Kitobni o'qish: «Панвитал»

Amicus Plato sed magis amica veritas est

Платон мне друг, но истина мне дороже.

…

Карл Маркс, конечно же, авторитет великий, но Истина все-таки превыше всего.

…

… самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти человеческой души – фурий частного интерса.

К. Маркс

Предисловие к переработанному варианту с новым названием

В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам. ¹

Карл Маркс, 18 марта 1872 г.

С момента издания в издательстве „Астропринт“ монографии „Витал (к основам экономики)“ прошел уже 21 год. И… никакого особого интереса она не вызвала. Я понимаю, общество все глубже погружается в невежество и мракобесие, ложь превысила все мыслимые и немыслимые размеры, но все же должны же быть люди, которым истина „magis amica est“².

Поэтому я переработал предыдущий материал, изменив название на более, как мне кажется, благозвучное, ибо словом „Витал“ стали называть какие-то медицинские фирмы и еще что-то (правда, выяснилось, что и „Панвитал“ уже кем-то используется).

В текст внесены многочисленные поправки и добавления, но суть в основном осталась без изменений (единственное существенное – пересмотр 13 главы).

29.06.2022 г.

Автор

Предисловие к исходной монографии «Витал (к основам экономики)»

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики.

М. Ю. Лермонтов. Герой нашего времени.

В работе затронуты, пожалуй, самые важные вопросы человеческого существования – основы экономических отношений общества.

Побудил меня к поискам в этом направлении тот поразивший меня экономический развал, который я увидел, приступив к самостоятельной деятельности, и который резко противоречил тем догмам и представлениям, с которыми советский молодой специалист выходит из стен высшей школы. Нет, все еще „крутилось“, причем, как позже выяснилось, на весьма высоком уровне, самом, пожалуй, высоком за все годы советской власти, но все уже было обречено.

„Приговор“ советской общественной системе вынесли не Горбачев с Шеварднадзе и Яковлевым. Задолго до них вынесли его простые советские колхозницы буквально следующими словами: „Учись, дочка, чтобы тебе не пришлось так тяжко работать, как мне“, – которые мне не один раз приходилось слышать. Если мать не желает дочери повторения своей судьбы – это приговор. Приговор общественной системе и тому образу жизни, который навязывает людям эта система.

Поскольку марксизм вслед за Козьмой Прутковым учит: зри в корень, а корнем (и совершенно правильно) в вопросах общественной жизни считает экономические отношения человеческого общества, я, естественно, стал искать причины этого разительного контраста в самом экономическом учении марксизма.

Ведь если результат деятельности неплохих вроде бы самих по себе людей (причем всех), мягко говоря, неудовлетворителен, то повинны в этом в первую очередь, надо полагать, не они сами (хоть и они сами тоже небезвинны), а та общественная система, в рамках которой им приходится жить и работать, та политика, в частности, экономическая, которая проводится в ее рамках.

Имея за спиной лишь обычный курс (разумеется, марксистской) политической экономии советской высшей школы, я стал самостоятельно тщательно вновь ее изучать, причем в основном по первоисточникам, так как советские учебники представляют из себя скорее набор пропагандистских штампов и политических лозунгов, нежели свод объективных сведений, а в трудах современных советских экономистов, кроме цитат из К. Маркса вперемежку с более или менее творческим их толкованием (или его имитацией), ничего найти не удалось. И после упорных многолетних поисков причины эти (во всяком случае субъективные, идеологические), как мне представляется, выяснить удалось. Результаты этих поисков изложены в предлагаемой читателю работе.

Обобщая и несколько предвосхищая результаты исследований, можно сказать, что основные субъективные причины заключены в самой основополагающей экономической концепции марксизма, на основе которой в течение многих лет формировалась экономическая политика общества и государства, – трудовой теории стоимости, – отражающей экономические отношения человеческого общества с весьма грубым (во всяком случае, по нашим сегодняшним меркам) несоответствием реальному положению вещей.

Конечно же, эти причины вовсе не единственные. Кроме них еще существуют и причины сугубо экономические (отсталая архаичная феодальная экономика), исторические (тысячелетние традиции деспотического правления с противостоянием генетически чуждой олигархии и народа), географические {только страна таких богатых природных ресурсов могла себе позволить столь чудовищное (написал было „варварское“, но затем передумал – зачем же обижать варваров? ведь они по сравнению с действующими коммунистами и социалистами просто невинные агнцы!) „хозяйствование“, к которому на практике привело марксово и марксистское философствование с его задачей преобразования и переустройства мира (скажем, Голландия (прошу прощения, Нидерланды) при подобной попытке давно бы уже была похоронена своим Северным морем – не вся, конечно, но никак не менее четверти территории), классовые, в конце концов просто личностные – личные амбиции, скажем прямо, авантюристов и проходимцев различных мастей (по широко известному мнению Бисмарка, плодами революций пользуются именно проходимцы), в силу тех или иных причин оказавшихся в роли политических лидеров}, – но все-таки одними из самых важных являются причины именно субъективные, обусловленные грузом тех представлений, под влиянием которых происходит формирование общественной жизни.

Дело в том, что знаменитое положение К. Маркса, гласящее, что общественное сознание определяется общественным бытием, скажем так, не вполне верно. В этом смысле марксов материализм носит несколько односторонне-примитивный характер. В действительности общественное сознание определяется общественным бытием не прямо, а путем преломления сквозь призму уже имеющихся, нередко уже устаревших и отживших, взглядов и представлений. И одним из доказательств этого и является то влияние, которое и по сей день эта теория оказывает на человеческое общество.

Говорят, однажды к А. Эйнштейну подошел один физик и сказал: „Знаете, Альберт, я намерен создать теорию, опирающуюся только на факты и ни на какую теорию“. Эйнштейн ответил: „Прекрасно. Однако дело в том, что факты, которые Вы заметите, зависят от той теории, которой Вы руководствуетесь“.

Так и в общественной жизни. Факты общественного бытия, прежде чем оказать влияние на общественное сознание, предварительно воспринимаются тем же общественным сознанием в полном соответствии с тем грузом взглядов и представлений, который оно в себе несет.

О том, чтобы опубликовать эти результаты в „застойные“ времена, разумеется, не могло быть и речи – по вполне понятным идеологическим же причинам. Но когда автор уже в „перестроечное“ время отважился предложить ее сначала „Вопросам экономики“, а затем „Вопросам философии“, результат оказался тем же.

Редакция „Вопросов экономики“ отечески-покровительственно посоветовала ознакомиться с трудами Туган-Барановского („А жаль, что незнаком ты с нашим Петухом!..“ – И. А. Крылов бессмертен!), а „Вопросы философии“ отговорились расхождением материала с тематикой журнала. А ведь „перестройка“ уже шла вовсю, и вопросы, затронутые в работе, уже стояли как нельзя более остро (они всегда стоят в повестке дня, но в то время и в той уже почившей в бозе стране – особенно остро). Впрочем, субъективную нужду в ответах на них я, видимо, переоценивал – в действительности вся „политика“ „ускорения“, „перестройки“ и вообще „преобразований“ уже изначально замышлялась как заключительная фаза „построения нового общества“ и ни в каких новых ориентирах ее инициаторы не нуждались – для растаскивания, разворовывания и разграбления никаких особых ориентиров не надо – и современный человек по своей сокровенной сути, увы, не что иное, как расхититель, вор и стяжатель – ведь не так много людей, способных на сознательное ограничение своей эгоистической сущности и своей алчности. Этим, между прочим, объясняется парадоксальное на первый взгляд массовое предпочтение на так называемых „представительных“ выборах не лучших, а худших – механизм охлократических выборов суммирует худшие, стяжательские и аморальные наклонности подавляющего большинства, в результате чего представление в органах власти получает именно худшая часть сущности совокупного избирателя {конечно, при этом суммируется и лучшая ее часть, однако ввиду немногочисленности ее носителей значительный перевес приобретает именно худшая; к примеру, на выборах президента России 1996 г. шедший под флагом демонстративной порядочности (действительной порядочности!) Ю. П. Власов получил, если мне память не изменяет, около 1% голосов – вот, оказывается, сколько в России дееспособных порядочных!}. Очень четко это выразил один мой знакомый: „Я буду голосовать за … – он украдет сам и даст украсть мне“. Напротив, рыночный механизм ввиду встречного взаимодействия эгоизмов продавца и покупателя их выраженность взаимно гасит, в результате чего цена товара определяется уровнем взаимного компромисса. Выражаясь языком элементарной математики, минус, умноженный на минус, в результате дает плюс. Но механизм современных выборов приводит не к „умножению“, а суммированию сущности людей, в результате чего вся современная „демократия“ западного образца представляет из себя по сути власть худших – „пейократию“³ (от лат. pejor – худший). И более-менее терпима она лишь там и тогда, где и когда худшие не настолько плохи, чтобы сделать жизнь остальных невыносимой, как, например, это имеет место в настоящее время на так называемом „цивилизованном“ Западе⁴. Будучи же пересаженной на нашу почву практически сплошной пауперизации и люмпенизации, она дала чудовищные всходы, породив не просто пейократию, а самые худшие ее варианты – кримократию или фурократию (подробнее см. далее). И по меньшей мере странно видеть и слышать, как преступники у власти в самой коррумпированной, по расхожему на том же Западе мнению, стране Европы изображают борьбу с преступностью. А мы удивляемся, почему нами правят такие люди! Как говорил герой Ш. де Костера, „Ik ben ulen spiegel!“ – „я – ваше зеркало!“ Или по-русски прямо: „Неча на зерцало пенять, коли рожа крива!“

При первом знакомстве с „высокой экономической теорией“ (выражение советского экономиста А. Зайцева) я заметил, что теория „не знает“ того, что знает любая домохозяйка: стоимость товара (и цена – обыденному сознанию не до различий между ними) растет с ростом спроса (и наоборот) и падает с ростом предложения. Обыденное знание не удается „втиснуть“ в рамки экономической теории!⁵ Меня это удивило, но не более, так как объектом приоритетного изучения в вузе неэкономического направления, понятно, являются совсем другие проблемы. В ходе же последующих самостоятельных изысканий мне удалось создать концепцию, просто и однозначно объясняющую это явление экономической действительности и даже получить математическую формулу, ее объясняющую (глава 12, формула 12). И никакого логического кульбита с отделением цены от стоимости мне не понадобилось. Оказывается, и математические формулы могут соответствовать самым высоким эстетическим запросам!

Термин витал, которым озаглавлена работа, введен мною в противовес общеупотребительному термину капитал, так как в действительности в процессах и капиталистического производства авансируется не только капитал. В действительности он авансируется еще и с некоторым „довеском“ (предназначенным для личного потребления самого капиталиста и его семьи). То есть авансируемая сумма больше, чем собственно капитал (из этого, кстати, вытекают достаточно далеко идущие выводы. Но об этом дальше.). Для ее обозначения понадобился новый термин. Я обозначил его словом витал (от лат. vitalis – жизненный).

В последнее время, как грибы после дождя, множатся публикации, посвященные преступлениям павших (скорее – выродившихся) уже коммунистических режимов и в особенности КПСС, как, например, „Золото партии“ И. Бунича. Ничего не добавляя к пониманию сути произошедшего, они лишь умножают количество фактов, „достойных … лишь осуждения и скорейшего забвения“. (Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, с. 19.) Подобные публикации, кроме всего прочего, еще и выдают преступный финал грабительской эпопеи, каковым по сути является горбачевская „перестройка“ со всеми ее последствиями, – очередное преступление, прямое продолжение преступлений предшественников, – за некое благодеяние, „отход“ от этих преступлений. Для действительного же понимания этих фактов необходимо выяснить те основополагающие идеологические истоки, из которых эти факты выросли. Надо выяснить, где, на каком этапе совершенно правильная вроде бы морально-этическая основа коммунистической идеологии – стремление к социальной справедливости – начала оборачиваться (диалектика!) своей противоположностью в процессе воплощения в конкретную социально-экономическую концепцию. И именно это автор и поставил своей задачей.

Восприятие материала затрудняется по крайней мере двумя обстоятельствами. С одной стороны, широкая публика, не имеющая специальной экономической подготовки, считает себя недостаточно компетентной (несмотря на то, что политическая экономия преподавалась буквально в каждом советском вузе независимо от профессиональной направленности, а людей с вузовскими дипломами у нас больше, чем в любой другой стране – действительно „хоть пруд пруди“) – прятать голову в песок по примеру страуса как-то привычнее и удобнее. С другой же стороны – специалисты, являющиеся профессиональными советскими экономистами, оказываются если не в абсолютном, то во всяком случае в подавляющем большинстве настолько „зашоренными“ рамками трудовой теории стоимости, что оказываются совершенно неспособными к восприятию чего-либо, выходящего за ее пределы (о самостоятельном критическом взгляде и говорить нечего). Для них положения этой теории являются в буквальном смысле слова догматами веры, не подлежащими никакой рациональной проверке: „Верую, даже если абсурдно!“ В частности, в личной беседе весной 1995 г. один, казалось бы, достаточно молодой (40 лет) и, говорили, подававший надежды кандидат экономических наук, ударившийся, правда, в политику, этот вопрос даже обсуждать категорически отказался. Конечно, нельзя судить обо всех профессиональных экономистах по одному примеру, но позиция эта весьма типична для наших советских экономистов вообще (о реакции редакций „солидных“ журналов я уже упоминал).

Таким образом, предмет исследования оказывается не только объектом поиска объективной истины, но и в значительной степени вопросом нравственного выбора, вопросом веры и убеждений человека. А посему, видимо, предлагаемый взгляд на человеческую экономику будет завоевывать себе сторонников с большим трудом и вызывать бешеное сопротивление официозной экономической элиты. И причины этого известны достаточно давно:

„В области политической экономии свободное научное исследование встречается не только с теми врагами, с какими оно имеет дело в других областях. Своеобразный характер материала, с которым имеет дело политическая экономия, вызывает на арену борьбы против свободного научного исследования самые яростные, самые низменные и самые отвратительные страсти человеческой души – фурий частного интереса.“ (К. Маркс. Капитал, Т. I, с. 10.)

Серьезная же вдумчивая критика, в которой он, как и всякое новое явление, безусловно нуждается, будет в значительной степени затруднена. Так что читателя, отважившегося на ознакомление с предлагаемым материалом, ждет не только интеллектуальное, но в известной мере и нравственное испытание.

Придется выбирать между, с одной стороны, привычным принятием на веру отживших и уже доказавших свою несостоятельность догм и, с другой, – восприятием сквозь сито критического анализа нового взгляда на самые важные вопросы человеческого существования.

Второе, естественно, значительно труднее. Но я надеюсь, что не перевелись еще люди, способные на интеллектуальные и нравственные усилия. Не одними же только ворами и проходимцами вкупе с глупцами и ротозеями населен этот мир!

Беда ортодоксальных коммунистов, оставшихся верными своим идеалам (что само по себе достойно было бы уважения), в том, что они, как в свое время французские Бурбоны, „ничего не поняли и ничему не научились“ (да и не могли и не могут ничего понять – для этого необходимо выйти за рамки основополагающих положений марксизма, давно уже из „руководства к действию“ превратившихся в набор мертвых догм и потерявших смысл словосочетаний, то есть перестать быть „правоверными“ марксистами, а, следовательно, и коммунистами). Идеалы – это одно, а практическая их реализация и ее результаты – это другое. И если последнее резко расходится с первым – это как минимум повод для того, чтобы задуматься. А именно на это „правоверные“ коммунисты оказываются совершенно неспособными⁶.

Еще одна трудность сугубо субъективного характера. Когда на основании обобщения некоторого количества, скажем, конкретных столов говорят о столе вообще, понятно, что имеется ввиду некая абстракция, некий обобщенный образ и что реального соответствующего этому термину конкретного стола как такового не существует. Но когда речь в подобном же плане заходит о потребности вообще – эта абстракция почему-то начисто не воспринимается. Конкретные какие-либо потребности – сколько угодно, но потребности вообще – это почему-то выше сегодняшнего понимания очень и очень многих. (Нет, читая эти строки, читатель с некоторой долей возмущения {„вы что же, совсем уж меня идиотом считаете?!“⁷} отметит, что это вполне доступно его пониманию. Но когда речь заходит о потребности вообще, обобщенной потребности не просто как какой-то там абстракции, а как основе понимания стоимости – вот здесь разум начисто отказывается служить – настолько тяжел груз традиционных представлений и интеллектуальных догм.) И это те же самые люди, которые, во всяком случае, номинально, в свое время уяснили (или сделали вид?), как это труд в зависимости от нашей (субъективной!) трактовки его результатов может иметь совершенно разную качественную определенность (имеется в виду, конечно же, марксов абстрактный и конкретный труд).

Особо следует упомянуть о логических натяжках и подтасовках, на которых построена господствующая и по сей день трудовая теория стоимости.

После К. Маркса ее сторонники отмахиваются от указаний на них ссылками на диалектику и „диалектическую логику“, позволяющую, в частности, перешагнуть через требования закона тождества традиционной логики (как это имеет место, например, в только что упомянутой трактовке труда).

Однако для того, чтобы в процессе рассмотрения какого-либо вопроса можно было отойти (даже диалектически) от логической определенности предмета (как говорят специалисты-логики, от А к не-А), необходимо указать процесс либо механизм, в результате которого происходит превращение А в не-А, или критерий, позволяющий перейти к рассмотрению его в иной качественной определенности. Например, если мы рассматриваем стол как таковой, то для того, чтобы рассматривать его уже не как стол, а что-нибудь иное (скажем, кучу дров), необходимо указать тот процесс, в результате которого стол переходит в новое качество, переставая быть столом (скажем, износ или слишком уж значительные повреждения), или критерий, позволяющий рассматривать его в новой качественной определенности (например, крайняя нужда в топливе, вынуждающая к сжиганию буквально всего, что способно гореть). Без этого все ссылки на диалектику и „диалектическую логику“ являются не более чем увертками, прикрывающими протаскивание заведомо несостоятельных тезисов и положений.

Скажем, диалектическое определение прямой как дуги бесконечного радиуса вполне адекватно – ведь в нем указан критерий перехода от кривой к ее противоположности – прямой. В соответствии с ним до тех пор, пока конкретная линия рассматривается в качестве дуги какого-либо определенного радиуса, она рассматривается именно как дуга (разновидность кривой). Для того же, чтобы перейти к ее рассмотрению как прямой, необходимо указать тот ориентир, который позволяет осуществить такой переход – в данном случае это бесконечность радиуса рассматриваемой дуги. Если отрезок дуги достаточно мал по сравнению с ее радиусом, мы в определенных отношениях можем пренебречь разницей в ее длине по сравнению с хордой и считать ее радиус бесконечным, а ее – отрезком прямой. Но до тех пор, пока такой переход не оговорен, мы не можем отойти от качественной определенности данного предмета с переходом к какой-либо иной качественной его определенности без того, чтобы не впасть в логическую ошибку (типа „2 • 2 = 3, 5, 6, 7“ или „сколько вам нужно“). А именно это требование сплошь и рядом нарушается авторами и сторонниками трудовой теории стоимости.

Или если нам говорят, что стол, порубленный на куски, превратился в кучу дров (или тот же стол ввиду крайней необходимости надо порубить на куски и бросить в топку в качестве тех же дров), нам возразить нечего. Или когда мы слышим, что дуга в случае, если ее радиус равен бесконечности, представляет из себя отрезок прямой, нам также нечего возразить. Однако, когда нам говорят, что в результате расслоения мелкой буржуазии на собственно буржуазию (капиталистов) и пролетариат собственность труженика, т.е. собственность, основанная на труде самого собственника, обращается в свою противоположность – собственность нетруженика, собственность, так сказать, „чистого“ собственника, и с помощью „пары фокуснических фраз“ (Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, с. 39) пытаются заставить в это поверить (и при этом ничего вразумительного не могут сказать, что такое собственность вообще) – это, простите, жульничество⁸ (и, как говорится, дай бог чтобы неосознанное) или, если угодно, софизм. Ведь разделение того, что, составляя единство, представлялось причинно связанным друг с другом, прямо указывает на отсутствие такой связи. Например, пропустив продукт сгорания – дым – через печь, мы отделяем его тепло от самих его носителей – газообразных продуктов горения. Ясно, что друг с другом они причинно не связаны, а каждый связан с чем-то третьим – в данном случае с процессом горения. И отделить процесс горения от процессов образования его продуктов и тепла невозможно. Попытка разрыва причинно-следственных связей закономерно обречена на неудачу: либо оба процесса или явления будут продолжать существовать, либо они оба прекратятся или исчезнут.

Так и здесь: реально произошедшее в результате исторического развития общества отделение собственности от труда с несомненностью указывает на отсутствие причинной связи между ними.

Или когда, ограничив область исследования только товарами (и не уточнив, что же такое товар), нас уверяют, что единственное общее, что присуще им всем – это затраты труда – и именно они составляют основание обмена и обусловливают количественные его соотношения – это тоже не что иное, как жульничество (или – в лучшем случае – просто непонимание существа вопроса).

Логика не препятствует отражению общественным сознанием диалектики реального материального мира во всем его многообразии и динамике. Она всего лишь стоит на страже достоверности наших знаний об этом мире, препятствуя фокусническому переименованию в удобный момент белого в черное и наоборот.

Формально развиваемая в работе концепция близка к концепции Австрийской школы с той принципиальной и существенной разницей, что философской ее основой в отличие от этой последней является строгий и последовательный материализм.

Весьма вероятно, изложение материала не лишено недостатков (а где и когда оно от них совершенно свободно?). Однако, как и в свое время мой главный оппонент К. Маркс, я могу со спокойной совестью сказать, что он является итогом многолетних упорных добросовестных изысканий, иными словами, поиска объективной истины. О том, в какой мере мне это удалось, судить, естественно, читателю.

Dixi…

18.05.1995 г.– 8.07.2000 г.

Автор.