Kitobni o'qish: «Леонид»

Shrift:

Книга выпускается в авторской редакции.

* * *

Глава первая

Леонид Леонидович любил свое имя. В этом имени светилась героическая античность. Напоминание о спартанском царе Леониде, что повел к Фермопилам войска и дал сражение персам. Это имя было созвучно космическим тайнам, которые проливались на землю бесшумными золотыми дождями. Несли с собой весть о божественных смыслах.

Президент России Леонид Леонидович Троевидов любил смотреть в зеркало, не потому, что был нарциссом, а потому, что на десятой минуте созерцания зеркало начинало мутнеть, наполнялось пепельной дымкой, и открывался путь в бездну. Леонид Леонидович летел в эту черную бесконечность, слыша гулы иных миров.

Та же бездна разверзалась, если он повторял до изнеможения одно и то же слово. Например, из пушкинского «мороз и солнце, день чудесный», начинал повторять слово «чудесный». При тысячном повторении слово проваливалось в черную бесконечность, и Леонид Леонидович падал в невесомость, испытывая сладострастие предсмертного мгновения.

Таким способом Леонид Леонидович научился прятаться от страхов, которые преследовали его в кремлевском кабинете, в салоне президентского самолета, на многолюдных конгрессах, или в тайных, наедине, беседах с мировыми правителями. Леонид Леонидович научился прятаться от тысяч лиц, которые, как подсолнухи, поворачивались вслед ему, вопрошали, требовали, угрожали.

Леонид Леонидович искал, куда бы исчезнуть от изнуряющих встреч. В черную щель, где не было солнца, и куда не заглядывал ни один подсолнух.

Перед ним на столе орехового дерева белел лист бумаги. На нем лежала ручка, украшенная золотом и малахитом. На бумаге зеленело крохотное прозрачное существо со слюдяными крыльцами. Существо не двигалось, лишь слабо трепетали крыльца.

Леонид Леонидович взял линзу в бронзовой оправе, навел на существо. Насекомое было прозрачно, капелька зеленого сока. Тельце слабо пульсировало, крылышки поблескивали перламутром.

Леонид Леонидович удивился, каким образом существо оказалось в кабинете. Быть может, сквозь окно залетело из кремлевского сада, что темнел у зубчатой стены. Или его занес на одежде посетитель. Или он сам доставил его на своем пиджаке из загородной резиденции, где аллея высоких дубов, и цветут розы.

Сквозь линзу были видны крохотные, как золотые искры, глаза. Тончайшие прожилки на крыльях. Темный клубочек в прозрачном зеленом тельце.

Леонид Леонидович вдруг подумал, что это его смерть. Она была еще не в нем, но рядом, вблизи. Ее не сумела задержать охрана дворца, постовые у входа в башню. Перед ней был бессилен кремлевский полк с пулеметами, танками, обученными солдатами, скрытыми в невидимых казармах. Гибель приблизилась к нему, темный клубочек, помещенный в зеленую каплю, был вместилищем его смерти.

Это не испугало Леонида Леонидовича. Он пристально сквозь увеличительное стекло разглядывал свою смерть, ее изысканные формы. Любовался ею.

Страна, которая была дана ему в управление, напоминала огромный рояль с октавами часовых поясов. Он давил грохочущую клавиатуру, извлекал гулы, сотрясавшие земную кору.

Еще Россия казалась ему огромной рыбой, всплывшей из пучины трех океанов. Когда рыба шевелила плавниками, щелкала жабрами, била хвостом, океаны выплескивались из берегов, и целые континенты уходили под воду.

Россия была громадным самолетом, который Леонид Леонидович поднял когда-то в небо. Оснастил могучими двигателями, сконструировал рули, вставил приборы, залил топливо в баки. Направил в полет. Теперь, по прошествии лет, двигатель давал сбои, топливо иссякало, рули перестали слушаться, приборы выходили из строя. Самолет терял управление. Снижался, готов был рухнуть, усыпав обломками, как это уже было однажды, пространство от арктических льдов до горячих пустынь.

Леонид Леонидович чувствовал приближение катастрофы, старался ее избежать.

Когда-то он виртуозно скользил среди мировых владык, равный им, принят в их избранный круг. Словно танцевал изысканный танец ловкий молодой танцор под люстрами бального зала. Теперь его изгнали из этого круга. Оттуда лилась ненависть. Ему отказывали во встречах, уклонялись от рукопожатий, наносили множество уколов. Он отвечал ненавистью, корчился, бессильно сникал.

Он возродил в России индустрию, утраченную в лихолетье. Восстановил заводы-гиганты, строившие лучшие в мире самолета и лодки. Устремил во все стороны света стальные жгуты газопроводов, стиснув ими Европу и Азию. Ставил атомные станции у Персидского залива, на берегах Ганга и Янцзы, в Карпатах. Привозил из заморских стран драгоценные заводы и вживлял их, словно саженцы, в русскую почву. Как садовод, ожидал, когда диковинные деревья станут плодоносить.

Ему ответили блокадой. Изгоняли с рынков, разрывали контракты, отказывали в технологиях, налагали ареста на банковские счета. Возрожденные заводы чахли. Государственная казна мелел. Великие проекты остановились. Стихали моторы, и в тишине затихших моторов становился слышен народный ропот.

Роптали те, кто недавно молился за него в церквях, называя спасителем Крыма. Роптали те, кто переселился из убогих квартир в уютные коттеджи, разъезжал в дорогих автомобилях. Театральные режиссеры, которым он даровал театры, высмеивали его в своих спектаклях. Молодые реперы лезли из всех подворотен, сотрясали концертами города, требовали перемен, захлебываясь матом, гнали его из Кремля.

Но самый опасный ропот издавали те, кто получил из его рук нефтяные поля, алюминиевые заводы, электростанции, банки. Эти недавние друзья заискивали и улыбались при встречах, но тайно давали деньги оппозиционным бунтарям и хулителям.

Леонид Леонидович чутко, словно утечку газа, улавливал душок предательства. Тот сквознячок, что тянет из-под двери, за которой собрались заговорщики.

Как приговоренный к виселице чувствует кадыком близкую петлю, так Леонид Леонидович чувствовал судьбу дальних и близких предшественников, горькую долю царей и вождей, которых удушали шелковым шарфом, били в висок табакеркой, взрывали динамитом, стреляли в глухих подвалах, вливали в вино яд. В кадыке начинал дрожать твердый шарик, как у птицы, подавившейся орехом.

Зубчатая кремлевская стена была челюстью, которая вонзилась в Леонида Леонидовича и сжималась. Дыхание становилось сиплым, глаза выпучивались, золотые главы соборов начинали качаться, колокольня Ивана Великого отламывалась от своего основания.

Ему чудились шаги заговорщиков. Заговорщики принадлежали к ближнему кругу. Подносили на подпись бумаги, сопровождали в поездках, сидели рядом на тайных советах, где решалась судьба государства. Леонид Леонидович не знал их поименно, но они были здесь. От их присутствия мутнели люстры в Георгиевском зале. Золотые буквы на белом мраморе становились черными.

Хитроумный план явился ночью, когда за окнами спальни шумел весенний дождь. На бархатных клумбах пробивались красные острия пионов. Водянистый свет скользнувшей мимо машины зажег хрустальную слезку в люстре.

Леонид Леонидович решил внести в Конституцию поправку, утверждающую пост вице-президента. Дублера, который мог заменить Президента, если тот выбывает из строя. У заговорщиков появлялась вторая мишень. Их сознание раздваивалось. Вся система власти с лабиринтами, тайными отсеками и ходами, нарушалась. Там где раньше были проходы, теперь возникали тупики. Где прежде находились президентские покои и кабинеты, появлялись солдатские казармы и посты охраны.

План казался гениальным.

Леонид Леонидович осуществил его с согласия Председателя Думы. Тихий умница с черными преданными глазами, Председатель умел различать все оттенки запахов, исходящих от власти.

Он утвердил свой план с помощью искушенной дамы, управляющей тяжеловесными, обидчивыми сенаторами. Дама за свою долгую жизнь меняла множество политических туалетов. Теперь же, возглавив Совет Федерации, меняла одежды, взятые из гардеробов императриц, с мехами, шелками, бриллиантами. Глава Конституционного суда, шелестящий, с пергаментным лицом правовед, помог вставить в Конституцию поправку. Так опытные дантист вставляет имплант, который не мешает жевать.

Этот план Леонида Леонидовича благословил Патриарх, который горько переживал церковный раскол, страдал радикулитом, но превозмог болезнь и приехал в президентскую резиденцию, сообщив, между делом, Леониду Леонидовичу, что натирает спину спиртом африканских муравьев.

Пост вице-президента был утвержден, но еще не занят. Леонид Леонидович ждал, когда приведенные в смятение заговорщики себя обнаружат.

Сквозь увеличительное стекло он рассматривал крохотную зеленую тварь, проникшую в его кабинет. Тварь, в свою очень, рассматривала Леонида Леонидовича. Его круглое, слегка оплывшее, с млечной белизной лицо. Светлые, вьющиеся, как у ребенка волосы. Маленькие аккуратные бачки, из-под которых выглядывали небольшие уши. Розовые, капризно оттопыренные губы. Овальный подбородок с мягкой ямочкой. Говорили, что Леонид Леонидович похож на императора Александра Первого, который избежал насильственной смерти, скрывшись в лесном скиту.

Леонид Леонидович приблизил к зеленой твари палец с холеным ногтем надавил. Пузырек лопнул, капелька зеленого сока расплылась на бумаге. На глазах высыхала. Пора было принимать посетителей.

Пресс-секретарь Симеон Викторович Пушнов появился бесшумно, легкий, как пух. Его бестелесность была оболочкой, куда помещал себя Леонид Леонидович. Оболочка была прозрачной, сквозь нее просвечивал Леонид Леонидович в той степени, в какой надлежало его видеть народу.

Симеон Викторович стремился сделать из себя копию Президента. Носил бачки. Застегивал манжет не пуговицей, а золотой запонкой, как Леонид Леонидович. Усвоил манеру ходить, прижимая к бедру правую руку и сильно взмахивая левой. На пресс-конференциях, прежде чем начать говорить, делал широкий жест рукой, словно дарил слушателям еще не произнесенную речь, повторяя этим самым жест Президента.

Только глаза не сумели приобретать сходство с голубыми, как апрельская вода, глазами Леонида Леонидовича. У Симеона Викторовича глаза напоминали фары «Ситроена», за что в журналистских кругах он получил прозвище «Ситроен». Глаза выдвигались из орбит, превращаясь в яркие прозрачные трубки. Совершали круговой обзор, и резко вдвигались в череп. Прятались, почти пропадали. Вплоть до следующего внезапного выброса. Казалось, Симеон Викторович дышит глазами. Это вызывало у журналистов шутки, в которых пресс-секретарь сравнивался с рыбой, обладающей телескопическим зрением.

Симеон Викторович стоял перед Президентом. Его глаза покинули на время глазные впадины, чутко внимали, угадывали, ждали повеления.

– Вы вчера говорили, Симеон Викторович, о каком-то голливудском фильме. О заговоре против Президента России. О чем фильм?

– Голливудский штамп, Леонид Леонидович. Третьесортные актеры, дешевый сюжет.

– В чем сюжет?

– Русские военные летчики, недовольные войной в Сирии, подняли самолеты и разбомбили Кремль. Не стоило бы обращать внимание, но фильм вышел в интернет. На пресс-конференции американец из «Лос-Анджелес тайм» спросил, видел ли этот фильм Президент России.

– Мы знаем, Голливуд – это департамент американской разведки. Любой заговор существует, либо его провоцируют. Сообщите американцу, что русские летчики на тяжелых бомбардировщиках совершают трансатлантические полеты к Америке. На радарах Лос-Анджелеса это отчетливо видно.

Симеон Викторович сделал глубокий вздох. Его глаза погрузились в углубления черепа, словно унесли с собой ответ Президента.

Леонид Леонидович не сомневался в существовании заговора. Заговор созревал, как слива, наливался фиолетовой тьмой. Оставалось понять, кто из близких друзей готов предать. Ибо предателями становятся самые близкие. Те, кто подает к обеду отравленное вино. Открывает дверцу заминированного автомобиля. Указывает снайперу маршруты движения.

Леонид Леонидович хотел разглядеть на лице пресс-секретаря фиолетовый цвет созревающей сливы. Но лицо сохраняло цвет папиросной бумаги. Маленькие бакенбарды, золотая запонка в манжете подтверждали абсолютную преданность. Пресс-секретарь был предан тому, по чьему образу и подобию был создан.

– Хотел сказать, Леонид Леонидович, как недостойно и гадко повел себя писатель Куевда. Мы ему помогали, выдали президентский грант для написания книги. Оплачивали зарубежные поездки. Он выпустил книгу под названием «Спальня Президента». Поехал в Париж и презентовал свою книгу. Сколько же там гнусных куртуазных вымыслов! Сколько мерзких намеков! Президент предстает как ненасытный распутник. Описываются его связи с балеринами, спортсменками, а так же с буфетчицами и прачками. Этот мерзавец Куевда клялся в дружбе, выпрашивая грант. И при первом же случае искусал руку, которая кормила его. Надо бы его проучить!

– Не стоит, Симеон Викторович, – усмехнулся Леонид Леонидович, – Было бы хуже, если бы я предстал бессильным импотентом. Наполеон был распутник, но это не вредило его репутации. Наша либеральная интеллигенция, Симеон Викторович, это слизь, которая закупоривает легкие государства. Когда ее слишком много, государство перестает дышать и погибает. Государство разрушают интеллигенты, создавая протестную музыку плодя насмешки и анекдоты, печатая пасквили на героев и государственных мужей. Эту либеральную слизь нельзя побороть. Она не умирает в ГУЛАГе, как думали коммунисты. Ей нужно противопоставить другую слизь, патриотическую. Пусть две слизи пожирают друг друга. Как имя того литератора, который написал книгу о присоединении Крыма?

– Лызгов.

– Дайте ему президентский грант. Пусть поставит по книге фильм. Откройте ему дорогу на телевидение.

– Гениально, Леонид Леонидович! Одна слизь поедает другую!

Глаза Симеона Викторовича совершили вдох и выдох. Вылупились далеко за пределы глазниц, как светящиеся водянистые трубки, а потом втянулись обратно.

Леонид Леонидович подумал, что подобным образом ящерица выбрасывает стремительный язычок, ловит муху и сглатывает, поедая трепещущее насекомое.

– Ну а как журналисты относятся к учреждению поста вице-президента? – Леонид Леонидович тщательно копил все высказывания по этому поводу, надеясь в разноголосице мнений уловить признаки заговора. Так элементарная частица, выпущенная из фазотрона, пролетая сквозь облако других элементарных частиц, оставляет заметный след.

– Ну что сказать, Леонид Леонидович? Как всегда, много дурацких насмешек, едких издевок. Интернет зубоскалит. Обвиняют вас в антиконституционном перевороте. Но серьезные аналитики одобряют. Считают, что это вас разгрузит. Часть внутренней политики вы можете доверить вице-президенту.

– Я ничего никому не могу доверить! – раздраженно воскликнул Леонид Леонидович.

Пресс-секретарь смутился тем, что раздосадовал Президента.

– Но серьезные аналитики из «Центра Карнеги» замечают, что теперь обострится борьба элит за право занять этот пост.

– Элиты должны соперничать. Объединенные элиты – это угроза для государства.

– Вы просили, Леонид Леонидович, готовить пресс-конференцию для итальянских журналистов. Какие материалы вы хотели бы посмотреть?

– Что-нибудь про код да Винчи, который предсказывает эру великого союза России и Италии, – усмехнулся Президент.

– Такие материалы найдутся, – усмехнулся в ответ Симеон Викторович, довольный тем, что развеселил Президента. Глаза его сделали вздох и выдох. Выпали из глазниц и снова удалились в глубину головы.

Глава вторая

Кресло с золоченой спинкой, стоящее напротив Президента, занял режиссер Федор Ильич Рифленый. Его театр пользовался расположением Леонида Леонидовича, в отличие от тех микроскопических театров, что, как сыпь, усеяли Москву и ставили спектакли, где актеры матерились, обнажались, совокуплялись, в иносказательной форме издевались над государством и самим Леонидом Леонидовичем. Эти театры, как маленькие нарывы, выделяли тлетворную лимфу, отравляющую общество.

Режиссер Рифленый был полный, с жирными плечами, щекастой головой, которая покоилась на короткой шее. Казалось, голова лежит на комке сдобного теста. Федор Ильич молодился, красил волосы. Ногти были покрыты прозрачным лаком. Он носил на плечах артистический шарф. От Федора Ильича пахло духами.

– Как чувствуют себя театры? По-прежнему в репертуарах одни Дяди и Вани? – благодушно пошутил Президент.

– Вы правы, Леонид Леонидович. Удручает однообразие подходов. Везде один и тот же дядя Ваня, то выкрашенный в зеленый цвет, то в шелковых кальсонах, то в кожаной тужурке комиссара, в галифе, с маузером. Приходите в мой театр, Леонид Леонидович, и вы почувствуете дыхание нашего времени. Времени Президента Троевидова!

– К сожалению, мне не хватает времени посетить ваш замечательный театр. Меня отвлекают театры военных действий. То Сирия, то Донбасс. Но я обязательно к вам приду. Что вас заботит, Федор Ильич?

– Я затеял грандиозный спектакль, небывалый! Такого, поверьте, нет в современном репертуаре! – голова режиссера заколыхалась на мягкой шее, как на резиновой подушке, – В этом спектакле проходит вся русская история, от языческих истоков до наших дней. Киевская Русь! Московское царство! Романовская империя! Сталинский Советский Союз! И, наконец, нынешнее Государство Российское!

– Грандиозный замысел, Федор Ильич. Он, скорее, не для театральной сцены, а для стадиона, – заметил Леонид Леонидович.

– Вы прозорливец, Леонид Леонидович! Именно для стадиона! Но главное открытие, главное откровение в том, что актеры изъясняются на языке репа. Молодежь воспримет русскую историю, потому что ее расскажут на понятном языке, на языке репа!

– И что же, весь стадион будет материться? – съязвил Леонид Леонидович.

– Зачем? Только в некоторых сценах. Это будут рэп-батл на протяжение всего спектакля. Россия всю свою историю вела баталии. Вся русская история – это сплошной рэп-батл. Война Святослава с печенегами. Русские стрельцы и поляки. Солдаты Наполеона и солдаты Кутузова. Красноармейцы и гитлеровцы. Сталин и Гитлер. Всё рэп-батл! Язык сражений, язык Победы! И вы, Леонид Леонидович, то есть, актер, вас играющий, вступите в рэп-батл с президентом Америки. И, конечно же, вы побеждаете!

– Мне придется материться? – Леонид Леонидович притворно испугался.

– Вовсе нет! Только самую малость. Пусть молодежь видит в вас своего. Это будет небывалый триумф! – режиссер стал багровым. Шея покрылась пятнами, как кожа тритона. Он казался комичным в своем творческом ослеплении. Но Леонид Леонидович стал задумчив и мечтателен.

– Русская история – это не время, не последовательность событий, не перечень войн и правлений. Не список государственных переворотов. Русская история – это таинственная птица, которая свила гнездо в недрах народа, поселилась в народе, направляет его по историческому пути. Переносит через пропасти, ведет в атаку, устремляет в Арктику и пустыню. Венчает в победах, вселяет надежду в поражениях. Говорю это, Федор Ильич, вам, кто задумал историческую драму, где нашлось место и мне. Птица русской истории вселяется не просто в народ, а ищет среди народа героя, в которого влетает, наделяет чудесными силами, делает царем, вождем, наконец, Президентом. Каждый великий русский правитель держал в руках Жар-птицу русской истории. Она перелетала из царства в царство, от одного царя или вождя к другому. Пока ей ни становилось тесно или скучно. Тогда она вылетала из ослабевших рук правителя. Тогда царство падало, правитель бесславно затухал, а Птица истории искала нового героя. Вселялась в него. И тот летел впереди своего народа на крыльях этой огненной птицы.

Федор Ильич потрясенно внимал, забыв закрыть рот с голубоватыми зубами. Президент исповедовался перед ним. Это изумляло режиссера, казалось верхом доверия. Но и пугало. Президент вверял ему свою тайну, которую потом мог потребовать обратно. Красные пятна на шее Федра Ильича гуляли. Спускались под рубаху, невидимые, расплывались по телу. Вновь появлялись из-под ворота. Краснели, как следы чьих-то страстных поцелуев.

– Помню, как в меня вселилась Птица русской истории. Так женщина помнит момент зачатия. Я лежал в спальне с открытым окном. Была чудесная летняя ночь. Пахли невидимые клумбы. Восхитительно пел соловей. Я заснул и вдруг почувствовал, как кто-то ударил меня клювом в лоб. Подумал, это соловей влетел в комнату и клюнул меня. Вся комната озарилась чудесным светом, словно за окном пролетел метеорит. Я потерял сознание. Когда очнулся, было темно, пахли душистые табаки на клумбах, пел соловей. Но я чувствовал, как мне тесно в груди, трудно дышать. Что-то вселилось в меня, притаилось под сердцем, вздрагивало. Это Птица русской истории влетела в меня и свила во мне гнездо. Я стал гнездом этой Птицы.

Режиссер Федор Ильич Рифленый понимал, что ему открывается тайна российской власти. Лицо Президента округлись, голубые глаза расширились и пожелтели, как у совы. Нос заострился и загнулся, как клюв. На плечах шевелились упругие бугры, будто крылья продирались сквозь ткань пиджака. Федор Ильич был знаком с русскими сказками об оборотнях. Ему казалось, в кресле сидит огромная, покрытая перьями сова с круглыми золотыми глазами.

Наваждение миновало, перед ним снова сидел Президент с бачками, русыми вьющимися волосами, водянистыми голубыми глазами.

– Вы собираетесь ставить спектакль о русской истории? – произнес Леонид Леонидович, – Не вздумайте верить моему рассказу. Каждый раз я по-новому рассказываю об этом чуде. В другой раз вы услышите, что она вселилась в меня на берегу озера, во время дождя. Чудо не связано с местом и временем. Оно вне времени и пространства. Одно хочу, чтобы вы знали. Не я управляю Россией, а Птица русской истории управляет мной. Это она побудила меня сесть в самолет, прилететь в разгромленный Грозный, принять военный парад на аэродроме с обломками самолетов. Это она заставила меня подавить олигархов, которые возомнили, что им принадлежит власть в государстве. Это она, вещая Птица, побудила меня положить все силы на восстановление оборонных заводов и разрушенных храмов. Она летела впереди танковых колон, спешивших на помощь Южной Осетии. Она укрепила мою волю, и я отдал приказ войскам войти в Крым. Она из Космоса наводит русские самолеты на цели в Сирии и не дает мне пасть духом во время переговоров с американцами. Посмотрите на меня, Федор Ильич. Я похож на гнездо, в котором поселился аист? – это было сказано так, что Федору Ильичу показалось, будто все услышанное является не более чем розыгрыш.

Но потом явилась догадка, что Президент дарит ему замысел спектакля. Не того, с балаганным рэп-батлом. А другого, о нем, Президенте, носителе русской тайны.

– Знаю одно, Леонид Леонидович, вы величайший русский лидер, которому нет равных в русской истории.

Федор Ильич уже отказался от прежнего театрального замысла. Он обожал Президента. Был предан ему безгранично. Его царственный облик, благородное сходство с помазанником делали Федора Ильича верноподданным престола. Федор Ильич был готов умереть за своего Президента, как умирали за царя и вождя. В нем созревал спектакль о Птице русской истории.

– Но видите ли, Федор Ильич, в сюжете вашей пьесы наступает момент, когда Птице русской истории становится тесно в свитом гнезде. Она тяготится героем, в которого влетела. Хочет его покинуть. Ищет другое гнездо. Весь драматизм вашего спектакля состоит в том, кто станет следующим героем русской истории? В кого вселится Птица? Что станет с тем, кого она покинула? Сколько при этом совершится убийств, раздоров, предательств? Это Шекспир, Федор Ильич, настоящий Шекспир!

Режиссер изумился ясновидению Президента. Тот угадал его новый замысел, давал направление сюжету. Президент заказывал ему новую пьесу. Пьесу о себе самом. Ненавязчиво, иносказательно делал ему заказ, как цари и вожди делали заказы придворным художникам. И тогда появлялись великие оперы, дивные портреты, несравненные поэмы. Федору Ильичу выпала огромная удача. Ему Президент поручал эту государственную имперскую работу. Выделял из всех остальных режиссеров.

– Я учредил пост вице-президента. Для того чтобы найти героя, в которого могла бы вселиться Птица русской истории. Этот пост еще не занят. Вы, Федор Ильич, человек огромной творческой интуиции. Кто, по-вашему, мог бы занять этот пост?

– Нет, нет! – замахал руками Федор Ильич. Красные пятна все разом хлынули из-под ворота в лицо Федора Ильича, и оно стало багровым, как ошпаренное. – Даже и думать не хочу!

– Но вам все равно придется в вашей пьесе сделать этот выбор. Кто может стать героем новой русской эпохи? Быть может, нынешний Премьер-министр? Или кто-то из миллиардеров? Или какой-нибудь армейский генерал? Или руководитель разведки? Все достойны, все способны управлять государством.

– Я не буду писать эту пьесу, Леонид Леонидович! – в голосе режиссера задрожали слезы. – Не могу представить другое лицо на вашем месте. Пусть пост вице-президента остается не занятым. Вы незаменимы, Леонид Леонидович. Есть Президент Троевидов, есть и Россия. Нет Троевидова, нет и России. Нет и меня! Мы, русская интеллигенция, присягнули на верность России, на верность вам, Леонид Леонидович! Пусть делают со мной, что хотят. Выламывают руки. Подвешивают над огнем. Поднимают на дыбу. У меня был и есть только один Президент! – горло режиссера Рифленого бурлило. Он разволновался так, что жар преданности хлынул ему в голову, и его крашеные волосы стали седыми у корней.

Леонид Леонидович с удовольствием это заметил. Он умел рождать в людях обожание к себе. За этим иступленным обожанием было невозможно скрыть вероломство. Перед ним сидел обожатель, который никогда не предаст. А это было редкостью среди русских интеллигентов.

– Спасибо, Федор Ильич, за то, что навестили меня. Мне нравится замысел вашей пьесы о Птице русской истории. Обратитесь к Министру культуры, обсудите финансовые проблемы. А я ему позвоню.

Леонид Леонидович смотрел вслед уходящему режиссеру, затылок которого колыхался, как мягкое тесто.