Kitobni o'qish: «Радуга»
Он будет судить вселенную по правде,
и народы – по истине Своей.
Псалом 95:13.
Я сделан из бунтарского огня
Из силы и могущества горений.
Я – из удач сегодняшнего дня,
Но больше, к счастью, все же из падений.
С. Сарычев, самый несгибаемый рокер Советского Союза.
Посвящаю семье, близким и друзьям, живым и мертвым.
Вступление
Вода шевелилась очень лениво: то вздымалась волной, какой-то скособоченной, то проваливалась настолько низко, что даже было непонятно, почему не обнажалось дно. Системы колыхания не было никакой. Впрочем, оценить неправильность такой вот природы вещей не мог, пожалуй, никто.
Вдоль берега двигалась осклизлая туша гигантского слизняка, расталкивающая валуны и исторгнутые водой топляки. За ней оставалась полоса придавленной земли и песка, щедро испачканная неприятными на вид и дурными по запаху выделениями.
Слизняк, высотой под три метра, ехал своей дорогой, нисколько не отвлекаясь на всю окружающую среду, поедая всякую дребедень, попадающую под одну мощную ногу, как под гусеницу танка. Там был рот. И все остальное тоже было там. Лишь только несколько рогатых выростов на передней поверхности туловища, вероятно сенсоров направления и обнаружения препятствий, да дыхательно-выдыхательное отверстие. Не самая симпатичная тварь.
Те, что были на внешний вид привлекательнее, ожесточенно поедали друг друга: у большинства из них были очень работоспособные зубы. В воде клацали челюстями, сплевывая водоросли, достаточно большие щуки, с неба камнем падали продолговатые и кривокрылые бакланы. Если бы они угодили на землю, то неминуемо бы разбились, но инстинкт был против такой смерти – и они, преодолев под водой десяток-другой метров, взмывали снова ввысь, энергично заталкивая в себя несчастных щук меньшего размера, каких-то каракатиц или облагороженных плавниками крабов.
В недалеком лесу забавлялись убийствами себе- и несебеподобных существ мускулистые хвостатые кошки с вытянутыми мордами. Хвостами они запросто могли цепляться за сучья деревьев и висеть себе в удовольствие, выпуская из подушечек лап когти самого зловещего вида. Были еще сухопутные кальмары, ловко скачущие с дерева на дерево.
Да кого только не было!
Нормальных животных не было. Тех, что скакали и бодались, чесали бока о стены сараев, вылизывали себе под хвостами, выли на луну, дрались перед показано равнодушными самками, бегали по чащам и пустыням. Куда-то все они подевались.
А еще не было людей.
Точнее, люди уже появились, но буквально месяц и одну неделю назад. Ходили, испуганно озираясь по сторонам, поедаясь непринужденными мутантами, активно уничтожаясь себе подобными, вырождаясь с ужасающей быстротой. Людям не было места под этим солнцем.
– Вот она – Андрусовская пустынь, – не оборачиваясь, сказал коренастый мужчина средних лет. Коротко стриженный, одетый в свободного покроя серые штаны с множеством карманов, запыленные «найки» и свитер с капюшоном. За спиной у него был рюкзак снабженный алюминиевой рамой, в руках – автоматическая винтовка М – 16. Он только что вышел на опушку леса, оставив за спиной могучий ствол гигантской ели, держась почти вплотную к похожим на колючую проволоку кустам.
– Слава тебе, Боже, – сказал ему другой человек, осторожно выглядывая из-за плеча товарища. – Я уж думал, к Ладоге нам никогда не добраться.
– Мальчики, говорят, над любым монастырем, даже разоренным, на веки вечные ангел стоит, – произнес женский голос. – Просто его никто не видит. Но он нам поможет, потому что мы о нем знаем.
– Sensual sensation, – добавил еще кто-то.
– Еще бы не сожрал никто, – хмыкнул еще один путник. – Ну что за жизнь!
Люди не торопились выходить из леса, самый первый человек почти не шевелился, одними глазами осматриваясь по сторонам. Камни, для непосвященного – просто валуны – на самом деле останки Андрусовского монастыря, сгинувшего в далеких средних веках прошлой жизни, выглядели точно так же, как и неведомое количество лет назад, когда люди еще не знали, а точнее, не хотели знать, что за все грехи придется платить.
Рухнула очередная Вавилонская башня, на сей раз разделив людей не по языковому признаку, не по достатку и степени власти. И разделение это было очень тяжким.
1. Саша Матросова
Саша Матросова из всех благ жизни предпочитала минимум: огромную зарплату, шикарный двухсотсильный автомобиль, квартиру в пентхаусе на Конногвардейском бульваре Санкт Петербурга, свободный доступ на Лазурный берег в любое время и неограниченный кредит в Prado. Очень гламурно.
Реально же все было просто.
Бабушкин дом неподалеку от Выборга, совсем старый, но обновленный нижними венцами и крашеной крышей, с биологическим туалетом и приносимой водой. Заросшая камышом небольшая бухточка, где соседствовали две лодки: их, и режиссера Ростоцкого, того самого, что «И на камнях растут деревья». После нелепой смерти сына Андрея режиссер прожил совсем недолго (на самом деле отец, Станислав Ростоцкий умер в 2001 году в 79 лет, Андрей же погиб в 2002 в свои 45), но дом их остался, осталась и лодка.
Дочка, растущая с вызывающей приступы страха перед неизбежной старостью быстротой. Маша – вот и все наследство, если не считать звучной фамилии, оставленное сгинувшим в неизвестности мужем.
Машина, не бог весть какая, но уютная и надежная, наверно даже дорогая – Toyota RAV 4 с механической коробкой передач. Во всяком случае в полтора раза дешевле можно было приобрести корейскую машину, или в два раза дешевле – китайского урода.
Все это в совокупности и составляло ни много, ни мало, а самое настоящее счастье. Остальное – суета и томление духа.
Просто на остальное не хватало ни сил, ни желаний. Какой уж, к чертям собачьим гламур. Специфика работы.
Когда-то Саша закончила институт Советской Торговли, ЛИСТ, по тогдашней аббревиатуре. Распределение в недалекий от Питера Петрозаводск удалось обойти всеми правдами-неправдами. Она осталась работать дома. Волею случая сделалась ревизором. За это ее все очень любили.
Прекрасно отдавая отчет в своей не самой интересной внешности, Саша скептически относилась к ухажерам из универмагов и торговых баз. Она не была язвительна, не создавала имидж заносчивости, ни на секунду не пыталась выставить себя этакой страдалицей, махнувшей на себя рукой. Она осталась самой собой, какой ее помнили не только сокурсники, но и школьные товарищи. Определенные материальные блага, извлекаемые из своей профессиональной деятельности, очертили круг общения, который ее нисколько не тяготил. Она могла легко поболтать о том, о сем с былым школьным хулиганом, кое-как освоившим обязательное среднее образование, верхом карьерного роста которого была служба в стройбате в должности старшего каменщика, а теперь промышляющего грузчиком на задворках вино-водочного магазина. И ничего страшного, что зубы у собеседника, несмотря на не столь преклонный возраст, уже были через раз, и матерная связка слов была столь же привычна, как звук «Э» у пыжащихся перед аудиторией начальствующих субъектов. Пять минут беседы – всего лишь дань уважения уходящему за грань реальности детству. Также непринужденно она могла беседовать и с работником торгпредства в капиталистической Финляндии. И даже, потратив два года на упорное самостоятельное обучение английского языка, Саша научилась поддерживать диалог со случившимся иностранцем, очень уместно вворачивая «by the way”, “are you kidding” или “depending of situation”.
Любовь тоже, конечно, случалась, но она не носила характер кратковременного помутнения рассудка или длительного сумасшествия. Унижать себя не было ни малейшего желания, не соотносясь даже с тем фактом, что каждый день приходится видеть себя в зеркале, и даже не один раз.
Потом наступили девяностые годы, и во власть полезла всякая дрянь.
Саша прекрасно осознавала тот факт, что прорвавшиеся к государственной кормушке и оставшиеся при этом в живом виде люди через десяток лет привнесут в устои передовой мировой державы гниль, распад и разложение. Барыги, занявшие руководящие министерские, губернаторские и прочие посты, как бы пронырливы они ни были в вопросах приспосабливаемости и выживания, дальше сегодняшнего дня смотреть не могли. Надуваясь желчью, они не понимали, что в державной хронологии их дееспособный промежуток времени – не более, чем настоящее, пусть и длящееся годами. Будущее, не говоря уже о старательно извращаемом прошлом – уже было за гранью их понятия. Такова природа мрази.
Что нужно барыгам? Прибыль любой ценой. Работать не надо, надо платить налоги. Чего хочешь делай: воруй, халтурь – но плати мзду. Проще всего продавать лес – он сам по себе вырос, нефть – она сама по себе сделалась, газ – он тоже, вроде бы, как-то образовался без участия человека.
А еще нужно обезопасить себя от недовольств. Говорят, в Канаде на каждого гражданина приходится 0,25 полицейского. Пускай у нас будет один к одному. И не полицейского, а какого-то мусора. Дать ему пистолет, автомат, дубинку и безнаказанность. Барыги его защищают, он – барыг. Как в голозадой Африке какой-нибудь: закон – это не то, что написано на бумажке, это то – что желает голова под пилоткой, или фуражкой неприятных раскрасок.
Саше создающееся положение почему-то представлялось бегом стада леммингов.
Сидели себе эти полярные хомяки в своих норах, кушали подножный корм, ходили друг к другу в гости и в ус не дули. Вдруг самый авторитетный лемминг, невесть откуда сыскавшийся, кричит: «Пацаны, побежали!» – и все дружно ломанулись вперед. Бегут, радуются, подмигивают друг другу, толкаются плечами и поедают все на пути. Хорошо им бежать, можно даже совокупляться на ходу: они – лемминги – к этому делу почему-то приспособлены. Кто-то чуть приостанет, в раздумьях, его сразу песцы – хвать, за шиворот – и в пасть. Орлы летают сверху и косятся на беглецов. «Курлы», – говорит один орел другому. «Курлы, курлы», – отвечает другой. «Видал, как чешут?» «Знатно мчатся», – соглашается орел. – «Только вроде бы впереди – обрыв типа пропасть». «Ну и пущай полятают!» А вожаки тем временем тоже обнаруживают, что бежать дальше, вроде бы и некуда, крылья не произрастают, пора стопориться. Но вся последующая банда наседает, пихается и мнется. Делать нечего: прыгают лемминги с обрыва, бьются головами о скалы и кровавыми ошметками осыпаются в море. Те, что в авангарде бежали, и рады бы больше не участвовать в марафоне, но ничего уже не поделаешь. А задние, как самые тупые, бросаются вниз со счастливой улыбкой: раз все уже сиганули, значит, и им не только можно, но и нужно. «Прощайте, товарищи!» Поодаль хохочут, лежа на спинах и дрыгая лапами песцы, лисы и прочие разные полярные хорьки. Сверху камнями падают орлы и тоже валяются в приступе безудержного веселья по мшистой земле. «Чего не жилось этим леммингам? Ну, народ!» Смех их всех был неискренним. А на опустевшие угодья приходят, хитро переглядываясь, другие полярные хомяки, неторопливо обустраиваются и принимаются за подножный корм.
Перешла Саша на работу в Счетную палату аудитором. Вроде бы и ничего, но на самом деле – все. Не ВСЕ, конечно, но тоже изрядно: перспективы, решения, деньги и даже полномочия. Образовалась очень даже шикарная квартира, транспортное средство из конюшни «Мерседес», некоторая финансовая независимость от любых инфляций. Старый приятель, некогда работавший в проектном НИИ, умница и весельчак, постепенно стал близок и даже дорог. Они проводили все больше времени вместе.
Однажды, на старой бабушкиной даче, после замечательной рыбалки с Ростоцкими, сидели они у костра, отмахиваясь от вялых, но очень настырных комаров. Кушали шашлык, запивая красным вином, разговаривали ни о чем и смеялись, как можно смеяться только в молодости, искренне уверовавши в то, что она будет длиться бесконечно.
– Странный ты человек, Николай! – сказал вдруг Андрей Ростоцкий. Прозвучало это совсем необидно, вполне уместно, и нисколько не портило атмосферу уюта и покоя. Так иногда бывает, когда корявое замечание, произнесенное без всякого умысла, без зла и поддевки не ломает общение, не вызывает неловкость, а одинаково безвредно воспринимается всеми.
И Саша, и ее друг Николай, и сам Андрей, и громадный лысый горбоносый Володя-азербайджанец, коллега Ростоцкого, прыснули со смеха, будто произнесена была замечательная шутка.
– Нет, ну в самом деле – смотришь на всех так, будто пытаешься запомнить все до мельчайших подробностей: и слова, и поступки. Может, ты сексот? А, Коля?
– Да просто не так часто доводится сидеть за одним шашлыком, – Саша взмахнула шампуром, как дирижерской палочкой, отчего сочные капли улетели в костер, – с «Правдой лейтенанта Климова», «Эскадроном гусар летучих» и «Непобедимым»…
– А также «Они сражались за Родину», – добавил Николай.
– Стоп, стоп, ребята, – поднял руки Андрей. – Не будем о былом и грустном. Будем о грядущем и радостном. А, может быть, ты потенциальный писатель? Как Даниэль Дефо какой-нибудь?
– Да нет, к сожалению, – вздохнул Николай. – Мое поприще скучно и не позволяет заниматься творчеством. Да и к разведке, как Дефо, я, увы, не принадлежу. Но это неважно. Хорошо здесь. И мы, наверно, поженимся.
Все, сидящие у костра сразу, как по команде заулыбались, заблестели глазами и уставились на невозмутимо смакующего вино Володю.
– А я что? – сказал он, обнаружив себя внезапно в центре внимания. – Я ничего. Я согласен, Николай.
Жизнь шла. Погиб в горах Андрей Ростоцкий, уехал в Америку Володя-азербайджанец, родилась Маша. Николай завязал с работой в своем НИИ – все равно зарплату не платили. На шее у жены сидеть он не мог, поэтому всегда был в поиске достойного заработка. Сашиного жалованья вполне хватало на безбедное существование, но Коля, как и положено мужчине, смириться с этим не мог. Деньги у него откуда-то образовывались, но об их происхождении он отвечал уклончиво, шутками уходил от ответов. Впрочем, Саша и не настаивала. Ей хватало семейного счастья.
Тут бабахнул выстрел из танка по Белому дому, как в свое время залп Авроры. Жулики, проходимцы и казнокрады ринулись в атаку на других, менее счастливых жуликов, проходимцев и казнокрадов. Потузили друг друга для приличия, договорились о сферах влияния и ну, играть в Выборы.
Стали плодиться силовые структуры. Причем, не обязательно государственные. Конечно, ментов развелось преизрядно, но тут еще другие конторы подоспели с непривычными иностранными наименованиями. Все они были озабочены лишь одним: добывать деньги. Добыча денег – крайне тонкое дело. В правильном смысле – это всего лишь плата за производство чего-либо полезного и нужного. А если производить чего-то уже не в состоянии, то легче всего отнять. Банки отнимают у вкладчиков и просто плательщиков по счетам, как бы за какую-то мифическую услугу. Медики – за предсказания болезней: ты умрешь, дружище, непременно умрешь, а мы тебе поможем – вот тебе направление в аптеку, там деньги собирают на твои похороны. Работники сферы жилищного обслуживания требуют средств за свое передвижение от дома к дому. Магазинщики радостно накручивают двухсотпроцентную надбавку за продажу корма и китайских квалитетов. Менты просто отбирают, уподобляются им бандиты. Распространяется самая низменная категория воров: это те, что отнимают обманом последние деньги у беззащитных и доверчивых стариков.
Все в стране занимаются поиском денег, теряя свою изюминку, что когда-то именовалась «загадочная русская душа». Саша Матросова, не вдаваясь в политику, сталкивалась со всем этим по служебной необходимости. Также и ее муж, потому что он вдруг оказался ментом.
Николай без всякой идейной подоплеки внезапно пошел служить в органы внутренних дел. И это его изменило. Куда-то подевался весельчак и умница, зато образовался циник и хам.
Саша начала замечать, что муж меняется. Он не подрос, не изменил пол, не приобрел пагубной привычки курить и обниматься с чужими женщинами, не заговорил на неизвестных диалектах. Внешне – все тот же самый Коля Матросов, бывший младший научный сотрудник НИИ резиновых изделий. Саша, всецело поглощенная дочерью, к концу дня усталая и не очень внимательная, встречала мужа и, порой, удивлялась: кто же это пришел? Жесткий и какой-то пустой взгляд настолько уверенного в себе человека, что это вызывало отвращение – таково было первое впечатление. Но потом все вроде бы становилось на свои места, показалось от утомления, ничего необычного.
Николай приобрел себе короткую кожаную куртку, в каких болтались по городу разнообразные бандитствующие элементы, начал посещать какой-то спортзал, в деньгах тоже особого стеснения не испытывал. Саша как-то в шутку поинтересовалась:
– Чьих ты теперь будешь: тамбовцев или казанцев?
На что муж очень серьезно ответил:
– Я всегда работал на страну, и сейчас тоже.
Потом более мягко добавил:
– Прости, родная, не хочу сейчас об этом говорить. Не бандит я, честное пионерское. Все в порядке, все хорошо.
Но все не могло быть в порядке, все не могло оставаться хорошо. Саша нечаянно обнаружила удостоверение на имя оперативного сотрудника лейтенанта Матросова. Вообще-то она не имела ничего против ментов, не имела ничего и за. В нынешнее суматошное время граждане в большинстве своем боролись за достойную жизнь по пути наименьшего сопротивления. Менты вовсе не были исключением. Чем бороться с организованной преступностью, легче и выгоднее с ней искать компромиссы. Для отчетности разматывать клубки бытовых преступлений, запихивать в тюрьмы совсем левых граждан, до самого суда, да и, зачастую, после, свято верующих в презумпцию невиновности и чудовищную ошибку, которая обязательно исправится. Саша знала расхожую фразу, что была лозунгом почти всех отделений милиции: «Вы находитесь на свободе не потому, что ничего не совершили, а потому, что до вас пока у нас нет дела».
Коля чего-то в свой лексикон ввел слова, от которых было на душе неспокойно и муторно: «коза», «терпила», «лох», «малява». Долго так продолжаться, конечно, не могло.
Однажды он не пришел домой ночевать, что вызвало, как ни странно вздох облегчения у Саши. Она положила спать Машу и спокойно, как в отпуске читала Гончарова «Обломова». Общаться с мужем не хотелось. На следующий день она наняла няню для дочери и испросила разрешения на работе вернуться к своим обязанностям.
Коля не вернулся ни через день, ни через месяц. Он просто потерялся, даже развод состоялся без личной встречи: оказывается, такое возможно. Потом она мимоходом от каких-то знакомых узнала, что он уехал учиться на какого-то специфического мента, с успехом им стал, купил квартиру в Купчино, ездит на Паджеро и в ус не дует, и ни в какой орган не барабанит. Да и пес-то с ним, с подрастающей Машей вдвоем жить было хорошо и покойно. Поездки по выходным на дачу за Выборг стали обязательны и желанны.
2. Саша Матросова. Авария
Саша никогда не думала о религии и церкви, как таковой. Есть храмы, в них – иконы, запах свеч, священники ходят в рясах, крестятся на разные стороны – так надо, наверно. Она была крещенной, но значения этому не придавала. Любила церковные праздники, но не потому, что понимала их суть, а потому, что это были Праздники.
Однако к представителям других верований относилась очень осторожно. На инстинктивном уровне, вероятно. Разнообразные секты же не воспринимала, считая их шарлатанством и мошенничеством, способом отъема денег у доверчивого населения. И без религии хватало дел.
Работа давала не только права, она давала, зачастую, обязанности.
Первая – наступить на горло своей песне, закрыть глаза на свои принципы, позволить кому-то вытереть о себя ноги.
Вторая – жить по своей совести и обрести если и не врагов, то явных (иногда – неявных) недоброжелателей.
Саша предпочитала придерживаться второго сценария развития событий. Как и первый, он не давал права на легкую жизнь, но, зато, совесть была спокойной.
Коллизия произошла на дороге с Гатчины. Погода была отличная, характерная для конца ноября в Санкт Петербурге: мерзкий мокрый снег был настолько насыщен влагой, что даже почти ураганный ветер не мог раздуть метель. Темнота, широкий размах дворника, еле слышимое урчание двигателя, приглушенный Iggy Pop из колонок, комфортное тепло, полупустая дорога – ехать можно. Саша никогда не гоняла на своей машине. Причина в этом была не боязнь коррумпированных «гайцев», а просто такая вот самодисциплина. 90 – ну так 90. Сзади показались огни машины, двигавшейся значительно быстрее, чем она сама. Пролетел указатель деревни Вайи – трех домов с правой стороны дороги – Саша перестроилась в правую полосу: пусть спешащий человек без помех умчится по своим делам.
Ветер бросил на дворник целую пригоршню снега, Мерседес повело влево, закряхтел ABS, руль перестал управлять направлением движения машины. Никакого страха не было, особых четких и правильных мыслей – тоже. Она крутила баранку из стороны в сторону, тщетно давила педаль тормоза, успела даже переключиться с пятой передачи на какую-то пониженную: то ли третью, то ли вообще первую, и тут сзади произошел удар. Толчку сопутствовал хруст и шелест осыпающегося заднего стекла, какой-то невнятный скрежет заминаемого металла. Свежесть улицы зашевелила волосы на затылке, захотелось обернуться назад, но времени внезапно не хватило. Вращение пейзажа прекратило дерево, ударившее с равнодушной силой пневматического молота по левому крылу. Громадный вяз, переживший в юности вторую мировую войну даже не вздрогнул, Мерседес же выбросил в тщетной попытке капитулировать белый флаг подушки безопасности и перевернулся на правый бок. От удара автоматически блокировалась подача топлива, ключ зажигания оказался непостижимым образом вывернут, но Саше было уже не до этого. Она зависла в кресле, охваченная ремнем безопасности, безвольно склонила голову на право плечо и реалиями уже нисколько не интересовалась. Со лба на соседнее кресло капала темная кровь, сквозь разбитые стекла ворвался ветер и начал свою влажную уборку.
С дороги раздавался почти нечеловеческий визг. Так могут визжать немногие очень противные аварийные сигнализации и некоторые истерически настроенные молодые особы с крашенными в белый цвет длинными ниспадающими на задницу волосами. Машина девушки, которая врезалась в Сашин Мерседес, тоже отстрелилась подушкой безопасности, сгорбилась замятым капотом и вообще стояла посреди дороги. Ее хозяйка, откинувшись на кресле, запихнула себе под нос руки со скрюченными пальцами и самозабвенно выводила рулады, зачастую выходя на уровень ультразвука. Казалось, она увидела на своих перстах нечто ужасное, что ввело ее в состояние ступора: то ли обломанный ноготок, то ли следы фекальных фракций, неведомо как испачкавших холеные пальчики.
Меж тем к аварии подъехал еще один автомобиль, тоже Мерседес, из коего вылез очень широкоплечий коротко стриженный молодой человек. Включив у себя аварийную сигнализацию, он быстро без лишних движений достал из багажника знак аварийной остановки, выставил его на расстоянии пятнадцати шагов от Фольксвагена, принадлежавшего практикующей в высокой тональности девушке, и бросился к ней.
Не тратя времени на бессмысленные расспросы, он довольно бесцеремонно ощупал блондинку, пошевелил ее руки – ноги, потрогал грудь, осторожно пошевелил ее головой вправо – влево, а потом резко без замаха залепил пощечину.
– Грудь у тебя знатная! – сказал он и подмигнул замершей с абсолютно круглыми глазами девушке. – Все у тебя в порядке, осторожненько вылезай из машинки, доставай свой телефончик и звони.
– Ку-куда? – почти прошептала та.
– Можешь сначала ментам, потом папику, можешь наоборот. Поняла?
Та согласно кивнула.
Парень не стал дожидаться каких-то других действий блондинки, побежал к искореженному Мерсюку. С секунду поколебавшись, взялся за искривленную переднюю стойку, поднатужился и со второй попытки, изо всех сил напрягаясь, поставил машину на все четыре колеса. Возвращение в нормальное положение, несмотря на все усилия широкоплечего, не было мягким и плавным. Сашина голова безвольно замоталась из стороны в сторону. Он освободил ремни, вытащил девушку из салона, посмотрел по сторонам, видимо только сейчас обратив внимание на всю мерзость и сырость вокруг, и понес ее по направлению к своему автомобилю.
Уложив раненную на заднее сиденье, подложив ей под голову скомканный свитер, он вытащил свой телефон и набрал номер скорой помощи.
– Раненная в ДТП на трассе Гатчина – Санкт-Петербург, километр в сторону Питера от деревни Вайя. Травма головы. Кровь течет, но не очень. Нет, я ее извлек из машины, уложил в свою на заднее сиденье. Хорошо, – говорил он в трубку. Потом осторожно влажной салфеткой обтер Сашин лоб от крови, развел руками и вышел в слякоть.
Через двадцать минут примчалась скорая из Авиагородка, через двадцать шесть – устрашающий черный ниссановский джип, через двадцать девять – «Жигули» гаишников. Одновременно с ментами приехали и какие-то парень с девицей, с лицами бессмысленными и вожделеющими. Они передавали друг другу видеокамеру и, прижимая правую руку к уху, что-то говорили, стараясь изобразить серьезность и озабоченность. Это получалось плохо – все та же бессмысленность и вожделенность.
Сашу перенесли на носилках в «неотложку», неожиданно она пришла в себя. Может быть, не совсем, конечно, но она открыла глаза и спросила:
– Кто помог мне?
Кликнули широкоплечего парня. Того как раз внимательно осматривали толстые прапорщики-гайцы, начиная с водительского удостоверения, заканчивая внимательным и подозрительным созерцанием с головы до ног.
– Спасибо Вам, – сказала Саша. – Вы кто?
– Олег Евгеньевич, если официально. В простонародье – Олег. Не волнуйтесь, я пристрою Вашу машину, потом свяжусь с Вами. Вы только права свои оставьте.
– Как же я Вам благодарна, – она закрыла глаза.
– Да, ладно, так бы на моем месте поступил любой комсомолец.
После аварии мимо них проехали машин пятьдесят, если не больше. Осторожно сбавляли скорость и проезжали. Все правильно, так и должно быть.
Он хотел, было, уже уйти к нетерпеливым ментам, но Саша внезапно произнесла:
– Вы, Олег, держитесь подальше от кладбищ. Вы меня поняли, Шварц? Летом не приближайтесь к кладбищенским оградам. Прошу Вас.
Менты пытали Олега долго: почему остановился, зачем вытащил Сашу из машины, а не пил ли перед тем, как сесть за руль, может быть огнетушитель в машине отсутствует?
Папик из джипа прятался за спиной одного из прапорщиков и уськал гайца, блондинистая девица хлопала глазами и говорила глупости.
– Ладно, некогда мне тут с Вами разговоры разговаривать, – вздохнул, наконец, Олег. – Сейчас эвакуатор придет, Вы бы хоть промеры какие-то нужные сделали, а то дергаетесь на меня, будто я при делах. Пусть та девушка сама разбирается, надо будет – пойду свидетелем.
В протоколе, составленном на диво быстро, он вычеркнул все слова, с которыми был несогласен, то есть фактически остались лишь схемы и расстояния. Один из прапорщиков возмутился, причем очень нецензурно возмутился, папик зло нахмурился, девица под настроение произнесла: «Вааще козел!»
В это время приехал эвакуатор и еще две машины, из которых вышли и направились к ментам хорошо одетые парни. Прапорщики заскучали и тоже попытались вызвать подмогу, но дежурный гаец послал их подальше и порекомендовал обратиться к табельному оружию или к ОМОНу.
Дальнейшее разбирательство прошло очень быстро. Машину Саши загрузили на грузовичек, менты юркнули в «Жигули» и умчались на промысел, Олег сотоварищи разошлись по своим транспортам и тоже уехали. На слякотной дороге остались стоять блондинка и ее папик: они чего-то вовремя не подсуетились по поводу вывоза раненного «Фольксвагена». Но совсем скоро свидетелем былой аварии остался стоять лишь вяз, которому было абсолютно наплевать на людские страсти-мордасти.
3. Саша Матросова. Трудности юридического перевода.
Переход от активного бытия к бессознательности прошел для Саши совсем незаметно. Вот она, вцепившись в руль, отчаянно борется с неприятными маневрами своей машины, а вот уже видит спокойное лицо незнакомого парня, причем знает, что он – Шварц – и никто другой, а тут, встречайте, «белая палата, крашеная дверь».
Она открыла глаза и поняла, что не дома. Во всяком случае у нее дома не было столь изобильного казенного цвета на стенах, да и предшествующим вечером она не нажиралась до беспамятства алкоголем, потому что не напивалась никогда.
Догадка о своем местонахождении пришла одномоментно с идентификацией неистребимого больничного запаха. Она потрогала лоб и обнаружила на голове бинтовую повязку. Не модно, но практично. Где-то кто-то разговаривал, на улице гавкала собака, но в помещении, где она сейчас находилась, не было никого. Во всяком случае, ни одной живой души.
Саша пошевелила пальцами на ногах. Все в порядке, ноги чувствуются, к тому же никаких идентификационных бирок не ощущается. Значит, точно – жива, вот только почему-то не совсем здорова.
Вошла женщина в белом халате и такой же шапочке.
Это не научно-исследовательский институт, – сказала Саша и удивилась своему голосу, нисколько не изменившемуся.
– Что? – вопросила женщина.
– Да нет, это я так просто, голос пробовала, – ответила Саша. – Вы ведь медсестра?
– Я ваш врач, – произнесла та. – Позвольте я вас осмотрю.
Пока длился осмотр с проверкой пульса, замером давления, требованием следить за кончиком молотка, объявившегося в руках врача, Саша пыталась вспомнить, что же такое приключилось, раз она удостоена такого внимания.
– Я попала в аварию, – сказала она, скорее, самой себе.
Врач строго взглянула на нее, но ничего не произнесла.
– Мне нужен телефон, он у меня был в сумочке, – стараясь, чтобы ее голос звучал ровно, проговорила Саша. – Мне надо предупредить родителей и дочку Машеньку. Они там, наверно, волнуются.
– Не переживайте, Александра Александровна, все обо всем уже знают. Все, насколько это возможно, уже улажено. Сегодня вы поспите в этой палате, завтра, если ничего не произойдет, мы вас переведем в общую. Недельку придется полежать у нас, потом поедете с Богом домой. Ну, три дня – это точно, на меньший срок даже не рассчитывайте. Завтра мы дадим вам телефон, позвоните всем, кому считаете нужным. А пока нужно поспать, не то голова будет болеть. Вы меня хорошо поняли?
Саша еле заметно кивнула головой и поняла, что действительно очень сильно хочет спать. Как врач вышла, она уже не помнила.
На следующий день ее действительно перевели в другую палату, где помимо ее стояли еще три кровати с женщинами. Если бы это были кровати с мужчинами, то-то она бы удивилась!
