Kitobni o'qish: «Просто 1»
Книга 1
Глава 1
Просыпаюсь. Чуть слышатся далёкие уличные шумы, чирикают воробьи, затевая свои весенние птичьи свадьбы. Окно открыто, штора чуть колышется от набегающего ветерка, пахнет весной. Далеко в море проревел пароход, надрывно, несколько раз. Моё сознание ещё не включилось, я только слышу, чувствую. Слышу запах лекарств, запах свежего белья, но, мои мысли только слышат эти ощущения. В теле непонятная тяжесть. Сразу захотелось вскочить и в душ, почувствовать на своём теле струи воды, захотелось подставлять под эти струи лицо, голову, шею, плечи. Я, обычно, люблю контрастный душ, добавляю холодную воду, ощущая при этом возмущённые импульсы кожи в мозг. Тело уже готово проснуться.
Открыл глаза. Первая фаза идентификации – где я? Вторая фаза идентификации – кто я? Начала включаться память. Тут вошла, даже не вошла, вбежала, влетела мама. На ходу запахивая, застёгивая халат, она подбежала ко мне. Сынок, ты пришёл, ты пришёл в себя – шёпотом, но, достаточно громко шептала, почти кричала она. По её лицу текли слёзы, она обнимала меня, но, как-то осторожно, как игрушку из тонкого стекла. Я заметил, что к моей голове и к моим рукам были подключены какие-то датчики, соединённые с непонятными приборами. Такое видел в фильмах, когда люди долго находятся без сознания. Мне захотелось встать, и я начал свои движения, только, тело моё было тяжёлым, непослушным и неповоротливым. Казалось, к рукам и ногам были привязаны тяжёлые гири. Мама почувствовала мои попытки и испугалась, обняла меня ещё крепче. Моё сознание опять начало растворяться, как будто кто-то невидимый стал уменьшать в комнате звук и яркость изображения. И опять начал проваливаться в какую-то бездну. Моё сознание отказывалось воспринимать окружение, я опять свалился в сон. Сколько это длилось?
По всей видимости, моё забытье длилось недолго. Мама обнимала меня за плечи, прижимала к себе и плакала, я чувствовал её слёзы у себя на лице и от этого мне делалось спокойней и защищённей. Мне неполных 15 лет, по человеческим меркам ещё ребёнок, правда, давно уже не маленький. Я открыл глаза. Что-то изменилось. Это была другая комната, на мне не было никаких датчиков, не было приборов. Я лежал на широком диване. Мама продолжала обнимать меня. Она тоже обводила взглядом комнату, диван. На окне была чуть открыта форточка и с улицы доносились щебетания птиц, разговоры людей, играли дети. Слышались их крики, дети же тихо играть не умеют. Мама встала, удивлённо подошла к окну и заглянула в него. На её лице было смятение и удивление.
Я резко встал. Куда девались мои тяжёлые руки и ноги? Тело было в некоторой степени непослушным, но, я опять вспомнил про душ. Всё такое знакомое, это окно, этот диван, этот письменный стол со множеством вырезанных из газет и журналов фото самолётов под стеклом. Теперь уже новая идентификация – это квартира в далёком карельском городе Питкяранта, это наша с братом комната. Здесь я прожил детство, учился в школе, мастерил модели самолётов, ходил на охоту.
И что стало с предыдущей идентификацией, где только что пришёл в сознание, чем несказанно обрадовал свою маму? Куда исчезла моя комната, где датчики, подключённые к моей голове и моим рукам? Где наш дом на берегу моря, в котором только что вместе с мамой находился? Как произошла такая быстрая трансформация? Только что был в Италии, а сейчас нахожусь в России, в Карелии, на берегу Ладожского озера. Там я разговаривал на итальянском и французском языках и даже не представлял, где находится Россия с Ладожским озером, а сейчас свободно думаю на русском языке и смотрю в окно на холодное Ладожское озеро, вдоль берега которого ещё не сошёл лёд. Я посмотрел на свою маму, она стояла у окна и смотрела на меня, смотрела на комнату, в которой мы находились, и в её глазах видел ужас непонимания. Она смотрела на меня, который только что лежал беспомощным, а сейчас стоял напротив и точно так же с непониманием смотрел на неё.
Я узнал эту комнату, это окно и вид из него. Но, что случилось, как мы оказались здесь? Как связан итальянский мальчик и его мама с российской Карелией, с этой квартирой и с этим видом из окна? Подошёл к матери, взял её за руку и обнял. Стал говорить, что не нужно ничего бояться, что скоро мы всё поймём и не нужно сильно переживать. Стал рассказывать про этот город, про эту квартиру, про эту комнату. Мне раньше отец в Италии рассказывал про параллельные миры, про параллельные реальности, говорил, что это не фантастика, что многие люди попадают в аналогичные истории, но, только многие и не возвращаются. В другой параллельной реальности жил мальчик Саша, перед днём рождения 15 лет он тоже сильно болел, я это каким-то образом помнил. В то время почти все заболевания называли гриппом. Лечили народными средствами, у кого на сколько фантазии хватало. Да, я вспомнил своё пятнадцатилетие. То пятнадцатилетие. Когда это сказал, сразу посмотрел на мать, а она на меня. А мальчик Саша, где он? Постель, с которой я встал, разобрана, измята. Мы всё это время находились только в этой комнате, да и времени прошло не более двух минут с того момента, как здесь появились.
Вышли в коридор, который соединял эту комнату с остальной квартирой. Каким-то образом прекрасно помню расположение комнат, помню даже где что стояло, помню цвет штор. Карельская мама, я её так буду называть, не любила дверей между комнатами, двери сняли и на каждом дверном проёме висели красные, даже, тёмно бардовые шторы из плотной ткани. Моя комната появилась после получения квартиры родителями, конечно, карельскими родителями. Дом был кирпичный. И, так как отец был директором карьера, приказом присоединил одну комнату от соседней двухкомнатной квартиры, сделав оставшуюся часть квартиры квартирой для приезжих командировочных.
Предприятие, которое возглавлял отец, было московского подчинения, приезжих было больше, чем достаточно. Так вот, новая присоединённая комната стала моей, и я сейчас имею в виду себя того карельского Сашу. А коридор, достаточно длинный, около пяти метров, стал комнатой моего брата Гены, который на четыре года был младше меня, там он лепил из пластилина солдатиков и играл в них. Солдатики у него получались неимоверно красивые, он ваял их с великой любовью, пуговицы, канты формы, ремни, портупея, фуражки с кокардами, были выделены очень чётко и прорисовывались иголкой после лепки.
Так вот, мы вошли в этот коридор, а за ним находился зал. Так называлась главная комната, в которой никто не спал, там стояли стол, кресла, телевизор и пианино. Все семейные праздники проходили здесь, у мамы прекрасный вкус, красивая удобная мебель, в общем, уютно. Никого в квартире не было, я заглянул даже в родительскую, кухню и в туалет. Мама с любопытством всё разглядывала. Конечно, это не сравнить с нашим итальянским домом. У меня там комната была размером с эту квартиру. Рояль занимал только сколько места.
Меня не покидали мысли о том – как мы попали сюда? Где сам Саша? Мне всё время казалось, что он здесь. Я вспомнил своё детство в Карелии, вспомнил свои 15 лет и как тогда болел. Высокая температура, кошмары во сне из серии наших ужастиков, тогда мне снились змеи, они обвивали моё тело, сжимали, выкручивая суставы, и тянули, как будто хотели разорвать. У каждого человека есть такие события, которые запоминаются на всю жизнь. Мой папа называет их жизненными реперными точками. Мы обошли всю квартиру, Саши нигде не было. Я подошёл к пианино, проиграл несколько фраз, взял стул и тихонько стал музицировать.
Музыка со мной, можно сказать, всю жизнь. Папа играл почти на всех инструментах, даже на губной гармошке. Мама – на рояле. Её сестра была профессиональной певицей. Мне очень нравился её голос. Я же просто люблю музыку, первый раз в три года сел за рояль, мне понравилась эта игра, в таком возрасте дети всё воспринимают за игру. Даже много побеждал на международных музыкальных конкурсах, взрослые пророчат мне прекрасную музыкальную карьеру, только, для меня это просто любовь, сильная, страстная и захватывающая.
Я тихо музицировал и рассказывал маме о карельской семье, кто чем занимался, кто чем увлекался. И для себя даже понял, что, рассказывая ей свою жизнь в Карелии, а потом будущую жизнь карельского Саши, всё больше начинал любить до сих пор незнакомых и неизвестных мне людей. Как будто, проживал всю ту, а теперь и эту жизнь заново, вспоминал забытых, а теперь, вновь любимых. Мама сидела с ногами в кресле, слушала меня не перебивая. А мои воспоминания, пусть мной не пережитые, возникали ещё ярче. И я же преподносил их не с точки зрения Саши, а преподносил их уже с точки зрения Саши, который прожил эту долгую сложную жизнь и вновь возродился. Я был полностью в этом уже уверен. Я его знал, его переживания были моими переживаниями, его жизнь была моей жизнью, его судьба стала моей судьбой. Вот так за каких-то пол часа моя жизнь изменилась настолько, что уже даже не представляю, что могу не думать о нём даже мгновение. Я полностью идентифицировался с ним и укреплялся в этом всё больше и больше.
Мы прибыли сюда, а как ещё сказать? Прибыли сюда часов в девять утра. Мама говорит, что я был в коме семнадцать дней, неудивительно, что захотел есть. Пошли на кухню, поставили на газ чайник. Уже забыл, как поджигать газ спичками, смотрел на маму и не мог понять, как она не может включить плитку, пока не сообразил, что газ нужно поджигать спичками. Спички быстро нашли, вспомнил, что отец Саши курил. У них холодильник стоял в зале, пошёл посмотреть, есть ли у них что вкусненькое.
Даже не понял, что произошло. Просто от меня отошёл какой-то человек. Его не было, и, вдруг, он появился. Без майки, в простых трусах. Пошёл в комнату, из которой мы пришли и вернулся уже в трико, в тапочках на толстые шерстяные носки и в тельняшке. Зашёл в комнату родителей, вынес оттуда лекарство, зашёл на кухню, набрал из-под крана воды и сел в кресло. Глаза его почти всё время были закрыты, он ориентировался только по памяти и на ощупь. Мы с мамой поняли, что это и есть Саша, и молча смотрели на него. Саше, видимо, было больно открывать глаза, я его прекрасно понимаю, мои головные боли ни с того, ни с сего, частенько сводят меня с ума. Он чуть приоткрыл глаза и сильно вздрогнул, увидев нас. Его глаза уже напряжённо смотрели то на меня, то на маму. Руки дрожали. Наши и фигуры, и лица были чистейшими копиями. Мама непроизвольно встала, подошла к нему, обняла и поцеловала. Руки его перестали дрожать. Мама подала ему воду и лекарство, которое он взял в комнате родителей, проглотил лекарство, выпил залпом полную чашку, и попросил ещё, мама налила воды, и он опять выпил.
Мама держала свою руку в его волосах, я постригался коротко, а у него волосы были длинные, закрывали уши полностью. Они были тёмные, как и мои, вились сильно, завитки волос торчали в разные стороны, во время болезни, видимо, ещё ни разу не расчёсывались. И тут эти, сперва испуганные глаза, вдруг, улыбнулись. Через боль, конечно, голова у него, по-видимому, ещё сильно болит. Глаза от боли сужены, но, улыбаются. Как и я, тоже умеет переносить боль. Он заговорил. Сказал, что прекрасно помнит всё, что я рассказывал маме об этой карельской своей семье. И он считал, что это просто его бред. Мама держала свои пальцы на его висках, обычно, она мне так всегда делала. Казалось, что боль от него стала уходить. Он ещё раз выпил воды и подошел ко мне. Сказал, что рад, что это был не бред, что мы живые и материальны. Сказал, что болеет уже две недели, в школу не ходит. И описал все симптомы, которые испытывал и я. Мама сделала быстрый завтрак, чайник уже закипел.
Я рассказывал, что с нами приключилось и тут он меня оборвал. Вы знаете, сказал он, я сделал открытие для себя – я помню всю твою жизнь в Италии, у нас с тобой теперь общая память, можешь мне даже ничего не рассказывать. Наши воспоминания теперь интересны только твоей маме. Мы начали вспоминать со словами – А ПОМНИШЬ? Мы вспоминали, смеялись и опять вспоминали. Было непонятно только одно, откуда взялась память будущего Саши, его молодые годы, зрелые, и годы старости? Я объяснил это только одним, постаревший Саша после своего ухода стал мной сегодняшним. От таких мыслей становилось как-то не по себе.
И тут Саша предложил подойти к зеркалу, померяться ростом. Зеркало во весь рост стояло у родителей в комнате. Мы со смехом вошли туда, встали перед зеркалом и тут он сказал – а ведь, вы не отражаетесь в зеркале. Я вас в зеркале не вижу. Я вас вижу только глазами. Наверное, я вас вижу, потому что мы с тобой одно целое. Выходит, в этом мире вы просто духи. Да!
Пришёл из школы Гена, быстро поел и убежал гулять. Мама во все глаза глядела на него. Мы, на самом деле, были для всех, кроме Саши, невидимы. Мой брат в Италии, её сын Габриэль, остался у её родителей, пока она возилась со мной. Мой отец погиб при невыясненных обстоятельствах уже два года назад. В его частной лаборатории проводились опыты по пространству и времени, и он просто исчез во время опытов. А тут моя кома. Не легко маме сейчас. И Гена был копией Габриэля, и лицо, и походка, и ужимки.
Мы сами пообедали, к счастью, у карельской мамы был прекрасный борщ в холодильнике и картошка с мясом. На балконе в стеклянных банках стояла красная икра, в бочонке – лосось. Наелись, даже немного поспали. Разбудил Гена, захотел опять поесть, отрезал кусок колбасы с хлебом и убежал. Была пятница, короткий день, скоро должны будут приехать родители.
Мама первый раз задала мне вопрос – а как же мы выберемся отсюда? Заметно было, что она устала и сильно нервничает. Гена опять разбередил её материнское сердце, мы с Сашей уложили её на нашу постель и укрыли пледом. Она уснула. Я глядел на неё и думал, что это для меня самый дорогой человек в мире, я помнил будущее Саши. Нужно поменьше накладывать на её плечи такие испытания. Мы с Сашей не говорили, просто молча смотрели друг на друга и думали. После того, как мы обменялись памятью, у нас должны быть и одни мысли.
Я подошел к окну. Весеннюю Ладогу штормило, небо хмурое, тёмное, да, к тому же и сильный ветер. Закрыл форточку, батареи были горячие и в комнате тепло. Смотрел на комнату и вспоминал, если так можно сказать, как мы с родителями делали здесь ремонт. Старые обои не сдирались. Мы их с трудом ободрали до середины стены, они были на каком-то очень хорошем клее, и отец облицевал стены до половины ДСП. Только у нас хватило ума выкрасить их бесцветным лаком. Лак оказался таким вонючим, что мы вынуждены были держать открытой форточку около полугода. Сейчас этого запаха не слышал.
Я всё время думал о том, что с нами произошло. Что явилось первопричиной случившегося? Как сработал механизм нашего перемещения? Почему я и мама? Почему именно сюда? Я понимал, что это параллельная реальность, но, почему помню всё Сашино будущее до его глубокой старости. Но, вот смерть его в моей памяти не отложилась. Ну и хорошо. Ведь, теперь моя память перенесена в память Саши. Наши сознания с Сашей не были готовы к таким трансформациям, до сих пор чувствую растерянность и страх от случившегося, как перед чем-то неизвестным и сильным, с чем мы справиться не в силе, а просто отдали себя судьбе и случаю.
Перед гибелью, или исчезновением, мой отец рассказывал о времени и о реальностях пространства, создаваемых очень крупными энергетическими объектами, такими, как звёзды и планеты, а может быть, даже звёздными системами и галактиками. Я серьёзно его не воспринимал, слушал, как научную фантастику. А ведь, он очень серьёзно этим занимался. В его лаборатории стояли компьютеры, сравнимые по мощности с компьютерами космических систем России. Отец, иногда, так посмеивался над своей лабораторией. У него был приличный штат математиков-программистов. После аварии, конечно, всё было законсервировано. Никто внятно ничего объяснить не смог. Нештатная ситуация.
Все работы финансировались моим отцом, наша семья обладает приличными активами в сталелитейной промышленности, судостроительной, автомобильной и авиационной отраслях. Лаборатория была у отца просто хобби, дорогостоящее и опасное, как потом выяснилось. Отец принимал очень деятельное участие в компаниях, которые являлись собственностью нашей семьи, и многие проекты были разработаны под его непосредственным техническим руководством.
Так вот, что такое параллельные реальности, поверхностно уже знал, а сейчас видел, какую роль они играют в моей жизни. Вот она стоит передо мной, могу её потрогать, укусить и я просто дышу ею. Я спросил Сашу, который сейчас год? Он улыбнулся. Скорее всего, у нас сейчас с ним одни мысли. 1970 – ответил он. А мы с мамой ушли из нашего дома в Италии в 2048 году. Хоть время совпадает, день недели, число и месяц. Древние времена, ни компьютера, ни мобильников, ни интернета. Хоть электричество есть, и то ладно.
Хлопнула входная дверь. По всей видимости, родители Саши вернулись с работы. Слышно было, что и Гена с ними. Раздевались, громко разговаривали, умывались. В связи с нашей невидимостью, я особенно не волновался. Но, любопытство брало верх. Саша лёг на диван рядом с мамой, он же, как никак, ещё недавно был больной, да у него и вид был больного, голова, по всей видимости, не проходила. Мешки под глазами. Да, под старость лет эти мешки будут его отличительным признаком. Я встал около окна.
Вошла мама Саши. Буду называть её Алла. Мою маму звать Алессия. Отца Саши звали Николай, моего – Николо. Реальности даже здесь не захотели сильно отличаться. Она вошла. Поцеловала Сашу в лоб. Все мамы так измеряют температуру детей. И села на диван рядом. Стала расспрашивать как он чувствует себя, пил ли лекарства, мерил ли температуру, пил ли горячее молоко с мёдом и маслом, что кушал? Обычные расспросы всех мам. Причёски у наших мам были почти одинаковые, волосы у обеих красивые, тёмно русые и сильно вьющиеся. Только, мама Саши красила свои волосы хной. Я это прекрасно помнил. А моя мама, не знаю, чем, но, оттенки волос у неё менялись. Папа любил над этим постоянно подсмеиваться.
Я перевёл взгляд на свою маму и остолбенел, произошла моментальная трансформация Аллы и Алессии, они соединились. Я крикнул об этом Саше, он обернулся в сторону, где только что лежала моя мама, стал поднимать плед и шарить под подушками, как будто она там могла спрятаться. Мама Алла удивилась и стала спрашивать, что он там потерял? Саша смотрел на меня, я – на него и мы оба ничего не понимали. Как хорошо, что мы могли вести разговор и Алла нас не слышала.
Я предложил Саше, чтобы они шли ужинать. И тут меня пронзила мысль. Наши мамы соединились, если это так можно назвать. Как и я соединился в первый момент с Сашей, так и они. Папа Саши вышел из ванной, и я смог его рассмотреть. Он был копией моего отца, такая же спортивная сильная фигура, такие же крупные сильные руки с короткими пальцами. Только он, видимо, не обращался к маникюрам. Постригал ногти сам и, довольно, коротко. Причёска была, а вернее, её не было. Просто коротко пострижен. Но, это ему придавало некоторую брутальность и архаичность. Он сидел на кухне в майке, в спортивном трико и тапочках на босу ногу. У нас в Италии за стол садились, конечно, не в костюмах с бабочками, но, в туфлях и в рубашке.
Саша был задумчив, видимо, его терзали те же мысли, и, изредка, бросал взгляды в мою строну, как бы извиняясь, что не может позвать к столу. Отец рассказывал про взрывы, он был директором карьера, и они взрывали скалы и дробили гранит в щебёнку для московских строек. Мама Алла молчала, слушала его и была очень напряженной. Отец даже несколько раз спросил, всё ли у неё нормально? Она отвечала – просто сильно устала. А я и Саша понимали, что моя мама Алессия проявилась в сознании Аллы, и их памяти начали сливаться. Николай сидел напротив Аллы, и я даже представить не мог, что творится в сознании Алессии, ведь, она недавно потеряла мужа, а Николай и Николо так были похожи. Но, тут она неожиданно сказала, что у Саши есть для всех сюрприз, пока он болел, он его придумал. У Саши чуть ложка изо рта не выпала. Он вопросительно на неё смотрел. Ну, твою любимую, последнюю композицию. Она мне так нравится! В ней есть что-то завораживающее, детское, наивное, грустное и лиричное!
Мама Алессия, конечно, ещё не знала, что пианино, которое стояло в зале, служило только чтобы на него постоянно что-то складывали и являлось индикатором пыли. Пыль протирать все начинали именно с него. Саша на пианино не играл, он хорошо играл на баяне, в музыкальную школу по баяну он пошёл с первого класса. Первые пять лет усиленно им занимался, изучал грамоту. В его репертуаре было довольно много известных песен. Только класса с седьмого баян стал занимать его всё меньше и меньше. Модные эстрадные мелодии не вписывались в репертуар. Баян он брал в руки только, когда просили родители, или родные. И предложение мамы удивило отца, он не видел старшего сына за пианино. Он сам, иногда, подбирал на нём мелодии, мама что-то пробовала, а так, на нём больше занимался Гена, да и то, под принуждением родителей.
Я сам не ожидал от мамы такого предложения и подошел к Саше. Мы с ним трансформировались. Он, а, следовательно, и я, сел за пианино. Но, в моём исполнении было больше классики. Эстраду и поп я не признаю. Решил начать со своего любимого Шопена. Шопена я знаю почти всего, это мой самый любимый композитор, можно сказать, он мой кумир. Я, как первый раз увидел Сашу, сразу решил, что у меня будет такая-же причёска, как у него, она была, как у Шопена!
Я исполнял, а фактически, исполнял Саша, в комнате все сидели, как оцепеневшие. Когда что-то не ожидаешь, и оно проявляется, люди в своём мнении всегда думают – верить, или не верить? Отец смотрел на Сашу и на маму. Ему нравилась музыка и моё исполнение. Гена просто удивлённо подошёл к пианино и смотрел как я исполняю, без нот, не глядя на клавиатуру. Когда закончил, отец попросил ещё повторить. Он сказал это тихо, задумчиво, как будто надеялся разгадать наш с мамой секрет.
Я окончил. Отец смотрел то на меня, то на маму. А теперь говорите, чего я не знаю – сказал тихо он. Было видно, что ему понравилось. Он тоже, как и мой отец Николо, играл на многих инструментах, конечно, непрофессионально, с ошибками и коряво, но, увлечённо и с темпераментом, за что прощались ему сразу все ошибки и погрешности. Мама Алла только недавно заставила его выбросить ещё студенческий аккордеон, повидавший много бурных студенческих пирушек. Я понял, его сжигала зависть, что он не участник этого представления. И, чтобы затянуть паузу, начал следующую композицию.
Мы с мамой переглянулись. Будет шторм.
Было интересно смотреть на маму, в ней боролись сейчас две женщины, одна, которая только начинала понимать, что происходит, вторая – любительница шуток и розыгрышей, которая, специально, накаляла момент. Она попросила у меня место у пианино. Этот Ноктюрн Разлука Глинки очень любил мой отец, он часто просил его исполнить. Мама играла сейчас для него, хоть его и не было среди нас. Она сейчас играла чуть медленнее, по темпу игры я всегда угадываю настроение исполнителя. Играла, думала и вспоминала.
У неё очень красивые руки, её пальцы скользили по клавиатуре и казалось, что это крылья удивительных бабочек. Мама родилась во Франции в пригороде города Тулуз, её родной язык французский. Её семья, отец и два брата сейчас живут недалеко от нас в Праяно на Амальфитанском побережье. Мать умерла, когда маме было двенадцать лет.
После окончания отец долго сидел, молча смотрел на нас, а потом предложил идти спать, рабочая неделя закончилась, пора отдыхать. Отец всегда рано ложился и рано вставал. Мама любила шить и вязать, поэтому, ложилась поздно. Но, мы все уже довольно устали, пора мыться и спать.
Как я говорил раньше, мы спали с братом на одном диване. Трансформация меня с Сашей произошла, да мы, особенно, и не разбирались, просто помылись и легли спать, уснули быстро. Мама зашла, привычным жестом губами померила температуру у меня и у брата, пожелала спокойной ночи, выключила свет и ушла. Правда, через пару секунд вернулась, закрыла форточку и ушла. У нас в семье всё время был культ открытых форточек и свежего воздуха. Мы с братом даже не разговаривали и быстро уснули.
Проснулся резко. Со вчерашнего утра боюсь долго нежиться в кровати, мало ли какая трансформация может случиться, пока ты долго потягиваешься. Сразу пошёл в ванную. Отец уже чертил в зале, он всегда вставал часа в четыре утра и чертил. Рулон миллиметровки в углу, лист миллиметровки на столе прижат гайками большого размера, чтобы не разматывался. На листе строительный чертёж какого-то объекта. Отец не был конструктором. Он сперва строил, потом чертил эскизы, образмеривал и передавал в конструкторское бюро, а там уже делали полный комплект конструкторской документации, хотя, всё уже работало и давало продукцию. Он был награждён даже серебряной медалью ВДНХ, была в Союзе такая заслуженная организация, и Орденом Трудового Красного Знамени.
Мама ещё спала, досталось вчера ей, или им, запутался уже, как их называть. Отец поставил чайник. Мы любили утром натуральный кофе, но его варила только мама. Отец не задавал никаких вопросов. Встал Гена, затем мама. Что-то между родителями произошло, только, не пойму, плохое, или хорошее. Мама сразу что-то стала творить на кухне, отец всем объявил, что сегодня поедем на турбазу, одеваться нужно тепло и по-спортивному, будем на лодке кататься. Кофе уже было готово, мама заканчивала бутерброды. К тому же, ей нужно было наделать бутербродов на поездку, а у нас все были любители поесть много и вкусно.
У отца была служебная двадцать первая Волга светло-голубого цвета, мама называла её цвета морской волны. Турбаза стояла на берегу Уксинского залива Ладоги в километрах двадцати от города, её только в прошлом году построили, хотя, строительный мусор уже убрали. Кирпичный, самый большой дом стоял у берега озера, был очень тёплым, в центральной комнате на первом этаже стояла хорошая печь и его легко было протопить. Мы с братом сразу занялись печью, дров было много, хорошо просушенные. Печь уже вовсю трещала, запахло дымом.
Мы любили ездить на турбазу в любую погоду. Там интересно. Обычно, ездим несколькими семьями, а сейчас отец никого не позвал, только мы. Мама уже накрыла на стол. Обжаренная варёная картошка с луком, лосось из бочки, домашнее сало, маринованные помидоры с огурцами, чёрный хлеб. Что ещё нужно? По русской традиции любая поездка за городом начинается с плотного перекуса. Отец заварил чай по своей рецептуре, а по-простому, набросал в заварной чайник всяких листьев, сушёных ягод, трав, одному ему известных. Мама хорошо пекла, у неё всегда была своя выпечка, так что, за городом нам никогда без еды тоскливо не было.
И тут, уже во время чая, папа так серьёзно посмотрел на нас с мамой и сказал, что он должен всё знать. Моя мама Алессия, конечно, уже провела подготовительную работу с мамой Аллой. Я так понял, что во время трансформации происходит слияние памяти и, что помнит, знает и умеет один, помнит, знает и умеет второй. Только, в моём случае есть ещё и третий, который дал мне свою память ещё при моём рождении. Этот третий и есть Саша, только другой реальности и проживший около семидесяти лет. Вот такой получается симбиоз. Мама сказала, что лучше отложить всё на завтра, а сейчас будем наслаждаться природой. К моему удивлению, отец не спорил и был очень внимателен с ней. Она предложила нам погулять по берегу, мы отказались, и они ушли одни.
Мы с братом пошли на берег пускать самодельные ракеты, которые высоко взлетали и на высоте громко взрывались, а мы были от этого безумно счастливы. Родителей не было долго, мы успели даже проголодаться, свежий воздух моментом нагоняет аппетит. Они вернулись, о чём-то громко разговаривали, смеялись, возбуждённо жестикулируя и, видимо, проголодались не меньше нашего. На лодке, конечно, не покатались, ну, да ладно, успеется, тем более, лёд только начал сходить, камыши ещё были во льду. Решили домой не ехать и ночевать здесь. В доме было семь комнат, во всех было уже тепло. Мама с папой опять колдовали на кухне, шутили, смеялись. Я давно не видел родителей такими. Обычно, отец приходил домой, ужинали и он на минутку ложился отдохнуть, и мы его видели уже утром за чертежами, потом работа и, опять, вечер.
В выходные, конечно, на природу ездили часто. Летом и весной – на турбазу, осенью – грибы, малина, зимой – охота. Зимой на охоту я вставал часов в пять. Завтракал и собирался, потом по очереди будил остальных охотников, которым было очень тяжело оторваться от тёплых постелей с горячими женами, потом заводили и грели машину. И с началом рассвета уже входили в лес. Друзья-охотники утром ругались моей настойчивости, с которой я их будил, а вечером в конце охоты говорили – какой ты, Сашка, молодец, что поднял их. И так, каждый раз.
Утро. Проснулись, позавтракали и уже захотелось домой. Продовольственные запасы закончились, на обед уже ничего не осталось, значит, пора домой, там холодильник! Папа командовал, нужно было оставить дом в порядке, ничего не забыть. Мама была грустной и, видимо, уставшей. У нас в Италии так бурно выходные не проходили, всё по плану, степенно, в выходных туфлях и белых рубашках. А здесь, мы все по очереди умывались из рукомойника, в котором руками нужно надавливать на стерженёк и из него льётся струйка воды. Романтика! Сколько ехали, мама дремала на заднем сиденье, прислонившись к двери и укрывшись курткой отца.
Приехали домой, Гена убежал гулять, я сел за пианино и тихонечко музицировал.
Здесь в России много новых мелодий и мотивов, которых даже не слышал. Чайковского знал и любил, и вот здесь в России его вспомнил.
Мама дремала на диване. Я думал об обещании мамы. И у меня начали складываться некоторые мысли. Только, это, скорее всего, мысли того деда, в которого лет через пятьдесят превратится Саша и, который потом трансформируется в меня. Ведь, все наши трансформации начались после того, как мама обняла меня больного на кровати. Нужно и здесь сделать всё то же самое. В дальних уголках своей памяти и этого старого деда я, как будто, увидел, как он перемещается по времени и между реальностями разных миров.
Я это увидел так ясно и отчётливо, что сильно вздрогнул и перестал играть. Обратил внимание, что, когда играю, музыка уносит меня так далеко по мысли, что мне бывает тяжело вернуться в свою действительность. С музыкой составляю жизненные планы, с музыкой пишу программы и черчу чертежи. Музыка, как будто, создаёт дорогу, по которой идёт моя мысль. Мама посмотрела на меня удивлённо и вопросительно. Я подошел к окну и позвал Гену – Гена кушать! Только этим его можно было загнать домой.
