутил нижнюю часть штанин у портов, а у рубахи весь низ. Но парень не унывал, он надел влажную одежду на себя и, сверкая голыми коленками, начал босиком расхаживать по лугу, удивляясь всему, что видел.

Сегодня он не задержался, как только солнце подошло к нужной черте, коровы были собраны, и стадо, услышав щелканье кнута, быстро потрусило к селу. Сельцо Чугуево было небольшим. И если б не церквушка, выстроенная в незапамятные времена боярином Вершиной, предком нынешнего барина, была бы это просто деревенька в двадцать два двора. А в ней восемьдесят семь душ, считая всех – от стариков до младенцев.

Господская усадьба стояла в другом, гораздо большем селе, расположенном в шести верстах от Чугуево, поэтому барин был тут редкий гость, большей частью в осеннее и зимнее время во время большой псовой охоты. Любил Вершинин охоту, имел триста борзых и тридцать егерей. Сколько было остальной прислуги и гончих, никто не считал.

А правил сельцом староста Пров Кузьмич Малоедов.

Мужик он был тертый, прижимистый и весьма богатый. Однако, несмотря на богатство, на волю выкупаться не спешил, хотя его знакомцы неоднократно ему об этом говорили. Видимо, были на этот счет у него какие-то соображения. Его дочка Фекла, видная русоволосая красавица, в четырнадцать лет была замечена помещиком и попользована им в баньке. Хитрая девка вся пошла в отца и, воспользовавшись случаем, так привадила к себе пожилого и холостого вдовца, что тот со временем сделал ее чуть ли не главной в своем доме. Только присутствие в доме шестнадцатилетней дочки помещика Екатерины мешало ему сделать это слишком явным. Все же Илья Игнатьевич еще не совсем потерял стыд, и ему было неудобно перед дочерью делать свою деревенскую любовницу полной хозяйкой дома.

Зато Пров Кузьмич воспользовался так неожиданно свалившимся счастьем сполна. И за три года стал самым богатым крепостным Вершинина.

От хорошей жизни он даже растолстел, чего с ним никогда доселе не бывало, а ведь раньше полностью оправдывал свою фамилию.

Вот и сегодня вечером, покончив с делами, он важно прогуливался по единственной улице Чугуева – пыльной, наезженной телегами дороге, периодически пиная ногой разлегшихся в лужах свиней.

И вместе с бабами, ожидающими прихода своих коровенок, стал очевидцем появления в деревню преобразившегося Мыколки, как все называли дурачка, когда-то крещеного Николаем.

Степанида стояла, приложив руку ко лбу, чтобы не слепило заходящее солнце.

– Малашка! – охнула она. – Ты глянь, что ныне с Мыколкой приключилось, наверно, совсем крыша у него съехала! Порты оборвал, ты посмотри! Ай-яй-яй, стыдобища какая! Рубаху-то ободрал, аж пупок на пузе видать. Совсем совесть потерял!

– Ха-ха, да что говорить, Степанида, ты не забыла, что он ссать может в любом месте, уд свой вытащит здоровый и поливает дорогу.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись, вспомнив размеры этого уда.

– Вот ведь такое хозяйство дураку досталось, – вернулась Малашка к одной из излюбленных тем, – нет, чтобы справному мужику такое счастье привалило.

– Ну, Маланья, – поддела соседку Степанида, – я так и знала, что твой Юрка не может ничего.

– Ах ты, тварь подлая, откуда ты знаешь, наговариваешь, сука! – разъярилась Маланья.

Поэтому, когда Мыколка в своих оборванных портах зашел за околицу, никто не обратил на него особенного внимания, потому что все с увлечением смотрели на двух вцепившихся в волосы друг другу соседок. Клочья волос валялись на земле, лица у них были исцарапаны в кровь. Но ни одна не уступала. Конец этому делу положил староста, который снял большое деревянное ведро, висевшее на журавле, и окатил обеих женщин холодной колодезной водой.

Сразу после того, как холодная вода охладила страсти, обе бабы отцепились друг от друга и с новой силой начали орать на старосту.

– Ты! Сморчок вонючий! – кричала Маланья. – Тебя кто просил соваться, сейчас получишь тумаков.

– Точно, правильно говоришь, Маланьюшка, – поддержала товарка соседку, – будут тут всякие между нас встревать.

Но староста не испугался, выставил вперед свой живот и начал ругаться не хуже баб.

– Охолоните, бабы, сами побоище устроили, не по-божески это!

Немного успокоившиеся соседки, посмотрев на ухмыляющихся односельчан, пригладили волосы и накинули платки, сорванные во время драки.

Маланья быстро нырнула в свою хату, и оттуда уже послышались ее вопли, обращенные к мужу.

– А ты что, старый пень, сидишь! Над твоей законной женой измываются, а ты носа не кажешь! Ну, погоди, получишь у меня!

В ответ послышался бас ее мужа, а потом звук ударов, женский плач, потом всё стихло.

– Во, довела Юрку Малашка, – с удовлетворением сказала Степанида, – зато получила трюнделей.

После этого вместе с остальными начала разглядывать непохожего на себя дурачка.

То, что он был в порванной одежке, не так сейчас привлекало к себе внимание, главное было в выражении лица. Оно было чистым, никаких соплей и слюней не было в помине.

А самое главное, с его лица исчезла ухмылка, глядя на которую, раньше было сразу понятно, что с этим парнем что-то не так.

Сейчас же перед ними стоял обычный деревенский парень, высокий, пожалуй, выше всех в деревне, широкоплечий, он выжидательно смотрел на окружающих. Изменения были настолько разительными, что собравшаяся, как обычно, пацанва не посмела кричать свои дразнилки, а открыв рот смотрела на бывшего дурака.

Пров Кузьмич внимательно разглядывал Мыколку.

«Хм, похоже, кривая Глафира с утра не сочиняла, в точности дурак поумнел. Действительно, чудо великое. Надо бы батюшку известить. А вообще, парень-то, оказывается, богатырь, кровь с молоком, однако проверка требуется», – решил он про себя.

– Мыкола, – спросил он пастуха, – расскажи, что с тобой приключилось? Я смотрю, ты умытый и одежу сполоснул?

Юноша смущенно улыбнулся и, с трудом подбирая слова, медленно заговорил.

– Дядька Пров, я не могу в точности сказать, но до сегодняшнего утра как за стенкой был, ничего не видал и не слыхал. А сёдни поутру встал, и как будто эта стена упала, вокруг совсем не так, как вечор было, все ясное такое, чистое.

Сзади раздался шум, Пров Кузьмич обернулся. Сзади него на земле сидела попадья Акулина, она очумело крестилась и шептала:

– Свят, свят, отгони нечистого, дурак поумнел, наверно, конец света близится!

Акулина вставала поздно, а сегодня пекла пироги и ничего не знала, в отличие от других баб, которых Глафира уже с утра просветила о нечаянном излечении своего внука. Поэтому сейчас она от неожиданности просто обомлела.

– Акулина, – строго сказал Пров Кузьмич, – ты чего мужа свово позоришь, ну-ка быстренько подымайся, а то я батюшке передам, чтобы он тебя поучил уму-разуму. Толстая Акулина с трудом поднялась и, со страхом глянув на Мыколу, понеслась домой, вводить в курс дела своего мужа.

Тут появилась Глафира, которая ковыляла с другого конца деревни, чтобы посмотреть, почему ее внучка так долго нет, хотя коровы уже расходятся по домам.

– Мыколка, – сразу завопила она, – ты что, дурак эдакий, со своей одежей сотворил. Где я тебе новую справлю?

Мыкола сразу повесил голову и покраснел.

У Прова Кузьмича, глядевшего на эту картину, резко заработала голова.

«Парень-то явно поумнел, и здоровый какой, а мне как раз работник нужен, сейчас я его за харч да одежу-то сговорю, пока кто другой не догадался. Тот же отец Василий, поп хитрожопый, который день ищет себе батрака».

Прова Кузьмича, как мужика практического склада, не занимали умные мысли типа, каким образом дурак поумнел, он сразу начинал думать, а что можно с этого поиметь.

– Глафира, – сказал он строгим голосом, – мыслю я так, что Мыколу твоего могу взять в батраки, вижу, действительно поумнел он, да и вежественный, не то что молодежь наша. А коров пасти есть тут пацанов бестолковых, пусть делом занимаются.

Бабка, не веря своим ушам, смотрела на Прова. Недаром она день и ночь молила Николая Угодника и Богородицу, внял Господь и святые ее молитвам, не помрут они ныне голодной смертью, не замерзнут зимой у чужих ворот.

– Спаси тебя Господь, Пров Кузьмич, за милость такую, бери мово дурака, он хоть с головой не очень дружит, но работник отменный. Кланяйся, Мыколка! – рявкнула она на внука. – Благодари Прова Кузьмича за милость нежданную.

Они вдвоем согнулись в поясном поклоне перед засмущавшимся Кузьмичом. Он хоть и был прижимистым и скупым мужиком, но мироедом не был, за что его общество сильно уважало.

– Да ты, Глафира, не сумлевайся, – начал он путано оправдываться перед старухой, – положу я внуку твоему, как всем, не менее. И одежу ему справлю. Только чтобы работал он хорошо.

Пока они разговаривали, окружающие медленно разошлись по домам, разнося новости тем, кто их еще не знал.

А Пров Кузьмич еще долго стоял, провожая взглядом ковыляющую бабку и ее внука, который возвышался над ней, как башня.

Весь вечер бабка проговорила с внуком. Того как будто прорвало, он задавал столько вопросов, сколько она не слышала много лет. Эти вопросы вначале были совсем простые, и бабка с усмешкой объясняла их Мыколе. Но затем вопросы стали сложней. Когда внук спросил, что за штуки висят в красном углу и почему там горит огонек, она, собственно, ничего не могла объяснить и сердито сообщила, что ему надо идти к отцу Василию, он научит его закону божьему, а то сам крещеный, а ни одной молитвы не знает.

Она все же научила его двум молитвам, и внук повторил их без ошибок уже со второго раза.

В кои веки в доме пришлось зажечь лучину, потому что возбужденный парень не ложился и все пытался спросить что-нибудь еще.

Следующим утром Мыкола проснулся сам, едва только бабка слезла с печки. Они быстро перекусили квасом с редькой и остатками пареной репы и отправились на двор к Прову Кузьмичу. Там уже тоже все встали. Сам Кузьмич бегал по двору и командовал двумя батраками, которые запрягали лошадей. Бабы в сарафанах и замотанные платками так, что были видны одни глаза, были в полной боевой готовности ехать на поля. Рожь уже дошла, и надо было срочно закончить с жатвой, пока она не начала осыпаться.

– Ага, вот и ты, – удовлетворенно сказал Пров, повернулся и крикнул жене: – Марфа, выдай Глафире муки треть мешка нынешнего помола и подыщи из старого одежу работнику!

Окружающие не перестали работать, но косили глазом на Мыколу, всем было ужасно интересно посмотреть на поумневшего дурака.

Бабка, получив заветный мешок с мукой, довольная поковыляла домой. Мыкола, или, как теперь его кликали, Николка, снял свою разодранную одежку, впрочем, заботливо убранную Марфой, и надел новую, немногим лучше прежней, вынутую хозяйкой из объемистого сундука. Когда он вышел из дома, все сидели по телегам и с нетерпением ожидали его. Он тоже быстро уселся на край телеги. Возницы щелкнули вожжами, и телеги медленно двинулись вперед.

Да! Так еще Мыколка не работал! Как только приехали на место, бабы и девки, взяв в руки серпы, пошли жать, с края поля виднелись только их спины. Лишь изредка они выпрямлялись, когда, перевязав очередной сноп, ставили его в скирды.

Мыколке быстро наказали, что делать, и он начал грузить снопы, те, которые уже высохли за несколько дней жары. Когда он накидал в телегу снопов выше своего роста, возница, младший сын Прова Кузьма, туго перетянул снопы веревкой и поехал к дому. Но посидеть не удалось, тут же подъехала вторая телега, и работа продолжилась.

Работа продолжалась без перерывов, и только после полудня раздался крик хозяйки, что пора обедать.

Работники расселись около стана, стараясь спрятаться в тень за телеги или скирды, и ели холодную гречневую кашу, запивая ее квасом, каждому было выделено по вареному куриному яйцу и по четверти хлебного каравая, так Мыколка еще никогда не ел, и после обеда еле шевелился от непривычной еды. Молодые девки со смехом убежали купаться на речку, и тут к нему подсел Кузьма.

– Слышь, дурачок, пошли за девками подсмотрим, а потом ты выскочишь и их напугаешь.

– А почему я? – спросил удивленно Мыколка.

– Ха, ты же дурак, тебе за это ничего не будет, – убежденно сказал Кузьма, – а мы посмеемся.

– Я пойду, – сказал Мыколка, – только пугать никого не буду.

– Ну и ладно, не пугай, – обрадовался Кузьма, – давай быстрей пошли, а то они скоро оденутся, работа ведь не ждет.

Они втроем с Кузьмой и еще одним братом Фролом подкрались к высокому берегу старицы, где визжали и плескались голые девки.

Раздвинув ветки ивы, Мыколка увидел девушек, стоявших по пояс в неглубокой воде. Он глядел на их стройные тела, белые грудки с розовыми ореолами сосков и чувствовал в груди непонятное томление, он еще никогда не испытывал такого чувства. Все его внимание было там, и он не заметил, как перемигнулись братья, а потом схватили его за руки и ноги, и, раскачав, швырнули в воду.

Девки подняли жуткий визг, но вместо того, чтобы убежать и одеться, начали впятером колотить парня. Мыколка же блаженствовал, в упор разглядывая все девичьи прелести, вплоть до темных треугольников внизу живота, стараясь как будто нечаянно дотронуться до них.

Увидев, что их колотушки не приносят результата, девицы быстро выскочили на берег и накинули рубахи, а потом стали обстреливать Мыколку комками грязи. Вот тут ему уже пришлось нырять, чтобы уйти от обстрела. Но вскоре на берегу появилась хозяйка и все быстро прекратила. Надрала уши Кузьме, как будто он был еще мальчишкой, и отправила всех на работу.

Когда Мыколка уже в сумерках шел домой, то его слегка качало, а Пров Кузьмич, проводив его удивленным взглядом, еще раз похвалил себя за удачное приобретение. По его расчетам дурачок, непривычный к такой работе, должен был свалиться уже после обеда, а он отработал не хуже других и вполне нормально идет домой.

Когда Мыколка зашел в дом, там пахло свежим хлебом, такого запаха в их доме не было давно.

– А вот и работничек мой пришел, надежа моя и опора, – зачастила бабка, – садись, касатик ты мой, небось без задних ног домой дошел. Я-то с утреца ведь опару поставила, торопилась, чтобы к вечеру хлеб испечь, очень хотелось тебя свежим хлебцем угостить.

Мыколка поужинал и сразу заснул. Бабка только перекрестилась.

– Слава Господу, умаялся горемыка так, что даже с вопросами своими не приставал.

К Искину АР-345 от модуля ХХ02:

Сообщаю: полностью восстановлены нейронные связи реципиента, начато их усложнение для возможности установления ментального контакта с аборигеном. Продолжается накопление информации об окружающем мире. Перестройка защитных систем организма аборигена происходит без сбоев. Полный цикл перестройки определен в три оборота планеты вокруг звезды.

Вскоре в селе привыкли к тому, что Мыколка, или, как его стали называть, Николка, поумнел, и его появление на улице не вызывало особого интереса. В свое время он получил прозвище Мыкола из-за того, что его речь больше напоминала мычание. Ну так как сейчас он говорил не хуже всех остальных, то и прозвище это уже почти никто не вспоминал.

Он остался таким тихим и спокойным, как и раньше. Но вот деревенские парни, его одногодки, в компанию к себе его не брали, видимо, у них уже прошел тот возраст, когда можно было принять в друзья человека, которого они всю свою короткую жизнь считали дураком. Зато деревенские девки были совсем не против, чтобы Николка обратил на них свое внимание. Высокий широкоплечий с кудрявыми белокурыми волосами, он просто притягивал их взгляды. Тем более что Пров Кузьмич не мог нахвалиться своим батраком, считая его самым ценным приобретением. Парень с усердием брался за любую работу и, несмотря на то, что никогда этим не занимался, осваивал нехитрые крестьянские умения очень быстро.

У его дома тоже потихоньку был наведен порядок. Двор был выкошен от бурьяна, все сгнившее барахло было или выброшено, или распилено на дрова. А на самом доме желтела новая соломенная крыша.

Его старая бабка как-то сразу потеряла свою шустрость, ходила по деревне важно и вразвалочку, как бы намекая, что она теперь не совсем голытьба, хотя, в общем, пока они оставались в полном смысле такой голытьбой.

Теперь у нее появилась другая навязчивая идея. Она вознамерилась женить своего внука.

И каждый вечер, когда Николка сидел за столом, она начинала закидывать удочку на эту тему.

– Коленька, внучок, – ласково говорила она, – пожалей ты меня, старую, нет в доме женской руки, не могу я с делами справиться. Надо бы тебе жениться. Вон девки как на тебя глазами сверкают.

– Бабушка, – возмущался Николка, – ты подумай, ну кто за меня пойдет, нищету плодить?

В ответ бабка хитро улыбалась, что в сочетании с ее слепым глазом было не очень приятное зрелище.

– Так надо девку-то взять из зажиточного дома. Вот посмотри, у Маланьи дочка-перестарок все дома сидит, никто не взял, потому как рябая. А что рябая, с лица не воду пить. А девка – огонь, всё в руках горит, и приданое богатое дадут, вот и будем жить поживать и добра наживать.