Kitobni o'qish: «Пушкин и Пеле. Истории из спортивного закулисья»

Shrift:

Вступление

Сочи, март 1975 года. Солнце, расцветающая природа, безмятежность, струящаяся в воздухе. Малолюдные еще набережные, полупустые кафе и рестораны, уютный номер в недорогой гостинице из второго ряда. Огромное количество футбола на тренировках ведущих команд страны и в товарищеских матчах с их участием – что еще нужно молодому, относительно, конечно, молодому, репортеру для полного счастья? Разве только приятные в общении компаньоны на этом празднике, на который я, тассовский журналист, отправился по командировке «Советского спорта» с конкретным заданием – конкретнее некуда – освещать для газеты (а заодно и для ТАСС) очередной тур… женского чемпионата СССР по волейболу. Места для волейбольных заметок газета отводила строк 100, не больше. ТАСС и вовсе нужны были только результаты с одним-двумя абзацами комментариев. Игры, опять же по счастью, проходили обычно в середине дня, и, покончив с волейболом, я присоединялся к старшим друзьям-коллегам – Сергею Шмитько и Валерию Березовскому.

Вместе мы проводили много времени. Ездили на футбольные тренировки. Одни только тарасовские – великий хоккейный тренер Анатолий Владимирович Тарасов волею армейского начальства был брошен в тот год на футбол – чего стоили. Сидели на контрольных матчах. Следили за изменениями в составах, встречались с тренерами и футболистами. Бесцельно бродили по городу, пили кофе, обедали и рассказывали друг другу всевозможные истории из спортивной и футбольной жизни, называемые часто байками, мифами, легендами.

Быть может, именно тогда, в Сочи в 75-м году, я стал эти истории потихонечку собирать. Не специально, разумеется, а – какие попадутся. Запомнившиеся и записанные. Собирал бессистемно. Что-то рассказывали мне из первых уст, что-то рассказывали те, кому рассказали из первых уст, что-то вычитал, что-то происходило непосредственно со мной.

Истории эти – веселые и печальные, реальные и – частично – выдуманные, иногда кажущиеся совершенно неправдоподобными. Но – за что купил, за то и продаю. Спорт вообще и футбол в частности всевозможные истории сопровождают постоянно, без них – никуда, они разбавляют скучноватые порой голы, очки, секунды, представляют характеры в совершенно ином, не совсем привычном – не стереотипном – виде.

Существуют два взгляда на отношение к тем, кто делает литературу, искусство, спорт. Один – ограничиться тем, что они создают, – книгами, фильмами, спектаклями, матчами. Другой – интересоваться человеческими качествами писателей, артистов, художников, тренеров, спортсменов, знать детали жизни тех, чьи имена на слуху (речь не об интересе из желтого ряда).

Истина, как всегда, где-то посередине.

Назвать себя автором всех историй, из которых состоит эта книга, конечно же, не могу. Скорее – собирателем, память которого освежали порой периодические издания, книги, интернетовские страницы. Встреч на спортивных перекрестках было, понятно, множество и рассказов-баек выслушано немало.

Какие-то истории связаны одна с другой – персонажами, событиями, временем. Какие-то – сами по себе. Память – штука удивительная. Выражение «врет, как очевидец» происходящему с ней полностью соответствует. Об одном и том же событии рассказывают по-разному. Хрестоматийный пример – события, связанные с возвращением в октябре 1964 года из Пицунды Н. С. Хрущева, когда на пленуме его снимали с работы. Три версии одного и того же эпизода – прилета Хрущева с юга в Москву.

Публицист Федор Бурлацкий: «Зашел Хрущев в самолет, вся охрана новая, чуть ли не пятьдесят человек, Хрущев попытался посадить самолет в Киеве, экипаж отказался».

Сергей Хрущев, сын Никиты Сергеевича: «Я летел в этом самолете. Хрущев прилетел со своей охраной, он из пятидесяти взял с собой только пять человек. Хрущева встречал начальник 9-го Управления КГБ».

Владимир Семичастный, бывший председатель КГБ: «Мы с Георгадзе были на аэродроме, встречали Хрущева, но Сергея я там вообще не видел. Не было там начальника 9-го Управления, я оставил его в Кремле, мне было нужно, чтобы там был порядок».

Огромная благодарность тем, кто прямо или косвенно помог мне. Это: Павел Алешин, Валерий Асриян, Валентин Афонин, Олег Базилевич, Андрей Баташев, Андрей Биба, Олег Белаковский, Сергей Белов, Валерий Березовский, Борис Бобров, Давид Боровский, Валентин Бубукин, Леонид Буряк, Елена Вайцеховская, Валентин Валентинов, Аксель Вартанян, Владимир Веремеев, Георгий Вьюн, Николай Вуколов, Юрий Гаврилов, Михаил Гершкович, Евгений Гик, Юрий Голышак, Владимир Гуцаев, Владимир Дворцов, Заза Джанашия, Иван Едешко, Сергей Емельянов, Алексей Еременко-старший, Алексей Еськов-старший, Артем Ефимов, Валерий Жиляев, Игорь Захаров, Алексей Зинин, Валентин Иванов, Юрий Иванов, Борис Игнатьев, Александр Ирхин, Анзор Кавазашвили, Илья Казаков, Василий Канашенок, Вячеслав Колосков, Анатолий Коньков, Борис Копейкин, Геннадий Костылев, Григорий Крицер, Александр Кружков, Всеволод Кукушкин, Олег Кучеренко, Александр Лактюхин, Александр Левинсон, Игорь Линник, Евгений Ловчев, Геннадий Логофет, Николай Макаров, Максим Максимов, Валерий Маслов, Виталий Мелик-Карамов, Сергей Микулик, Александр Минаев, Евгений Мишаков, Михаил Назаренко, Михаил Насибов, Александр Нилин, Борис Норман, Алексей Орлов, Алексей Панфилов, Алексей Парамонов, Алексей Патрикеев, Владимир Пахомов, Юрий Перескоков, Владимир Пономарев, Александр Ранних, Марк Рафалов, Павел Садырин, Борис Светланов, Юрий Севидов, Алексей Семененко, Виктор Серебряников, Евгений Серов, Никита Симонян, Вениамин Смехов, Григорий Спектор, Анатолий Сучков, Шамиль Тарпищев, Александр Ткаченко, Николай Толстых, Леонид Трахтенберг, Валентин Трояновский, Дмитрий Федоров, Виталий Хмельницкий, Тамаз Хуцишвили, Игорь Чугайнов, Александр Шикунов, Игорь Шквырин, Эдуард Шкловский, Сергей Шмитько, Валерий Штейнбах, Виктор Шустиков, Валентин Щербачев, Арнольд Эпштейн, Юрий Юрис.

Александр Горбунов

I. Большой палец коммуниста

Дубленка в электричке

В советские времена одной из важнейших форм поощрения ведущих спортсменов были магазины на колесах, или, как их называли футболисты и хоккеисты, автолавки. В определенный день на тренировочную базу завозили коробки с дефицитными товарами, развешивали и раскладывали их в специально отведенном месте, чаще всего в комнатах и залах, предназначавшихся для проведения в них общекомандных собраний, и начиналась торговля. Иногда, правда, спортсмены отоваривались в специальных секциях крупных магазинов, в 200-й ГУМовской, например, но туда пускали редко, преобладали варианты с автолавками.

После одной из побед хоккейного ЦСКА в чемпионате Советского Союза в расположении армейцев в Архангельском происходила бойкая торговля дефицитом, завершившаяся для команды неожиданно: Министерство обороны расщедрилось на подарки – каждый чемпион получил новенькую дубленку и ондатровую шапку.

Облачившись в обновки, Евгений Мишаков, выдающийся хоккеист, игравший огромную роль в тройке Мишаков – Ионов – Моисеев, умело сдерживавшей любое самое сильное звено соперников, отправился в гости к родственникам. Сам он из-под Егорьевска, сел вечером в электричку, за окном темно, народу в вагоне немного, поднял воротник дубленки, шапку надвинул на нос и слегка прикорнул на скамейке, отполированной сотнями тысяч задниц до зеркального блеска. Постукивают колеса, тепло, идиллия, словом.

На очередной остановке в вагон вошли три парня хулиганистого вида, заметно, что в подпитии. Увидели в уголочке человека в новой дубленке и шапке. Подсели и сказали примерно следующее: «Слышь, мужик, как-то несправедливо получается. Мы вот в каких-то курточках мерзнем, без шапок, а ты и в дубленке, и при шапке. Придется поделиться. Давай-ка, сымай».

Мишаков, надо сказать, обладал, несмотря на свой невысокий рост, не только огромной физической силой, с проявлениями которой были знакомы все, с кем он встречался на площадке, но и редким – даже для хоккея – бесстрашием. Он открыл глаза, внимательно посмотрел на объявившихся соседей, поднялся, снял шапку, аккуратно положил ее на скамейку – поближе к окну, и произнес – внятно и доходчиво: «Шапка – х… с ней. А за дубленку поборемся!»

Электропоезд чуть с рельсов не сошел, когда под ударами Мишакова летали, словно бабочки, несостоявшиеся экспроприаторы.

Рассказал однажды эту историю своему другу Николаю Вуколову, классному журналисту-тассовцу, много лет проработавшему в Швеции, влюбленному в хоккей и много писавшему о хоккейных людях. Какое-то издание заказало ему материал о Мишакове, история была рассказана вовремя.

Любой факт, каждую деталь въедливый Николай проверял, сил и времени на это не жалея. Встретившись с Мишаковым, он пересказал ему эпизод из электрички и поинтересовался, снедаемый любопытством: «Женя, было?» «Было, – ответил Вуколову Евгений, грузно навалившись локтями на край стола и внимательно глядя на журналиста своими узкими, но весьма при этом цепкими глазами. – Было, но не совсем так…» Николай рассказывал мне потом, что, услышав «не совсем так», он подумал, что сейчас последует полное разоблачение истории, которую фигурировавший в ней хоккеист объявит вымышленной. «А что не так, Женя?» – спросил Вуколов. «Я тогда, – сказал Мишаков, – не в Егорьевск ехал, а из Калинина в Москву».

Недостроенная дача

Борису Петровичу Игнатьеву, работавшему главным тренером сборной России, позвонил в его кабинет на Лужнецкой, где располагались служащие Российского футбольного союза, старинный приятель. В свое время они играли вместе по второй лиге, нынче изредка встречались. К сожалению для обоих – изредка, поскольку графики рабочие не совпадали. Приятель Игнатьева возглавлял совершенно рядовой клуб второго дивизиона, и обратился он к Борису Петровичу с несколько необычной просьбой. «Понимаешь, – сказал приятель, – завтра мы у себя дома принимаем очередного соперника. Матч для нас весьма важный. Арбитром назначен К. Он работает у тебя администратором. Поговори, пожалуйста, с ним. Нам не надо помогать. Не об этом прошу. Главное, пусть судит то, что есть, а при таком объективном судействе мы, поверь, и сами справимся». Борис Петрович не только пообещал поговорить с К., но и поговорил. Тот заверил: «Петрович, даже не переживай, все будет в порядке». Через день, то есть на следующий день после игры, вновь Игнатьеву звонит приятель: «Сгорели 0:2, причем твой, помимо разных мелочей в пользу соперника, придумал пенальти в наши ворота и не засчитал чисто забитый нами гол». Разумеется, Борис Петрович тут же обратился к К.: «Ты что?» «Понимаешь, Петрович, – услышал он в ответ. – Когда выходил на поле, ни на секунду не забывал о твоей просьбе. Но как только вышел, перед глазами сразу же возникла моя недостроенная дача».

Королев и Чехов

Михаил Михайлович Яншин, продолжая играть во МХАТе, возглавлял театр имени Станиславского. Завлитом он взял интеллигентную, высокообразованную Елизавету Исааковну Котову.

Как-то театр гастролировал в Минске. Жили в гостинице рядом со стадионом. Однажды Котова поднималась в лифте с незнакомым человеком. Он спросил:

– Простите, я мог вас видеть с Яншиным?

– Могли.

– Вы его увидите?

– Да, мы будем вместе сегодня обедать.

– Пожалуйста, передайте ему, что я его буду ждать в семь часов у правого входа.

– Передам, но, простите, а кто вы?

– Скажите – Королев.

– Хорошо.

«И вот я, – рассказывала Котова, – спустившись к обеду, сообщаю:

– Михал Михалыч, какой-то Королев просил вам передать, что он будет вас ждать…

Яншин даже не дал мне договорить:

– Какой-то Королев! Ничего себе! Это же знаменитый спортсмен!

– Михал Михалыч! Ну, вы так говорите, как будто бы я Чехова не знаю!»

И совсем парадоксальный ответ, учитывая, что разговаривают главный режиссер театра с завлитом:

«По мне – лучше бы вы не знали Чехова, чем Королева!»

Врач за воротами

В середине сентября 1964 года горьковская «Волга» впервые в своей истории выступала в классе «А» и оставила, надо сказать, неплохое впечатление в некоторых матчах. Например, в матче с отменно выступавшим в первой половине 60-х годов прошлого века «Торпедо». Игра проходила в Москве, счет был 0:0, оставалась минута до конца встречи, и на волжской скамейке уже потирали руки в предвкушении выездного очка, да еще у кого отобранного!

Мяч на этой самой последней минуте оказался в руках у вратаря «Волги» Николая Карасева. Голкипер решил не рисковать и не выбивать мяч на половину поля соперника, который вполне мог за оставшееся время перевести игру к штрафной площадке гостей, а откатил его ближайшему защитнику Анатолию Лунину с расчетом на непременный возврат, что тот непременно мяч Карасеву вернет – в те времена после передачи защитников вратари имели право взять мяч в руки. В конце матчей подобные приемы походили на затяжку времени. Лунин мяч вернул, но сделал это как-то неловко. Он задел бутсой поле, мяч не покатился в руки вратаря, а заковылял. В это время из-за спины защитника «Волги» вылетел невесть откуда взявшийся Валентин Иванов и забил победный для «Торпедо» гол, изящно катнув мяч в ворота.

На следующий же день в Горьком коммунисты Сормовского района публично – на собрании – обвинили Валентина Иванова в неспортивном и безнравственном поведении: как, дескать, мог заслуженный мастер спорта воспользоваться ошибкой своего товарища по футбольному делу?

Но собрание сормовцев – цветочки по сравнению с тем, что произошло по возвращении «Волги» домой. Команду в полном составе вызвали на ковер в кабинет первого секретаря горкома КПСС Михаила Ефремова. Тренер «Волги» Иван Золотухин и отдавший последний пас вратарю Анатолий Лунин не исключали возможности увольнения. Но досталось не им. Свой первый вопрос первый партийный секретарь задал врачу «Волги» Герману Колодзею: «Ведь ты – я видел – стоял за воротами нашей команды. Почему же ты не выбежал на поле и не остановил катившийся в ворота мяч?»

Доктор, как, впрочем, и все вызванные на пропесочивание (среди них был будущий известный тренер Борис Игнатьев), опешил: «Да вы что? Меня бы в Москве сразу арестовали и посадили бы на пятнадцать суток».

«В Москве бы, – сказал первый секретарь, – арестовали. Зато в Горьком памятник бы тебе при жизни поставили».

Сладкая жизнь Мандельштама

Вячеслав Колосков на бойкотировавшейся Советским Союзом и его сателлитами Олимпиаде-84 в Лос-Анджелесе побывал. Должность у него в ФИФА была – ответственный за проведение олимпийского футбольного турнира, председатель его оргкомитета.

Перед возвращением домой Колосков, как водится, накупил сувениров в олимпийской деревне – родным, друзьям и знакомым. А себе – несколько книг, в том числе два тома Мандельштама и два тома Бабеля.

На таможне в Шереметьево Колоскова принялись шмонать. Никогда прежде подобного не было. На этот раз за начальника Управления футбола всесоюзного Спорткомитета взялись основательно. «Так… Мандельштам… Издательство „Посев“… Только не говорите, – предупредил таможенник, – будто не знаете, почему я обращаю на это ваше внимание. Вы наверняка в курсе, что такая литература запрещена к провозу на территорию СССР. Ваши действия, таким образом, квалифицируются как попытка контрабанды. Составляем протокол».

Уже на следующий день были оповещены партком Спорткомитета, Фрунзенский райком КПСС, на территории которого находилась спортивная организация. Колосков, дабы прояснить ситуацию – хотя бы для себя, – поехал в Г лавлит к цензорам, встретился с людьми из КГБ. Показал книгу Мандельштама, изданную в СССР. Цензоры сказали: «Автор тот же, да книги разные. „Посев“ – издательство, печатающее запрещенные у нас произведения. В одном из томов, которые вы привезли, есть стихи, порочащие Сталина» (1984 год!!!). В КГБ в литературные детали вдаваться не стали: «Пусть вашу судьбу решает партком Спорткомитета».

Партком в Госкомспорте возглавлял Виктор Ильич Галаев, бывший комсомольский работник. Он уже через день после приезда Колоскова собрал заседание комитета, дал слово Колоскову для объяснений, как сказал секретарь, «попытки проведения идеологической диверсии». Колосков стал рассказывать собравшимся о русском Серебряном веке, об акмеистах, ярким представителем которых был Мандельштам, даже прочел по памяти:

Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот…
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет?

Галаев прервал Колоскова: «Какие упаднические стихи! И потом, вы цитируете диссидента, он Родину продал за сладкую жизнь, за границу бежал».

«Как продал, куда бежал? – изумился Колосков. – У Мандельштама „сладкая жизнь“ закончилась в ГУЛАГе, он умер в лагере».

Билет «Спортлото»

На одном из первых потоков Высшей школы тренеров учились – и дружили – Геннадий Костылев, Павел Садырин и Эдуард Малафеев. Жили в общежитии в Измайлово, с удовольствием ходили на занятия, в свободное время играли в хоккейных коробках в футбол, друг другу помогали.

Как-то раз вдруг выяснилось, что все трое остались без денег. До стипендии еще несколько дней, а нормально поужинать уже не на что. И вдруг Геннадий Иванович Костылев достает билет «Спортлото» – он поигрывал – и говорит: билет выигравший. Ему, разумеется, не верят. Костылев заказывает такси, тройка садится в машину, отправляется к ближайшей сберегательной кассе, Малафеев и Садырин идут вместе с другом, Костылев сдает билет в окошечко и взамен получает 300 рублей – внушительную по тем временам (конец 70-х годов) сумму.

Конечно же, благо вечер наступил, отправились в центр, поужинали, немного выпили – пятнадцати рублей, между прочим, на вполне приличный ужин с выпивкой в ресторане «София» хватило. Решили прогуляться по улице Горького, нынешняя Тверская. Накрапывал дождичек. Садырин, дурачась, нес над Эдуардом Васильевичем, как над своим боссом, зонтик. Малафеев, вспоминал Костылев, шел впереди. У него довольно низко расположен центр тяжести, пятая точка потому слегка отклячена, и модный, плотно сидевший на Малафееве пиджак фалдил (Костылев, надо сказать, придумал замечательный глагол, объясняющий поведение пиджачных фалд на немного откляченной попе).

Садырин и Костылев, о чем-то споря и что-то друг другу доказывая, остановились напротив гостиницы «Минск» и вдруг увидели картину, заставившую их согнуться пополам от смеха. Какой-то мужичок схватил Малофеева, остановку друзей не зафиксировавшего и продолжавшего двигаться вперед, за зад. Эдуард Васильевич, справедливо полагая, что дурачится кто-то из друзей, оборачивается и вдруг видит представителя нетрадиционной ориентации. Малафеев, не раздумывая, хватает его левой рукой за грудки, а правой бьет точно в лоб. Мужичок падает, потом встает, утирается и – чуть не плача, показывая на Садырина и Костылева: «А чего ты? Им можно, а мне нельзя?» Садырин потом долго еще донимал Малафеева: «Смотри, Эдик, будешь плохо себя вести, опять отведу на Горького».

Портрет на ковре

Однажды в советской Средней Азии, в одной глубинной ее части, у моего приятеля, прекрасного журналиста Сергея Микулика, местные футбольные аксакалы спросили совета. Приближался какой-то юбилей начальника Управления футбола Спорткомитета СССР Вячеслава Ивановича Колоскова, и к нему готовились в каждой уважающей себя чайхане. Микулик был приглашен на консультацию: лучшая местная ткачиха-вышивальщица только что закончила трудиться над портретом Колоскова в центре ковра – произведение предполагалось в скором времени послать с ходоками в Москву. Увидев портрет, Микулик сразу вспомнил московский музей Владимира Ильича Ленина, во всяком случае, ту его часть, в которой хранились ковры с изображением вождя мирового пролетариата, присланные монгольской, китайской и вьетнамской компартиями – на них Ильич был вылитым монголом, китайцем и, соответственно, вьетнамцем.

Среднеазиатская мастерица потеряла, видимо, фото Вячеслава Ивановича, на которое ей нужно было ориентироваться. Либо решила, что Колосков непременно должен походить на председателя местной Федерации футбола, только голова у него, как у главного в стране футбольного бая, должна быть умней и больше.

По лицам позвавших Микулика в консультанты людей он понял, что они абсолютного сходства с оригиналом тоже не находят, но коль лучшей по профессии сходства этого схватить не удалось, то от остальных ткачих-вышивальщиц можно было ожидать похожести Вячеслава Ивановича разве что на шефа местной Федерации стрельбы из лука.

Безвыходных ситуаций, однако, как известно, не бывает. Под портретом, к счастью, шел текст в дательном падеже: «Дорогому… с… летием от.» И приятель мой посоветовал все это аккуратно запаковать и в Москву везти, но при вручении ни намеком не дать понять Вячеславу Ивановичу, что на ковре он сам и есть – если, конечно, нет непреодолимого желания, чтобы местную команду с чемпионата страны сняли, – а мимоходом заметить, что изображен на нем герой народного эпоса, к футболу никакого отношения не имевший.