Kitobni o'qish: «Становление»

Глава 1

1

Небо низко нависало над измученной землёй. Грязно-бурые, размокшие тучи бесконечной чередой ползли с юго-запада. Казалось, взберись на лиственницу повыше, протяни руку, и выхватишь из разбухшего небесного брюха разлатую лохматину. Всякая живность затаилась, спряталась от подступающего ненастья, даже работяги дятлы и бестолковые сойки не нарушали мрачную тишину.

По разбитой грунтовке, надсадно подвывая двигателем, из пихтача выкарабкался облепленный грязью грузовик-вездеход под брезентовым тентом. По извилистой колее, пересекавшей пологий спуск, грузовик подобрался к самой воде, и остановился, уставившись в волны пустым взглядом лупоглазых фар, приобретя сходство с принюхивающимся, сторожким зверем. Водитель заглушил двигатель и под тент проник шум неспокойной реки. Молодой пассажир, находившийся в кузове, утомлённый прелестями езды по осеннему таёжному просёлку, поставил на деревянную скамью картонную коробку, которую всё время путешествия держал на коленях, и с надеждой выглянул в узкое удлинённое оконце. Но стекло, не мытое с самого сотворения мира, скорее скрывало наружный вид, чем позволяло взгляду обозреть окрестности.

Мезенцев подошёл к переднему борту, и, отстегнув клапан в брезентовой стенке, выставил голову наружу, предполагая увидеть конечный пункт маршрута. Прямо перед автомашиной метров на семьдесят ширился плёс, правее река суживалась и бурлила на перекате, далее, примерно в полукилометре, берега близко подступали друг к другу, здесь их разделял настоящий горный поток не более трёх десятков метров шириной. Река с разгону ударялась в высоченный утёс, и круто забирала вправо. Склоны утёса покрывал редкий кустарник, непонятным образом удерживавшийся на отвесной стене, у каменной преграды дыбились беспорядочные волны с клочками грязной пены. Шум бьющихся о камень струй наполнял пространство, усиливая тягостное впечатление мрачного осеннего дня. Левее, метрах в ста, на противоположном берегу, в Лосьву, название реки Мезенцев узнал накануне, впадал ручей. Устье притока скрывали заросли тальника и ольшаника. Тёмные ветви, витые стволики тоскливо топорщились над водой. Крутизну противоположного берега обрезала терраса. Над самой водой росли могучие берёзы с искривленными, покрытыми тёмными наростами стволами. За террасой темнел пихтач, разбавленный лиственницами и осинником. С брода на террасу вёл каменистый въезд, прорезавший крутизну наискосок. Речная вода казалась тёмной и густой, но шуга, вызвавшая на базе перед выездом неожиданную перебранку, ещё не появилась, лишь на тихих береговых закраинах поблёскивал робкий, объеденный течением ледок. Всё это Мезенцев рассмотрел в три минуты, буровая скрывалась за деревьями, и, несмотря на все старания, взгляд не смог её отыскать.

Водитель, разбитной татарин Яшка, и технорук, очевидно, совещались, прикидывая глубину напитанной осенними дождями реки. По известным им приметам глубина была определена как безопасная. Заурчал мотор, скрежетнула передача, и, пуская по течению грязные разводы, колёса ГАЗ-66 омочились водой. Вода быстро дошла до ступиц, но держалась примерно на одном уровне, то, пряча их, то, опускаясь ниже. Перед самым берегом дно круто ушло вниз, колёса полностью скрылись, и последний десяток метров автомашина преодолела с натугой, затем сразу, едва не скачком, выбралась на откос. На террасе автомобиль поминутно попадал в рытвины, но не обращая внимания на чувствительные толчки, пассажир не оставлял свой пост, удерживаясь обеими руками за борт и жадно рассматривал открывающиеся взору виды. Река, тайга, даже колдобины и ухабы становились частью его жизни. Очень скоро ему самому придётся решать вопросы о переправах, снабжении буровых через капризную реку, и ему хотелось, желалось поскорей окунуться в эту наполненную волнениями и неожиданностями круговерть, ощутить биение настоящей жизни. Восприятие находилось в активной фазе, всякая мелочь приобретала важный значительный смысл.

2

В Таёжный посёлок Мезенцев приехал вчера на поезде. Утром прибыл в Северотурьинск, где располагалась база экспедиции, а в обед уже садился на поезд, двигавшийся в обратном направлении. В Северотурьинск поезд приходил в семь утра с минутами, и свою остановку Мезенцев едва не проспал. С вечера не давала заснуть весёлая компания северян, возвращавшаяся из отпуска, а среди ночи у молодой пары, занимавшей нижние полки, расплакался ребёнок. Около шести Мезенцев решил более не маяться, умыться, перекурить, и ждать своей остановки. С мечтами о чашке кофе безотчётно отдался минутному забытью, и очнулся от заполошного крика: «Северотурьинск! Подъезжаем! Кто до Северотурьинска? На выход!» В проходе стояла толстая проводница, щурившаяся в неверном свете ночника, и вглядывалась в пассажиров. В тягучих сновидениях, – Мезенцев сдавал и никак не мог сдать экзамен по «военке» – появился просвет и действительность сфокусировалась. Толстуха говорила нормальным тоном, пронзительно вопил младенец с нижней полки, каким-то неведомым образом их голоса совместились. За окном уже проплывали станционные постройки, и когда Мезенцев спросонья, впопыхах не попадая в рукава, напяливал пальто, поезд утишил бег и жёстко брякал сцепками. Утренний туалет сопрягался с некоторыми трудностями. Из всех удобств на северотурьинском вокзале в квадратном зале ожидания, заставленном диванчиками, покрытых жёлтым лаком с выцарапанными именами амбициозных пассажиров, имелась лишь раковина. На стене над раковиной висела эмалированная табличка, строго настрого запрещавшая умываться и мыть посуду. Первое впечатление надолго оседает в памяти людей, и появляться в первый раз на будущем месте работы заспанным, неумытым вахлаком не хотелось. Зал ожидания пустовал, но не столько из опасения платить десятирублёвый штраф, сколько не желая начинать день с конфликта с младшим обслуживающим персоналом, имеющим привычку появляться совершенно неожиданно и шумливо вставать грудью на защиту правил и инструкций, Мезенцев извлёк из рюкзака кружку, и, наполнив её водой, вышел в пристанционный дворик. Наступал серенький октябрьский день, жёлто-оранжевый свет фонарей растворялся в блеклом рассвете. Мезенцев облюбовал стоявшую у голубой ёлочки зелёную скамейку с налипшими берёзовыми листьями, и приступил к утреннему туалету. По мокрому асфальту прошлёпала кирзовыми сапогами серая тётка в форменной ватной куртке с эмблемой МПС на рукаве. Умывающийся пассажир возбудил у тётки необъяснимое любопытство, и до самого конца аллейки железнодорожница шла, оглядываясь, зародив у пассажира неодолимое желание показать язык. Не удовлетворившись скудным умыванием, пассажир капнул на платок «Шипром» и протёр лицо одеколоном. Станционный буфет открывался в десять часов, и пришлось довольствоваться куском чёрствой булки и чаем из термоса, предусмотрительно заваренным накануне вечером. За ночь чай настоялся и вполне годился для заварки. Холодный воздух, умывание, крепчайший чай разогнали сонную одурь, и, почувствовав себя посвежевшим, Мезенцев приступил к поискам экспедиции.

База экспедиции находилась на окраине городка, образуя автономный посёлок. Довёз к ней новенький «ПАЗ» северного исполнения. Ни кондуктора, ни кассы в автобусе не имелось. На капоте стояла белая картонная коробка с мелочью, рядом лежал билетный рулончик. Пассажиры бросали в коробку деньги, сами отсчитывали сдачу, сами отрывали билеты, последнее делали далеко не все. Расплатившись, большинство приговаривали с усмешкой: «Да на кой он мне, билет этот!»

В экспедиции дело решилось быстро. Кадровичка внимательно прочитала направление, что-то отметила в большой книге, тут же последовал звонок главному инженеру. Через полчаса, дождавшись завершения утренней сутолоки, знаменовавшей начало всякого рабочего дня, как бы скрупулёзно он ни был распланирован накануне, новоприбывший молодой специалист сидел в довольно обширном кабинете со стеклянными книжными шкафами у стен и двумя письменными столами, составленными буквой «Г». Напротив него располагался тщательно выбритый моложавый мужчина с чётким пробором в аккуратно причёсанных тёмно-русых волосах. Фигуру хозяина кабинета облекал коричневый костюм, нейлоновая рубашка цвета недозревших кедровых орехов. Довершал гардероб туго повязанный тёмно красный галстук и массивное золотое кольцо на безымянном пальце правой руки. Обоняние посетителя улавливало запах мужской парфюмерии.

Тепло, наполнявшее здание экспедиции, съело утреннюю свежесть. После дороги – поезда, самолёта, опять поезда, вокзалов, сна урывками голова была пустой, наполненной звоном. Мысли шевелились медленно, сознание словно отделилось от тела и наблюдало происходящее как телехронику, повествующую о посторонних, не касаемых его событиях.

Аркадий Леонидович Краснов, несколько рисуясь, должность главного инженера он занял в этом году и ещё не обжил своё новоё положение, вкратце ознакомил со структурой Россыпной экспедиции, и задачами, которые она решает. Из всего ознакомительного рассказа Алексей запомнил несколько моментов. Основное направление работ экспедиции – поиски и разведка месторождений бокситов, есть несколько поисковых проектов и на железные руды. Название осталось от прежних времён, сейчас россыпи отошли на второй план, новых проектов нет, дорабатываются старые. Ещё он запомнил имя самого главного инженера, а также начальника экспедиции – Басаргин Фотий Назарович. Имя было необычным, ассоциировало с могучего телосложения бородачом. Как выяснилось позже, образ, рождённый неуёмным воображением, был близок к действительности. Начальник экспедиции действительно обладал мощным телосложением. Хорошо развитую мускулатуру покрывал налёт жирка, впрочем, возрастные накопления не портили фигуру, а, наоборот, придавали ей значительности. Но, вот, обзавестись экзотической киношной бородой, Фотий Назарович не сподобился.

Вопрос о молодом специалисте был решён год назад, когда подавалась заявка в Территориальное Управление. Направляли Мезенцева в Быстрянскую партию сменным мастером, или по-новому – бурильщиком, с близкой перспективой перевода в буровые мастера. Назначение буровым мастером было делом одного, максимум двух месяцев. Мезенцева потому и направляли в Быстрянскую партию, что в ней из всей экспедиции среди мастеров была самая большая прослойка практиков предпенсионного возраста. Новые обстоятельства, складывающиеся в геологоразведочной отрасли, – возрастающие глубины, повышение производительности бурения, что требовало усложнения технологии бурения, применения оборудования более высокого уровня – устами высшего начальства требовали замены практиков специалистами с образованием. О давно решённом вопросе главный инженер в беседе с молодым специалистом не упоминал, а, преследуя воспитательную цель, упирал на иной аспект.

Молодой же специалист с трудом удерживал нить разговора. Между оконными рамами билась одурелая муха, назойливо завладевшая вниманием, и притягивала к себе взгляд. Усталость от двух полубессонных ночей, нудного ожидания поездов и самолётов, отразились на лице молодого специалиста. Выражение лица собеседника Аркадий Леонидович понял по-своему, и с жаром принялся объяснять назначение на рабочую должность.

– Ты пойми, Алексей Константинович, простую истину. Чтобы стать полноценным руководителем, надо пройти школу производства, путь от «а» до «я». Руководитель не выращивается как искусственный кристалл в исследовательской лаборатории, руководителем можно стать только на производстве. Как станешь руководить людьми, если не знаешь их труд изнутри? Пойми, руководителем не становятся по щучьему велению, становление, это труд. Все проходят путь от самых низов, и я тоже начал с того, что на буровой повкалывал несколько месяцев. Одни этот путь проходят медленней, другие быстрей, всё от тебя зависит. Глядишь, десяток лет пройдёт, ты этот кабинет займёшь.

Мезенцев стряхнул оцепенение, оторвался от созерцания мухи, посмотрел на узел галстука с чёткими геометрическими очертаниями, втянул запах «Кармазина», исходивший от шевелюры главного инженера, промямлил:

– Да я ничего. Всё правильно.

Аркадий Леонидович кивнул удовлетворённо, продолжал:

– А с другой стороны. Мужики у нас работают кондовые, верят тому, что собственными руками пощупали. Им надо себя показать, иначе и за начальника признавать не станут. Ты должен быть вот, – Краснов поднял руку, сжав кулак. – Должен показать себя, показать, что настоящий буровик, и бурить умеешь не хуже их.

Пока главный инженер проводил с молодым специалистом воспитательную работу, секретарша отпечатала приказ, сносила на подпись, поставила печать, и, когда, напутствуемый добрыми пожеланиями, молодой специалист покинул кабинет, хозяином которого ему предстояло стать через десяток лет, вручила заверенную копию, по-матерински наставляя:

– Смотри, билеты не выбрасывай. Как приедешь, авансовый отчёт составь, подколи все билеты и в бухгалтерию отдай. Тебе сейчас каждый рубль нужен.

Вчера он находился в привычной обстановке, ходил по тёплому зданию, стены которого украшали графики, диаграммы, цифровые показатели. Люди, обитавшие в этом здании, были вежливы, мужчины носили пиджаки, галстуки, от женщин пахло духами. А сейчас он сидел в тряском кузове работяги ГАЗ-66, по соседству со всевозможными ящиками: с коронками, муфтами, замками, короткими трубами диковинных диаметров, на скамейки лежала картонная коробка с лампочками, которые ему велели беречь как зеницу ока. Сам он был одет в ватную куртку, кирзовые сапоги. Контраст был разительным, и в то же время приятным.

Все два часа пути от Северотурьинска до Таёжного он глядел в окно. По непривычно низкому небу встречь поезду мчались клочковатые грязно-бурые тучи. Солнце скрывалось, и тогда необозримый пихтач, раскинувшийся по обе стороны железной дороги, тут же мрачнел, становился угрюмым и неласковым. Туча уносилась, солнце сияло точно летом. Радуя глаз, в его лучах пышными золотыми платьями цвели белоствольные русские красавицы. За два часа пути поезд останавливался трижды. Деревушки выныривали сразу, вдруг, в какой-нибудь полусотне метров от крайних изб лес стоял стеной. Перед Таёжным поезд с километр едва полз на подъём. Но не крутизна замедлила бег состава, рядом с действующим полотном путейцы тянули вторую колею. Не в силах совладать с охватившим его нетерпением, Мезенцев вынес вещи в тамбур, открыл дверь и выглядывал наружу, удерживаясь за поручни. Машинист дал протяжный гудок, тепловоз набрал скорость, в лицо пахнуло ветром. Состав прогрохотал по мосту, переброшенный через скачущий ручей, пихтач сменился редким осинником, взору предстал посёлок. По местным меркам Таёжный являлся довольно крупным населённым пунктом.

Дорогу до базы партии объяснил Краснов. Спрямляя путь, Мезенцев оставил в стороне переезд, перебрался через железнодорожные пути, и вышел на каменистый пустырь, словно лесом покрытый сухими бодыльями чертополоха и репейника. Заросли древовидных сорняков пронзали многочисленные тропы, приглашая выбрать любую. Вскоре тропа вывела на довольно широкую улицу, рассекавшую посёлок надвое. Всё привлекало внимание приезжего: крепкие бревенчатые избы с крашеными наличниками, деревянные тротуары, пышные сосны, растущие у заборов и в оградах, поленницы дров, крепостными стенами охватывавших дворы, люди во дворах и на улице, большой гастроном, десяток женщин толпившихся подле, занятых обсуждением своих вековечных проблем, и проводивших незнакомца долгими взглядами. Две молоденькие девушки, шедшие навстречу, которым он вежливо уступил дорогу, вызвали усмешку. Тугощёкие мордашки раскраснелись на ядрёном октябрьском воздухе, живые глаза рассматривали молодого незнакомца без всякого стеснения. Усмешку вызвали не простодушные лица наивных провинциалок, на вид девчонки были хорошенькими и даже привлекательными, Одежда и самоуверенный вид сельских модниц, не подозревающих о нелепости своего наряда, не могли оставить равнодушным взгляд столичного жителя. Красотка, шедшая слева была одета в канареечного цвета куртку, ноги облекали ярко-синие чулки с квадратными клетками, натянутых по слабо винтовой линии. Одежда второй ещё более колола взгляд. Синяя куртка сочеталась с зелёными брюками, заправленными в лакированные ярко-красные сапоги до колен со шнуровкой на боку. Но и его собственная одежда привлекала взгляды сельчан. Купленное весной пальто хранило свой первозданный облик. Пальто было импортным, гэдээровским, и очень нравилось ему, так как, по словам друзей, он походил в нём на иностранца. Ворсистая ткань имела белый цвет с чёрными крапинками, карманы прикрывали клапаны с пуговицами. Главной особенностью был покрой. Обычные лацканы отсутствовали, воротник был как у рубашки, и застёгивалось пальто до самого подбородка. Сейчас верхняя пуговица была расстёгнута, и в пройму выглядывал синий шарф, которым Мезенцев обматывал шею, в морозные дни натягивал на подбородок, и это ему тоже нравилось.

Пройдя всю центральную улицу, таёжный новобранец оказался у реки Быстрянки, свернул налево на улицу Разведчиков, тянувшейся вдоль берега, и имевшую один порядок домов, а ещё метров через двести по автомобильному мосту перешёл на другой берег. Жилых строений здесь не было, и территория базы просматривалась с моста.

«Контора» помещалась в длинном оштукатуренном кирпичном здании, вдоль которого тянулись длинные клумбы, огороженные низким штакетником, у входа росли четыре молоденькие берёзки в человеческий рост. Пройдя вестибюль, Мезенцев наугад свернул влево. Выбранное направление оказалось верным. За бухгалтерией находилась дверь с табличкой: «Начальник партии», а на противоположной двери висела табличка «Технорук». Мезенцев сложил вещи в конце коридора, где у окна на табуретке стоял вазон с фикусом.

Из-за стола навстречу поднялся мужчина среднего роста, крепкого телосложения, одетый в свободный костюм, коричневую полосатую рубашку без галстука, лицо выражало симпатию.

Начальник партии, Николай Павлович Марков, уже знал о приезде молодого специалиста, сообщили по рации из экспедиции, и даже намеревался послать на станцию УАЗик. Но старший механик Невзоров, памятуя, что сегодня начальник путешествовать по участкам не предполагал, укатил на исправной легковушке к коллегам на рудник решать проблемы механической службы. На второй, разъездной, перебирали задний мост, о чём начальник не знал.

Мезенцев назвал себя, начальник кивнул лысоватой головой, посмотрел в упор близко посаженными глазами, обменялся рукопожатием, показал на стул.

– Садись. Значит, дела такие. Мы посовещались, решили тебя пока на Глухарный участок направить. На Глухарном дорабатывают проект на россыпное золото. Сейчас подойди к Ивушкину Ивану Даниловичу, это наш технорук, он тебе всё объяснит. Поживёшь пока в общежитии, – Марков глянул на молодого специалиста, поднёс левую руку к лицу, потёр подбородок согнутым указательным пальцем, и спрятал взгляд. – Общежитие наше, конечно, оставляет желать лучшего, но на данный момент ничего иного предложить не могу. Да ты парень холостой, перезимуешь, а к весне мы этот вопрос решим, обещаю. – Николай Павлович улыбнулся по-свойски. – В общем, весной, так или иначе, вопрос с жильём уладим. Все так начинали, я с женой в молодости пять лет в бараке жил. Ну, договорились?

Мезенцев согласно кивнул. Начинать работу со скандала о правах молодого специалиста не хотелось. Ёрничала въедливая мыслишка: «Каким ещё специалистом окажешься, а то не будут знать, как избавиться».

Технорук Ивушкин представлял собой рослого широкоплечего мужчину, едва ли не богатырского телосложения, лет пятидесяти с хвостиком, без лишнего жира, с крупными, несколько грубоватыми чертами лица, от постоянного пребывания на свежем воздухе приобретшего тёмно бронзовый цвет. Густую шевелюру присыпала соль крупного помола, генсековские брови сходились на переносице. Фигуру плотно облекал коричневый пиджак из толстой полушерстяной ткани, нагрудный кармашек украшали расчёска и колпачок дешёвой шариковой ручки. Воротничок мягкой рубашки был расстёгнут, открывая изрезанную крупными складками мощную шею цвета красного кирпича, изрядно выделанного непогодой. Поднявшись, технорук оказался на голову выше посетителя, отнюдь не выглядевшего тщедушным сморчком. Крепко пожав руку, Ивушкин кивнул на стул, сел сам, вытянув из-под стола длинные ноги.

– Вот, значит, нашего полку прибыло. Эт-то хорошо. Ребята с образованием нужны, и даже очень. Ты как предполагаешь, на всю жизнь в геологоразведку, или так, три года отбарабанил, да местечко поуютней искать? – не дожидаясь ответа, продолжал: – Много у нас практиков, а техника меняется, глубины растут, станки поступают скоростные, а старики привыкли дробью бурить – трюх, трюх, трюх, по сто метров в месяц, сейчас же этого мало. Ну, ладно, это так, к слову. У Николая Павловича был? – Мезенцев кивнул утвердительно, и Ивушкин заговорил снова: – Дела обсудим завтра. Сейчас, пока рабочий день не закончился, надо успеть устроиться. Дуй в бухгалтерию, выпишешь там всё что положено, бегом на склад, тушёнку не забудь, и устраивайся в общежитие. Там сейчас один Лёнька Матвеев обитает, ничего, он мужик спокойный, уживётесь. Пойду-ка я с тобой, наша Варвара Никитична как начнёт рассусоливать, до пяти не закончишь.

Ивушкин поднялся, и дальнейший разговор вел на ходу, одеваясь, а потом, вышагивая по территории, на которую вышли через внутренний выход, побывав в бухгалтерии.

– Познакомлю с Раисой, это наша кладовщица, велю, чтоб по росту спецодежду подобрала, а не абы как. У неё же возьмёшь простыни на постель. Если денег на продукты не хватит, бери под запись. Отловлю тебе машинёшку, чтоб не тащиться с барахлом через весь посёлок. – Уже возле склада Иван Данилович сообщил: – Завтра примерно в обед на участок машина пойдёт, увезёт кой-какое оборудование, и я съезжу. Ты как смотришь на такое дело – три дня постажироваться, а потом остаться на пять дней, на заездку?

Мезенцев, обходя лужу, пожал плечами. На данный момент разница между жизнью в глухом таёжном посёлке, где всё ему было незнакомо, отсутствовали привычные атрибуты городской жизни, и жизнью на участке была невелика. На участке даже интересней, быстрей войдёт в курс дела.

– Да я принципе не против. Только как с питанием? Столовой же нет на участке?

– Не проблема. Тушёнки сейчас наберёшь, а потом со сменой я тебе картошки и хлеба пришлю.

Кладовщица Рая, женщина лет сорока с круглым свежим лицом, одетая в тёплую геологическую куртку с подвёрнутыми рукавами, была чрезвычайно общительна. Ивушкин громогласно представил своего протеже, так же бодро велел отнестись к нему со всем вниманием и участием, и, не прощаясь, исчез. Рая, пока перебирала спецодежду, отпускала продукты, выспросила про то, что было, про то, что есть, вопросы её не были неприятны и не вызывали раздражения. По благожелательным взглядам, улыбке, не сходившей с лица женщины, Мезенцев догадался о сочувствии, невольно внушённом кладовщице. На обещанную машину он не надеялся, и, выволакивая полученные вещи и продукты на эстакаду, терялся в догадках, что теперь ему со всем этим добром делать. Но напротив склада стоял зелёный УАЗик, пожилой водитель, вальяжно опиравшийся копчиком о капот, спросил с добродушной насмешкой:

– Ты, что ли, инженер? Грузись, отвезу.

Несмотря на насмешливый тон, помог загрузить поклажу на заднее сиденье. На сообщение, что в конторе находятся ещё вещи, хмыкнул, велел вынести багаж на парадное крыльцо.

Своего пассажира Кондратьич, так звали водителя, повёз кружным путём, через весь посёлок, показал клуб, столовую, магазины. В маленьком магазинчике Мезенцев закупил сахар, чай, папиросы, взял пару пакетов молотого перца.

Общежитие находилось на самой окраине, с другой стороны посёлка, и занимало обыкновенную избу на два входа. Двор ограждал полузавалившийся штакетник, одна створка ворот отсутствовала, вторая была распахнута и чудом удерживалась в вертикальном положении. В глубине ограды находился сарай с раскрытой дверью и деревянный туалет. Кондратьич остановился у ближнего от ворот крыльца, сообщил с усмешкой:

– Вот и наша заезжая. Эта половина чёрная, для негров, а та, – он кивнул на второе крыльцо, – для белых людей, которые из экспедиции приезжают. Ключ, – слова общительный водитель сопровождал жестами, – под шиферину прячут.

Мезенцев вылез из машины, взошёл на крыльцо, потрогал замок, и без труда вытащил штырь, на котором крепилась клямка.

– Да тут и ключа никакого не надо, – засмеялся, демонстрируя извлечённый из стены штырь, но всё-таки вытащил из-под стрехи ключ на грязной, цветастой тряпочке.

Кондратьич уже стоял на земле, окутывался табачным дымом.

– Да кого запирать-то? У нас такими делами вроде не балуются. Да и прятать кого? Бутылку разве? Так бутылки в заезжке не залёживаются.

Мезенцев топтался на крыльце, не торопясь заходить в избу, крутил ключ, наматывая тряпочку на палец.

– А от той половины у кого ключ?

Ему пришла мысль, что хорошо бы устроиться в чистой половине, а не в грязном обиталище «негров», по выходным, безусловно, превращавшимся в проходной двор.

– Где белые люди останавливаются? – переспросил Кондратьич. – Тот ключ у Райки. У ней чего другого выпросить легче, чем ключ, бережёт, как зеницу ока, выдаёт, только по распоряжению самого Николая Павловича. Ты чего ж у начальника не спросил?

– Да я откуда знал? – фыркнул обиженно Мезенцев. – Он мне сказал, пока в общежитии поживёшь, а я откуда знал, что их два?

– Н-да. Значится, не захотел Николай Павлович тебя уважить, – бесцеремонно констатировал Кондратьич. – Ну, ничего, обживёшься, стребуешь, что получше. Какие твои годы! Первые десять лет тяжело, а потом привыкнешь.

С помощью Кондратьича Мезенцев перетащил вещи из легковушки на крыльцо, пнул с верхней ступеньки засохший комок грязи, и вошёл в общежитие.

Новое место обитания состояло из трёх частей. В холодных сенцах лежала аккуратная кучка берёзовых поленьев, в углу стояла объёмистая кастрюля. На противоположной стене висел грязный брезентовый плащ и промасленная роба. Собственно общежитие составляли кухня и комната. На удивление пол в кухне был чистым и даже застеленным двумя круглыми тряпичными ковриками. Новый жилец скинул у порога туфли, и прошёл в комнату. В спальном помещении изголовьями к уличной стене стояли четыре металлические кровати, пятая притулилась к тёплой кухонной стене, и была занята. На стене, разделявшей избу на две половины, по засиженному мухами лесу бродили такие же засиженные мишки. Мезенцев облюбовал среднюю кровать, стоявшую у единственного окна. Сбросил на матрац рюкзак, узлы с бельём, спецодеждой, перетащил к изголовью пустую тумбочку, почему-то стоявшую посреди комнаты. Вернувшись на крыльцо, занёс оставшиеся вещи, снял пальто, и вместе с холодом почувствовал голод. За весь день, кроме утреннего чая с кусочком чёрствой булочки, успел перед поездом перехватить пару пирожков с мясом и стакан чая с лимоном. Холод, царивший в помещении и подступивший голод, настоятельно требовали озаботиться о тепле и пище. На жестянке у топки лежали приготовленные заботливой рукой берёзовые поленья, щепа и несколько рулончиков бересты. На плите стоял зелёный эмалированный чайник со щербатой крышкой, наполовину наполненный густым чаем. Через несколько минут поленья запылали, и Мезенцев взялся за приготовление пищи. Сковорода обнаружилась в столе. Обернув обрывком газеты густо смазанную застывшим маслом банку с тушёнкой, криво вскрыл большим кухонным ножом крышку, и вывернул содержимое на раскалившуюся сковороду. Через несколько минут жарево аппетитно зашкворчало. На столе лежали две луковицы, и, придерживаясь основного правила общежития, согласно которому, всё, что лежит на столе, общее, порезал одну в сковороду, и посыпал булькающую жарёху перцем. Пока готовилась незамысловатая еда, оглядел кухню. Тяжеловесный деревянный стол, когда-то выкрашенный синей краской, покрывала клеёнка. Клеёнка хотя и носила на себе следы не затушенных папирос и ножевые ранения, была тщательно вытерта. Несколько вымытых тарелок стояли стопкой у стены. Жилец, обитавший в общежитии, был человеком аккуратным и чистоплотным. Дверки стола запирались ромбической деревянной вертушкой, сгодившейся и для небольшой калитки. Возле посуды стояли два гранённых стакана, один с солью, второй с сахаром, середину столешницы украшала ажурная пепельница, сотворённая неизвестным умельцем из консервной банки. Кроме стола, на кухне находился громоздкий умывальник, тумбочка, со стоявшей на ней электроплиткой, жестяной бак с водой. Под табуретку, которую занимал бак с водой, были задвинуты два ведра, вдвинутые одно в другое. Из стены возле двери торчало несколько толстенных гвоздей для одежды, на одном висел нагольный тулупчик и меховая шапка. Дверка в умывальнике отсутствовала, и в нише виднелось цилиндрическое ведро для обмывков. Остальную мебель составляли три табуретки и стул, на который Мезенцев бросил своё импортное пальто. Убогость обстановки подчёркивала голая лампочка, висевшая на скрученном восьмёркой шнуре. Человека, привыкшего к комфорту, пекущегося об удобствах быта, считающего его одной из главных составляющих существования, убранство жилища повергло бы в уныние, но Мезенцева занимали иные мысли. Пристроив пальто рядом с тулупчиком, новый жилец приступил к трапезе.

Щедро сдобрив тушёнку перцем, нарезал крупными ломтями пухлый ноздреватый хлеб. Вилка в обеденном наборе отсутствовала, это несколько смутило его, но аппетит не испортило. Макая в духовитую жижицу мягкий хлеб, незаметно умял полбуханки. Поленья весело потрескивали, печка распространяла сухое тепло. Затолкав в топку оставшиеся дрова, выпил кружку чая с папиросой. Убрав за собой, застелил постель, надел тренировочный костюм и лёг поверх одеяла. Вытопленная самостоятельно печь сближала с «кондовыми мужиками», обращение по имени-отчеству грело самолюбие. Сон не заставил себя ждать, укутал блаженным забытьём.

Проснулся в темноте от стука входной двери. В кухне зажглась лампочка, на пол, достигнув соседней кровати, лёг прямоугольник света. Пришедший занёс дрова, грохнув ими о пол. Мезенцев не поднимался, цепляясь за остатки сна, расслабленное сознание то проваливалось в тёплый туман, то возвращалось в реальность. Пришедший ещё выходил наружу, вышагивал по кухне, поскрипывая половицами, но теперь ступал мягко, стараясь производить поменьше шума, сдерживал движения. В комнату проник табачный дым, запершило в горле, и Мезенцев окончательно проснулся. Потянувшись, встряхнув плечами, вышел в кухню. За столом сидел невысокий мужичок с белёсыми волосами, одетый в синюю майку и трико, и погнутой алюминиевой ложкой ел со сковороды картошку с тушёнкой. Несмотря на некрупную фигуру, щуплым мужичка назвать было нельзя. Тело было крепко сбитым, на руках бугрились мышцы. Позёвывая, Мезенцев громко произнёс: