Kitobni o'qish: «Игра слов»

– А теперь самое важное…

Крупные капли первого весеннего дождя плющит по стеклу.

– Самое важное – это слоган. У всей рекламной компании должен быть яркий запоминающийся слоган.

Глуховатые удары дождевых капель прерываются только гулко возникающей напряженной тишиной.

– Слоган – это стержень, который в сознании человека соединит всю информацию воедино.

Наш клиент уперся в меня, как в забуксовавшую машину, внимательным взглядом. Когда-то он строил заводы по всему миру, и, видимо, чаще строил в жарких тропиках. Его светлые волосы не были седыми, просто они выцвели. Он потел даже под кондиционером, и все время платком вытирал шею. Глубокие складки на его лице не были морщинами, наверное, примерно так трескается земля, не выдерживая напора солнца.

– Слоган – это то, что запоминается прежде всего.

Создавать театральную паузу перед важными фразами я научился раньше, чем важные фразы придумывать. И почему все-таки эта пауза так важна? Разве сказанное после паузы станет умнее, смешнее или, наоборот, трагичнее?! Я могу прекратить этот балаган, произнеся одно лишь слово… Но пока я не буду этого делать, потому что натянутая как нить тишина мне сейчас важнее аплодисментов, которых, кстати, скорее всего, не будет.

– Слоган – это якорь в сознании. Вспомнится слоган, и вспомнится все остальное.

Было так тихо, что казалось, что кончился воздух.

Шеф заволновался:

– Ну, не тяни…

Ему показалось, что моя театральная пауза затягивается. Он ничего не понимает в паузах. Для меня эти паузы необходимы также, как удаву нужен его взгляд на кролика. Пауза – это просто часть будущего слова. Без этой паузы часть будущего смысла не будет понята. Для будущего слова моя пауза как одежда для женщины…Как упаковка для дорогого товара… Как макияж для лица…Шеф, конечно же, ничего не понимает в паузах, но его нетерпение делает паузу гуще.

Я неторопливо пошел к трем большим планшетам. Есть проверенный способ придать своим словам особый смысл. Надо молчать и двигаться с имитацией смысла. Иногда мне кажется, что мои движения в таких ситуациях – это разновидность балета. Я себе, конечно, льщу, но, уверен, балет давно бы умер, если бы люди не чувствовали бы себя время от времени танцорами на неведомой сцене.

Я подошел к первому планшету и резко, с шумом, перевернул лист. Под ним была большая фотография солдат в парадной форме, стоящих по стойке «смирно». Вздох недоумения пронесся по кабинету. Я сделал над собой усилие, чтобы выражение моего лица оставалось частью моего молчания.

Я медленно подошел ко второму планшету, и по-утреннему лениво перевернул лист. Под ним была та же фотография солдат, но уже на фоне строящихся заводских корпусов.

Я дождался, когда стихнет пронесшийся шепоток, и сказал по-военному громко и четко:

– Стройся!

На третьем планшете это слово было выведено красным цветом шрифтом военного устава над солдатским строем и заводской стройкой. Чуть ниже был логотип нашего заказчика – компании, занимающейся промышленным строительством.

Гнетущую тишину нарушало только всеобщее молчание.

Клиент начал переваривать мою мысль как удав переваривает кролика, только теперь удавом был не я, а он. Иногда мне даже казалось, что я вижу, как этот кролик еще дергается где-то в пищеводе. Он наклонился на своим ежедневником, сделал несколько движений своим «паркером», слишком размашистых, чтобы даже издалека можно было поверить в то, что он на самом деле что-то записал. Скорее всего, что-то рисует, как когда-то рисовал на скучных школьных уроках. Он, конечно, умный мужик. Говорят, строитель в пятом поколении. Без его выцветших волос и отборного незлого матерка стройплощадку сложно представить. Но в нашем навороченном бизнес-центре с мраморными туалетами он даже в дорогом костюме почему-то похож на сантехника.

– «Стройся!» – это идеальный слоган, потому что он состоит всего из одного слова. Но у этого слова много значений. «Стройся!» – это военная команда, которая будет ассоциировать вашу компанию не с бандами гастарбайтеров, а с элитной военной структурой, готовой четко выполнить любой приказ. «Стройся!» – это слово является однокоренным со словом «строительство». Многозначность этого слова создает второй план… Игра слов… Понимаете?

Что мне еще сказать этим балбесам, чтобы они поняли как для меня важно, чтобы они закивали мне в ответ? Я могу добавить только то, что это слово – это единственное, что я смог придумать за две недели. Только одно слово за десять рабочих дней… Меньше одной буквы в день. Если они закивают, за это единственное произнесенное вовремя слово я получу около тысячи долларов премиальных. Больше ста долларов за букву. Если я сейчас им это скажу, они окончательно перестанут меня понимать. Лучше буду учиться у воздуха молчать.

– В этом что-то есть, – сказал клиент. Он чуть наклонился к лежащему перед ним ежедневнику, что-то чирикнул в нем, наверное, дорисовал машинку или самолетик… Его вежливое непонимание было почему-то вдруг резко воспринято как бурное одобрение.

– Ну, вот и отлично! – скороговоркой проговорил шеф. – Я был уверен, что вам понравится эта идея! Над ее графической реализацией мы еще поработаем, а сейчас давайте обсудим медиа-план.

Клиент посмотрел еще раз на планшеты с рисунками, но шеф быстро подошел к планшетам, чтобы перехватить этот взгляд.

– Хочу подчеркнуть, – строго сказал он, – что мы одно из немногих в нашем городе рекламных агентств, которое не настаивает на стопроцентной предоплате и готово к поэтапным платежам. Так мы подчеркиваем, что мы с нашими клиентами готовы идти вместе непростым путем бизнес-развития.

Мне показалось, что кто-то хлопнул в ладоши.

– Я одобряю ваш подход, – выдохнул клиент и вышел из-за стола. – Обсудите детали без меня. На будущей неделе я подпишу договор.

Когда клиенты ушли, первым к шефу подбежал Серега, наш коммерческий директор.

– Хорошо, шеф, вы его поймали на слове! До чего же вы вовремя ввернули, мол, я был уверен, что вам понравится идея. А про поэтапные платежи – это вообще было в тему!

– Да, хорошая работа. – Шеф старался похвалить себя так, чтобы не обидеть никого из подчиненных. – Ну, я так думаю, надо завтра отметить…

Я неторопливо убирал планшеты. Оказывается, ловить на слове уже стало работой… Почему бы собственно этому и не быть работой? Рыбаки ловят рыбу на червя… Женщины ловят мужчин на мини-юбки и яркий макияж… Мы ловим клиентов на оброненное ими слово… Никакой видимой разницы. Видимо, именно это меня и настораживает.

– Контракт-то хороший, – подошел я к шефу. – Только я сам так и не понял, зачем компании, которая специализируется на промышленном строительстве, мы впариваем телевизионные ролики и наружную рекламу. У них в нашем городе не больше ста потенциальных клиентов. Надо было предложить им сделать хороший сайт, провести директ-мэйл, поучаствовать в специализированной выставке – и они получили бы такой же результат…

– Только такой рекламный контракт будет в десять раз меньше. И каждый из нас, в том числе и ты, получил бы в десять раз меньше денег, – не по-отечески жестко перебил шеф.

– Мы только что продали «Мерседес» человеку, который был готов ездить на «Жигулях», – с нескрываемой гордостью произнес Серега. – Это и есть высший пилотаж в бизнесе.

– У нас во дворе за такое били до первой крови, – скорее себе, чем кому-то, сказал я.

– Знаешь, я давно уже перестал понимать, где в этом мире коммерция и где обман или, быть может, это и есть одно и тоже…

Шеф на секунду прервал самого себя, задумался неглубоко и искренне, и продолжил:

– Более того, никому не советую задумываться над этим.

Шеф молча еще немного поспорил сам с собой, но больше ничего не придумалось, и он сказал то, чего более всего ждали от него мои коллеги:

– Хватит лирику разводить. На завтра ничего не планируйте: будем отмечать.

Дождь барабанил по крыше машины все сильнее, будто просился сесть на соседнее кресло, чтобы покататься со мной. Я уже видел Кристину под козырьком заводской проходной, но ближе подъехать не мог: все пространство между нами было заставлено прямоугольниками крыш припаркованных машин. Кристина работала помощником одного из директоров этого крупного завода. Еще она подрабатывала в паре модельных агентств, и около года назад один из бутиков выбрал ее по моей рекомендации для фотосъемок новой коллекции одежды. С тех пор мы были вместе.

Зима отучила думать о дождях и зонтиках. Кристина еще немного постояла под крышей, ей, видимо, нужно было время примириться с непогодой, а потом побежала к машине, пытаясь прикрыть свои шикарные волосы небольшой дамской сумочкой. «Жаль, что она просто бежит от дождя. Жаль, что она не бежит так ко мне», – мелькнуло у меня в голове. Открывая шире дверь машины, она наклонилась, грудь красиво колыхнулась, я не мог этого не заметить, Кристина не могла не заметить мой взгляд. Мы оба были довольны: я Кристиной, Кристина – собой.

– Я не могу в таком виде ехать в гости, – первым делом сказала Кристина. – Мне надо переодеться.

– Мы не в гости едим: мы едим к нашим друзьям, – уточнил я.

Нас уже минут двадцать ждали Стас и Иринка. Они недавно вернулись из Франции и пригласили нас «на Париж». Мы ходим к ним довольно часто, но обычно это называется «прийти на курочку». Сегодняшний вечер должен был стать каким-то особенным, на это намекал Стас и просил приехать пораньше.

– У меня есть платья для вечеринок, которые я не одевала уже полгода, – настаивала на заезде домой Кристина.

– Сегодня пятница, уже вечер, в городе полно пробок, мы уже опаздываем, – не сдавался я.

– Мне очень хочется одеть сегодня твой подарок, – как опытный полководец зашла с другого фланга Кристина. – Как только я надену вечернее платье и твое жемчужное ожерелье – это будет означать, что начались выходные.

Я сдался, и мы поехали домой. Я знал, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Я понимал, что Кристина могла еще зайти с тыла, начав говорить, какой я привлекательный мужчина. Если в тот момент я был не склонен верить сказкам, и она наталкивалась на мой недоверчивый взгляд, то тактика менялась: она начинала говорить о том, какой я умный и талантливый, против чего я не мог возражать в любом расположении духа. Если мои причины не соглашаться были действительно серьезны, то тогда Кристина применяла тактильные слова, которые почему-то всегда были убедительнее обычных слов, и после ее поцелуев я потом долго стирал следы губной помады с шеи, щек, ушей…

– Извини, я не хотела на тебя давить, – говорила Кристина, добившись всего, чего хотела.

Словами и губами она играла мною как щенком, и иногда мне это даже нравилось. Недавно я заметил, что наше общение все больше состоит из взаимных уговоров и упрашивания. Раньше, чем я успел этому огорчиться, я успел подумать, что это вполне нормально для отношений фотомодели с мужчиной небогатым и не очень красивым, и поэтому не огорчился.

На ужин к Стасу и Иринке мы опоздали больше, чем на час.

Со Стасом я познакомился лет восемь назад, когда покупал на авторынке свою первую машину. В той «девятке» меня устраивало все, кроме мерзкого взгляда ее владельца и цены. Этот взгляд голодного добермана я не мог не замечать, но мог с ним примириться, а вот с ценой мне примириться не удавалось – тупо не хватало денег. Я уже несколько раз подходил к этой машине, пробовал торговаться, но мерзкий взгляд мешал мне сосредоточиться, и у меня получалось скинуть только сто долларов да и то при условии, что он заберет магнитолу.

– Меня Стас зовут, – представился симпатичный парень, мой ровесник, с явными симптомами высшего образования в манерах и одежде. – Хочешь, помогу купить эту машину?

После нескольких дней безуспешных попыток уравновесить свои желания и возможности я был согласен на все, даже на чудо.

– Попробуй, – ничего не пообещал я за помощь.

Стас подошел к «девятке», вынул из-под дворника бумажку с характеристиками машины и крупно нарисованной ценой в четыре тысячи пятьсот долларов, долго и пристально ее рассматривал, и только владелец машины собрался что-то сказать, как Стас на полувздохе его перебил:

– И сколько же стоит твоя красавица?

– Четыре пятьсот. Тут же написано.

– А на самом деле?

– И на самом деле четыре пятьсот, – уже не столь уверенно ответил взгляд добермана. И добавил: – Но торг возможен.

– Хорошо, давай торговаться, – с напором произнес Стас. – Я предлагаю четыре тысячи двести.

– Не-е, я не согласен, сбрасывать триста баксов – это слишком жирно, – ответил владелец «девятки». – Ну, ты еще подумай…

– Хорошо, я подумал, – быстро, с еще большим напором сказал Стас. – Мое следующее предложение за эту машину – четыре тысячи долларов. Ровно!

Владелец «девятки» опешил: он наверняка ожидал услышать совсем другую цифру. Похоже, так с ним еще никто не торговался.

– Это твоя последняя цена?

– Нет, не последняя. Мое следующее предложение будет еще на двести долларов меньше.

Воскресный день заканчивался. Покупателей было уже намного меньше, чем выставленных на авторынке машин. До следующих выходных здесь будет затишье. Не знаю почему, из-за нежелания ждать еще неделю или под напором Стаса, но продавец вдруг согласился:

– Ладно, забирай за четыре тысячи сто.

– Но при условии, что ты оставишь магнитолу.

Мы быстро переоформили машину, рассчитались и вместе со Стасом поехали отмечать покупку. Я предлагал ему сто долларов честно заработанных комиссионных, но он категорически отказался:

– На машину так все равно не накопишь.

Стас так же, как и я, недавно закончил университет, но другой факультет – физический. Как и большинство знакомых мне физиков, он великолепно разбирался в мировой литературе, не хотел работать учителем в школе, любил качественные вещи, но не имел на них денег. На авторынок он время от времени приходил просто помечтать. Так в один день у меня появились первая машина и лучший друг.

Кристина пошла на кухню помогать Иринке, а мы со Стасом уселись пить привезенное из Франции вино.

– Стас, я сегодня обманул клиента или нет? Я украл деньги или честно их заработал?

– То, что делаешь ты – это как минимум безобидно, – Стас смаковал вино и каждое свое слово словно перемешивал с густым ароматным напитком. – Играют словами, терминами, фактами очень многие. Врачи иногда скрывают настоящий диагноз, чтобы поддержать веру больных в выздоровление. А на следующий день они же придумывают ненужные анализы и процедуры, чтобы выкачать побольше денег из почти здорового человека. Меня очень занимают журналисты: никак не могу понять, кого они больше дурачат – самих себя или нас? Но больше всего лукавят юристы. Когда я иногда читаю детективы, то, если бы я был адвокатом, то всегда добивался бы оправдания главного героя, если бы прокурором – всегда отправлял бы его на виселицу.

В комнату вошла Иринка с большим серебряным блюдом, красиво сервированным куриным мясом и овощами. Она принадлежала к той исчезающей категории женщин, которые продолжают готовить дома, имея возможность этого не делать. Иринка неплохо зарабатывала, у них дома всегда была ее любимая черная икра и хорошее вино, они могли позволить себе каждый вечер заказывать еду из ближайших ресторанчиков, что иногда и делали, если Иринка задерживалась на работе. Но при любой возможности Иринка готовила сама, и готовила вкусно. Даже из обыкновенной курицы ей удавалось создавать кулинарные шедевры. Наедине со мной Стас не соглашался с моими восторженными оценками иринкиной стряпни, говорил, что у меня невзыскательный вкус, что я, став поклонником китайской кухни, окончательно потерял в его глазах свой кулинарный авторитет, но в глубине души гордился этими домашними ужинами, иринкиной суетой на кухне и самой Иринкой.

После ужина мы смотрели их парижские фотографии. На некоторых фотках Стас и Иринка целовались, умудряясь при этом во все глаза смотреть в камеру.

– Это нас японцы фотографировали, – Иринка вместе с нами всматривалась в фотографии, радуясь, будто видела их впервые. – Японцев в Париже уже наверняка больше, чем в Токио.

Иринку сложно было назвать красавицей, но даже в домашнем халате или в кухонном переднике она производила впечатление женщины ухоженной и знающей себе цену.

– Я неосмотрительно пообещала целовать Стаса за каждую интересную историю из жизни Парижа. Пришлось зацеловать его до полусмерти. Никакой романтики – просто выполняла свое обещание, – сказала Иринка, плюхнулась к Стасу на колени и весело и неромантично громко чмокнула его в щеку. – Я, дура, заказала кучу экскурсий по Парижу, а потом половину отменила, потому что слушать Стаса оказалось гораздо любопытнее да и дешевле

Она всегда энерджайзером заполняла пространство всей комнаты, но при этом умудрялась никому не мешать.

– Самой смешной была экскурсия по д’артаньяновским местам Парижа, – рассказывал Стас. – Оказывается, «Три мушкетера» – любимая книга французов. Они влюблены в д’Артаньяна сильнее, чем мы в Штирлица. С умным видом экскурсовод показывал на какое-то современное здание и говорил, что во времена, описанные Дюма, здесь была улица Генего, а вон там, где сейчас универмаг из стекла и бетона, была улица Дофин, и вот, мол, теперь вы легко сможете представить то место, где встретились д’Артаньян и герцог Бекингэм, прибывший на тайное свидание с французской королевой. И говорил все это экскурсовод с таким серьезным видом, как будто эта встреча была на самом деле. Самое богатое воображение, безусловно, у японцев, потому что они с восторгом фотографировали те дома, которые не имели к мушкетерам никакого отношения.

– Ты слишком строг к французам, японцам и к действительно великому литературному произведению, – решил я заступиться за Дюма. – Ведь практически у всех героев «Трех мушкетеров» есть свои исторические прототипы. И д’Артаньян, и Бекингэм – это реальные люди. Я уже не говорю про Анну Австрийскую и кардинала Ришелье. И ты это отлично знаешь…

– Я слишком хорошо это знаю, и поэтому было весело и грустно одновременно, – продолжил Стас, перебирая свои французские фотографии. – Уже после возвращения я почитал переписку герцога Бекингэма со своим любовником – английским королем Яковом. Бекингэм писал, что их соединяет нечто большее, чем «любовь, связывающая мужа и жену», а Яков называл его «нежной женой». Письма он подписывал так – «любящий папочка и муж». Как только у Якова умерла жена, он сразу подарил ее украшения красавчику Бекингэму.

– Получается, что у гомосексуалиста Бекингэма никакого романа с Анной Австрийской на самом деле быть не могло? – очень заинтересованно спросила Кристина, будто речь шла об ее коллегах по работе или соседях по лестничной площадке.

– Во все времена для королей и их приближенных менять ориентацию было совершенно естественно. Сегодня ты католик, завтра протестант… Сегодня тебя любит король, завтра ты любишь королеву. Так что стоит доверять многочисленным воспоминаниям о том, что Бекингэм действительно был без ума влюблен во французскую королеву, и, более того, Анна тоже была неравнодушна к герцогу.

Иринка с восторгом, открыв рот, рта не открывая, смотрела на Стаса. В эту минуту она им гордилась, и я невольно залюбовался ее гордостью.

– Вот видишь, сильные чувства между этими людьми действительно были, и значит, все вариации Дюма на эту тему оправданны, – продолжал я заступаться за классика. – На самом деле, почти все, что мы знаем, состоит из того, что было на самом деле, и ошибок и фантазий всех тех, кто потом это все пересказывал. Чего больше остается в итоге – правды или вымысла? – не знает никто. Да и так ли это важно? Если тебе интересно, это уже не плохо. Если поучительно, то вообще здорово. Смысл истории и историй для нас не в том, насколько они правдивы, а в том, могут они тебе сегодня чем-то помочь или нет.

– Возможно, версия Дюма действительно интересна и поучительна, если не знать, что было на самом деле, – Стас умел и любил соглашаться: так отступают животные, чтобы потом резко напасть из засады. – Бекингэму однажды действительно удалось случайно остаться наедине с французской королевой, но не более десяти минут, и не в Лувре, а в Амьене. Никто не знает, о чем был этот их последний разговор, но именно после него Бекингэм решил завоевать Анну и заодно всю Францию. История с бриллиантовыми подвесками – это для детей. На самом деле, вернувшись в Англию, Бекингэм организовал и возглавил военный поход на Францию. Его войска были разбиты. Все было против него. Француженкой была жена тогдашнего английского короля Карла I. Французы-протестанты в Ла-Рошели стали воевать с англичанами-протестантами и не выступили против французов-католиков, на что очень рассчитывал Бекингэм. Родственная кровь оказалась сильнее, чем родственная религия. Он сам чудом остался жив при отступлении. Но Бекингэм снова собирает войска, и снова терпит сокрушительное поражение. После этого он получает письмо от Анны Австрийской, но не с просьбой вернуть подвески, а с уговорами прекратить войну, начатую из-за нее. Бекингэм воспринял это письмо как предложение о капитуляции, почувствовал себя оскорбленным и вопреки всему начал готовить третий поход на Францию. Незадолго до очередной попытки силой отбить Анну его убил другой оскорбленный мужчина – лейтенант Джон Фельтон, которому Бекингэм не разрешил занять место погибшего капитана во время предыдущей высадки во Франции.

– Вот это сюжеты! Вот это страсти! – проговорила Иринка тихо, и от этого восторженность ее интонации прозвучала особенно громко.

Стас чуть смущенно улыбнулся, будто только что сказанное было комплиментом в его адрес. Впрочем, наверное, так оно и было. Во всяком случае, интонация точно принадлежала только ему.

Он отпил пару глотков вина и продолжил:

– Художественная литература ужасно далека от народа. Вымысла, подтасовок и глупого вранья в романах больше, чем в сплетнях старушек у подъезда. Дистанция между реальными событиями и описанными в книгах – колоссальная. Я говорю не только про исторические персонажи, а про все персонажи, хоть немного претендующие на реалистичность. Разница в описаниях чувств и тем, как реально чувствуют люди, примерно такая же, как разница между реальными отношениями Бекингэма и Анны Австрийской и теми, которые описал Дюма. Да, вроде бы и в романе, и в жизни это называется одним словом – любовь. А по сути роман не имеет отношения к реальности. Это лишь игра воображения господина Дюма, его фантазии, отчасти галлюцинации, иногда просто бред. Все, что делают писатели, может быть интересно только их психоаналитикам, да и то при условии, что психоаналитикам хорошо платят. К этому нельзя всерьез относиться. Мы же не относимся всерьез к мультикам. Беллетристика – это мультики для взрослых. Я давно не читаю романы. И вам не советую. Есть неплохие мемуары. Практически вся западная психологическая литература довольно популярно написана. В таких книгах меньше жонглирования фактами, эмоциями и словами, и поэтому больше жизни.

– Какой Париж замечательный город! – не к месту воскликнула Кристина. Что в переводе, конечно же, означает: «Я хочу в Париж!»

Почти весь вечер она мило скучала, какое-то время ей это даже нравилось, но потом надоело.

– Я хочу в Париж!

Что в переводе, конечно же, означает: «Ну, когда же и мы полетим в Париж!»

Следующую фразу Кристина говорит уже с вызовом и как-то подозрительно сильно обнимая мою шею:

– Ну, когда же и мы полетим в Париж!

Что в переводе означает непереводимую игру слов с использованием гламурного мата.

Я не стал дожидаться, когда изящная нецензурщина оскорбит слух ни в чем неповинных хозяев этой вечеринки, и сказал:

– Твое черное вечернее платье очень подойдет для нашего посещения Гранд-Опера!

– Хотя ты в одежде абсолютно не разбираешься, но в данном случае ты прав, – согласилась Кристина.

Иринка меня подначила:

– Думаю, для вечера в Гранд-Опера можно и новое вечернее платье купить.

– А вот ты разбираешься в одежде, и поэтому с тобой я согласна еще больше.

– Итак, я все понял, и мы идем покупать вечернее платье!

Интересно, я пообещал Кристине поездку в Париж или все-таки можно будет отделаться еще одним вечерним платьем?

Мне очень легко с Кристиной. Иногда мне кажется, что я все время играю с ней, как когда-то в детстве играл с котенком. Я бросаю ей слова, как когда-то бросал фантики пушистому Барсику. Чтобы легко жить с Кристиной, достаточно лишь придумывать игру из всего, что нас окружает.

– Послушай, Иринка, если у меня есть мысль, то, пока я ее не выскажу, она, как соринка в глазу, мешает мне спокойно смотреть на мир.

– Ладно, успокой свое зрение, если, конечно, твоя мысль не слишком пошлая.

Вошел Стас:

– Будь осторожнее с ним: он занимается рекламой.

– Я понял, Иринка, кого ты мне напоминаешь. Ты – птица, яркая птица, обустраивающее свое гнездышко, и в тоже время ты – птица, готовая в любой момент улететь из гнезда. В этой готовности улететь в любой момент есть особая притягательность, заставляющая ценить любой момент твоего нахождения в этом гнездышке. Но, если ты вдруг улетишь, есть уверенность, что ты вернешься. Может быть не сразу, но вернешься обязательно. Потому что здесь твое гнездышко, а не клетка.

– Мне он ничего такого говорит, – с театральным изумлением произнесла Кристина, незаметно подошедшая.

– Не ревнуй: знания Стаса мне много ближе патетики твоего гениального рекламиста. Но все равно спасибо тебе, – Иринка повернулась ко мне с незащищенной улыбкой женщины, инстинктивно желающей нравиться даже тому, к кому она равнодушна.– Возьми с полки еще одну бутылку вина.

Кристина и Иринка остались в комнате рассматривать парижские покупки, а Стас забрал для серьезного разговора на кухне меня и бутылку вина. То, что для Стаса этот разговор очень важен, я понял по тому, как тщательно он закрывал дверь, чтобы нас не было слышно.

– Я знаю, как выиграть на рулетке!

Для меня эти слова Стаса прозвучали примерно как «я завтра повешусь!»

– Лучше бы из Парижа ты привез веселую болезнь, а не эту бредовую мысль, – брякнул я первое, что пришло в голову.

Стас не обратил внимания на мою невольную искреннюю грубость.

– Пойми, я не горю желанием шляться по казино, но я знаю, как выиграть, и считаю, что этим знанием надо воспользоваться.

– Стас, не смеши меня, – я искал возможность свести разговор к шутке. – Ты изучал точные науки, и должен отлично понимать, что проигрыш в казино – это налог на плохое знание математики.

Стас резко погрустнел. Он сидел на табуретке, переплетя ноги, скрючившись, сгорбившись, и, казалось, старел на глазах.

– Мне надоело быть бедным.

– Дело только в деньгах?

– Дело всегда только в деньгах…

О деньгах мы со Стасом говорили редко, у меня было устойчивое впечатление, что деньги его мало интересуют, и этой способности Стаса обходиться тем, что у него есть, я даже немного завидовал. Он уже третий год работал простым охранником, правда, в престижном бизнес-центре. Зарабатывал он по питерским меркам нормально: на жизнь хватает, но копить уже не получается. Самым привлекательным в своей работе Стас считал ночные смены, когда в опустевшем здании он мог читать и снова читать. «У меня иногда ощущение, что моя зарплата зависит от количества прочитанных мною книг», – хвастался он. На работе его ценили, потому что Стас всегда охотно менял свои дневные смены на ночные. Об автомобиле он уже давно не мечтал, по крайней мере, вслух.

– В Париже богатых людей не больше, чем у нас. Но там много благополучных людей. Их видишь сразу. Они всегда готовы тебе улыбнуться. Они все делают с удовольствием: пьют в кафе утренний кофе, болтают, целуются, покупают фрукты или бриллианты, любуются с балкона своей улицей… Там тратишь деньги, и сразу чувствуешь, что тратишь их не на пропитание и тряпки, а на удовольствия. Я там впервые почувствовал, что деньги – это некое шестое чувство, без которого остальные пять неполноценны.

– Найти другую работу, сделай карьеру…

– Ты прав… И только что у меня появилась блестящая и абсолютно не авантюрная бизнес-идея, которая озолотит нас обоих. Я много об этом думал в Париже. Я предлагаю продать кому-нибудь Эйфелеву башню на металлолом. Как тебе моя идея?

– Это не твоя идея. Попытки продать Эйфелеву башню уже были и даже, говорят, удачные. Теперь этот фокус уже не пройдет.

– На самом деле, я давно ничего не умею, кроме чтения книг.

Стас не выпрямлял спину, не пил вино и не смотрел на меня.

– Я знаю, как выиграть на рулетке, – начал он разговор по второму кругу.

– А не спрошу тебя «как это сделать?»

– Почему?

– Мне не интересно.

– А что тебе говорит твое природное любопытство?

– Моему природному любопытству не любопытно то, что слишком рискованно.

– Должен заметить, что сегодня больше всех рискует тот, кто не рискует, – завершил этот круг разговора Стас, но сдаваться он явно не торопился.

Стас резко допил вино и налил еще, распрямил плечи и встал, повысил голос и неожиданно перешел в атаку:

– Посмотри на себя. Ты вошел в стадию повторений. Ты цепляешься за свою работу, хотя раньше искал новые возможности что-то создавать, чему-то учиться. У тебя каждый год разные девицы, но посмотри внимательнее: на самом деле они все одинаковые. Твоя Кристина похожа на ту фотомодельку, с которой ты был в прошлом году, и, уверен, будет похожа на ту девушку, которая будет с тобой в году будущем, после того, как тебя бросит Кристина. Ты ездишь на Канары уже третий год подряд, хотя раньше каждый год открывал для себя какую-то новую страну. Ты снова купил «Тойоту», хотя раньше каждый раз покупал машину другой марки. Следующую машину ты купишь не потому, что она тебе понравилась, а потому, что, по данным общества потребителей, она реже ломается. Ты больше не мечтаешь жить в своем доме за городом, и, значит, ничего не делаешь для этого. Ты повторяешься от лени и пресыщения.

Я не был готов к тому, что разговор так резко перескочит с парижских впечатлений Стаса на критический анализ моего образа жизни, и поэтому моя защита была больше похожа на самооправдание:

– Ничего необычного: люди с возрастом становятся консервативнее, обрастают привычками… Просто мне хочется одного и того же.

– Значит, на самом деле тебе уже ничего не хочется. Встряхнись! Пусть это будет для тебя придуманным мною приключением. Помечтай о том, куда ты потратишь неожиданно свалившиеся на тебя деньги. Рискни, и вспомни, что это за чувство.

– Мне нечего вспоминать – я, как мне кажется, никогда в общем-то и не рисковал.

– Это еще лучше! Это будет новым испытанным тобою чувством. Что может быть более захватывающим!

Так Стас точно бил по самым моим чувствительным местам. Все-таки, настоящие друзья – опасные люди. Они слишком много о тебе знают. И однажды обязательно воспользуются этим.