Kitobni o'qish: «В Багдаде все спокойно»

Посвящаю эту книгу светлой памяти моего дяди по отцу,

ШИХАБЕДДИНА САЛАХАТДИНОВИЧА ХАКИМОВА,

истинного бакинца «старой закалки».

Был он «дитя войны» – той, Великой Отечественной, познал голод и нужду, переболел полиомиелитом, недоучился в школе, рано начал работать – надо было помогать семье, оставшейся без отца-кормильца…

Был он трудяга и работяга, каменщик, маляр и штукатур.

Всю жизнь добывал хлеб в поте лица своего.

Его друзья и коллеги, не в силах выучить и выговорить татарское имя Шихабеддин, называли его «дядей Мишей».

Так называл его и я.

Он во многом заменил мне отца. Иногда, когда в своих рассказах я пишу об отце, я имею в виду именно дядю.

Мы прожили вместе. Мы выживали вместе – в тяжелые годы.

Мы держались друг за друга. До последнего.

Спасибо за все, дядя Миша. Я тебя люблю. Я тебя не забываю.

Да упокоит Аллах твою душу!

Автор

Кто битым жизнью был, тот большего добьется, Пуд соли съевший выше ценит мед. Кто слезы лил, тот искренней смеется, Кто умирал, тот знает, что живет.

Омар Хайям

Ты родился оригиналом. Не умри копией.

Из сети

Вымысел должен быть правдоподобен, но для правды это вовсе не обязательно.

Марк Твен

Мудрым пользуйся девизом – будь готов к любым сюрпризам.

Из мультсериала «80 дней вокруг света»

Мир, чтобы пугать и настораживать. А сила духа, чтобы сохранять покой. Просто устроено.

Вэй Дэ-Хань

Шихабеддин Салахатдинович Хакимов

© А. Хакимов (Бакинец), 2024

© Издательство «Четыре», 2024

От автора

Мне очень хотелось начать эту свою книгу вот с чего.

Недавно группа французских и бразильских палеонтологов установила, что 35 миллионов лет назад обезьяны ашанинкацебусы, небольшие, с современных мартышек ростом, пожиратели фруктов и насекомых, пересекали Атлантический океан! Случайно ли, намеренно ли обезьянки оказывались на нерукотворных плотах из сломанных древесных стволов и сучьев, и морские течения относили их от Африки к Южной Америке… Вероятно, огромное количество ашанинкацебусов погибло в пути, будучи смыто волнами, заклевано чайками и проглочено акулами, но какая-то часть достигла другого материка и поселилась на нем.

Этот научный факт и еще один, касающийся космического телескопа Webb, сфотографировавшего область формирования молодых звезд у Ро Змееносца, в 390 световых годах от Земли, занимают в данный момент мое внимание больше всего остального.

(Из области искусства меня сейчас интересует сольно перезаписанный Роджером Уотерсом культовый флойдовский альбом 1973 года The Dark Side of the Moon; ну это так, к слову.)

Но я начну свою книгу иначе.

Потому что она – о том, как жизненные обстоятельства могут отвлекать любопытствующего человека от многих интересных, хоть и отвлеченных, размышлений о, например, первых обезьянах на первом плоту и о молодых звездах, которые на самом деле давным-давно уже сформировались и даже постарели, а может, и погасли вовсе, просто свет от них дошел до нас через невообразимые пространства только сейчас… Потому что книга – о стараниях найти своеобразный баланс между нестареющей душой, парящей высоко в небе, и немолодыми отечными ногами, ступающими по грешной земле; между питанием ума и насыщением желудка; между безрассудством и осмотрительностью… и при этом не только элементарно уцелеть, но и не утратить интереса к жизни и здорового любопытства, и сохранить при этом не только спокойствие, но и чувство юмора… Потому что книга содержит в себе ряд светлых воспоминаний из темного прошлого, воспоминаний, поддерживающих на плаву и побуждающих грести руками и ногами…

Во всяком случае, мне хочется, чтобы книга была именно такой.

И тут не обойтись без небольшого предварения.

Ну вот, друзья мои, и сложилась своеобразная трилогия из моих книг: «Звездная ящерка», «С днем рождения, Белый свет!» и вот этой, которую вы, надеюсь, держите сейчас в руках; название ей – «В Багдаде все спокойно».

Первая книга носила подзаголовок: «Истории, рассказанные недобитым оптимистом»; вторая – «Истории, рассказанные неисправимым романтиком». Подзаголовок третьей – «Истории, рассказанные немолодым сангвиником». И если по поводу оптимиста и романтика всем все понятно, то сангвиник – слово специфическое, термин, значение которого известно далеко не каждому.

Тут я вам помогу. Дам небольшую справочку.

«Сангвиник – личность, характеризующаяся высокой психической активностью, энергичностью, работоспособностью, быстротой и живостью движений, разнообразием и богатством мимики, быстрым темпом речи. Сангвиник стремится к частой смене впечатлений, легко и быстро отзывается на окружающие события, общителен.

Синонимы к слову «сангвиник» – жизнелюб, весельчак, оптимист, бодряк, здоровяк».

Так вот, сангвиник – это я. Тютелька в тютельку определение.

На тот случай, если вы не читали предыдущих книг и, значит, незнакомы со мной, представлюсь более детально.

Звать меня Александр Хакимов, я перешагнул 60-летний рубеж (немолод!), живу и работаю в Баку, столице Азербайджана. Имея тезку и однофамильца, Александра Хакимова, писателя, гуру, проповедника вайшнавизма, прибавляю к своим имени-фамилии слово «Бакинец» во избежание путаницы.

Хоть я и биолог по основной специальности, но более известен как журналист и писатель.

Это далеко не единственный курьез в моей жизни.

Знавал я годы лучшие, знавал и худшие. В худшие приходилось питаться одним сухим хлебом, запивая его голым кипятком вместо чая, а после захода солнца собирать и сдавать бутылки, алюминий и целлофан, пробираясь меж интересных, но опасных ночных обитателей мегаполиса. Доводилось и вовсе голодать. Когда пришли года получше, я активно занялся журналистикой и писательством. Где-то посередке мне довелось потрудиться почтальоном, грузчиком, служителем в зоопарке, санитаром в госпитале, служить в армии, ходить в рейсы по Каспийскому морю на научно-исследовательском судне, ездить в командировки по Советскому Союзу и постсоветскому пространству, работать Дедом Морозом и «чучелом» для служебных собак, играть на басе в разных рок-командах Баку, учиться сценарному мастерству у европейских спецов, сниматься в кино, учительствовать в школе, да много чего еще.

Однажды я оказался на волосок от смерти, да так, что недруги, мстительно трепеща, поторопились с некрологом. Но, как говорится, поспешишь – людей насмешишь… Довелось много и тяжело работать пропитания ради. Довелось пережить вещи и вовсе ужасные, о которых я не хочу тут распространяться, чтобы не портить вам настроение и аппетит – но, поверьте, это и вправду было ужасно. Порой я чувствовал себя даже не уличной собакой, а консервной банкой, которую злые мальчишки привязали к ее хвосту. Перенести все это и не «поехать кукушкой» смог бы только сангвиник. Вот я и выдержал, стараясь никогда не терять присутствия духа и чувства юмора. Черной неблагодарностью было бы не упомянуть о добрых людях, поддержавших меня, и совсем уж свинством было бы не уточнить, что мой дух укрепляла вера в Бога.

Кто-то когда-то сказал, что пережить можно все, только нельзя после этого оставаться прежним. Может, оно и так.

Один мой знакомый сравнил меня с доктором Ливси из мультика «Остров сокровищ» – этим рисованным широкоплечим дядькой, который постоянно весел, позитивно настроен, всегда смеется, всхохатывая и скалясь во все шестьдесят четыре зуба, и не теряет оптимизма ни в быту, ни в бою. Я всхохотнул и ответил, что, по мнению некоторых сетевиков, подвергнувших образ мультяшного Ливси психоанализу, доктор столь весел оттого, что перенес когда-то контузию; другие такие же сетевики уверены, что за внешней жизнерадостностью и смешливостью доктор Ливси прячет какую-то давно перенесенную большую беду… Знакомый призадумался. Я заржал, копируя смех доктора, хлопнул знакомого по плечу и ушел.

«Чтобы овладеть хорошим юмором, надо дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться в том, что там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставленный этим обратным путем, и будет настоящим юмором». (Фазиль Искандер)

Не могу судить, действительно ли я заглянул в мрачную бездну, действительно ли убедился в том, что там пусто, и действительно ли овладел настоящим юмором, отползя назад. Все мои суждения будут носить чисто субъективный характер. Но в этой книге я собрал материалы по большей части смешные или забавные. Про всякие ситуации, как я их называю. Происходили они в разные периоды моей жизни, и расположил я их в произвольном хронологическом порядке. Возможно, кому-то мой юмор покажется местами горьковатым, но это уже на личный вкус каждого.

Да, должен предупредить вот еще о чем. Все, описанное в книге, происходило в доковидную эпоху. Я намеренно не стал включать сюда воспоминания о временах обязательного ношения медицинских масок и мытья рук, прививок, локаутов, карантина и самоизоляции, дистанционки и волонтерства, и всего прочего в том же роде, хотя мне есть что рассказать и об этом тоже. И когда-нибудь непременно расскажу, а пока не хочу перегружать книгу и излишне рассекать ваше внимание.

«По ходу пьесы» я буду давать ссылки на два предшествующих сборника, но это больше для порядка – я не только сангвиник, я еще и перфекционист… Знаете, кто такой перфекционист? Повторяю, не будет большой беды, если вы не читали предыдущих книг. Но все же лучше, если бы вы нашли и прочитали и «Звездную ящерку», и «С днем рождения, Белый свет!» – тогда перед вами полнее открылась бы картина моей небезынтересной жизни, полной всяких событий, выпавших на долю оптимиста, романтика, сангвиника…

Баку. Сентябрь, 2023

Вместо вступления

В Багдаде все спокойно

Было это в Баку в середине «лихих девяностых».

Я тогда работал в одном из институтов системы Академии наук Азербайджана (не будем уточнять, в каком именно, чтобы не быть несправедливыми к другим институтам, в которых могла произойти точно такая же история…). Учреждению, о котором идет речь, принадлежал сад площадью в восемь гектаров. И в дневное, и в ночное время территорию стерегли два охранника, один в вестибюле здания, другой – у ворот в сад. Прежде эту функцию исполняли полицейские, но потом они стали дирекции не по карману и от них избавились. А это означало, что впредь все заботы об охране Института и прилегающей территории ложились на плечи сотрудников. Так оно и вышло. Комендант ежедневно назначал двоих, один из которых должен был караулить вестибюль, другой – ворота. Первого выбирали из сотрудников более пожилого возраста, второго – из сотрудников помоложе и покрепче, ибо ворота соприкасались с внешним миром, а до вестибюля еще надо было добраться через полсада.

Но времена и впрямь были лихие. Забор, ограждающий институтскую территорию, был чисто символической преградой, в сад мог пролезть любой желающий – как ночью, так и днем. Шпана преодолевала так называемый «забор» и пробовала на прочность старые, висячие замки на дверях складов (там давно уже не хранилось ничего ценнее лопат, грабель и тачек, но шпана об этом не знала, ей все казалось, что «в лабазах каменных полно алмазов пламенных»).

Как-то раз один несовершеннолетний воришка пробрался, выломав окно, в лабораторию, в которой я работал; лаборатория стояла на отшибе, дело было рано утром, в предрассветные часы; чертенок прихватил с собой все, что сумел найти впотьмах, – лабораторные весы (на кой ляд они ему?) и десятиметровый шнур-удлинитель. Правда, он бросил все это, улепетывая от пожилого охранника, который услышал звук разбиваемого стекла.

Другой случай был посерьезнее. Здоровенный и наглый детина перелез через «забор» с глухой стороны, вторгся в здание Института (в здание!) в ту ночь, когда вестибюль охранял 75-летний худосочный Мамед-киши; детина, не особенно и скрываясь, выломал дверь одной из лабораторий на первом этаже и уволок на себе холодильник… А что же доблестный охранник? А он в данной ситуации поступил как настоящий восточный киши, то есть мужчина: заперся в своей каморке и не выходил оттуда до самого рассвета, вернее до самого начала рабочего дня… Почему не позвонил в полицию, спрашиваете? Ну, сотовый Мамеду-киши и не снился, а городской телефон в вестибюле давно отключили за неуплату…

Скандал разразился неописуемый. Комендант сказал, что эта капля «переполнила чашку его нетерпения», и отныне в охрану назначались исключительно молодые парни и зрелые мужики; им предписывалось в паре обходить территорию Института каждые два часа…

Несколько раз мне (зрелому мужику) выпадало дежурить с Маратом (молодым парнем). И мы вдвоем аккуратно совершали ночные обходы – как и положено, каждые два часа. И не только в силу личной добросовестности, а еще и потому, что комендант время от времени проверял, как мы несем службу.

Мы с Маратом отлично понимали, что в ходе патрулирования можем столкнуться и с обкуренными подростками, и с отмороженными взрослыми, и даже с уголовниками. Вверенные нам восемь гектаров сплошь поросли деревьями и кустарником и по ночам освещались весьма скупо (одна тусклая лампочка у складов и другая точно такая же над вестибюлем, все остальное тонуло во мраке). В кустах мог затаиться целый взвод злоумышленников, готовых наброситься на нас, бредущих по узенькой тропинке. Откуда им знать, что часовой есть лицо неприкосновенное?..

Нет, без оружия нам было никак.

Тут, пожалуй, придется сделать небольшое отступление.

В лихие девяностые я не ходил по улицам без самодельного холодного оружия, и были на то серьезные основания.

Так-то по натуре я человек законопослушный, богобоязненный. Но жизнь изменили круто, у меня не спросивши, поставили перед фактом, так что… Нет, не нож. Конечно, нож, обычный, складной, в магазине купленный, был бы самым простым, удобным вариантом. Но попадись с ним ментам – и будешь потом в отделении долго и нудно качать права про допустимую законом длину лезвия и клятвенно уверять невыспавшегося лейтенанта, что ножом пользуешься исключительно для приготовления чобан-салаты¹…

Кастет или свинчатка отпадали по той же причине, за них можно было и под статью угодить или вырваться из объятий закона основательно ощипанным, а мне решительно не годилось ни то, ни другое, ибо с деньгами у меня в ту пору было совсем худо, а дома ждали старенький дядя-пенсионер да больная мама, за которой надо было ухаживать. Хотя тогда на улице нередко можно было встретить хмельных и небритых субъектов в помятом камуфляже и с самыми настоящими автоматами Калашникова, в первую очередь менты придрались бы именно ко мне, законопослушному и богобоязненному, это уж как водится.

И тем не менее.

Я с детства люблю (и умею) работать по дереву, поэтому мое оборонительное оружие было сплошь деревянным. Говоря проще, я мастерил себе дубинки. Сначала – так называемую «ирландскую» дубинку: она по форме похожа на грушу и прикрепляется к руке ременной петлей, надеваемой на запястье. И все бы хорошо, но такую «грушу» не сунешь в карман или в рукав, да и спрятанная за пазуху она выпирает, как непарная молочная железа… Тогда я сделал короткую, сантиметров в сорок, и толщиной с баклажан дубинку, высверлил с одного конца отверстие и залил туда свинец. Получилось довольно опасное оружие, способное, в случае чего, сломать кому-нибудь руку или ногу. Я носил ее во внутреннем кармане куртки. Часто думал: что сказать ментам, коли они найдут у меня при обыске это изделие?.. А не украсить ли ее импровизированной резьбой и не заявить ли, что это деталь татарского национального костюма (ваш покорный слуга – наполовину татарин), равно как кинжал, например, является деталью национального костюма горцев? Или еще: я подумывал выточить из дерева пату, короткую и плоскую дубинку новозеландских маори, и при возможном шмоне выдать ее за ракетку от настольного тенниса…

Вот вы смеетесь, а зря. Могло и прокатить. Я хорошо помню случай, имевший место в Баку начала 80-х, когда стремительно вошло в моду, а потом столь же стремительно было запрещено карате. Ну, ребята все равно занимались подпольно и необходимое снаряжение изготавливали кустарным способом. Вот как-то раз менты остановили паренька, поздно вечером идущего с такой подпольной тренировки. У него с собой были самодельные нунчаки – два увесистых бруска, соединенных цепочкой. На вопрос, что это такое, паренек, не моргнув глазом, ответил: гири от старинных часов-ходиков с кукушкой, он несет их любимой бабушке вместо испортившихся… Стражи правопорядка по незнанию поверили и отпустили находчивого вьюношу с миром.

…но потом я решил все же не рисковать излишне, и смастерил явару – японский кастет, изображение которого подсмотрел в одной из многочисленных книжек про ниндзя и их оснащение; такие книжки на плохой бумаге и с аляповатыми картинками во множестве выпускались тогда кооперативными издательствами и раскупались молодежью и подростками. И вскоре вместо увесистой дубинки я беззаботно носил в кармане деревянный заостренный с обоих концов колышек, которым можно было нанести нападающему ощутимые уязвления. Я не поленился украсить деревяшку затейливой резьбой – в случае чего сказал бы, что это самодельная детская игрушка в форме рыбки, для племяша выточил, какое еще там оружие, йолдаш, то есть товарищ, начальник?!

(Вы вправе спросить, приходилось ли мне пускать в ход все эти штуковины против реальных противников? Наскакивали ли на меня из подворотен или в темных переулках темные личности с воплем: «Позвольте отнять у вас часы и кошелек!». И не давал ли я им по локтевым суставам, по ключицам или по почкам обработанными деревяшками тоже с воплем: «Позвольте вам не позволить!». А позвольте и вы мне не отвечать на этот вопрос. Что было, то было, дело прошлое…)

Так вот, когда нам с Маратом выпало обходить ночным дозором территорию Института, я взглянул на вещи с иной, противоположной стороны. Это в кино Джон Рэмбо орудует громадным зазубренным тесаком; настоящие боевые ножи коммандос не столь велики, не столь устрашающи и не столь блескучи, зато куда более удобны и функциональны. Так и здесь: в жизни я носил с собой оружие малозаметное, но высокоэффективное; при обходе же, рассудил я, нам нужно совсем другое оружие – не такое, может быть, эффективное, зато обладающее грозным видом.

(Макуауитль, ацтекский деревянный меч, усаженный по краям осколками обсидиана, «вулканического стекла» [которое можно было заменить обычным битым стеклом], я отмёл сразу же: это, ребята, серьезная штука, способная раскромсать человеческую плоть, и за ее изготовление и применение можно было и «присесть». Кроме того, с первого взгляда не каждый может понять, что это – оружие, а мне надо было, чтобы понимали, и чтобы именно с первого взгляда.)

И я поступил проще. Нашел два увесистых сука, ободрал с них кору и смастерил две… не дубинки даже, и не столь популярные бейсбольные биты, а две ужасные на вид палицы – такие, наверное, были в ходу у пещерных людей или у каннибалов Полинезии. Длиной почти в полтора метра и толщиной с человеческую ногу. Для пущего устрашения я вбил в ударные концы обеих палиц по нескольку здоровенных гвоздей и полюбовался на дело рук своих. «Мамонтовой»! Да, нужно быть клиническим идиотом, чтобы попереть на обладателя такой дубины!

Вручив одну палицу Марату, я заставил его поцеловать ее, как воины целуют вверенное им оружие. И мы отправились в ночной дозор.

Очень скоро выяснилось, что наши с напарником взгляды на стратегию и тактику поставленной перед нами боевой задачи сильно разнятся. Марат, как молодой и азартный, предлагал двигаться бесшумно и застать возможных воришек врасплох. Я, как старший и бывалый, предлагал, наоборот, производить при передвижении как можно больше шума, чтобы воришки услышали нас еще издали и смылись. Я вовсе не собирался хватать проклятых расхитителей соц… простите, теперь уже капиталистической собственности. Для хватания существует полиция. Кроме того, если воришек окажется больше и они намнут нам бока, никто из начальства не оплатит нам ни лечение, ни, в случае чего, похороны. Есть и другая опасность, сказал я. Если в пылу схватки мы тюкнем кого-нибудь из нарушителей слишком сильно, то сами превратимся из героев в преступников, ибо мы не менты, и не военные, и даже не дружинники, а штатские лица, полуофициально несущие охрану объекта, и в случае превышения степени необходимой обороны будем иметь тот еще геморрой…

Все это я высказал Марату. Он поворчал, но, подумав, согласился.

И мы с ним долго еще, когда попадали в одну смену, каждые два часа обходили территорию в темноте, по узенькой тропке, с дубинами на плече, нарочно хрустя попавшими под ноги сухими ветками и дуэтом горланя всевозможные песни. Что мы с ним только не горланили! От детских песен из советских мультиков до современной попсы и шансона… Помню, как нас с Маратом заклинило на популярной некогда «блатной» бакинской песенке под названием «Мадам Попугай», и мы исполняли ее несколько вечеров кряду, не без удовольствия выводя куплеты («Добрый вечер барышникам, здесь будем играть, из окошка деньги будем вам бросать. Попугай играет, попугай поет, попугай для счастья вам билет дает…»), и с особым подъемом – припев: «Даш-дюши, даш-дюши, мадам Попугай, даш-дюши, даш-дюши, один билет дай!». А как-то раз я вдруг неожиданно для себя не запел, а начал громко декламировать стихи, почему-то (вот никак не могу объяснить, почему!) Ярослава Смелякова: «Вечерело. Пахло огурцами. Светлый пар до неба поднимался, как дымок от новой папиросы, как твои забытые глаза!..»

Может, мне это и показалось, но несколько раз я издали видел какие-то смутные тени, шарахавшиеся в кусты… Во всяком случае, во время наших с Маратом дежурств никаких происшествий не случалось. Видимо, приближение шумных сторожей действительно отпугивало шпану, и она убиралась подобру-поздорову.

Сослуживцы, прознав про все это, окрестили нас с Маратом «Том и Джерри». Мы не обижались. В то время Том и Джерри были, что называется, в тренде.

(Не скрою: временами на меня накатывали тоска и горечь от того, что я, человек с высшим образованием, совсем недавно строивший радужные научные планы и целеустремленно идущий к осуществлению своей мечты, ходивший по всему Каспийскому морю на научно-исследовательском судне, которое нынче намертво встало на прикол из-за отсутствия финансирования, волей обстоятельств оказался выбит из седла и вынужден днями изучать мхи и лишайники, а ночами служить банальным сторожем и ходить дозором с громадной дикарской дубиной по саду чуть ли не в центре мегаполиса, который в ту пору, честно говоря, мало чем отличался от диких джунглей… Я клял времена, обстоятельства, долбаных политиков всех мастей и разных стран и как-то раз от злости чуть было не ввинтил в свой «мамонтовой» ромбовидный университетский значок; но я всегда быстро овладевал собой, подбадривающе улыбался напарнику и выходил вместе с ним в очередной патруль. Времена не выбирают – в них живут и умирают, даш-дюши, даш-дюши, мадам Попугай…)

Чем все кончилось? А пришла весна, ночи стали короче и чуточку светлей, и мы с Маратом расслабились до такой степени, что выходили в дозор поодиночке и по очереди. И тогда я смастерил для нас обоих банальную колотушку.

Знаете, как выглядит колотушка, этот непременный атрибут всех ночных сторожей со времен царя Гороха? Это деревяшка, отдаленно напоминающая разделочную доску, но поуже. С одного конца у нее ручка, с другого – деревянный шарик на недлинной бечевке. Держа доску перед собой, плавно встряхиваешь ее, и шарик мерно стучит то по одной стороне доски, то по другой. И я обходил дозором институтский сад, и помахивал колотушкой, и извлекал из нее стук, и вдобавок еще тянул противным, скрипучим голосом: «Спи-и-ите, жители Багдада, в Багдаде все-е-е спокойно!», подражая ночному сторожу из старого фильма про Аладдина и волшебную лампу…

А потом территорию Института опоясали крепким высоким забором.

Баку. 14 августа 2023

Вот так. А теперь – начнем, пожалуй.