Kitobni o'qish: «Крымский мост»
Часть I
Сын вдовы, внук вдовы
I
Это его мир. Мир Гагтунгра1. В этом мире нет любви. И нет пощады.
Бунтующий лиловый океан, раскинутый от горизонта до горизонта. А над ним владыка мрака и ночи. Черные крылья стремятся охватить весь ближний космос, в котором то вспыхивают, то гаснут звезды, проплывают газовые туманности и выбрасывают триллионы кубометров вещества протуберанцев.
Лицо его серое. Взор дьявола из тьмы обращен на маленькую хрупкую голубую планету, где идет вечная битва.
Оттуда он черпает гаввах – энергию, излучаемую человеческими страданиями. И ждет того часа, когда на планете вспыхнет огонь последней битвы.
Тогда планета взорвется, разлетевшись на мелкие куски, и выбросит в космос такую вспышку гавваха, которая даст ему силы устремиться ввысь, к сердцу этой вселенной, чтобы вместе с Люцифером и другими демонами овладеть ей.
* * *
Гигантский энергетический спрут со щупальцами, похожими на щупальца кальмаров, распростерся по всей поверхности планеты. Из космоса он похож на огромного черного паука, оплетшего своими сетями всю Гею.
Это великий демон державности – уицраор Соединенных Штатов Америки Стэбинг.
Он господствует в этом мире, называемом Энрофом. А ведь еще каких-то два десятка лет назад ему казалось, что борьба с красным жругром, третьим уицраором России, будет вечной. Этот сверхнарод в двадцатом веке силою своего духа и ценой неимоверных усилий породил такого монстра, перед которым падали ниц и уползали, бесшумно убирая щупальца, все другие демоны великодержавия.
Жругр питался благоговением перед государством, его мощью и силой, насаждал культ вождей, жгучую ненависть к врагам и мессианство.
И русский сверхнарод питал его, пока было чем.
Казалось, одолеть жругра не сможет никто и никогда. Но третий великий уицраор России, уже подмявший под себя половину мира, погиб от собственной алчности. Надорвался в борьбе с демиургом сверхнарода. Поглотив все жизненные силы людей, жругр рухнул вместе с той государственностью, которую должен был охранять. Рухнул и похоронил под обломками страну.
В ужасе наблюдал русский сверхнарод, как рушилась империя, управлявшая доброй половиной мира, как корчился в судорогах умирающий жругр, родившийся еще в годы Гражданской войны.
А отпочковавшиеся от умирающего гиганта жругриты, обхватившись щупальцами, переплелись в смертельной схватке, в которой победитель получил в награду сердце третьего уицраора России.
Стэбинг довольно наблюдает за вверенной ему планетой. Иногда бывают и небольшие возмущения. Но в такие моменты спрут двигает щупальцами. И из присосок и бородавок, уродливо расположившихся на теле Земли, вылетают сверхзвуковые самолеты. Бомбят, наводят ужас на непокорное население.
И все стихает. Только поднимаются в космос новые потоки гавваха.
Задача Стэбинга сегодня проста и понятна. Он, в облике которого есть что-то от тигра, должен дождаться, когда окончательно иссякнет психоизлучение человеческих масс. И тогда он завладеет оставшимся наследством умершего гиганта.
Впрочем, куда ему торопиться? Теперь, когда у сверхнарода нет защиты русского уицраора, он установил всемирную тиранию.
А игвы делают все, что надо.
Стэбинг, наслаждаясь картиной, наблюдает, как выползшие откуда-то из глубин шрастров игвы, черные и мутные, вместо того чтобы питать уицраора России питательной росой, сами поглощают энергию, причитающуюся ему.
Русские сегодня уже разделены, рассеяны по нескольким государствам. Над их сознанием трудятся его помощники. Взращивают в людях ненависть, презрение к своему прошлому, возвеличивают предателей и продажных вождей. Скоро люди начнут массово отказываться от своей истории, идентичности, языка. Надо только ждать, когда колос созреет. А потом начинать жатву.
Они уже дважды в этом веке наказали себя. Теперь предстоит последняя битва. Когда они сами начнут уничтожать друг друга.
Впрочем, уже сейчас сам Гагтунгр доволен Стэбингом. Гаввах идет хорошо. И не надо начинать кровавой бойни. Миллионы умирают и так, от создавшейся безысходности, страха, ненависти, которую сеют игвы.
Наследник, трехцветный четвертый жругрит, высосавший из сердца кровь своего отца, слаб. Игвы травят его, загоняют в угол. Его человекоорудие заражено ядом страха. И вряд ли когда посмеет выступить открыто против Стэбинга и Гагтунгра.
* * *
В черной крепости Друккарг томится Душа России Навна. Третий, красный жругр так замуровал ее в каменном мешке, что голос ее почти не слышен. Только чуть голубоватое свечение идет из-за циклопических стен.
Навна выражала то, что объединяло русских в единую нацию. То, что звало их души ввысь, что создавало искусство России, его неповторимое благоухание. Она когда-то была связана миллионами нитей с душой каждого русского. И эти души питали ее.
Теперь большинство нитей разорвано, спутано. И только отдельные, истово верующие еще поддерживают жизнь общей русской соборной души.
И напрасно ослабевший в битве с красным уицраором демиург России Яросвет призывает расколотый сверхнарод выполнить свою великую миссию.
Дух народа, воля к борьбе иссякают. И впереди только бесславное существование на осколках распавшейся империи. Только безысходные попытки отнять у прожорливых порождений тьмы – игв и раруггов – богатства своей страны.
* * *
Немигающий взгляд Гагтунгра ищет, ищет на поверхности земли того, кто мог бы еще изменить ход событий. Это высокий дух, который спустился из небесной страны в Энроф, для того чтобы вызволить из Друккарга Навну.
Но все пошло не так. Верные слуги Гагтунгра сбили его с пути, окутали словами, как сетями, не дали раскрыться в нем цветку Розы. И теперь он, прельщенный, погибает в душной атмосфере распада народного тела.
Сам Гагтунгр испытывает даже нечто вроде удовлетворения, когда видит эту высокую монаду, когда-то ускользнувшую от него, совершив великий подвиг духа.
Теперь игвы ведут ее к бесславному концу существования в Энрофе. Подталкивают, надеясь на то, что тот, кто способен подняться так высоко к небесам, теперь упадет так же низко, на самое дно…
II
Гигантским черно-белым айсбергом вырастает из тумана приплывший из какого-то другого мира корабль. Это американский круизный лайнер «Нью-Амстердам».
Его черный корпус стальной глыбой возвышается над стеклянным зданием морского вокзала Петербурга. А похожая на ступенчатую пирамиду белая надстройка в одиннадцать палуб теряется в белесом тумане.
Картина сюрреалистическая и завораживающая.
Черный с белыми кожаными сиденьями, полноприводный тюнингованный «мерседес» Олега Мирового подъезжает к КПП. У шлагбаума их останавливает бестолковый охранник в черной чоповской робе с синей надписью на спине и желтой биркой на груди. Он как елка обвешан «атрибутами власти». Рацией. Резиновой палкой на ремне. Связками ключей. Свистком. Наручниками.
Мирового такие всегда раздражают. Ну, понятное дело – пенсионеры. А это здоровенные молодые мужики. Бездельники. Им бы землю пахать.
Пока Андрюха объясняется с быдлом, Мировой отстраненно сидит, не вступая в дискуссию. Считает ниже своего достоинства.
«Ведь видел же, скот бессмысленный, на какой машине я приехал. А все равно кочевряжится. Русской свинье дай хоть самую мизерную власть, она тут же начинает строить из себя что-то важное. И хрюкать».
Так же молча он показывает им посадочный билет на теплоход. Проезжают.
В морвокзале пока пусто. Он специально приехал пораньше, чтобы случайно не встретить никого из знакомых. Как говорится, береженого Бог бережет.
Теперь надо пройти пограничный контроль.
Олег Мировой на ходу оглядывает кабинки – ищет пограничника-мужика. В последние годы, когда на службу начали принимать баб, он имел с ними несколько неприятных инцидентов.
В последний раз была прыщавая девка. Он подумал, что у нее, должно быть, что-то не в порядке с гормонами. А она, видимо, считала его мысль. И, курва, сучка крашеная, мурыжила его на границе минут двадцать. Так и этак разглядывала его паспорт. Судя по всему, искала повод, чтобы прицепиться, задержать.
Почти такая же история приключилась с ним в Британии. Там он удивленно, «не так» посмотрел на маленькую, похожую на морщинистую обезьяну, индуску.
И история повторилась. Она с пристрастием начала задавать вопросы. Потом позвала начальника смены. Хорошо, тот оказался белым. Англичанином.
Был случай и в Германии. Молодой белотелой немке-полицайке не понравилось, что он сразу выложил на стойку все необходимые для въезда бумажки. Потому что знал – сейчас она спросит обратный билет. Потом ваучер на гостиницу. Цель приезда. Ну и так далее. А он, опытный путешественник, сразу ей все и выложил.
Женщины и власть – это опасное сочетание. Но с этим приходится считаться.
Так что, вздохнув, он направляется к первой попавшейся кабине. Молча подает документ. Безразлично здоровается. И, стараясь не проявлять на лице никаких эмоций, ждет, пока роскошная блондинка отсканирует страницы его биометрического паспорта, считает на экране монитора нужные ей метки и, наконец, шлепнет печать.
Его всегда поражает бессмысленность того, чем занимаются эти люди. Все прекрасно знают, что у страны с девяносто первого года нет постоянно охраняемой границы. Тысячи километров бескрайних степей и гор предоставляют возможность любому желающему – преступнику, наркоторговцу, контрабандисту – беспрепятственно проникнуть в Россию. Миллионы мигрантов без всяких на то прав и документов въезжают в страну. Но эти «роботы», сидящие в окошках, продолжают все так же тупо исполнять свою бесполезную, никому на самом деле не нужную работу.
«Представляю, как они нас ненавидят. Богатых, успешных, тех, кто путешествует на шикарных лайнерах. Впрочем, что ж говорить. Они нас не любят. А мы их презираем!» – думает он, шагая по длинному пирсу.
Лайнер изнутри – словно обитая бархатом, полная ювелирных украшений шкатулка.
Он шагает по коридорам следом за стюардом, который катит его чемодан. По ходу нащупывает в кармане купюру номиналом в пять евро. Это вечная проблема: что дать холую? Сейчас все живут с кредитками, и наличных денег с собой обычно нет. Но бывают моменты, вот как сейчас. Поэтому перед каждой поездкой за границу верный водитель Андрюха едет в банк. И там меняет крупную купюру.
А тем временем улыбчивый белозубый смуглолицый малаец прикладывает электронный ключ к замку. Открывает дверь. Заносит чемодан в каюту. Кладет его на специальную деревянную подставку.
Мировой протягивает ему денежку. Тот улыбается и, по-английски глотая звуки, произносит что-то вроде «всегда к вашим услугам».
Олег проходит внутрь каюты и останавливается, весьма довольный своим выбором. Он, конечно, давно уже знает, что по чем. Знает и градацию кают на лайнерах премиум-класса.
Чем выше находятся апартаменты, тем престижнее считается проживание в них. Его палуба десятая. Выше только еще одна.
Имеет значение и класс каюты. Самые дешевые – внутренние, не имеющие окон и находящиеся внутри лайнера. Потом с окошками. Эти уже будут на сотню долларов дороже. Затем каюты с собственными балкончиками. А на лайнерах класса «люкс», как на этом, имеются и сьюты, и пентхаусы.
На этот раз он остановился на сьюте с балконом, расположенном ближе к корме.
Он прошелся по номеру, чтобы проверить, не накололи ли его давние партнеры – продавцы туров из фирмы «Виа-Марина».
Все было в порядке. Двуспальная кровать сверкала идеально белыми простынями. Пять мягчайших (черт его знает, чем они их наполняют) подушек аккуратно и строго были выставлены уголками. Уютный диванчик. Фрукты, цветы и бутылка, судя по этикетке, качественного вина ждали гостя на столе.
Он заглянул и в ванную комнату: сверкающие унитаз, биде, душ и ванна тоже успокоили его придирчивый взгляд.
Мировой, освоившись, постоял перед зеркалом в ванной комнате. Оттуда на него смотрел худощавый, по-мальчишески стройный мужчина лет сорока пяти. Без единой седой волосинки в роскошной копне светлых волос.
Из-под черных вразлет бровей – признак породы – на него немигающе глянули синие строгие глаза.
Лицо абсолютно правильное, слегка округлое. Губы пухлые, маленькие. Еще не успели властно опуститься. Одет просто, но одновременно элегантно. И главное – все вещи фирменные, самого высокого класса.
Постоял. И пошел переодеваться. Снял свои коричневато-красные дорогущие ботинки. Достал из чемодана шлепанцы, тоже украшенные фирменным лейблом. Надел их и, отодвинув стеклянную дверь, шагнул на свой балкон. И тут, как говорится, наконец удивился. Как бывший моряк, он знал, что на каждом судне строго используется каждый сантиметр площади. А здесь была прямо взлетная площадка, на которой стояли столик, два кресла и два больших черных пластмассовых лежака с мягкими матрасами.
Мировой постоял несколько минут, опершись на деревянный поручень. Посмотрел, как внизу через вокзал подтягивается народ. Идут с чемоданами на колесиках. Несут тяжелые сумки.
Это заходят на лайнер пассажиры из России.
Но ее пока не было. И он решил: «А чего сидеть тут в каюте? Пойду прогуляюсь, осмотрюсь!»
Как человек систематический Мировой начал осматривать корабль с верхних палуб.
Он прошел по длинному коридору до шахты лифта.
Легкая мелодия известила, что лифт прибыл. Двери открылись.
Олег с удовольствием обнаружил, что лифт не только большой, но еще и зеркальный. А зеркала создают дополнительное ощущение увеличенного пространства. Для него это важно. Очень важно. Потому что он – такой спортивный, целеустремленный и одновременно современный человек – страдает от клаустрофобии. Заработал он ее в далеком прошлом, которое напоминает о себе таким экзотическим способом.
Он вошел в кабину пустого лифта. И нажал кнопку самой верхней палубы.
Наверху было просторно. Дек номер одиннадцать оказался открытой палубой, с которой сейчас была видна панорама его родного Петербурга. Отсюда, с высоты многоэтажного дома, виднелась набережная Невы. Величественные мосты. Бело-зеленый Зимний дворец.
«Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, береговой ее гранит…» – мысленно произнес Мировой стихи великого Пушкина.
Он обошел верхнюю палубу лайнера. Здесь было все необходимое для отдыха: крытый бассейн со сдвигающейся крышей на случай непогоды. Купели-джакузи. Легкие белые лежаки.
Его внимание привлекла сиротливо лежащая на пустом лежаке книга. Старинная такая книга, в красно-коричневом плотном кожаном переплете с двуглавым орлом и портретом впечатлительного юноши с печальным лицом и смешным хохолком на голове. Называлась она «Император Александр I. Его жизнь и царствование». Мировой взял ее в руки. И удивился: «Как она сюда попала, эта книга? Кто ее принес? Зачем? Почему? И оставил на пустынной палубе…»
Он забрал ее с собой: «Почитаю».
Путешествие по «райскому острову» продолжалось. Олег спустился на нижнюю палубу. И начал обход с носа.
Тут расположился корабельный концертный зал. С большой сценой на самом носу трюма и зрительным амфитеатром из составленных рядами длинных диванов желто-золотистого цвета. Все было обито бархатом. И роскошные светильники на длинных держателях с потолка дополняли эту строгую гармонию.
Вообще, слово «роскошный» в наибольшей степени соответствовало тому, что он видел на этом плавучем городе.
Так он оценил и винтовую лестницу в центре корабля, которая пронзала этажи-палубы. И гигантские светильники из муранского стекла.
Несколько, как ему показалось, нарушали гармонию то ли лепные, то ли сделанные из желтоватой пластмассы, похожие на бабочек крылатые ангелочки, приклеенные на потолках гигантских внутренних помещений.
Осмотрел он и многочисленные бары, сменяющие один другой. И рестораны.
Да, со времен знаменитого «Титаника» стремление к изысканной роскоши осталось неизменным.
В конце осмотра он прогулялся по третьей палубе, над которой висели, как диковинные плоды, оранжевые спасательные боты.
Дверь с электронным замком уже привычно прошуршала что-то свое. И он снова оказался в своем жилище гурмана-отшельника.
Мировой сел к столику. И стал разглядывать найденную книгу. Автор – некто Н.К. Шильдер. На плотной красивой внутренней вкладке – парадный портрет царя в полный рост. В мундире с золотым шитьем. В лосинах, в ботфортах. При шпаге. С прижатой к ноге роскошной треуголкой. С плюмажем.
«Красавец мужчина», – подумал Олег. И наугад открыл этот фолиант.
Глава восьмая. «Путешествие императора Александра в Англию…»
Затем перевел взгляд на расположенную ниже литографию, изображающую группу всадников, едущих на прогулку в Гайд-парк…
Прочитал: «Как только Александр и Фридрих Вильгельм вышли на берег и сели в приготовленные для них экипажи, народ отпряг лошадей и повез на себе обоих монархов в город…»
На двери зажужжал электронный звонок. Появился давешний бой-малаец. Втащил большой черный, блестящий пластмассой чемодан на колесиках.
А следом в дверном проеме появилась стройная, но представительная фигура Затейкиной.
Мировой незамедлительно встал и устремился навстречу. Смуглый малаец подобострастно-почтительно остановился у входа. Мировой быстрым движением достал из кармана зеленую долларовую бумажку с масонскими символами, сунул ее малайцу в смуглую с тыльной стороны и белую изнутри ладонь.
Тот пробормотал «спасибо» и испарился.
А Олег, чтобы не терять разбега и «преодолеть дистанцию», приобнял Марину Петровну и попытался поцеловать. Но горячих объятий и длинного влюбленного поцелуя не получилось. Женщина была холодна. И невозмутима. Она только слегка поддалась под его напором. И, уклонившись от поцелуя, позволила чмокнуть себя в щеку.
Возникла даже какая-то легкая натянутая неловкость.
Чтобы как-то исправить положение, Мировой принялся громко рассказывать о том, что увидел на теплоходе в ходе своего утреннего осмотра.
Марина открыла чемодан, достала из него вещи, стала развешивать и раскладывать их по полочкам.
Слегка обескураженный таким холодным приемом, Мировой продолжал говорить, пока слова не иссякли. Наконец он замолк.
И в каюте повисло неловкое молчание.
Долго же он добивался, чтобы она оказалась здесь. С ним. Но дело не в любви.
Мирового прельщала трудность задачи. И Марина Петровна нужна была ему для самоутверждения в собственных глазах.
Смолоду его тянуло к красивым, самостоятельным, самодостаточным женщинам. Чувствовал он какую-то робость и неуверенность в отношениях с ними. И ни легкие интрижки с молоденькими модельками, ни романы с домохозяйками не давали удовлетворения его тщеславию. Сейчас он хотел преодолеть этот комплекс. Чтоб можно было похвастаться самому себе. Вот я каков! Какую женщину покорил!
Была еще одна закавыка. Как-то в разговоре один приятель-банкир обмолвился, словно невзначай, что после банкета увез Марину на дачу. И там они, крепко подвыпив, устроили себе незабываемую «ночь любви». Мировой с большим интересом выслушал пламенную речь приятеля. Особенно понравился ему пассаж: «А как она делает минет! С такой страстью, с таким урчанием!»
Он тогда подумал-подумал и сказал сам себе: «А чем я хуже Левы?» И ответил: «Ничем! Надо пробовать!»
Но была еще одна причина того, что они оказались сейчас вдвоем в этой каюте. Причина, в которой он не хотел признаваться даже сам себе. Ему было одиноко. И он частенько надеялся на то, что «случай» перерастет во что-то большее. Во что? В сумасшествие чувства, в ребенка, в какой-то поворот судьбы.
А пока он любовался ею – сухощавой, стройной, длинноногой. С пышной копной волос. И – безгрудой.
Она вполне могла бы работать моделью. Если бы поправила великоватый нос и увеличила глаза.
Но его она устраивала и такая – неуемная, энергичная, живая, циничная. Прошедшая большую жизненную школу. Сменившая к своим тридцати двоих мужей.
Женщина со странноватым оригинальным вкусом, выражающимся особенно ярко в манере одеваться. Как девочка-подросток…
Что он еще знал о ней? Родом она была из благословенного южного края нашей великой страны. Кажется, отец ее был большим начальником в каком-то районе еще в советские времена. Закончила текстильный институт. И подалась в Питер. Тут она поработала некоторое время мастером на фабрике. А потом, видимо, поняла, что сейчас востребованы другие ее данные. И оказалась в пресс-службе одного большого человека. Поговаривали, что воткнул ее туда муж. Парень такого авантюрного разлива, вольный художник, любитель свободных отношений с женщинами.
Ну а оказавшись у «тела», она не растерялась… И карьера ее пошла в гору стремительно.
Так что Мировому пришлось попотеть. Встречи как бы невзначай. Долгие разговоры на казенных фуршетах. Охи, вздохи. Рестораны. А главное – ему приходилось рассказывать о своей любви. А что делать? Что делать? Женщина интеллигентная. И такую одним только «вольво», подогнанным к подъезду, не возьмешь.
А пока она молча раскладывала свои вещи, Олег Павлович подумал, что сложновато им будет, судя по началу, прожить две недели в одной каюте.
Но действительность опрокинула его ожидания. Она разрешила ситуацию самым простым и доступным способом. Неожиданно для Мирового быстро сняла брюки и кофту. И в одних черных трусиках и лифчике прилегла на кровать. Затем, чуть прикрыв глаза ресницами, позвала его к себе:
– Иди ко мне!
Что ж, Мирового не надо было звать дважды.
Через мгновение он уже лежал рядом. Раздетый. Но…
Секс – дело взаимное.
Марина, видимо, решила, что «надо дать». Но при этом вся ее готовность на этом и закончилась.
Потому что его бурные попытки «разогреть» девушку ничего не дали. Она была холодна, как лед. Или мрамор. В общем, с первого раза все не заладилось. Она, прикрыв глаза, лежала и как бы милостиво пыталась «осчастливить его». А он пыхтел вокруг нее, с каждой секундой чувствуя, как угасает желание.
Ну а когда пришла пора «слиться в едином порыве», она протянула ему зажатый в ладони презерватив. Чем окончательно испортила все дело.
Каждый мужчина знает, что это чудное изобретение так снижает чувствительность «орудия», что существует даже поговорка: заниматься любовью в презервативе – все равно что целоваться в противогазе.
«Что, она боится заразиться от меня, что ли? Лучше бы я взял с собой какую-нибудь девушку из эскорта!» – подумал он.
И от этих мыслей дела пошли еще хуже.
Окончательное фиаско он не потерпел. Все-таки есть еще порох в пороховницах. Не иссякла еще мужская сила.
Но результат «страстной ночи любви» был разочаровывающий…
Уже устроившись рядом с нею на кровати, отдыхая телом и душой, он сообразил: «Похоже, встретились два эгоиста. И каждый занят собой. Черт меня дернул пуститься на эксперимент с этой Артемидой. Ведь она точно не Венера – богиня любви, а Артемида – охотница. В данном случае – за мужскими головами. Ну, будем знать теперь, после этой “медицинской процедуры”, что приятель мой, похоже, брехло!»
И пока они переживали свои удачи и неудачи, огромный, как айсберг, черно-белый лайнер готовился к выходу в Финский залив.
Почувствовав дрожь корпуса, Мировой вышел на балкон своей каюты. И принялся наблюдать за тем, что происходит в порту.
А там – работяги в оранжевых касках и жилетах отдают швартовы – освобождают гиганта от пут, которыми он причален к бетонной стенке. А там бурлит, шипит водная гладь от работающих в унисон переднего и заднего винтов.
Путешествие началось. Впереди был Таллин. А потом Стокгольм. И все дальше, дальше, дальше…
«Кажется, здесь ситуация такая, как рассказывала мне ее бывшая подруга Анна, – думал Олег, склонившись за перила, – когда женщине проще дать, чем объяснять, почему не хочешь давать…»
* * *
Олег Павлович Мировой родился в городе Ленинграде – так назывался Петербург во времена правления так называемых коммунистов – двенадцатого декабря тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.
Бабушка Олега – блокадница, пережившая в городе немецкую осаду. Ее девчонкой эвакуировали из города на Неве в Узбекистан. Ее-то вывезли, а вся родня умерла от голода.
После войны она вернулась в пустой дом. На насиженное место. Училась в институте. Где и встретила дедушку – бравого капитана-фронтовика. Вскоре у них родился сын, которого назвали Павликом.
Жили, как все. Не тужили.
Бабушка – женщина красивая и волевая – начала делать комсомольскую карьеру. А вот фронтовик-капитан Петр Федорович себя не проявил. Нравилось ему только играть на скрипке и попивать сладку водочку.
Кончилось дело это печально. Допился он до чертиков.
И бабушка, которая в то время уже очень даже поднялась на партийной работе, отправила неудачника мужа в лечебно-трудовой профилакторий. (Существовала в СССР такая форма принудительного лечения от алкоголизма. И можно было упрятать туда без суда и следствия человека года на два.)
Больной дедушка Петр оказался не слишком дисциплинированным пациентом. И частенько за нарушение режима попадал в изолятор, а если сказать еще проще – карцер. Что там случилось – никто толком не знает. Но во время одной из таких отсидок нашли его с проломленной головой.
Другие сидельцы уверяли, что они тут ни при чем, а он поскользнулся и «сам упал, ударился головой об унитаз».
Дело это раздувать не стали. Списали на несчастный случай.
Тем более что бабушка после этого случая пошла в гору по карьерной лестнице. И ей такой муж уж совсем был ни к чему.
Благополучно избежав развода, который в советское время никак не приветствовался, она в статусе вдовы героя войны заняла пост второго секретаря Ленинградского городского комитета КПСС. Отвечала за идеологию в городе.
Уже с момента своей работы в комсомоле она стала «номенклатурой». То есть вошла в правящий класс Страны Советов.
Большинство наших бывших советских людей до сих пор даже не представляют себе, как и кем управлялся СССР.
Если их спросить, так, накоротке, то они скажут, что Союз управлялся Коммунистической партией или добавят: Советами. Но этим самым назовут только надстройку той управляющей силы, которая существовала в стране.
А на самом деле страной правила новая элита. Новый класс, который получил древнее, но одновременно новое имя – номенклатура.
Термин этот вышел на поверхность из глубины веков. Судя по всему, произошел от латинского слова nomen – имя. Номенклатура – это список имен. (Во время праздников и торжеств в Древнем Риме распорядитель, громко провозглашавший имена входящих на прием гостей, назывался номенклатором.)
В Союзе номенклатура – это список должностей, назначение на которые утверждалось вышестоящими органами.
Олег Павлович Мировой как раз и был отпрыском этого правящего класса.
Номенклатурная бабушка не слишком любила сына, зато была от внука без ума. И Олег, родившийся в рубашке, а если по-западному – с серебряной ложкой во рту, пользовался всеми радостями беззаботной и сытой юности.
Еще маленьким ребенком он частенько бывал в Смольном. Белокурый малыш смело шагал по длинным, чистым, словно вылизанным, паркетным коридорам, устланным бордовыми дорожками. Разглядывал стандартные черные таблички на белых дверях. Забегал в приемную, где сидела секретарь секретаря горкома партии.
И никто не смел остановить хорошенького мальчугана, когда он открывал дверь и забегал в кабинет к бабушке.
Бабушка, конечно, притворно сердилась. Но сидевший у нее на приеме посетитель торопливо собирал свои бумаги. И вылетал прочь.
Отец в это время успешно служил. То на Дальнем Востоке, то на Кавказе. Поэтому, чтобы «не таскать ребенка по гарнизонам», Олега оставляли в Петербурге. С отцом и матерью он виделся летом. И на каникулах.
Эти дни навсегда остались в памяти Олега как самые лучшие. Конечно, он бывал в специальных лагерях для детей номенклатуры. Бывал и в «Орленке», и в «Артеке». Но все-таки больше ему нравилось «на свободе».
Мать его была родом со Ставрополья. Такая казачка из станицы, к которой прикипел сердцем петербургский интеллигент. И поэтому иногда Олега отпускали на побывку к материнской родне.
Станица называлась Аполлоновской. И она входила в целую казачью страну, раскинувшуюся на юге России.
Олег особенно запомнил свой первый приезд туда.
Рано утром они с матерью вышли из самолета в аэропорту Минеральных Вод. Солнце только-только алым краешком высунулось из-за темной гряды Кавказского хребта. И Олег увидел прямо на горизонте в ясном небе «висящие» горы.
В аэропорту их встретил на стареньком «запорожце» дядя Иван. Маленького роста, чернявый, бородатый казачок. С легкой полуулыбкой на губах. По дороге он озвучивал Олегу названия остающихся по сторонам станиц. Странно звучали для его ленинградского уха старинные слова: Нагутская, Солдатская, Марьинская, Прохладная, Аполлоновская.
А дядька объяснял, откуда это:
– Цари строили линиями. Одну станицу за другой.
Олег не удержался. Спросил:
– А почему так?
– Ну, просто туда дальше, ближе к горам, живут другие народы. Чеченцы, ингуши, осетины, кабардинцы, балкарцы. От их набегов и строили такие станицы. Закрепляли Россию на этой земле. Россия, она ведь расширялась толчками. Сначала было Московское княжество, а потом пошли. На Сибирь. На юг. В Крым. А кто шел? Мы, казаки!
И Олег услышал в дядькиных словах гордость за своих предков и за себя.
Сам Олег гордости не чувствовал. Он не местный, а ленинградский. И только тоненькая ниточка родства связывает его с этими людьми.
Станица тоже удивила его. Он привык к тому, что российские деревеньки сплошь и рядом представляют собой невнятное скопление домов и домишек, жмущихся к главной улице или проходящей через них дороге.
Аполлоновская же его поразила с первых минут знакомства. Сверху, с холма, сразу было видно, что построена она по строгому плану. Улицы ровными рядами тянулись по степи одна за другою. И не имели обычных названий. Назывались просто линиями: первая линия, вторая, третья…
Дома, выстроенные в ряды, были обращены друг к другу. Ограждены заборишками, воротами. За заборами – цветочные клумбы.
Перед домами, прямо на улице высажены плодовые деревья. Алыча, абрикосы, сливы, яблони.
Олегу, привыкшему к тому, что фрукты-ягоды надо покупать, это было очень удивительно…
Удивительны были и дни, которые он провел в станице. Дни, полные жизни и свободы.
Здесь можно было спать на улице. Есть немытые фрукты и ягоды с грядки или с дерева. Ходить вместе со станичными чумазыми ребятишками на речку. Ловить руками карасей в водяных зарослях.
Жили родственники очень бедно. Изба саманная, беленная снаружи, приземистая. Дядька Иван уже много лет подряд строил рядом дом. Но стройка двигалась туго. Колхоз денег не платил. Рассчитывался «палочками». Иногда зерном…
Жили в основном с огорода. Он весь был засажен клубникой. И когда наступал сезон, все семейство, как муравьи, работало на этой плантации.
