Kitobni o'qish: «Штрафное проклятие»

Shrift:

* * *

Глава 1

Ночная мгла еще всецело царствовала на земле и на небе. Темные тяжелые облака висели низко, и казалось, что они почти не двигаются, даже при наличии привычного для этих мест северо-западного ветра. Редкие птицы, в основном вездесущие вороны, пролетали над крышами домов, от одного дерева с раскидистой кроной к другому, переставая работать крыльями за полсотни метров до места посадки. Они садились на черные ветви, где были совсем не видны с земли, или на крыши, где на фоне серого мартовского утреннего неба казались вытянутыми по вертикали пятнами.

В полумраке почти нигде не освещенной улицы одна за другой проехали две запряженные худенькими лошаденками груженые подводы. На каждой восседал с поводьями в руках немолодой мужчина. Вереница женщин, сгорбленных от холодного ветра, одетых почти во все серое, однообразное, в шерстяных платках на головах и в валенках на ногах, быстрым шагом, одна за другой, проследовали к утопающей в навалах грязного снега двери, освещенной электрической лампочкой под металлической, качающейся на ветру «шляпой». За ними с шумом и почти бегом семенила толпа худеньких мальчишек-подростков, как правило, облаченных в старые шапки-треухи, ватные куртки большего, чем требовалось, размера, и часто громадные, отцовские, валенки. Далее шли небольшими группами или по одной женщины, такие же серые и сгорбленные, что и первые. Потом мужчины, почти все немолодые. За ними снова подростки, но уже постарше, снова женщины, женщины с мужчинами, несколько стариков, один из которых что-то ворчал себе под нос, и снова женщины с мужчинами. Все неприметные, на один манер одетые, словно темные пятна на фоне серого снега, сваленного вручную от дороги к длинному деревянному забору.

Путь у всех заканчивался за той самой одинокой дверью, почти не закрывавшейся от сплошного потока входящих. Что было написано на не очень большого размера табличке, расположившейся на стене неподалеку от этой двери, почти не было видно со стороны. Свет лампочки, горевшей над дверью, не касался ее, обходя стороной и освещая только саму дверь и крыльцо перед ним. Лишь только когда ветер чуть сильнее раскачивал фонарь, свет от лампочки освещал край таблички, и тогда можно было прочесть на ней: «…‌СКИЙ ЗАВОД».

К двери, в почти не прерывающемся потоке людей быстрым шагом приближался невысокий худой юноша, ничем не выделявшийся в серой однообразной массе людей. По его внешности было видно, что он уже достиг того самого возраста, когда мальчиков уже перестают считать подростками, но еще не считают молодыми людьми. Молодой семнадцатилетний организм сейчас явно желал сладко и крепко спать, а не идти к темной двери, освещенной единственной на этой улице электрической лампочкой. Наконец парень попал под ее свет, замер на мгновение, за которое успел ухватиться рукой за ручку, а потом скрылся за дверью.

Порог невысокого одноэтажного здания, который он перешагнул, очутившись в узком коридоре, справа и слева от которого располагались несколько дверей и крохотных внутренних окошек в стенах, отделил его жизнь на ближайшие двенадцать часов от всего того, что было до его пересечения. За спиной, за дверью оставалась вся его прошлая жизнь: многочисленные друзья, родные дом и улица, отец и мать.

Да и почти все его друзья сейчас тоже входили в такие же двери, рядом с которыми была табличка: «…ЗАВОД», чтобы тоже на двенадцать часов рабочей смены встать к станку, печи, верстаку или котлу. Иного выбора ни у кого из них сейчас не было. Только так, днем или ночью, в смену по двенадцать часов в сутки, иногда не видя солнца, в дыму, копоти, в шуме работы кузнечного, литейного, штамповочного или какого-либо еще цеха. Без выходных, без отпусков и каникул. Жизнь не оставляла иного выбора. Каждый должен был стиснуть волю в кулак и пойти трудиться, потому шла война: тяжелая, беспощадная, кровавая, огненная, на полное истребление.

– Волков! – громко назвал себя юноша, когда подошла его очередь показаться перед одним из окошек, расположенных на внутренней стене здания, в которое он вошел.

– Тот, что Виктор? – хрипло прозвучал голос в ответ оттуда, из-за грязного стекла, почти что прятавшего за собой седовласого старика.

– Да! – так же громко произнес юноша.

– А то в соседних цехах еще Волковы есть. Поди разбери, кто ты такой из них будешь, – заворчал кто-то рядом со стариком, которого за грязным стеклом видно не было.

Юноша вышел, уже сделал шаг к другой, противоположной, двери, путь через порог которой должен был вывести его сначала на широкую заводскую улицу с несколькими дорожками-направлениями, что вели каждая в определенный цех, склад или мастерскую. Но какая-то неведомая ему сила заставила его повернуть голову в сторону, к стоящему в углу столу, на котором обычно оставлялась кое-какая корреспонденция, лежали листы объявлений для работников, передаваемые письма или посылки, копии приказов и распоряжений по цехам и подразделениям завода. И он там заметил лист бумаги с отпечатанным на машинке списком фамилий ребят одного года рождения с ним, которым уже на тот момент исполнилось полных восемнадцать лет. Фамилий было немного, десятка полтора. Все фамилии и наименования цехов и подразделений предприятия, где они числились, уместились на одной странице. А сверху было написано «Приказ» под номером таким-то и с предписанием прибыть уже на следующий день в городской военный комиссариат.

– Неужели призывают? – произнес кто-то за спиной Виктора, кому этот список тоже попался на глаза.

Парень застыл на месте. Легкий холодок пробежал по его спине. Тело будто окаменело. Он невольно подумал о том, что и сам в конце года окажется в подобных списках, что будут лежать на проходной завода. Военный комиссариат Подольска, врачебная комиссия, отправка в одну из воинских частей и потом – фронт. В декабре ему восемнадцать. Сейчас конец марта. Осталось совсем немного времени. Каких-то девять месяцев. Они пролетят быстро. Он и заметить не успеет, как с легкой руки машинистки его фамилия окажется на точно таком же листе бумаги.

Виктор еще раз посмотрел на список. Пробежал по нему глазами в поисках знакомых фамилий. Вдруг в нем есть друзья или вообще кто-либо из его цеха? Взгляд его приковала фамилия товарища из другого подразделения предприятия. Ошибиться он не мог. Его знакомый был там единственным работником с такими данными. И по возрасту вполне подходил. Все остальные, кого удалось вспомнить, были значительно старше. Молодых рабочих с началом войны осталось не так много. В основном те, кому дали бронь. Это были люди с высокой квалификацией, опытом работы и техническим образованием. За них завод держался мертвой хваткой. Терять кадры никому не хотелось. Но и из тех многие покинули родные цеха, записавшись в народное ополчение, укомплектованное в основном рабочими предприятий города еще в октябре-ноябре прошлого года, когда враг особенно ожесточенно рвался к Москве.

Значит, эта знакомая ему фамилия в списке принадлежит именно тому человеку, о ком подумалось. Виктор нахмурился. Что-то все равно не сходилось в его голове. Он отчетливо помнил, что день рождения того парня еще не наступил. Ему нет восемнадцати. Определенно нет. Порог призывного возраста ему предстояло перейти только летом. Это точно.

Взгляд юноши скользнул по часам. Они показывали, что до начала работы еще около двадцати минут. Виктор всегда приходил пораньше. Это было его привычкой. Мать всегда ругала его за то, что он долго спит, вместо того чтобы делом заняться. А когда он устроился после окончания школы-семилетки рабочим в один из цехов, то она особо рьяно начала приучать его к дисциплине, всякий раз напоминая про наказания за опоздания на работу.

Он успеет. Надо все разузнать. Нет ли ошибки в списках, и действительно ли его друг уйдет на фронт еще до того, как ему исполнится восемнадцать? Виктор ускорил шаг, прикидывая в уме, что успеет переодеться в раздевалке до того, как прозвучит заводской гудок, сообщающий всем работникам о начале смены.

– Да сам я к начальнику цеха подошел, – заявил его знакомый. – Говорю ему про то, что летом меня все равно призовут. Чего ждать? Пусть сейчас отпускает. Тем более что двое после тяжелых ранений уже вернулись с фронта и начали работать. Так что замена вроде есть.

– Но ведь нельзя по закону до восемнадцати лет! – заявил в ответ Виктор.

– Э-э! – улыбнулся ему собеседник. – Да ты, брат, мало чего знаешь. А я тебе скажу.

Он хмыкнул и улыбнулся, убирая замерзшие на мартовском холоде руки в карманы замасленного и оттого блестевшего на свету рабочего ватника, прикрытого спереди широким и грязным брезентовым фартуком.

– Год на дворе сорок второй? – уставился он прямо в глаза собеседнику.

Виктор кивнул в знак согласия.

– Мы с тобой с двадцать четвертого года? – последовал новый вопрос.

– Ну да, – произнес тот.

– Так что будет, если из сорока двух отнять двадцать четыре? – почему-то озадаченно спросил у него собеседник и тут же сам дал ответ: – Восемнадцать! И на конкретную дату твоего и моего рождения военный комиссар вполне может глаза закрыть. У него там простая арифметика и приказ от своего начальства, об отправке на фронт как можно большего количества людей. Вот так-то.

Виктор нахмурился, услышав все сказанное ему напрямую.

– Он, военком, прислал в отделы кадров предприятий всего Подольска запросы на тех, кому и есть уже восемнадцать и на них не дали брони. А те составили свои списки.

– Значит, и я так смогу? – озадаченно произнес Виктор.

– А то! – почти засмеялся в ответ его товарищ. – Беги к начальнику своего цеха и просись на завтра с нами.

– А пустит ли? Работы уж больно много, – прокомментировал он, недоумевая от всех услышанных объяснений и доводов.

– Работы сейчас везде и у всех много. Но хочешь на фронт, значит, иди и просись. Под лежачий камень вода не течет, – хлопнул его по плечу товарищ.

Он уже собирался уходить в свой цех, как снова повернулся к Виктору и добавил:

– Мужики, вернувшиеся с фронта на завод, после того как их комиссовали после ранений, рассказывали, что часто там встречали тех солдат, кому по семнадцать, а то и по шестнадцать лет. Попадались и совсем юные. Это воспитанники. Их сынами полков называют. А были и такие, кто на вид совсем мальчишка, а всем говорит, что ему больше лет, чем выглядит. Только поди проверь, если он доброволец, родные места его уже под немцами, а документов, может, и не осталось вовсе. Но воюет же человек.

– Ничего себе! – удивленно протянул Виктор, выслушав товарища.

– Волков! – вдруг одернул его голос мастера, громко прозвучавший со стороны въездных ворот в его цех. – Заснул, что ли? Бегом на работу!

День едва не начался с опоздания, но главное, что удалось узнать – это была реальная возможность не ждать призыва, что коснется парня лишь к концу года, в декабре, когда ему исполнится полных восемнадцать лет, а самому попроситься на фронт.

Весь рабочий день Виктор провел с мыслью о досрочном своем возможном уходе на службу в армию, на войну. Он много раз прокручивал в голове рассказ товарища. Не смущало его в этом абсолютно ничего: ни опасности, ни трудности, ни ранения, ни вполне возможная гибель в бою. Волновали только отец с матерью. Они оставались совершенно одни в случае его убытия куда-либо.

Он родился семнадцатым, самым младшим и самым последним ребенком в огромной и простой семье обыкновенных тружеников. Рос в крохотном домишке на рабочей окраине Подольска, вмещавшем в своих низеньких бревенчатых стенах три поколения семьи Волковых. Помнил он постоянно ворчащую бабушку-старушку – мать своего отца. По обыкновению проводившего время на завалинке полуслепого деда с вечной его деревянной клюкой в одной руке, на которую он опирался даже тогда, когда в этом не было никакой необходимости.

Вот только своих братьев и сестер он помнил не многих, потому как живыми и здравствующими застал при своей жизни далеко не всех. Эпидемия тифа во время Гражданской войны унесла жизни едва ли не каждого третьего в семье. Самый старший еще подростком был убит напавшими на него хулиганами или бандитами, что промышляли грабежами и насилием над простыми прохожими в тяжелые и голодные времена. Скончался тот на руках у матери, истекая кровью от множества ножевых ранений. Погиб, как написал в письме сослуживец в тридцатом году в стычке с басмачами в Туркестане, еще один брат. Не вернулся с Финской войны третий, на которого мать с отцом получили похоронное извещение. Давно уехал на заработки в дальние края четвертый брат, откуда сообщил, что женился, создал семью, но больше ничего о себе не писал. Вышла замуж и перебралась с мужем в другой город сестра. Остальные же братья и сестры Виктора ушли из жизни из-за болезней в разное время, в основном совсем маленькими.

Крохотный дом Волковых почти опустел к началу войны. На ближайшем к нему кладбище на тот момент покоилось больше его жильцов, чем в еще стоявших стенах. Мать с отцом надеялись в будущем только на подрастающего Виктора. Видели в нем кормильца и утешение в старости. Вот только он им радости приносил мало. Больше времени проводил на улице. Постоянно с кем-то дрался, хулиганил, водил дружбу с теми подростками, которых воспитали суровые условия не очень гостеприимных рабочих кварталов города. Приходил домой с синяками и ссадинами. Иногда на него жаловался кто-либо из соседей за то, что он поколотил их сына. Однажды наведался даже участковый милиционер и грозил посадить за проделки в колонию для малолетних преступников. Тогда это смогло заметно приструнить мальчика. Он взял себя в руки, отказался от частых прогулок с друзьями, стал больше бывать дома, начал помогать родителям в огороде и по хозяйству. Перестал прогуливать занятия в школе, где его тоже не очень жаловали преподаватели за плохую успеваемость и отвратительную дисциплину, частые отсутствия на уроках и постоянное участие во всевозможных проделках, а еще в драках.

– Ой, Витька, бандит с большой дороги из тебя вырастет! – ворчал на него совсем уже старый дед, отец отца. – Будешь как прадеды мои – разбойником. Они купцов в старинные времена, что по московской дороге ехали с товаром, обворовывали да грабили. Место их разбоя так и назвали в народе: «Подчищаловка». Потому как они карманы подчищали торговому люду.

Но Витька не стал ни бандитом, ни разбойником. Получив заветный аттестат о семилетнем образовании, он по совету отца – рабочего одного из заводов города – направился устраиваться на работу. Учиться он не хотел, да и не взяли его в фабрично-заводское училище, из-за слишком низких отметок. А вот Подольский механический завод имени Калинина принял его в ученики в один из цехов, чем сам Виктор остался очень доволен. И было ему чему радоваться. Атмосфера предприятия, где кормили своих работников обедами и платили заработную плату, давали специальность и отправляли на культурно-массовые мероприятия в виде походов в кино и на представления в любительских театрах, где все роли, как правило, исполняли такие же, как и он, простые рабочие с заводов, нравилась ему. Он приучил себя к трудовой дисциплине, принял ее и без труда привык к ней. Бросил общаться с уличной шпаной. На получаемые за работу деньги смог прилично одеваться, хорошо питаться и помогать родителям. И хоть прежнее накопленное им в душе уличное наследие иногда давало о себе знать, втягивая его во всевозможные конфликты в виде стычек с кем-либо из таких же бывалых драчунов, как и он сам, сделанные парнем выводы работали как надо. В милицию он не попадал, работал на заводе исправно, на смены никогда не опаздывал, а потому начальство на него не жаловалось и уже начинало ставить другим в пример.

Но уже через год его трудовой деятельности в страну пришла страшная война. Многие из его коллег ушли добровольцами и по призыву на фронт в первые недели и месяцы войны. Враг уже рвался к Москве, чьи границы пролегали совсем недалеко от родного Подольска, а потому людей на его предприятии становилось меньше день ото дня. Работать оставались либо старики, не годные идти на фронт по возрасту, либо те, кому руководство выделило бронь как опытным специалистам. К концу сорок первого года на завод пришло довольно много подростков – выпускников местных и окрестных фабрично-заводских школ и училищ. Пятнадцатилетние-семнадцатилетние ребята, наскоро обученные, а больше недоученные по причине ускоренного выпуска и отправки на работу, с трудом втянулись в трудовую жизнь. Но и они вскоре вполне стали заменять ушедших на фронт отцов и старших братьев, что стояли до них у станков, верстаков, печей и котлов.

Многие из них были ровесниками Виктора. Но свою трудовую школу он прошел не в стенах учебных заведений, а непосредственно на заводе. А потому для некоторых из новичков стал впоследствии едва ли не наставником.

В тот день, что увидел он на проходной предприятия список убывающих на фронт молодых людей, буквально встряхнул его, заставил пробудиться, задуматься о будущем, о долге перед Родиной, о том тяжелом положении, что наступило в стране и городе с началом войны. Он работал с мыслями о том, что должен предпринять какой-то правильный шаг, двинуться в нужном направлении, пойти туда, где для него уже проложена судьбой его дорога. И покоя ему не давала именно та возможность, которая открывалась после увиденного еще утром списка. Виктор не находил себе места, работал машинально, по привычке. Он колебался между тем, чтобы остаться трудиться и, возможно, получить потом бронь, жить со стареющими родителями, у которых он был сейчас один, и между тем, чтобы сделать самому шаг вперед, а не плыть по течению: не ждать призыва в декабре, а рвануть на фронт сейчас, изменить свою жизнь.

Его привел в чувство заводской гудок, сообщавший всем работникам о наступлении обеденного перерыва, короткого по времени из-за войны, но никем не отмененного полностью. Виктор прекратил работу, сразу успокоился и решил положиться на волю судьбы. Отпустит начальник цеха, значит, быть тому так – он станет солдатом и отправится защищать Родину. Нет – останется рабочим и будет трудиться в стенах родного цеха.

Как будто кто-то свыше прочитал его мысли. На глаза парню попался идущий между станками его руководитель. Это был знак и удача одновременно.

Виктор сорвался с места. Он подбежал к начальнику цеха, схватил того за рукав пиджака и, с шумом выдохнув, поздоровался.

– А, Волков! Чего тебе? – на ходу спросил тот.

Виктор не находил себе места от волнения, не чувствовал ног, прерывисто дышал, но все равно не отступал от намеченной цели.

– На фронт хочу уйти! Отпустите меня, пожалуйста! – затараторил. – Мне в этом году все равно уже исполнится восемнадцать. Призовут. Чего мне ждать? Там списки. В них много моих товарищей. Уйти с ними хочу. Вместе надежнее, все свои. А тут и ребята есть. Они уже всему научились, работают справно, к дисциплине приучились, не опаздывают и все задания выполняют вовремя и без взысканий.

Начальник цеха остановился, тяжело вздохнул, опустил глаза в пол и нахмурился. Морщины на его лице, что стали выделяться особенно четко с началом войны, проступили еще явственнее. Молодой еще мужчина, казалось, постарел от постоянных недосыпов, недоедания и нагрузок, от непрерывного рабочего дня, продолжавшегося порою по несколько суток подряд, с ночевками на работе, прямо в кабинете.

– Что ж вы все со мной делаете? – тихо проговорил он и начал нервно тереть подбородок. – С кем же я теперь план выполнять буду?

– Так призовут все равно и очень скоро! – не унимался Виктор, боясь проболтаться, что до настоящего достижения призывного возраста ему ждать еще девять с лишним месяцев. – Чего ждать? И подмена есть. Я всему их научил. Ребята справные.

Начальник цеха поднял на него глаза.

– Ладно, – ответил он. – Все равно сбежишь. Вы все сейчас на фронт рветесь. Удержать никого и никак не смогу.

Глаза Виктора округлились от неожиданного ответа руководителя. Такого быстрого хода событий он никак не ожидал. Его план сработал, а судьба решилась всего за несколько часов с того самого момента, когда он заметил список с фамилиями заводских призывников.

– Скажешь от моего имени учетчице, чтоб сходила на проходную и вписала твою фамилию в бумагу, – произнес начальник цеха. – И до конца дня получи расчет, сдай инструмент в кладовую и все дела передай своему мастеру.

Виктор в ответ в знак согласия и в знак признания своему руководителю расплылся в благодарной улыбке.

– Только бы не передумал, только бы не передумал, – проговаривал он раз за разом сам себе до конца рабочей смены. – Удача! Удача! Удача!

Двенадцать часов труда на заводе позади. И так каждый день. Выходных во время войны на заводе не дают. А потому накопившаяся усталость в сочетании со скудным тыловым питанием в виде жидкой похлебки на работе в обеденный перерыв и того, что отоваривает на карточки мать, отстояв рано утром длинную очередь, делают организм ослабленным. Но сегодня Виктор не волочит ноги с работы, как обычно в последние месяцы. Он почти бежит, бодро и весело, окрыленный новыми мыслями и надеждами. Уже завтра он сделает первый шаг к тому, чтобы стать солдатом.

– Леха! – кричит он в окна дома своего приятеля, который тоже уже должен прийти после смены.

Друзья они старые. Крепко связанные с детских лет. Вместе проказничали, озорничали, а потом и втянулись вдвоем в жесткие, порою жестокие уличные традиции. Хулиганили, дрались, начинали курить тайком от родителей. Леха верный друг. Никогда не предаст. На него можно положиться.

– Привет, Витек!

– Привет!

Они обменялись крепкими рукопожатиями.

Леха младше на несколько месяцев. Ему нет еще семнадцати, а потому призыв для него состоится только в следующем – сорок третьем – году.

– На фронт ухожу, – тихо произнес Виктор, ожидая реакции на свои слова старого товарища.

– Да ты что! – вскинул тот брови. – Так рано? Шутишь, что ли?

Но по выражению лица друга понял, что тому сейчас вовсе не до шуток. Слишком серьезным был у него вид.

– Так получилось. Начальник цеха дал добро. Отпустил, потому что я замену себе подготовил из тех пацанов, кого еще в конце года из училищ на завод прислали, – продолжил Виктор.

Он поведал Лехе все подробности сегодняшнего дня. Рассказал о том, как увидел на проходной список. Как ходил потом для разъяснений к тому самому знакомому парню, чья фамилия была указана в нем. Как прикинул свои шансы уйти на фронт и решил рискнуть, обратившись за разрешением к руководителю.

– На вот. Моим потом занесешь, – протянул он Лехе аккуратно сложенные деньги, что получил сегодня в качестве расчета, когда увольнялся с завода.

Тот уставился на Виктора вопросительным взглядом.

– Я с ночи котомочку себе приготовлю, – пояснил ему тот, – чтоб мать не увидела. Белье положу, мыла кусок. Из погреба чего-нибудь съестного вытяну. А с утра как на работу буду уходить, так и сбегу. Они не заметят. Только сам-то я в военкомат направлюсь. А ты им завтра вечером попозже новость обо мне и сообщишь. А то сам понимаешь. Они же вцепятся в меня. Слез будет! Не пустят еще, повиснут на мне со слезами и причитаниями.

– Ну ты даешь! – протянул в ответ Леха. – Один в семье остался. Брат с сестрой не пойми где. Писем нет от них. И ты сбегаешь. Каково твоим старикам теперь будет?

– Вот и навещай их время от времени, – настойчиво произнес Виктор, прощаясь со старым другом.

У него действительно все получилось. Сбылось задуманное всего за один день. По-мужски, по-взрослому принял решение и тут же реализовал его. Ему еще семнадцать, а он уже носит военную форму и боевое оружие. Повзрослеть довелось рано, в два приема. В первый раз с началом войны, когда пришлось заменять на заводе тех мужиков, кого забирали на фронт. А потом с личным решением не оставаться в тылу, а самому уйти добровольцем на войну.

В запасном полку Виктор попал в роту, где готовили расчеты к станковым пулеметам. Учил материальную часть оружия, разбирал и собирал на занятиях тяжелый «максим», когда до него доходила очередь. Копал вместе со всеми сначала мерзлую весеннюю, а потом уже рыхлую и податливую лопате летнюю глинистую подмосковную почву. Устало маршировал на занятиях по строевой подготовке и никак не мог вбить себе в голову наставления сержантов о том, что это такая же необходимая часть воспитания воинской дисциплины в себе и отработка чувства локтя товарища. И ему, как и всем остальным новобранцам, пытались внушить, что свои индивидуальные навыки нужно присовокуплять к работе всего подразделения, привыкнуть к четкому выполнению команд и приказов. И только тогда будет успех в действиях, когда все будут едины.

Прибытие в первые дни службы в армии в запасной полк, что располагался в глубоком тылу, Виктора совсем не обрадовало. К суровой армейской дисциплине он привыкал с огромным трудом, прилагая еще больше усилий к этому, чем когда пришел работать на завод после окончания школы-семилетки. Ему выдали не новое да еще не очень хорошо постиранное белье в виде слегка укороченных кальсон с протертыми в них дырами да большой по размеру рубахи с широким воротом. Брюки защитного цвета тоже оказались уже ношеными, слишком широкими для него и с парой крупных масляных пятен на коленях. А вот гимнастерка досталась абсолютно новая и оказалась подходящей по размеру. В довершение дела Виктор получил совсем крохотную и довольно короткую шинель, а также едва державшуюся на голове из-за маленького размера шапку.

– Носи, дурень, и не жалуйся! – тихо промолвил ему прямо в ухо ротный старшина. – Тут харчей немного дают. Жрать будешь по тыловой норме. А еще нагрузки постоянные. Сейчас худой. Так через месяц совсем усохнешь. И шинелька тебе как раз в пору будет. А штаны сменяй с кем-нибудь, кто покрупнее. Белье сам потом в бане отстираешь. Второго комплекта не будет. Отжал покрепче и натянул на тело. На себе и высохнет.

Виктор принял совет старшины к сведению и тут же нашел того, кому его штаны пришлись впору, а выданные на складе были малы по размеру. И едва его настроение поднялось от проведения удачной сделки, как оно снова было испорчено. Всем новобранцам выдали ботинки размером начиная с сорок третьего и выше. Большинство же из них носило до того обувь по своим ногам и, как правило, меньше. Однако выбирать было не из чего. А радовало солдат только то, что обувь оказалась неплохого качества и поступила в страну по ленд-лизу от союзников.

Кое-как, с большим трудом, постоянно преодолевая себя, приучаясь к исполнению всех приказов и команд старших по званию, он день ото дня приучался к армейским порядкам. Изучение пулемета и остального стрелкового оружия давалось легко. Рытье окопов возле стрельбища не доставляло хлопот. Но скудное питание в полку по урезанной тыловой норме со временем начало на него и остальных бойцов свое пагубное воздействие. Силы медленно и бесповоротно уходили из заметно исхудавших за время службы тел. Меньшая по размеру одежда становилась впору. А вот физические нагрузки, которые поначалу давались легко, теперь уже выполнялись через силу.

Утром ослабленные новобранцы едва находили в себе силы пробудиться и подняться на ноги после громких криков сержантов. Весь день потом все как один только и ждали очередного захода в столовую, а не нового занятия по боевой подготовке, что так привлекали их в самом начале службы. Наливаемая в солдатский котелок похлебка всего с несколькими крупинками злаков и крохотным жировым пятном на поверхности казалась столь жидкой, что ее даже не хотели есть поначалу. Но голод менял предпочтения людей, и такое кушанье становилось желанным. А еще в армейский тыловой рацион входили распаренные и уже успевшие подгнить во время небрежного хранения овощи, что неприятно чувствовалось во время еды.

Но больше всего Виктору и его сослуживцам не нравился выдаваемый в столовой хлеб, который молодые солдаты и хлебом назвать стеснялись. Мука в нем была низкого сорта, плохо просеянной и смешанной как будто с мелкими опилками и еще чем-то, похожим на грубо перемолотые зерна какого-то злака. Но и такое перестало кого-либо смущать в полку. Привыкли, ели с аппетитом и, конечно, не наедались, а потому ждали следующего прихода в столовую, постоянно чувствовали голод и мечтали только о вкусной еде и продолжительном сне, чего так каждому недоставало.

– На еду вздумали жаловаться! – заорал на солдат в столовой внезапно прибывший туда комиссар полка после того, как кто-то из новобранцев высказал командиру свое недовольство.

Виктор и его товарищи мгновенно встали со своих мест, приветствуя по уставу старшего воинского начальника, лицо которого было в этот момент багровым от злости, а губы и руки тряслись от волнения и напряжения.

– Я вам покажу жаловаться! – снова заорал он, сделав короткую паузу, чтобы посмотреть на реакцию присутствующих в столовой солдат. – Вся страна голодает и надрывается на работе в тылу по двенадцать часов в день, без выходных, питаясь по карточкам, замерзая. В цехах, на заводах и на полях в колхозах работают женщины, старики и подростки. У станков мальчишки тринадцатилетние стоят. Люди делают все, чтобы армия была обеспечена необходимым имуществом и вооружением. А вы тут жаловаться вздумали. Да еще на фронт решили уходить, не получив должной подготовки.

Комиссар снова обвел всех своим цепким взглядом красных от напряжения глаз.

В его последних словах была истинная правда. В полку уже прошел слух о том, что в действующей армии кормят куда лучше, по другой норме, чем здесь, в глубоком тылу. А потому оголодавшие за несколько месяцев ребята, вчерашние мальчишки, многим из которых, как и Виктору, не было еще и восемнадцати лет, сразу начали мечтать о скорой отправке на передовую.

– Там хотя бы сытнее, – промолвил кто-то из них, когда разговор во время перекура снова зашел о еде.

Однако слухи о куда более калорийном питании в боевых частях на поверку не подтвердились. Виктор столкнулся с этим воочию. Из запасного полка его направили для прохождения службы на Центральный фронт, в одну из воюющих там стрелковых дивизий, что уже давно держала на довольно сложном участке оборону, зарывшись в землю, окопавшись и создав огромное количество позиций на передовой и вблизи нее. Согласно полученной воинской специальности Виктор попал служить в один из расчетов станкового пулемета, что не всегда удавалось новобранцам. Но до того момента в составе колонны солдат маршевой роты он прошагал не одну сотню километров по родной земле, таща на себе и неся с собой объемный по размеру и довольно тяжелый армейский скарб. Вещмешок за спиной, свернутая плащ-палатка, шинельная скатка, что при жаркой летней погоде своим соприкосновением с телом солдата приносила ему огромный дискомфорт, вызывали жгучее желание сбросить все эти вещи в ближайшую канаву. Однако на привалах, ночевках в лесах, полях, под открытым небом, в избах и сараях у местных жителей они всегда оказывались нужными, потому как шинель выполняла роль одеяла, а плащ-палатка – подстилки на землю. Либо наоборот.