Kitobni o'qish: «Лучик-Света»

Посвящается светлой памяти Светланы Головко

Эта история приключилась в середине восьмидесятых, еще в незабвенном Союзе. Он тогда пребывал в зените своей экономической, социальной, научной, военной, образовательной и иной силы и славы. Всё это, однако, – поясняю для совсем уж далёкого от СССР Читателя, – не исключало множества недостатков и пороков.

Но это лишь факт! Его следует принять к сведению! Поскольку он абсолютно достоверен, а романтическая повесть, которую Читатель намерился прочитать, мало связана с упомянутыми пороками, но все события протекали именно на советском фоне, определяя тем самым и поведение ее героев.

Автор подчеркивает это на всякий случай, если Читатель, впитавший в себя правила общественной жизни более поздних времен, станет мерить жизнь действующих лиц повести сегодняшним аршином.

Часть 1

Глава 1

На неуютном морском побережье только чайки кричали громко и противно, собираясь в большие атакующие стаи, и нагло выпрашивали, у кого придется, легкую добычу, да крупная бездомная собака озабоченно трусила куда-то вдоль волны, свернув голову набок и проверяя носом в сыпучем песке свои редкие находки.

Несмотря на пять утра, солнце взобралось уже высоко, правда, ещё не раскалив вокруг себя характерный белесый круг. Он в этих краях появляется ближе к полудню.

Сбивчиво перебирая многочисленные воспоминания, я добрел до края бетонной дамбы, нагло вторгшейся в море на добрые полста метров. Чуток постоял на ее краю, почти над самой водой, представляя тебя в том же беленьком платьице. Оно невероятно подчеркивало твою молодость, стройность и красоту. Затем, стараясь не рассыпать так понравившийся тебе букет, бросил все пятнадцать роз в спокойную и прозрачную до песчаного дна воду.

Солнечные блики обволокли погружающиеся растения причудливыми фигурками, непрерывно меняющими затейливую геометрию света, да несколько мелких рыбёшек, шустро подлетев, заинтересованно пощипали темно-красные цветы.

«И всё! И никому нет до нас дела! И только нам всё это знакомо до мелочей и дорого! – подумалось мне. – Ты ведь тоже должна всё помнить, мой Лучик. Вот и я ничего не забыл! И в который раз прошу у тебя прощения, которого, сам знаю, не заслуживаю… Да ты теперь и не сможешь меня простить! Никогда…»

Через пару часов пляж оживет энергичными и шумными усилиями тех, кого природа, как таковая, едва ли здесь волнует. Отдыхающих даже море привлекает всего-то его потребительской стороной. Здесь так бывает всегда! И будет всегда!

Женщин тут более всего заботит красота собственной кожи, покрытой специальным лосьоном для загара или, напротив, от загара, да свободные мужчины из числа слоняющихся рядом, валяющихся на песке или барахтающихся в море.

Мужчинам интересны карты, баночное пиво, бескрайний водный простор, позволяющий до приятной усталости разминать мышцы, да женщины, проявляющие именно к таким мужчинам легко читаемый интерес.

Малышню, как обычно, здесь трудно отогнать от воды, которую она вдохновенно взмучивает, возводя из влажного песка замки и запруды. Вся эта мелочь неустанно плещется, хохочет и старается незаметно от зазевавшихся матерей окунуться как можно глубже.

Очень скоро под жарким южным солнцем станет тесно от слившегося в единое целое разноцветья подстилок и изнывающих от зноя человеческих тел. Тесно окажется даже во взбаламученной воде, причем, тем хуже, чем ближе к берегу.

Пляжное море я не люблю. Хотя, что толку говорить о том, если давным-давно я живу бесконечно далеко отсюда; никак море не связало меня и профессией. Тем не менее, в минуты редкой встречи оно меня волнует настолько, что от восторга перехватывает дыхание.

И я не претендую на оригинальность! Право же, редко кого так же не будоражит эта живая громада с ее непонятной переменчивостью, и скрытая от большинства отдыхающих ее стихийная мощь.

Всё именно так! Но, вполне возможно, что причина моих волнений кроется лишь в ностальгии. В том, что родился я в удивительном городе Одессе. И с первых лет, как себя помню, пропадал у моря. И летом, и зимой! И потому не могу понять, как можно не любить и это море, и этот город, даже ругая его изо всех сил, часто по делу!

Все одесситы любят только своё море – только Черное. И не признают иного. Оно и понятно! Черное – оно же, с какой стороны не поглядеть, самое-самое! Не Балтийское же, в конце концов, любить, мелкое и несолёное! Тем более, не Каспийское! Хотя и крупное, но всего-то озеро! На худой конец, еще об Охотском или море Лаптевых можно предметно поговорить!

«Так это ваши неприятности!» – объяснят одесситы любому, испытывающему трудности выбора предпочтений!

Но мне, как-то не принимающему во внимание реальную географию, до сих пор странно, почему же и в Батуми всё то же Черное море, как в моей Одессе? Впрочем, что бы ни говорили, море здесь всё равно другое, будто не настоящее, будто и созданное-то лишь для этих вот ненормальных отдыхающих, которые по собственной воле изнуряют себя с утра до вечера на знойном пляже, а потом гордо называют это утомительное безделье самым желанным отдыхом!

Я люблю море другое – не летнее, а холодное, отчаянно бьющееся в тех берегах, которые ему скупо отвела природа, и которые для его стихийной натуры бывают столь тесны! Оттого иной раз оно неистово рвется наружу и ломится, и всё крушит, и размывает. А потом – дай ему лишь время – смиряется со своей судьбой и плещется уже вяло, даже бессильно, словно, ластится и извиняется за проявленную ненароком несдержанность.

Я люблю море сильное, море страшное, море свирепое. Не зовущее искупаться или позагорать, а такое, как было при нас с тобой! Море живое и бурное, не на шутку распоясавшееся и угрожающее гибелью любому, кто рискнет ему противостоять.

Я люблю поздней осенью ходить по песку, скрипящему ракушками, ещё не до предела измельченными. Люблю подставляться порывам студеного и влажного ветра, пока совсем от него не продрогну. Люблю касаться ладонями соленой волны, когда она выдыхается и, смочив мои ладони, шурша отступает, смешиваясь с теми массами зеленой пучины, которые и выдавили ее для захвата берега, не наделив для того достаточной мощью.

Я люблю растянувшийся на километры морской берег, когда вокруг почти никого. Когда никто и никому не в тягость.

В такое время абсолютное спокойствие и неосознанная радость охватывают мою душу. И даже предельная открытость и незащищенность широченного морского пространства, отчего-то пугающего многих, привыкших к тесному и назойливому городскому мирку, меня не беспокоит. Точно так случается даже в открытом море, с его уходящим в бесконечность горизонтом. Так бывает и на длинной и широкой полосе оставленного всеми берега. Моя усталая душа, переполненная воспоминаниями, которые еще недавно были невыносимыми, но теперь слегка затуманились, здесь отдыхала всегда.

Отдыхает она и теперь! Потому-то я не стремлюсь в Одессу летом. В это время у моря бурлит неугомонный человеческий муравейник. А в нём разомлевшие от жгучего солнца пляжники, уплотненные естественной стеснённостью пространства, лежат слоями и создают непривлекательную для меня атмосферу.

Впрочем, что же я всё о ней, о своей Одессе? Я ведь в Батуми. Опять в Батуми. Именно с тех-то пор, с наших пор, меня сюда и тянет. Тянет на этот берег. И иногда тяготение становится настолько сильным, что, кажется, не приехал бы я сразу сюда, бросив всё и вся, то уже не смог бы избавиться от ощущения, будто изменяю тебе, изменяю и себе, не выполняя данную когда-то клятву.

Помнишь, Светланка, под конец октября мы оказались в субтропическом батумском рае с его диковинными для нас пальмами. То ли погода тогда чересчур капризничала, то ли поздне-осенний календарь распугал даже заядлых курортников, но мы бродили по безлюдному, сколько видит глаз, прибрежному песку, резво отскакивая от пузырящихся и шуршащих волн, и почти всё время молчали.

Молчание нас не тяготило, скорее, оно объединяло, поскольку любые слова в те минуты лишь отвлекали от наладившегося между нами телепатического контакта. Нам без слов всё было ясно. И представлялось легким, простым и приятным. Бесконечно далеко отступили навязчивые мирские заботы, ничего не тревожило празднично настроенные души, в которых, казалось, всё пребывало в покое и на своих законных местах.

Весь мир предстал перед нами в самом лучшем виде, и всё нас радовало!

Но лишь потом мне ясно, как же мы были наивны! И с чего это вдруг мы уверились, будто столь же прекрасной наша жизнь будет и впредь?

Ах, да! Вполне понятно! Влюбленные не способны заглядывать в своё будущее! Им всё и вся представляется в розовом цвете. Сегодня и завтра, и вечно… Но как же часто они ошибаются! Или даже всегда! Скорее, в чём-то всегда! Только осознают они это значительно позже, когда впервые больно ударяются об острые углы реальной жизни. Вот тогда они удивленно распахивают глаза и обнаруживают, что розовых цветов вокруг не осталось и в помине! И с этим приходится считаться! Считаться в большей степени, нежели с прежними приятными иллюзиями!

Вот и я тогда, как они, эти глупые влюбленные, оказался настолько наивен, что с легкостью и размахом планировал нашу с тобой жизнь, играя столь таинственным словом – «всегда»!

Оно ведь связано с вечностью, которая для смертных упрятана в немыслимой и недостижимой дали. Вечность живет лишь там, где мерцают недоступные звезды, где в тысячелетнем прошлом плещется древнее море. Но она невозможна в нашей короткой жизни! Она несовместима со столь беззащитной и ранимой биологией, на основе которой нас, много о себе мнящих, сотворила, словно, балуясь, кудесница-природа. И если некий самонадеянный смертный, просто чудак, идеализируя действительность и себя, всё же станет оперировать понятием вечность, то он, по меньшей мере, поэт! Но, скорее всего, просто глупец!

По всему видать, и я оказался бесконечно глупым, слепо понадеявшись на нашу неуязвимость, гарантированную, как мне казалось, накатившим счастьем. За это и расплачиваюсь теперь с лихвой, не ощущая рядышком твоего дыхания. Лишь брожу и вспоминаю тебя на этом берегу, где нужен был лишь тебе.

А тогда я глядел на тебя жадно, не моргая, чтобы не пропускать самые малые мгновения, и от восторга, от близости к твоей красоте счастливо и глупо смеялся, что для меня, надо думать, не очень характерно.

Временами ты намеривалась убежать, игриво приглашая за собой, но и сама тут же тормозила, чтобы со смехом, балансируя на одной ноге, высыпать из туфли всепроникающий песок, а я любовался твоей изящной фигуркой, голосом и милой красотой каждого движения. Ты давно стала мне очень дорога и я, позволив себе отупеть от безусловного счастья, впервые за тридцать лет осознал, что ни за что не хочу потерять столь невероятную женщину! Я хочу быть с тобой всегда! Хочу, чтобы и ты хотела быть со мной всегда! Я остро чувствую, что теперь не смогу жить как раньше, не смогу существовать вдали от тебя. Но если такое не по нашей воле вдруг случится, то я останусь инвалидом, с болью лишившись большей части самого себя. Сердце моё разорвется или что-то иное случится, уж, не знаю, но абсолютно уверен, что вся последующая жизнь превратится в непрерывный поиск тебя, в стремление вернуть тебя… Ведь мы успели прорости друг в друга!

Глава 2.

А помнишь, Светка, как банально мы с тобой познакомились? Я был тогда хорош! До сих пор удивляюсь, вспоминая, как же я умудрялся не замечать тебя всякий раз, забегая по делам в конструкторское бюро? Но ведь не замечал! Бесконечно долго не замечал!

Ты представляла собой сверкающий всеми гранями бриллиант, а я, слепец, обходил это яркое чудо стороной!

В общем, такое, конечно же, можно и понять, поскольку производственных задач у меня в руках и в голове всегда вертелось великое множество, а их решение до сих пор обходилось без контакта с тобой. И всё же, благодарю свою судьбу за то, что мы в какой-то миг встретились! И, видимо, какой-нибудь Купидон, не упустив момента, поразил меня в самое сердце. Потому-то, выделив тебя из множества наших девчат, я надолго заболел именно тобой. И мысль о необходимости нашего знакомства стала для меня столь же важной, как и решение любой, самой сложной, самой интересной производственной задачи.

Разобравшись в течение недели в самом себе (что уж тут разбираться, если не мог забыть!), я приблизился к тебе за час до окончания рабочего дня, даже не подыскав заумного или остроумного предлога. Но уже по тому, как ты оторвала взгляд от кульмана, переведя его на меня, – пытливо и доброжелательно, – я догадался, что не буду опозорен твоим отказом, буду прощен, хотя при знакомстве с женщинами легко себя никогда не чувствовал.

– Если вы пока не замужем, могу после работы вас проводить! – выдавил я из себя какую-то чушь, пришедшую на ум экспромтом и дающую право думать обо мне не слишком лестно.

Ты, наверное, не хотела моего конфуза, поскольку ответила сразу, сопроводив свои слова милым, доброжелательным, но смеющимся взглядом и голосом:

– Вашему условию я отвечаю!

– Какому условию? – глупо уточнил я.

– Как же? – удивилась ты, опять со смехом. – Вы же сами спросили, не замужем ли я? Пока! А я как раз – пока!

Я тоже засмеялся, и мне с тобой стало легко и просто.

– Тогда я у проходной подожду… Вы уж не прячьтесь среди подруг! – с бесхитростной надеждой попросил я.

Ты опять, тряхнув в знак согласия копной светлых волос, мило, но тихонько, чтобы не привлекать внимания коллег, засмеялась, а я на выросших за спиной крыльях полетел к главному инженеру, чтобы обязательно всё намеченное завершить до конца дня.

Тем не менее, я не успел! Я опоздал почти на полчаса! Потому, когда торопливо, признавая всю глупость и безнадежность сотворенной мною же ситуации, проскочил через проходную, веселая и озабоченная предстоящими планами толпа давно схлынула.

Я сделал несколько шагов в никуда, тоскливо почесывая затылок и проклиная свою бестолковость, – ведь мог договориться на более позднее, более надежное время, – но вдруг услышал за спиной твой чудесный и лукавый голосок, от которого моё настроение сразу перевернулось, а сердце бешено застучало:

– Сергей Петрович! У нас и дальше будет так же?

– Что будет? – оборачиваясь, радостно и растерянно уточнил я.

– Уж, не знаю! – опять засмеялась ты. – Назначаете свидание, а сами не являетесь! Разве так можно?

– А вы разве меня знаете? – выдал я вместо естественного извинения за опоздание.

Ты мило качнула из стороны в сторону копной золотистых волос и еще веселее хохотнула:

– Если бы я не знала заместителя главного инженера, то что бы я вообще здесь знала?

– Ну, да! – затупил я. – Может, отодвинемся от проходной родного НПО? В какую строну вам удобнее?

Вместо ответа ты с кокетливой хитринкой поинтересовалась:

– Ну, а моё имя вам интересно узнать?

– Боже мой! Извините, я еще там… Но всё! Вынырнул! Каюсь и признаюсь – этот вопрос меня давненько беспокоил, но спрашивать я почему-то не решался! Смешно?

– Нет! Я наблюдала за этим с печалью! Ведь на работе вы робким не кажетесь! Знаете, мне по случаю пришлось присутствовать при пересудах наших болтушек, а уж они всё о вас знают: и что не женат, и что неплохую карьеру успели сделать, никого не подставляя, не заносчивы, и что не курящий, не гулящий, как будто… Неужели они в вас ошиблись? – ты опять лукаво рассмеялась. – Мне направо! А куда вам – смотрите сами! – и медленно пошла, покачивая в такт модной сумочкой на длинном плечевом ремне.

Я нерешительно направился за тобой. И уже всё в тебе, и даже связанное с тобой, мне больше и больше нравилось. За исключением собственного положения недотепы, роль которого, похоже, ко мне приклеилась основательно. Надо поскорее изменить направленность нашего разговора, но заранее ничего подходящего я впопыхах не заготовил, а придумать что-то по ходу не получалось.

– Вы хотите, чтобы я угадал ваше имя? – наконец выдавил я, мучительно сознавая свою первобытную примитивность, выявив которую, о второй встрече ты и не подумаешь.

Но ты красиво хохотнула:

– Что же, попробуйте!

Я задумался, но лишь о том, что я и впрямь – балбес! Надо было заранее твоё имя узнать, а теперь разыграть необыкновенную проницательность, но умная мысль всегда где-то рядом бродит… Я принялся гадать:

– Светлана? – это первое, пришедшее мне в голову.

Ты счастливо рассмеялась и подтвердила прямое попадание:

– О! Вы не так-то просты, каким пытаетесь казаться! Подготовились и теперь лукавите!

Мне осталось лишь скромно промолчать, мысленно поблагодарив свою удачу.

– А хотите, мы зайдем в городской парк? – предложила ты, открыто глядя мне в лицо. – Там сейчас мои любимые петуньи просто божественно пахнут… Ой, как же мне нравится их нежнейший аромат! Так нравится, что я даже произнесла слова, которых обычно избегаю. Красивые они, но очень уж манерные! Излишне изысканные и оттого кажутся не искренними! Но мы посидим рядом с клумбой, вся усталость от запаха петуний и улетучится. Я это точно знаю! Хотите?

Гуляли мы тогда долго-долго, и из той памятной встречи родились наши новые отношения, в которых я, теперь-то могу сознаться, упорно придерживался старомодных правил ухаживания за тобой. У современной молодежи они не в чести; но так уж воспитали меня книги и любимые советские фильмы; потому у меня в отношениях к женщинам преобладает подчеркиваемое уважение к ним, и, думаю, так и должно быть, коль они этого заслуживают! Терпеть не могу я деятелей, у которых всякие отношения подразумевают не естественную тягу к интересному и насыщенному человеку, а непременную похоть, делающую женщину в их глазах лишь объектом для известных развлечений. Но в связи с этим меня кое-что тревожило: ты-то к той самой молодежи и принадлежишь.

Сколько тебе? Всего-то двадцать три? Ну, возможно, двадцать четыре. Потому интересно знать, как ты воспринимаешь меня с позиций своего поколения?

Наверное, как нерешительного телка? Ведь я впервые поцеловал тебя только через неделю! Мы обычно просто гуляли, а я всё болтал и болтал, о чем придется, как соловей, поощряемый твоим немым интересом. Тебя, конечно, иногда тоже слушал, но ты, казалось мне, молчала с большим удовольствием, нежели что-то рассказывала! Так мне казалось! Вот я и заливался!

В общем, если подвести итоги, то вел я себя весьма глуповато. Мне бы, если по уму, следовало больше слушать твое милое щебетание, чтобы поскорее и лучше тебя узнать, а я – вот так! Самому теперь стыдно…

А всё потому (оправдывался я перед собой потом), что, как глава нашей будущей семьи, в большей мере, нежели ты отвечаю за надежность наших отношений. И мне претит нынешняя раскованность подростков-переростков, когда в первый же час они сплетаются в экстазе, а через неделю, месяц или, в крайнем случае, через год переносить друг друга не могут! Нет, думал я, у нас должно быть иначе – раз и навсегда! Но для этого, как ни крути, а надо к тебе хорошо присмотреться.

Я уверенно опирался на свой неоспоримый жизненный опыт (именно так тогда я и считал). Бывает ведь, что всё, буквально всё, в человеке вдруг обнажается, и сразу становится очевидной его фальшивость. Особенно, при резкой смене обстоятельств люди, бывает, становятся совсем другими, неузнаваемыми. Сегодня пред собой видишь само совершенство, а завтра на поверку оно предстаёт лицемерным чудищем! Сколько подобных историй я знаю… И всегда удивлялся тому, какие пустяки выдвигались в качестве причины семейного разлада. То слишком яркая губная помада, то нестиранные на ночь носки, то привычка во всём поучать или странная задержка на работе, то пересоленная еда или пристрастие к футболу. Но ведь всё это, даже весьма непривлекательное, настолько неважно для любящих, действительно уважающих друг друга людей! Кроме, разумеется, измен и алкоголя! Но это совсем другое! Это – особо злостные пороки, к которым привыкать нельзя! И прощать их невозможно!

А кроме них любимому нужно прощать всё! (Или почти всё, иначе ссор не избежать даже в мелочах.) Любимая ведь, как и ты, тоже человек самостоятельный, самобытный, хотя и совсем другой! Но тоже личность! Почему же ей надо во всём быть не собой, а тобой? Почему прав ты, а не она?

Давно заметил, что среди любых причин разлада всегда называются не подлинные причины, а лишь поводы, придуманные в раздражении! А причины всегда кроются в себе, в каждом из нас, в неумении или нежелании потрудиться, чтобы сделать дорогого человека счастливым.

Знаю точно, люди поступают глупейшим образом, почти все, когда ищут своё собственное счастье. Или пытаются его организовать в одиночку!

Ничего из этого не получится! Счастье своими руками не сотворить! Для начала надо сделать счастливым любимого человека! И только тогда заметите, себе на удивление, что и сами вдруг стали счастливы! Это же так просто! И только так! Но люди зачем-то делают наоборот…