Kitobni o'qish: «Дворничиха»

1

Вшик… Вшик… Вшик…

Дворничиха за работой.

Метла гонит по тротуару унылый ворох осенних листьев. Одни из них ещё зелёные и сочные, другие – слегка пожелтевшие, третьи – жёлтые, как банановая кожура, четвёртые (и таких большинство) – тоскливого рыже-сизого цвета – сухие и сморщенные, похожие на кожу старухи; а пятые – уже и не листья – труха… Метле до этого разнообразия никакого дела. Метла слепа – для неё всё одно. Всех в одну кучу. А после – сожгут.

Игорь курил в окно, опершись локтями о подоконник.

«Так и с людьми, – размышлял он, выдувая порцию дыма в прохладный и пыльный воздух. – Судьба – метла. Ей плевать, плох ты или хорош, добр или зол, красив или страшен… Она разбираться не станет – всех в одну кучу, как эти листья. Вот один – филантроп и добряк, всё ради людей жертвовал, да и от рака помер. А другой стариков с детьми грабит, и живёт себе припеваючи в роскоши и добром здравии. Судьбе, как метле, справедливость неведома. А потом все умрут. Бессмыслица. Единственный смысл жизни – смерть…»

– Эй! Ты чего окурки кидаешь? – надтреснуто гаркнула дворничиха снизу на Игоря, прервав поток печально-философской мысли.

– Да не кидаю я ничего, – опешил Игорь. – Я что, свинья, под своим же окном мусорить?

– Кидаешь-кидаешь, – упорствовала, шепелявя, дворничиха, – шама видала.

«Сумасшедшая бабка неопределимых кровей и возраста», – окрестил её про себя Игорь. Небольшого росточка, вёрткая, жилистая. Вечно в одном и том же: стоптанных кроссовках, коротких, под лодыжку, трениках и длинной, не по размеру куртке с надписью «МЧС». Маленькое лицо, серое и морщинистое, с застывшим выражением туповатого недовольства. Такие же маленькие раскосые угольки-глазки. Высокие скулы. Тонкие злые губы. Щербатый коричневозубый рот. Кореянка? Якутка? Или киргизка? На круглой, как мяч, голове, короткий ёжик поседевших волос. Низкорослость, подвижность, одежда и стрижка придавали старухе нечто пацанское. Впрочем, старухе ли? С равной вероятностью она могла быть как преждевременно износившейся пятидесятилетней тёткой, так и бойкой бабулькой, которой за семьдесят. Но вот в том, что дворничиха не в себе, у Игоря не было никаких сомнений. Шоркает ли она метлою по мостовой, катит ли с грохотом под окном тележку, копается ли с упорством крота в мусорном баке, губы её пребывают в непрерывном движении. Всё бормочет-бормочет-бормочет… Сама с собой разговаривает.

В дворе она появилась недавно, и сегодня впервые разговаривала не с собой, а с Игорем. И то, что она говорила, Игорю решительно не нравилось.

– Ты и ешть швинья. Вон школько окурков накидал-то! – разорялась старуха.

– Так это со второго или четвёртого кидают, – подрастерявшийся от неожиданного натиска Игорь, оправдывался.

– Нет! Ты кидаешь. Зашранец! – гавкнула дворничиха.

Тут он, наконец, разозлился.

– Засранец, говоришь? Получай тогда!

Щелчком Игорь отправил окурок в окно. Окурок приземлился аккурат под стоптанные кроссовки.

Раскосые угольки сверкнули колючей яростью.

– Шдохнешь! – прошипела старуха. – Шдохнешь теперь. Неделя тебе ошталашь…

– Да пошла ты, дура старая! – Игорь захлопнул окно.

2

На часах было около девяти вечера, когда Игорь, подхватив пакеты с мусором направился к двери.

– Свисток не забыл? – крикнула из кухни Ася.

– В кармане лежит, – отозвался из прихожей Игорь, усмехнувшись и покачав головой.

По слухам на районе орудовала банда кавказцев. Вроде бы кого-то избили, кого-то ограбили. Вот и всучила ему Ася свисток.

Свисток! Ну дала бы, скажем, травмат. Или газовый баллончик, на худой конец. Что он в свисток свистеть будет? Вот стыд-то! Смешная она.

Под фонарём на скамейке у детской площадки уже занял своё «законное» место Юрка. Бывший друг давно прошедшего детства. Тихий алкоголик, живущий в третьем подъезде с мамой на её пенсию.

– Здорово, Юр!

– Привет, Игорёк!

Осень в городе пахнет тоской и дымом сожжённых листьев. Тусклые глаза фонарей пахнут скорой зимой. Прямоугольные глаза окон домов-коробок пахнут уютом и скукой.

Змейки трещин и заплаты на холодном усталом асфальте. Вечерняя перекличка ворон на ветвях поредевшего дуба. Укрытый тьмой заброшенный детский садик. Когда-то Игорь ходил в него. Теперь пустили под снос. Говорят, «Элитстрой» задумал здесь ставить высотку. Поворот. Длинный ряд гаражей. Дорога от подъезда до помойки знакома до каждого камешка, с тех пор как родители доверили в первый раз Игорю мусорное ведро.

Тупичок с трансформаторной будкой. Туда Игорь старается не заглядывать. Опять поворот. Запахло тухлой кислятиной. Поворот. Под фонарным столбом бетонная стенка. Вдоль стенки в ряд шесть мусорных баков. Дошёл.

До недавних пор Игорь бросал пакеты в контейнер с расстояния не меньше пяти шагов. Но как-то раз, после очередного меткого попадания, в контейнере что-то истошно заорало, а в следующую секунду оттуда вырвался лохматый обезумевший кот. Зверюга стремглав понеслась прочь, поджав повреждённую заднюю лапу. Больше метанием мусора Игорь не занимался.

Он подошёл к баку вплотную и заглянул. Не зря. Кот там был. Матёрая морда сосредоточенно рвала пакет из чёрного полиэтилена. Увидев человека, котяра на мгновение замер, мяукнул и благоразумно дал дёру.

Взгляд упал на оставленную котовью добычу.

«Твою мать! Что это?»

Очередь замереть перешла от кота к Игорю.

Там, внизу, в разорванном чёрном пакете, лежала… рука. Обрубленная по локоть человеческая рука со скрюченными посиневшими пальцами.

«Это муляж? Или… она настоящая?»

Любопытство боролось со страхом и отвращением. Недолго. Перегнувшись через край, осторожно, взявши пакет с обеих сторон двумя пальчиками, Игорь потянул его на себя.

Это был не муляж.

Латексные игрушки для Хеллоуина не пачкают пальцы коричневым мясным соком, не отдают тухловатым душком, наконец, их не грызут коты… Игорь рассматривал находку пребывая в каком-то дурацком трансе. Белая кость с дуплом побуревшего костного мозга, в обрамлении покрытого липкой плёночкой мяса, отпилена ровно, будто хирург работал. Под кожей ячеистый слой желтоватого жира. А вот здесь, слева, кожа не отрезана, а оторвана – топорщится подсыхающими бахромками. А тут, выше запястья, руку кто-то пообкусал – мясо вырвано клочьями. Вероятно, это уже работа кота…

«Жесть», – прошептал Игорь.

И тут мозг включился.

«Что делать с этой фигнёй? Забрать с собой? Отнести в полицию? Или не забирать? Сообщить в полицию и всё. Так они ж заявление заставят писать, а потом вообще затаскают. Тогда что? Просто выкинуть её обратно в бак? А если…»

Игорь вздрогнул. За спиной раздавались шаркающие шаги. Он обернулся. Из-за железного гаража, в мутном фонарном свете, бормоча выбредала старуха-дворничиха.

«Только не это!»

Игорь остолбенел. Остановилась и дворничиха, отупело лупая узкими глазками.

Руки сами собой швырнули находку в бак, будто бы она вмиг стала раскалённым бруском металла. Следом, судорожным движением, Игорь вывалил на неё мусор из своего пакета. Опять обернулся на дворничиху. Та постояла ещё секунду-другую, и ни слова не говоря, пошлёпала дальше, снова забормотав себе что-то.

Облегчённо выдохнуть не получилось. Игорь возвращался домой чувствуя, как в голове набирает обороты карусель тревожащих мыслей.

«Увидела-не увидела? Вдруг сделала вид, что ничего не заметила, а после вернётся, вытащит руку, и к ментам её? Скажет, что я выкинул. Дура-то дура, но отомстить и напакостить ума хватит…»

«Ах! Ох! Ух!», – сдавленные возгласы в безлюдном проезде между прилепившимися друг к другу гаражами, остановили карусель разом. Игорь вначале инстинктивно остановился, а после прибавил шаг. Это здесь. В том самом тупичке, куда он избегал заглядывать.

Включать фонарик на телефоне не понадобилось. В свете полной луны всё было видно и так. Трое дюжих подростков азартно охаживали ботинками скрючившегося на мокрой глине бомжа.

Больше всего на свете Игорю хотелось бы пройти мимо. Какое дело ему до бомжа? Тем более после того, что случилось минуту назад. До того ли? Да и боец из него никудышный. А ребятки-то хоть молодые, но крепкие. Домой. К чёрту всё! Но что-то тяжёлое, надоедливое и болючее, заворочалось в груди противным червём. Червь пригвоздил Игоря к месту. Игорь понял: пройти не получится.

3

Тупичок и тогда заканчивался трансформаторной будкой. Только раньше она была другой. Не синенькая и аккуратненькая, как сейчас, а неуклюжая, с серыми, подёрнутыми ржой двойными дверями. И гудела так, как будто в ней сидел запертый зверь. Кто-то умудрился намалевать на этих дверях красной краской идиотский рисунок. Космонавт, больше похожий на медведя в скафандре, победоносно вздымал лапы вверх. В одной из лап этот медведь-космонавт почему-то держал… пилу. На груди нелепого «творения» была выведена цифра «20».

Игорь помнил, что их было четверо. Он, Юрка и кто-то ещё. Двух других Игорь вспомнить не мог. Спрашивать об этом у Юрки ему не хотелось. Хотелось забыть, навсегда удалить файл из памяти. Вот и забыл. Жаль, что только не всё…

Они намеревались раскурить в укромном местечке у трансформаторной будки стыренную у чьего-то отца сигарету, и наткнулись на этого дурачка. Крупный белобрысый мальчишка с узкими косящими глазами был рыхл и толст, словно набитый ватой мешок. Скрестив по-турецки ноги «мешок» сидел прямо на голой земле напротив космического медведя и бормотал-бормотал-бормотал…

– Смотрите, вот псих-то! – сказал кто-то из друзей Игоря, покрутив у виска пальцем.

– Полный дебил, – согласился Юрка. – Я часто его здесь вижу.

– Он из шестого микрорайона сюда приходит, – проявил осведомлённость другой из друзей.

– А фигли он сюда шляется? – вдруг взъерепенился Юрка. – Пацаны, нам тут психи нужны?

Ответ был очевиден.

– Айда наваляем, – предложил кто-то.

Компания двинулась на пришельца.

Игорь отстал. Юрка заметил это.

– Игорёк, ты чего? Зассал что ли?

– Да, может, ну его? – колебался Игорь. – Не мешает же он.

– Тебе чего, не в падлу с таким уродом одну землю топтать? – окрысился Юрка. – Ты не с нами что ли?

Быть «не с нами» было чревато. Быть «не с нами» Игорь не пожелал.

«Алё, псих!» – Юрка пихнул толстяка в спину.

Тот даже не обернулся. Продолжал бормотать, уставившись на медведя с пилой, как на икону.

«Эй, ты игноришь что ли?» – Юрка воинственно повёл головой.

А потом он хлёстко ударил ненормального по уху. Кто-то пнул его в бок. Кто-то зашёл спереди и саданул коленом в лицо.

Даже после этого больной придурок и не думал сопротивляться. Только растирал пухлыми ручонками по лицу перемешанную со слезами кровь.

«Дерись, кабан чокнутый!» – заорал Юрка.

В ответ толстяк повалился на землю. Это никого не остановило. Наоборот. Будто бы какой-то злой чёрт надавил на жестокую кнопку в пацанских мозгах. Будто бы зверь, до того рычащий в трансформаторной будке, вырвался на волю, завладев телами четырёх сопляков.

Они били его ногами. Долго, рьяно, остервенело, свирепо. По животу, по спине, по почкам. По похожей на капустный кочан голове, которую он беспомощно пытался прикрыть руками…

Остановились только тогда, когда толстяк прекратил шевелиться, а его и без того рыхлое тело стало безвольно-мягким желе.

– Мы его не убили? – со страхом спросил Игорёк.

Повисла мёртвая тишина.

– Неа, – успокоил всех Юрка. – Видите? Дышит. Вырубили мы его просто. Валим отсюда.