Kitobni o'qish: «Интересно девки пляшут, или Введение в профессию»

Часть первая
Чернотроп или тайна озера Лайхаярви

1

Германия, май 1945

– Иванов, совсем очумел, куда?.. – капитан Воробьёв опрометью бросился наперерез «тридцатьчетвёрке», медленно, но верно надвигающейся на кованые ворота средневекового замка. В несколько прыжков подскочив к танку и сорвав с плеча автомат, капитан с силой опустил приклад на броню. Танк дёрнулся и затих. В открывшемся люке показалась вихрастая голова командира лучшего экипажа полка Иванова Алексея.

– Слушаю, товарищ капитан!

– Куда прёшь, говорю. Не видишь, твоя машина в ворота не проходит?

– Да шут с ними, с воротами, легче выезжать будет, – танкист довольно заржал.

– Разворачивайся, вон в той низине на прикол ставь.

– Товарищ капитан, там всё простреливается со стороны леса, а тут, около замка под липами, – в самый раз. Не хочется после победы в беду попасть.

– Разворачивайся, говорю! Ишь ты, под липами! Ты посмотри, красота какая кругом. Да ты половину сада гусеницами снесёшь! Какая к чёрту беда? Не кличь её, она и не придёт.

– Ага, не придёт, – Иванов с сомнением кивнул на сгоревший «Тигр», чернеющий в той самой низине. – Вчера только из леса выполз.

– Так он с белым флагом сдаваться шёл, а ты его первым же выстрелом…

– Бережёного бог бережёт. Кто ж его, немца-окруженца, – срифмовал Иванов, – поймёт, может, подобраться ближе хотел, а потом бы как влепил мне в борт прямой наводкой. Вы второй месяц на фронте. А я…

Короче, были случаи. Да и потом, нервный я за войну стал, товарищ капитан, и домой вернуться хочу. А тряпку белую вчера – виноват, не разглядел, – с вызовом в голосе ответил танкист. – Разрешите выполнять? – и, захлопнув крышку люка, исчез в утробе стальной машины.

Стальная махина Т-34, как бы поддерживая командира, тоже сначала недовольно заворчала, пару раз газанула, обдав чёрной копотью цветущие яблони, и, нехотя сдав назад, стала разворачиваться.

Легко поднявшись по мраморным ступеням замка, капитан Воробьёв столкнулся у парадных дверей с полковой разведкой.

– Всё чисто, – доложил, небрежно бросив руку к пилотке, старшина Разгуляев, по прозвищу Разгуляй. – Красота внутри необыкновенная. Можете вставать на постой.

– А вы куда теперь? – спросил Воробьёв из вежливости.

– А мы, куда Родина пошлёт. А пока приказано к восемнадцати часам вернуться в расположение полка. Так что теперь вы уж сами тут. Без нас.

Сказано это было с явной иронией и намёком на неопытность Воробьёва.

С одной стороны, капитан недолюбливал разведчиков за их вечно небрежное и возмутительно вольное отношение к начальству. Но с другой, оставаться без них, уверенных в себе, на территории, которую менее суток назад ещё занимали немцы, было страшновато.

И капитан Воробьёв, придав своему лицу как можно более спокойное выражение, протянул руку:

– Ну, бывай, разведка.

Зайти в замок один он так и не решился. Теперь, когда «эмка» с разведчиками скрылась за кромкой леса, громада замка из серого камня стала казаться уж вовсе негостеприимной и враждебной. Он нерешительно потоптался перед парадными дверями и, с досады сплюнув на мраморные ступени, быстро спустился вниз к танкистам.

Известие о том, что в замке расположится штаб полка, привёз офицер связи. К вечеру прибыли связисты и командир полка гвардии полковник Лелюх собственной персоной.

О гвардии полковнике Лелюхе Иване Петровиче в полку ходили легенды. Этот невысокого роста коренастый шатен с пронзительно голубыми глазами слыл среди солдат строгим, а порою жестоким командиром. Поговаривали, что раньше, в финскую, он был неисправимым весельчаком и дамским угодником. Но после того, как пропала без вести его жена Катерина, заброшенная в тыл к финнам корректировать огонь нашей артиллерии, он сильно изменился. Стал нелюдимым и угрюмым. В его грустных глазах, казалось, навсегда поселилась печаль. Всё чаще полковник прикладывался к бутылке, явно превышая «наркомовскую» норму, что неизбежно приводило к взысканиям со стороны вышестоящего начальства. Сослуживцы с сожалением видели, что военная карьера да и сама жизнь, этого в общем-то хорошего и храброго командира неумолимо катится под гору. Но в 1944 году, ещё в Польше, сердце танкиста неожиданно для всех сразила наповал Верочка, вновь прибывшая в полк после мединститута. Около месяца все штабные гадали, как долго продлятся их отношения. Однако, к удивлению однополчан, Иван Петрович не собирался расставаться с симпатичной начальницей медсанбата. В его глазах опять появился тот радостный блеск, по которому можно точно и безошибочно определить человека, возродившегося к новой, счастливой жизни.

Вот и сейчас, расположившись на ночлег в обширном каминном зале замка, Лелюх первым делом достал из полевой сумки фотографию боевой подруги, бережно поставил её на каминную полку и огляделся. Внушительных размеров стены зала сплошь увешаны старинным оружием и портретами благородных старцев, а то и совсем ещё молодых мужчин. Одни изображены в рыцарских доспехах, другие – в мантиях, несколько бородатых вельмож в расшитых золотом камзолах. Под каждым портретом тщательно прорисованы гербы старинных родов, украшенные рыцарскими шлемами, тяжёлыми мечами, разноцветными боевыми знамёнами, а некоторые – венками из лавровых листьев. Но один большой портрет особенно притягивал взгляд. С него на полковника смотрел седоволосый старец могучего телосложения. Одет он был в чёрного цвета мантию с ослепительно белым восьмиконечным крестом на груди, поверх одеяния накинут кроваво-красный плащ, завязанный под волевым подбородком потускневшей от времени золотой тесьмой. Взгляд умных глаз устремлён вперёд, и полковнику даже показалось, что рыцарь с портрета смотрит прямо на него, и в какое-то мгновение их взгляды встретились. Лелюх тряхнул головой, отгоняя наваждение, и стал оглядываться дальше. Каминный зал полковнику понравился. Пол в помещении, выложенный мрамором, завораживал затейливой мозаикой, а огромный дубовый стол, с расставленными вокруг него стульями, напоминающими королевские троны, украшала чудесная резьба.

На душе было спокойно и радостно. Война закончилась. А вокруг цвели яблони и дурманящее пахло мирной жизнью. Запах этот пьянил и кружил голову.

Короткий вой снаряда и взрыв, отбросивший полковника к стене, слились воедино. Сразу же за окнами, забранными тяжёлыми коваными решётками, застучал пулемёт, раздалось ещё несколько взрывов, и стало тихо. Полковник тяжело поднялся и огляделся в поисках слетевшей фуражки. Снаряд, выпущенный, судя по всему, из немецкого самоходного орудия «Фердинанд», полковник узнал его по характерному звуку, влетел в окно и разорвался, угодив прямо в камин. Подняв фуражку и отряхнувшись, полковник увидел, что среди обломков камина что-то блестит. Наклонившись, Лелюх поднял с пола медальон в виде разрубленного пополам мальтийского креста на массивной золотой цепи, в звеньях которой угадывались какие-то непонятные символы.

– Товарищ полковник, – в зал влетел капитан Воробьёв в перемазанной глиной гимнастёрке, – с вами всё нормально?

– У меня-то всё в порядке. А у вас? Докладывайте, – и полковник машинально положил находку в планшет.

– «Фердинанд» недобитый из леса выполз. Сделал три выстрела, ну мы его… В общем, у леса догорает.

– Потери есть?

– Никак нет, товарищ полковник. Все, вроде, целы.

– Вроде… Вечно у тебя, Воробьёв, всё не как у людей, – махнул рукой полковник.

2

Ноябрь 1987 года

Первой мыслью, когда я, не раздеваясь, упала на кровать, было то, что в спальном помещении довольно прохладно. Хотя слово «прохладно» ни в коей мере не отражало действительности. Как, впрочем, и комната, где я завалилась на «боковую» с намерением поспать. Это помещение назвать спальней язык не поворачивался. Но на температуру воздуха мне было решительно наплевать, главное – я добралась, наконец, до кровати. Усталость действительно валила с ног. Думаю, что даже приказ о немедленном увольнении в запас не заставил бы меня пошевелить и пальцем. Однако вторая мысль, посетившая меня, когда я услышала команду «в ружьё!», подсказывала, что это далеко не так. Дело в том, что можно игнорировать всё что угодно, но только не завывание тревожной сирены – оно поднимет и мёртвого. Поэтому ничего не оставалось, как примириться с третьей мыслью о том, что вставать всё равно придётся. И побыстрее.

И вот я уже в уазике, трясусь по раздолбанной дороге к месту сработки сигнализационной системы. Машина подпрыгивает на ухабах, а я вспоминаю добрым словом своего папочку, который в «сердцах» обещал мне такую службу устроить… Словом, «два раза нырнула, два раза вынырнула – и вся служба». Но, как показала жизнь, даже самые крутые связи не помогли моему папе выполнить свои угрозы. Женщин служить на подводную лодку не брали ни под каким соусом и для меня исключения делать, конечно, не стали.

Впрочем, обо всём по порядку. История эта началась в тот самый момент, когда мои мама с папой, наругавшись, пришли наконец к консенсусу относительно того, как меня назвать. Дело в том, что при рождении мне дали очень красивое имя – Наташа. И всё бы ничего, если бы не фамилия… А она у нас была тоже красивая и старинная. Однако с моим именем сочеталась очень оригинально, не оставляя равнодушным абсолютно никого. Представляете, Наталья Ростова. А как звучит! Вот только в реальной жизни мне это вышло «боком». Да ещё каким! Если бы мои родители только знали, насколько круто их эксперименты с моим именем изменят мою жизнь! Вы, наверное, уже догадались, сколько всего я натерпелась в школе. Только совсем ленивый не «подкалывал» меня. Поначалу я плакала, жаловалась родителям и учителям, но ничего не помогало. Так продолжалось до третьего класса. И тогда я решила: всё, хватит, надо научиться постоять за себя. И активно занялась спортом: выполнила норму кандидата в мастера спорта по академической гребле, три раза была чемпионом Москвы. Только не подумайте, что внешне я долговязая или, того хуже, мускулистая дылда. Вовсе нет. При своём среднем росте я сохранила известный стандарт привлекательности, принятый во всём мире.

И вот, наконец, в восемьдесят пятом году, я стала готовиться пополнить ряды абитуриентов. Как и у большинства добропорядочных девочек из хороших и обеспеченных семей, мой выбор пал на медицинский институт. Правда, справедливости ради надо сказать, что выбор делали скорее мои родители. Я же просто уступила им, не желая втягивать себя в долгие, а главное – бесполезные препирательства с предками. Тем более папашка мой был полковником КГБ, и все споры с ним всегда заканчивались моим поражением, причём «всухую». Наконец, были собраны для приёмной комиссии все необходимые документы. Начались вступительные экзамены, которые, благодаря знаниям, полученным в средней спецшколе с преподаванием ряда предметов на испанском языке, которую я окончила, были сданы блестяще. Что может быть более волнующим и прекрасным, чем толкаться погожим июньским утром у стенда с напечатанными на нём фамилиями поступивших счастливчиков? Не знаю. Но увидев в списках свою фамилию, я вдруг передумала. И… решила пойти в армию.

Папа, как вы уже догадались, был в ярости. Он метался по квартире, как тигр в клетке. Но меня переубедить невозможно. Хотя первый курс отучиться всё-таки пришлось. И вскоре, по опять-таки папиному звонку, я получила вызов в районный военкомат, где после нескольких медкомиссий меня благополучно приписали в воздушно-десантные войска. «Как повезло, кто же не мечтал в детстве стать десантником!» – воскликните вы в восторге и будете, ох, как неправы. Во-первых, я не испытывала по этому поводу ни малейшего восторга, во-вторых, я уже считала себя достаточно взрослой, чтобы осознавать всю опасность такой романтики, и, наконец, в-третьих, я панически боялась высоты. И папа прекрасно об этом знал. Вскоре пришла повестка явиться к таким-то часам, в комнату такую-то, по адресу такому-то. Не нужно быть шибко догадливым от природы, чтобы понять зачем. Когда, дрожа от страха, я всё-таки прибыла в военкомат, никто, естественно, не посчитался с моими совершенно искренними заверениями, что я, конечно, готова отдать за Родину жизнь, но парашюту предпочла бы, например, морскую пехоту. Сами понимаете, морская романтика и всё такое. Там меня выслушали очень внимательно. Но в качестве альтернативы мгновенно предложили… вернуться в институт. Но я тоже была, как говорится, «не лыком шита» и, быстро оценив ситуацию, выбрала парашют, так как мною правила железная уверенность, что это – очередные происки моего папочки. А он, естественно, может запросто припугнуть непокорную дочурку… Но отправить в небо?.. Ни за что. Скорее всего, логика его была проста: откажется дочка от парашюта да и вернётся в институт.

Так что с ним при всём богатстве выбора другой альтернативы не было. «Ах, так, – подумала я. – Посмотрим, кто кого переиграет». И выиграла бой. Правда, на Чеховский аэродром под Москвой меня всё-таки отправили. Причём, как мне стало понятно из прозрачных намёков, не на экскурсию – а для выполнения трёх прыжков с парашютом! Это был удар ниже пояса! Но отступать было не в моих правилах. В конце концов, у меня тоже есть характер. В общем, в точно указанное в командировочном удостоверении время я прибыла в военкомат, предварительно попрощавшись с родными и близкими, правда, так и не написав завещания. И то только потому, что в то время это было как-то не модно. Всю дорогу до аэродрома я ужасно жалела себя. Однако когда через два часа автобус прибыл к месту назначения, я с облегчением поняла: сердце у моего отца не железное – в эти дни на Чеховском аэродроме проходили международные соревнования по парашютному спорту, и моё выступление не было предусмотрено регламентом…

А вскоре папа, видя, что я упёрлась, по его собственному выражению, «как ослица», плюнул и уступил.

3

Так я попала на эту, ничем не примечательную, пограничную заставу. Да ещё в самой что ни на есть неблагодарной должности – инструктора службы собак. Хотя сама напросилась. По молодости. Ведь предупреждали же меня на мандатной комиссии, что не надо соглашаться работать с собачками – пожалею… Так нет ведь, а всё этот дух противоречия, будь он неладен.

И вот теперь, глядя в лобовое стекло уазика, на которое потоками лилась грязь, летевшая из-под колёс, я – жалела. Конечно, не о том, что работаю с собаками. А у меня их целых две. Дик и Петти. Настоящая розыскная пара. И, между прочим, это – не какое-то там «средство усиления пограничного наряда», как говорят про сторожевых собак, а самостоятельная боевая единица. Само собой разумеется, вместе со мной. Так вот, а жалела я о том, что приходится уже в пятый раз за эту ночь тащиться за тридевять земель на этот чёртов первый участок. А причина «сработки», скорее всего, так и не будет найдена. Короче говоря, ни следа, ни зацепочки.

Машина вдруг резко затормозила и пошла юзом по раскисшей, как квашня, дороге. Наконец уазик остановился, и мы, усиленно делая бодрый вид, высыпали наружу. Мы – это так называемая «тревожная группа». Согласно боевому расчёту, в неё входят: начальник заставы, командир отделения сигнализации и связи, водитель и, конечно же, инструктор службы собак с розыскной собакой, а в нашем случае – с розыскной парой.

Начальник нашей заставы капитан Пустой был личностью во всех отношениях выдающейся. Высокий статный блондин с добрыми и весёлыми глазами. Всегда бодрый и общительный, душа компании, прекрасно играл на гитаре, в общем, мужик – закачаешься.

Командир отделения сигнализации и связи – сержант Лаврушин. Невысокого роста, полный, но в меру, с вьющимися непослушными рыжими волосами зануда, большой любитель поспать и вкусно покушать. И если последнее ему время от времени удавалось, то насчёт поспать вдоволь вот уже второй год не получалось. Между тем специалистом в своей области он был отличным: с электроникой и связанными с ней приборами дружил, и они отвечали ему взаимностью.

Водитель нашего боевого уазика ефрейтор по фамилии Узкий был родом из Архангельска и, как следствие этого, могучего телосложения и отменного здоровья. Он мог играючи вытащить, к примеру, безнадёжно зарывшийся в грязь уазик, а однажды на спор приподнял за багажник «Волгу» командира пограничного отряда.

Ну, о себе я рассказала уже много, а про моих собачек рассказ ещё впереди.

Да, ночка действительно была шикарной. Представьте себе морозный воздух, щедро приправленный озоном, корабельные сосны, уходящие ввысь в звёздное небо, и загадочно темнеющие вокруг скалы. Сказка! Если не вспоминать, конечно, что я не спала уже целую вечность.

Выпрыгнув из машины, я первым делом увидела… Нет, не нарушителя государственной границы. Его, судя по всему, поблизости не было. Зато присутствовал Дик, который с грозным видом и поднятой задней лапой подмывал ближайший куст, всем своим видом показывая, что с полным мочевым пузырём о следовой работе не может быть и речи. В чём-то он был, безусловно, прав, и я, чуть поразмыслив и деликатно отойдя в сторону, к нему присоединилась. О чём впоследствии не пожалела.

Между тем Лавр, а в миру – Лаврушин Дмитрий, уже приступил к осмотру линейной части сигнализационной системы, периодически бросая на нас с Диком укоризненные взгляды. Это, видимо, означало, что пора бы заняться делом и нам. Наведя узкий луч фонаря на ребристый профиль песка контрольно-следовой полосы, я подключилась к изучению этого ужасно невезучего, с нашей точки зрения, участка. Дело в том, что указанный выше отрезок государственной границы обладал многочисленными, я бы даже сказала, врождёнными пороками, делающими его настоящей находкой для шпионов и, соответственно, сущим адом для пограничников. Я не покривлю душой, если скажу, что подавляющему большинству моих товарищей по оружию уже давно не снятся родители, любимые девушки, жёны и дети – над нашими снами давно и безраздельно властвует первый участок.

Отбросив лишние мысли, сосредоточиваюсь на своей работе. Конечно, ровно настолько, насколько это возможно. Потому что производить осмотр местности бегом да ещё ночью довольно сложно, но против инструкции, как говорится, не попрёшь. Впрочем, имея некоторые навыки, замечаешь и то, что никогда в жизни не обнаружил бы днём, даже ползая на коленях. Итак, как и следовало ожидать, структура песка контрольно-следовой полосы однородна, повреждения верхнего слоя отсутствуют. Камни, сухие ветки и прочие предметы природного происхождения прихвачены к поверхности песка морозом. Значит? Правильно. В связи с последней сработкой, они нас не интересуют. Среди всех недостатков злополучного участка главный – живописное лесное озеро с довольно большим островом, соединённым с берегом деревянными мостками.

Пятнадцать минут бега по скрипучим доскам, и мы достигли острова. Но и тут, как и следовало ожидать, сигнализационная система и контрольно-следовая полоса почти в девственном состоянии. Однако это на продуваемом всеми ветрами нагромождении гранитных скал абсолютно ничего не значит. Посудите сами, сейчас температура воздуха – приблизительно семь градусов ниже нуля, при влажности девяносто восемь процентов. А КСП, как известно, насыпается из песка, который имеет отвратительную привычку пропитываться влагой. Ночью, при резком снижении температуры воздуха до минусовых значений, это приводит к замерзанию верхнего слоя песка до каменного состояния. И, как говорится, шагай по контрольно-следовой полосе, как по асфальту, – следов просто не остаётся. Такое состояние КСП называется на границе просто и без затей – «чернотропом». Так что в данных ситуациях, как вы понимаете, могут помочь только служебно-розыскные собаки.

Только не подумайте, что всё это время я сижу на прохладном камушке и сочиняю лекцию начинающим шпионам. На самом деле, пока эти, как, впрочем, и множество других мыслей, вихрем проносятся в моей голове, я успеваю заметить, как Петти подозрительно резво метнулась к оконечности острова, выходящей к границе. Мы с Диком рванули следом, так как сомнений не оставалось – она взяла след. Вот тут-то, подумаете вы, и начнётся захватывающая дух погоня. Ничуть не бывало. Уже через какие-нибудь двадцать минут мы, облазив остров вдоль и поперёк, стояли у самой кромки воды и тупо смотрели на волны. Судя по всему, у нарушителя, оставившего запаховый след, не было в планах встречаться с нами и, как я подозреваю, в особенности с Диком. Этот замечательный пёсик явно соответствовал своему прозвищу «пилорама», прочно укрепившемуся за ним после того, как он однажды чуть не сожрал начальника заставы.

– Ничего не понимаю, – пробормотала я. – По какой причине сработала сигнализационная система? Причина на острове – это очевидно, но где?

В том, что Петти взяла именно человеческий след, а не звериный, – я не сомневалась. Вплавь нарушители, что ли, ушли? Но до берега больше километра, да и ноябрь в этих широтах к купанию абсолютно не располагает.

Но тут мои размышления прерывает чьё-то хриплое дыхание. Оборачиваюсь и, конечно же, вижу Лаврушина, который задаёт самый идиотский вопрос, какой только можно придумать: куда мы, видите ли, запропастились. Посылаю его к чёрту и понимаю, что нить размышлений потеряна безвозвратно.

– Придётся обыскать остров ещё раз, – говорю я Лавру.

Что мы и делаем, я – с остервенением, а Лаврушин – с некоторой ленцой, свойственной, впрочем, ему во всём. И опять – ничего. Но, как известно, отрицательный результат – тоже результат. Хотя я очень подозреваю, что убедить в этом вышестоящее начальство будет совсем непросто. А ещё через пять минут становится совершенно очевидно, что делать нам на острове больше нечего.

И мы с понурым видом докладываем о нашей очередной неудаче начальнику заставы. Точнее, докладываю, конечно, я. А Лавр, Дик и Петти стоят, высунув языки и, что называется, «едят» глазами начальство.