«Орфики» kitobidan iqtiboslar
В соседнем киоске торговал кандидат философских наук, специалист по марксистской этике; его подозрительно часто грабили.
Это было время спичечных коробков, вдруг ставших стоить не копейку, а рубль, время вязаных капоров, нейлоновых лосин, вареной джинсовой ткани. Эпоха ФИДО и первых домашних компьютеров, бальзама «Спасатель», ролевых игр, чьи участники внедряли в обиход средневековую моду на рубища и кольчуги, посохи, луки, мечи, длинные волосы, стянутые ободком, платья с кружевами ручной работы и долгополые сюртуки, фенечки-плетенки, кожаные кошельки и сумки – обмундирование не то хоббитов, не то орков; носившие это курсировали автостопом по сети прибежищ и приютов – от Львова до Новосибирска, а то и вокруг света.
Какое это было время – начало конца XX столетия? Как передать плоть его? Какими приметами? Только приметами и возможно выразить вкус времени, его цвет. Мне повезло, я мог его оценить не изнутри полотна, среди ложащихся друг на друга красочных мазков, лоскутов, соринок, – а со стороны. Позже, приезжая в первые годы из-за границы на летние каникулы навестить родителей, за месяц-полтора я был способен вникнуть. Сейчас я уже не способен различить последовательность своих приездов и краски времени отчасти смешались, но именно то, что я приезжал и уезжал, помогло мне запомнить детали эпохи, оставшиеся для местных жителей незамечаемой обыденностью… Никакие учебники истории не способны выразить запах времени, никакие умозаключения не способны передать прикосновение к тому, что исчезло в небытии. Это было время развалов с наскоро изданными книгами – Бахтин, Мандельштам, Бродский, Гурджиев, Рерих, Флоренский; время пустых прилавков и пирожков с лотков; торговых рядов у станций метро – с пластмассовыми тазами, вазочками, настольными лампами, старыми покрывалами и книжками; время купюр с большим числом нулей, пахнущих колодой старых игральных карт. Украинцы разъезжались с Киевского вокзала по рынкам, чтобы сторговать загорелые пласты копченого сала, трехлитровые банки с желтой утятиной, залитой жиром, и разносолами. Здесь же старухи с иконостасами сигаретных пачек, штабеля крабовых палочек на дощатых ящиках, горы пакетиков с майонезом, пирамиды банок с горошком, фасолью, кукурузой; десять долларов в кармане делали из человека миллионера посреди всей этой бедности. Время дискет и третьей версии Windows, книг напрокат и цветных гелевых авторучек, тетрадок и блокнотов с голливудскими актерами…
Обычно это были какие-то завуалированные дельным предложением приглашения к преступной деятельности: модельные агентства прикрывали публичные дома, которым требовались сутенеры со знанием иностранных языков; школы управления обучали впаривать гербалайф, экологические моющие средства на основе хозяйственного мыла или мифической мощности пылесосы, способные высосать из квартиры мебельных клещей; самые невинные предложения исходили от новоиспеченных страховых компаний, рекламных агентств и парочки фирм, поставлявших оборудование полного цикла для крематориев.
Время это было царством понарошку, царством подстав, подсад и нехитрого обмана. Ценности стали декорациями, законы – «понятиями», честь – пустым местом, всё вокруг превратилось в огромную «пирамиду», торгующую будущим.
О́рфики – исповедующие орфи́зм, эзотерическое мистическое учение Древней Греции и Фракии, чьи священные тексты сочинены поэтом и певцом Орфеем. Орфики, устраивая мистерии, поклонялись Аполлону и пренебрегали Дионисом. Они верили в способность человека с помощью самопожертвования умилостивлять богиню неизбежности, рока – Ана́нке, и изменять будущее.
…На рассвете, очнувшись от ударившей в грудь тревоги, я подскочил на постели, не соображая, где нахожусь. Липкий удушающий запах розового масла снова захватил мозг. Я вслушался в храп Романа Николаевича и, испугавшись того, что происшедшее со мной накануне снова захватывает мой разум, вышел из комнаты. Едва найдя в потемках кухню, стуча зубами о край стакана с водой, я попытался погасить долбившее мозг воспоминание о вчерашнем и всматривался с подоконника в уже разбавленные чернила ночи… Я поднес запястье к лицу, снова задохнулся парфюмерным запахом масла. Меня со стоном вытошнило в раковину.
Путешествовал я по поддельным паспортам, везде меня проводили через обе таможни одни и те же люди – с незапоминающимися лицами, с правильными чертами лица и водянисто-стальными глазами. Таможенники расступались перед ними, как трава перед косой.
В их планах уже шевелили хвостовыми плавниками и жабрами зародыши промышленных предприятий, телеканалов, рекламных агентств, нефтяных компаний, с их санкции составлялись списки новых хозяев жизни – комсомольских директоров; меж пальцев этих стариков истекало в швейцарские и кипрские банковские резервуары золото партии, как раз и хранившееся их попечением. С помощью сложной засекреченной системы курьеров реки наличности протекали между странами. Я знал, что Калина, спалившись на ларьке, попал в рабство к Барину (хоть и приходился ему отдаленным родственником) и теперь катался таким курьером туда и сюда поверх таможенных барьеров по всему свету. Шестьдесят часов в неделю на высоте одиннадцать тысяч метров, десятки раз пересечь Северный полюс. С курьером перед дорогой делали что-то такое, от чего не проходили синие круги под глазами, а в радужке читалась полукружьем татуировка тушью: mortem.
О, нам есть что вспомнить. Как забыть засилье тоталитарных сект и лысых язычников-кришнаитов в пестрых халатах, с барабанами и бубнами, проповедующих на Пушкинской площади и по общагам вегетарианство.
