Kitobni o'qish: «Живая память. Непридуманные истории, документальные свидетельства, рассказы очевидцев о Великой Отечественной»
Предисловие к электронному изданию
Мой дед рассказывать о войне не любил и не мог. Вслух вспоминал в основном забавные курьезные случаи; трагичной памятью никогда не делился, говорил только: «Страшно было… очень страшно».
Боясь потревожить память о военных детстве и юности приглашённых пожилых людей, организаторы празднования Дня Победы в кругу прихожан храма святого благоверного великого князя Александра Невского в Усть-Ижоре (Санкт-Петербург), никоим образом не планировали какие-либо расспросы. Рассказ о том страшном тяжёлом времени начали они, наши гости: дети войны, блокады, оккупации; бывшие узники фашистской Германии; ветераны боевых действий, а все вместе – прихожане церкви святого Александра Невского. И подумалось: если сами люди готовы говорить, значит, их истории должны быть услышаны.
Так, благодаря труду неравнодушных людей, записавших рассказанные истории, а также финансовой поддержке муниципального совета и местной администрации п.Металлострой, в 2013 г. вышло 2-е издание сборника «По крупицам о войне»1, дополненное2 тремя новыми разделами: «Рассказы прихожан» (с устными историями), «Рукописные памятники» (с фронтовыми письмами), «Мы знаем о войне» (с сочинениями школьников п.Металлострой о своих родных – героях Великой Отечественной).
Довольно быстро набрались материалы для нового сборника, и в 2016 г. небольшим тиражом в 130 экземпляров вышла в свет книга «Живая память»3. В сборе материалов, как и раньше, приняли участие прихожане Александро-Невского храма, а также жители посёлка Усть-Ижора, контакты которых предоставила местная администрация.
Я благодарна моим друзьям и знакомым за помощь в издании этой книги. Знакомство с усть-ижорцами состоялось благодаря главе МО п.Усть-Ижора Александру Поречному. Встречались и беседовали с авторами Мария Кириллова и Анжела Темирова. Анна Опанасенко, Юлия Нагорная, Мария Елагина и Юлия Неустроева помогали в расшифровке бесед, обработке рукописей. Дизайн обложки сделал Михаил Нечаев. Типографские расходы разделили со мной Галина Коробкина, Денис Патрин, Владимир Кулиш, Татьяна Константинова, Ольга Прусакова, Александр Попов, Анна Смоловская, Анна Опанасенко, Анжела Темирова, Виктор Ерёмкин, Всеволод Нагаенко, Антон и Светлана Макаровы, Николай и Антонина Леонтьевы, Ольга Березина, Наталья Левшина, Олег и Анна Гончаровы, Валентина Топал, Светлана и Валерия Конычевы, Ольга Пушкарёва, Ольга Зиновьева, Татьяна Лукьянова.
Не все, но многие истории были записаны на диктофон, и в этих случаях нам с редактором книги, Татьяной Андреевной Рогачёвой очень хотелось сохранить стиль беседы, стиль устного рассказа. Бережно и деликатно редактируя материал, Татьяна Андреевна сохранила колорит живого рассказа, индивидуальный авторский стиль. В документальных свидетельствах того времени – письмах и дневниках – намеренно сохранены авторские орфография и пунктуация.
Татьяна Андреевна ушла из жизни 28 декабря 2016 г. В августе 2016 отпраздновала 70-летний юбилей. Она была немногим младше авторов очерков. Наверное, немало могла бы рассказать о послевоенном времени, но скромно держалась в тени. Рогачёва – редактор нескольких изданий военных воспоминаний: «Помним», «Как это с нами было», обеих книг «По крупицах о войне». В книге «Живая память» полностью опубликованы письма Георгия Шулепова. Эти письма, случайно оказавшиеся в семье Татьяны Андреевны, она хранила 20 лет. Частично опубликовав их во втором издании книги «По крупицам о войне», Рогачёва мечтала о полной публикации, считая это своим моральным долгом.
Я благодарна всем участникам проекта за радость, которую мы смогли доставить нашим авторам, подарив им авторские экземпляры, а значит их потомкам – память – живую память – о минувших событиях. К сожалению, мизерный тираж делает книгу недоступной для широкого круга читателей. К счастью, почти все авторы дали согласие на публикацию книги в сети Интернет, результатом которого стал настоящий электронный вариант, включающий в себя 20 из 22 двух историй «бумажной» книги с исправлением всех обнаруженных ошибок предыдущей версии.
Софья Казакевич, составитель
Предисловие к бумажному изданию
«Живая память» – это сборник, в который вошли рассказы 22 авторов о Великой Отечественной войне. В большинстве своём они сами были её свидетелями, а некоторые даже участниками. Здесь приводятся письма с фронта, вошедшие в том виде, как их писали в окопе, землянке, госпитале, т.е. без каких-либо правок.
В сборе свидетельств помогали прихожане церкви Святого князя Александра Невского в Усть-Ижоре. Они таким же образом принимали участие во втором издании книги «По крупицам о войне» (разделы «Рассказы прихожан» и «Рукописные памятники) (ООО «Редакция газеты «ОКНО» в г.Колпино – СПб, Металлострой, 2013). В своё время мы получили различные отклики письменные и устные на эту книгу. Нашлись люди, которые пожалели, что не участвовали в выходе сборника «По крупицам о войне». И мы решили предоставить им эту возможность в новом издании – книге «Живая память».
Софья Казакевич, составитель
Татьяна Рогачёва, литературный редактор
ЯРКОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО ПОБЕДЫ ДУХА НАД СМЕРТЬЮ.
Священник Андрей Новожилов
Народ, не знающий своего прошлого,
не имеет будущего
М.В.Ломоносов.
Когда около шести лет назад прихожанка церкви Св.Александра Невского, где я тогда служил, в посёлке Усть-Ижора Софья Казакевич впервые рассказала мне о замысле второй книги «По крупицам о войне» с разделом «Рассказы прихожан», я, конечно, с радостью поддержал это начинание. Для меня было совершенно очевидно – память о войне и подвиге наших близких должна быть вечной. То поколение, к которому я принадлежу, – это дети тех, кто воевал. Это те, кто имеет ещё живую память из первых уст, свидетельства своих отцов и матерей – участников войны.
Моему отцу было 17 лет, когда в 1942 г. он оказался на фронте. Был ранен, награждён орденом Славы. Правда, рассказывать о войне не любил. Моя родная тётя, которая нянчила меня, а потом и мою дочь, не была в эвакуации – всю блокаду прожила в осаждённом Ленинграде. Мы многое слышали от них, читали книги, воспитывались на фильмах о войне; для нашего поколения связь с войной остается ещё очень близкой. Поэтому, когда я взял в руки только что изданный экземпляр книги «По крупицам о войне», то скажу честно – никаких особенных «открытий» для себя я не ожидал. Мне довольно трудно объяснить, но, читая книгу, я с каждой страницей всё отчетливей ощущал то состояние, которое за давностью лет я уже почти позабыл. Книга настолько пропитана живой памятью о войне, что не может оставить равнодушным никакого читателя – от подростка до ветерана. Эти свидетельства просты и безхитростны4, но за ними отчётливо слышен высокий дух мужества, самопожертвования и героического терпения. Для меня, как приходского священника, некоторые рассказы имеют особое значение – ведь в них я узнаю моих прихожан, тех «бабулек», которые каждое воскресенье приходят на службу и о подвиге которых мы практически ничего не знаем.
То, что рассказано в обеих книгах «По крупицам о войне»5 и в этой новой книге «Живая память», – безценно, и с годами будет всё более необходимо. В этих строках великая красота подвига человеческого духа, живой и яркий пример «будничного», «рядового» героизма. Как священник, могу добавить: это истинно христианский героизм, хотя большинство героев этой книги тогда об этом не подозревали.
Сейчас много правильных слов говорится о патриотизме, о любви к Отечеству, об утерянных связях поколений. Мы стараемся противостоять оголтелой информационной войне, когда пытаются стереть из памяти нашей молодёжи правду о войне, о высоком подвиге их дедов и прадедов. И здесь такие книги совершенно незаменимы, ведь, читая их, человек пропитывается, «пронизывается» высоким Духом христианской любви, в нём возгорается желание последовать примеру своих забытых героев.
Живой человек – это человек Духа, и он безсмертен. Если Духа нет, человек мёртв, он парализован, он не сможет ничего построить, никого защитить. Книга «По крупицам о войне» есть яркое и документальное свидетельство победы Духа над смертью. Читая эти простые рассказы, мы предельно близко подходим к самой сути христианства – незаметному вечному подвигу любви ради ближнего, ради Отечества, и, в конечном счете, – ради Христа.
Есть хорошие стихи Роберта Рождественского:
Вспомним всех поимённо,
Сердцем вспомним своим…
Это нужно не мёртвым,
Это надо – живым.
Те, кто совершил свой подвиг и уже ушёл, имеют свою вечную славу: там, где смерть уже не властна. Те, кто ещё в пути, должны помнить слова Спасителя: «Будь верен Мне даже до смерти, и будешь иметь жизнь вечную».
Читая «Живую память», как и предыдущие оба издания «По крупицам о войне», и вспоминая наших «негероических героев», отдавших свою жизнь за наше будущее, мы соединяемся с ними духовно, и эта память – наша дорога в Вечность.
Настоятель храма
Святой Живоначальной Троицы в Ораниенбауме
протоиерей Андрей Новожилов
18 января 2016 г.
ВОСПИТЫВАЕТ, ОБЪЕДИНЯЕТ, РОДНИТ6.
Галина Коробкина
Книга «По крупицам о войне», особенно в эти «блокадные» дни, стала нашей «настольной» книгой. Вечерами, когда все дела в основном закончены, выучены уроки, все дети и взрослые (педагогический и медицинский персонал) собираются в игровой комнате. Мы начинаем чтение этой замечательной книги. Тёплое, незамысловатое повествование. Как будто рассказывает человек просто, в душевном разговоре, находясь рядом со слушателями. Читаем понемногу – то, что нам на данный момент интересно. О детях, о том, как жили в войну; как начиналась блокада, как закончилась. О взаимопомощи, о труде, о трудностях. Наши дети всегда слушают с большим вниманием, задают много вопросов. Для нас очень важно, что события из книги происходили прямо здесь, на той же земле, где живём и мы: в Рыбацком, в Усть-Ижоре, Металлострое, Понтонном, Колпино. Часто сопровождаем комментарием: «А это там, где живёт наш воспитатель; а это там, где живёт наша медсестра», что вызывает живой отклик в ребятах, очень роднит, объединяет, воспитывает.
Читаем небольшими отрывками, останавливаемся, обсуждаем, стараемся понять и представить: каково это – жить в таких условиях? Что придавало людям силу жить? Вспоминаем истории своих родственников. Что-то приходится объяснять: что такое «зажигательные бомбы», «противотанковые заграждения», «аэростаты».
Как важно, как здорово, что наши дети, подрастающее поколение слышат про нашу настоящую историю непосредственно от тех, кто переживал и видел блокаду, войну. Ведь сейчас столько всяких кривотолков и домыслов, которые очень запутывают молодёжь!
После чтения, можно сказать после хорошей подготовки, смотрим фильмы. Чаще – советские, про детей блокадного Ленинграда. Наши дети с большим теплом говорят, что им очень нравится, когда мы читаем книгу «По крупицам о войне».
Психолог Галина Коробкина
1 февраля 2014 г.
МЫ, УСТЬ-ИЖОРСКИЕ
МЫ, УСТЬ-ИЖОРСКИЕ.
Александра Торопова
Первые поселения на Неве появились ещё до Александра Невского. По берегам были сплошные леса, в которых люди прятались, опасаясь набегов. Когда пришёл новгородский князь Александр Ярославич, которому предстояло стать Невским, шведские корабли выстроились на правом берегу, напротив устья Ижоры. Дружинники Александра переплыли на правый берег и подожгли вражеские корабли. После Невской битвы в наших краях стали появляться основательные поселения: Рыбацкое, Ижоры, Ивановское. К XX в. Усть-Ижора разрослась до 2000 дворов. Первая церковь здесь была деревянная, и она сгорела. Второй деревянный храм простоял 67 лет и тоже сгорел. Со временем, когда мужики-крестьяне стали зажиточными, они решили на свои деньги построить каменную церковь.
В Усть-Ижоре Пётр I встречал раку с мощами Александра Невского (30 августа по старому стилю 1724 г., по новому 12 сентября), здесь же дал земли графу Меншикову, который, однако, тут жить не стал. Когда из Ижоры и Рыбацкого на Северную войну добровольно ушёл каждый пятый, Екатерина II поставила памятные обелиски жителям обеих деревень. В наших краях Павел I начал строить Александровскую мануфактуру. Он пригласил работать на неё рыбацких и ижорских мужиков, но те отказались: рыбацкие сказали, что живут ловлей рыбы; ижорские сослались на то, что они – крестьяне.
Транспорт был в основном гужевой. Однако самым доступным был речной транспорт. По берегу реки Ижоры выстроили три кирпичных завода. Они долго существовали. На моей памяти многие наши мужики работали на Ижорских заводах. На работу ходили пешком; дорога была очень плохая, глинистая, шла по самому краю реки. Весной и осенью она всегда была грязной, летом – пыльной. Была и другая, верхняя, просёлочная дорога; но ходили по ней только рабочие. В то время шесть километров пешком до работы – это не круг, не то, что теперь: одна автобусная остановка считается «далеко».
Фамилий раньше не было, только клички, из которых потом и образовались фамилии. Я – Торопова Александра Васильевна. Мой двоюродный брат изучал архив и нашёл нашу фамилию в документах XIV в., а родной брат выяснил, что наш род поселился здесь ещё раньше. Ижорские фамилии: Шишкины, Правдины, Шаховы, Тороповы, Емельяновы, Малозёмовы. Раньше люди жили очень большими семьями, из-за этого в Ижоре много однофамильцев. У отца моего было 5 детей, я самая младшая, у деда – 6 детей. В старой Ижоре все были родственниками: кто Правдин, кто Малозёмов, кто Торопов: женились, замуж выходили – так все и роднились.
Прадед мой, Дмитрий Васильевич, имел суда. Однажды на Ладоге он попал в шторм, и на Кошкинском фарватере все суда утонули. Дмитрий Васильевич нанял работников, чтобы поднять суда, но всё ценное уже было поднято «пиратами». Вернулся прадед домой, поднялся на второй этаж, бросил шапку и говорит: «Всё, мы разорились. У нас ничего нет». Земля, на которой сейчас наш дом стоит, тогда пустовала (дом прадеда стоял чуть подальше, у мостика). Купил Дмитрий Васильевич эту землю и построил гостиницу. А наш дом был на горе.
В 1919 г. Ижора горела: сгорели 17 домов. Было это в Николу летнего, ветер дул такой сильный, что головёшки летали. Сгорел и наш дом, из вещей не удалось спасти ничего. После пожара наша семья ушла жить на каморы – это сараи с настилами внутри, на которых сушили кирпич. Лето прожили в сарае, а к концу осени построили конюшню и перебрались жить туда. Ижора вновь начала строиться. Строились так: сегодня все у Ивана, завтра – у Петра. Ижорцы были дружными, всё делали вместе, друг другу помогали. Уже через год, в 1920 г., на месте дедовой гостиницы построили дом, в котором я живу по сей день. Он был построен по проекту дяди Вани Шишкина, родного брата моей бабушки со стороны отца, Прасковьи Михайловны Шишкиной. Шишкины в Ижоре были уважаемы.
Бабушка с маминой стороны была Макарова, жила в Московской Славянке. А прабабушка была внебрачной дочерью князя Юсупова, и тот отдал её жить к попу. Батюшка научил прабабушку грамоте, и прабабушка прислуживала во дворце в Пушкине. За службу прабабушку удостоили пикейным покрывалом, и это покрывало до сих пор живо! Оно досталось бабушке, потом маме, потом мне. А теперь оно у дочки.
Ещё одна знаменитая ижорская фамилия – Кононовы. Их дом из красного кирпича сейчас совсем разрушен.
В советское время он переходил из рук в руки: сначала там были квартиры, потом – какая-то организация, лесопилка. Кононовы держали общественную баню в два этажа: наверху женское отделение, внизу – мужское. Баня стояла у самой воды, а вода тогда была чистая – ведь сбросов в Неву не было; мы всю жизнь пили невскую воду. Баня тоже не сохранилась – сейчас на её месте построена детская площадка.
Первая школа в Ижоре была в здании муниципального совета. Там училась моя мама. Когда пришла Советская власть, школа переехала в захаровский дом. На 2000 домов у нас было две школы: одна в захаровском доме (ещё и в пристройке классы были), другая – рядом по Шлиссельбургскому шоссе. Учились мы в 2 смены, в классе было по 25–30 детей. Вот какая Ижора большая была.
Десятилетки до 1937–1938 гг. в Ижоре не было, старший брат оканчивал школу в Петербурге. Железная дорога тогда работала нормально, поезда ходили по расписанию. Брат ездил в город на поезде. Второй брат (младше старшего на 3 года) в десятилетке учился уже здесь. Если ребёнок заканчивал десятилетку, на выпускной обязательно приглашали родителей. Накрывали для них столы, поздравляли с тем, что они вырастили таких детей. Обязательное образование было 7 или 10 лет. После 7-го класса уходили в техникумы, профучилища. В Усть-Ижоре есть свои знаменитости. Владимир Николаевич Емельянов стал директором ижорского судоремонтного завода на Понтонном. Александр Николаевич Торопов – директором фанерного завода. Мой старший брат, Павел Васильевич Торопов, закончил Ленинградскую военно-медицинскую академию и стал главврачом полка. Это первые на моей памяти, кто непростыми людьми стали в советской Ижоре.
Соцгород (теперь поселок Металлострой), Понтонный и правый берег Невы до войны принадлежали Усть-Ижоре. Напротив нас, на правом берегу Невы, была немецкая колония. В Ижоре были председатель поссовета, секретарь, военный стол и загс – только 4 человека. В Соцгороде тогда всего 3–4 дома было. А на ту сторону Невы на лодках переезжали. Дети из немецкой колонии с правого берега тоже учились в нашей школе. Никакого разделения на «наших» и «ваших» у нас не было, мы и внимания не обращали, что они немцы. Знали, что с той стороны, звали их «колонистами». По-русски они говорили нормально. Если в доме было заведено говорить по-немецки, может, кто-то и говорил. После войны председателем колхоза на той стороне был Беккер – из тех немцев, которые вернулись обратно из ссылки. Напротив посёлка Понтонный была пассажирская пристань. Раньше мы ездили только на пассажирских пароходах: «Гражданин», «Республика», «Каганович», ходили ещё небольшие катера. Пароходы ходили от Петрокрепости, наши остановки были: «Ижора» (рядом с нами), «Лесопарк» (на правом берегу), «Станционный» (у Володарского моста) и «Смольный». Так мы добирались в город. Пароход приставал то к одному берегу, то к другому, ходил по фарватеру.
Самоходного грузового флота на Неве до войны не было – только буксирный. Маленькое судно называлось «Каюк», судно побольше – «Фонтанка», самое большое – «Берьёлинос». Лес сплавляли «гонками», плотами и пучками, но никак не на судах. Для фанеры (с фанерного завода) делали ёлочный подплотник, сверху клали берёзовый плот. Позже появились суховозы. А первое самоходное судно пришло на Неву после Отечественной войны. Грузоподъёмность всего 700 тонн – совсем небольшое. Оно утонуло в Ладожском озере, когда шло последним рейсом со Свири через Ладогу. Ночью, в шторм, капитан попросил разрешения пройти через Ладогу. Свирский диспетчер ему проход запретил, а питерский – разрешил. В результате судно утонуло, погибли команда и капитан. Позднее стали ходить большие суда, грузоподъёмностью по 2–3 тысячи тонн: «Волга-Балт», «Волга-Нефть». Невские пороги пришлось углубить, изменились и невские берега, и течение.
Мы – новгородские ижорцы, а самые первые ижорцы поселились на Охте. Они до сих пор существуют, я с ними даже как-то встречалась, и мне они очень понравились – они свою культуру берегут: говорят на ижорском языке, танцуют народные танцы. Да и в Усть-Ижоре культурные традиции берегли. Родители к нашему воспитанию относились серьёзно. Отец следил, чтобы обедать мы садились в одно и то же время, за столом – ни разговоров, ни шалостей. Родители были для нас примером. Маму я запомнила доброй, отзывчивой, сострадательной. Ещё до войны, до революции она всегда помогала нищим. Позовёт их, помоет, накормит, зимой на печку посадит – греться; только потом отпустит. Тётка Лена скажет: «Катя, они же вшивые! Ну что ты с ними нянчишься». А мама ответит: «Слушай, они же голодные! Надо им помочь».
Отец маму кроме как «Катенька» никак больше не называл. А нас как дрессировал! Если видит, что мама надрывается, а мы рядом бездельничаем – и попадало же нам от него! Ведь у мамы семья 9 человек: всех накорми, обстирай. Да ещё хозяйство было, огороды. Отец, бывало, возьмёт с собой на огород и подгоняет: «давай, пошёл, пошёл, давай работай, давай не отставай». Да и нравы были строгие. Когда старшему брату отмечали восемнадцать лет, я у мамы просила разрешения посмотреть, как будут танцевать. Целый день хвостиком ходила. Мама сказала: «Если отец разрешит, то посмотришь». Детей в застолье никогда не брали. Отец и мама были гостеприимными хозяевами, народу ходило много, но никогда за взрослым столом не присутствовали дети. Вольничать нам не разрешали.
У каждого из нас, считал отец, должен быть музыкальный инструмент, обязательно должны быть лыжи и коньки. Один мой брат играл на балалайке, другой – на мандолине; у третьего была гитара. А когда мы были совсем маленькие, отец для нас, детей, во дворе построил дом. В округе ребят было много, а заборов не было, и все ходили в гости друг к другу. Поскольку семья у нас была большая, мама не могла всех детей в доме принимать. Вот отец и выстроил для ребятишек домик во дворе. Вся деревня к нам играть бегала. Потом и спектакли ставили сами. Соберётся человек тридцать: 5–10 сценки показывают, остальные – зрители. У нас умер воробей, мы сделали ему гробик и устроили шествие, 20 человек шли хоронить воробья. До войны играли дети в лапту, на санках катались. Зимой лёд на реке расчищали, ставили столб, к столбу приделывали жердь, а к концу жерди привязывали санки – получалась карусель. Кто-то в санки садился, кто-то жердь толкал, так по очереди и катались. А с горки на санках! Куча-мала! В доме на горе, где сейчас живут престарелые, раньше учителя жили. Один учитель всё время на этой горе с нами катался – на фанерине большой или санях. У нас было детство! Игры были круглый год: весной играли в одну игру, зимой – в другую. На лыжах, на санках катались. Купались. Я дважды Неву переплывала! С пяти лет меня брат посадил в лодку за вёсла. Настоящее детство! Конечно, всякое бывало – и ссорились, и мирились. Но мальчишки с девочками дружили. Дружили, играли и не думали ни о каких шалостях. Был у нас Ершов Колька, такой хулиган, забияка – сил никаких не было, дрался со всеми! Даже мальчишки его боялись. А во время Великой Отечественной войны он стал Героем Советского Союза.
В самом начале войны всех немецких колонистов, что на правом берегу Невы жили, по приказу Сталина в 24 часа выселили в Сибирь. Что значит «выселить в Сибирь», я хорошо знаю. В 1937-м наших родственников сослали в Сибирь, на Лену-реку. Всю семью, вместе с детьми. Привезли их на место поселения, а там – кругом лес. Так в лесу их и оставили. Что успели из дома захватить, то с собой и было. Соорудили они плот и на плоту стали спускаться по Лене, а река эта очень быстрая. Тётка моя, когда домой вернулась, рассказывала, что берега были страшные, крутые, да ещё в лесу зверья полно. Конечно, никакого оружия у них с собой не было, поэтому они боялись выйти на берег, чтобы сварить себе еду (пойманную рыбу). Так и плыли, пока не нашли какое-то подходящее место, чтобы пристать с этим плотом и поесть. Слава Богу, как-то выжили они в Сибири, а потом вернулись в своё село Ивановское и там доживали век.
Ижорских мужиков тоже многих сослали в Сибирь. Раскулачивали. Отец мой уцелел, потому что сам отдал всё в колхоз: и лошадей, и коров – за месяц до раскулачивания, как чувствовал. Одно время мама работала в садике, да потом уволилась. Когда маме работать? У неё семья девять человек: старенькая бабушка, тётка моя – родная сестра отца, отец, нас, детей, пятеро. И пожар пережили, и стройку, и раскулачивание – время тяжёлое. А тут ещё – война.
22 июня 1941-го день такой был красивый, солнечный! Мы не сразу поверили, что пришла беда. Говорили: «Да какой ещё сюда может прийти немец. Финны рядом были – и к нам не пришли, а немец тем более не придёт». Кстати, и не звали мы их финнами – звали «чухнами».
1 сентября мы ещё пошли в школу, но она очень скоро закрылась. Первое время стали коммерческое масло продавать (оно было дороже обычного), и нас троих – Татьяну Торопову (моя одноклассница и однофамилица), меня и Тосю Петрову – родители послали в Ленинград за коммерческим маслом. Мы поехали, купили его, а в «Колизее» шла картина «Истребитель». Масло-то мы купили, ну а как же в кино не сходить? Вышли из кино, пошли на пристань «Смольный». А нам говорят: «Всё, уже пароходы не ходят – во Мге немцы». Пошли на Московский вокзал – поезда не ходят: «Во Мге немцы». А уже вечер, поздно. Мы сели на трамвай (трамваи № 7, № 27 ходили до Рыбацкого). Кольцо было у Рыбацкого моста (через Славянку, в войну там был КПП). Татьяна Торопова говорит, что у больницы, на улице Цимбалина, в бараках её тётка живет. Доехали мы до Цимбалина и пошли искать. Бараков много, а в каком из них Танина тётка живёт, племянница не знает. Случайно нашли, остались там ночевать. И тут начались первые обстрелы. Это было так страшно! Мы всю ночь не спали. А как рассвело, пошли пешком домой. Мамы наши с ума чуть не сошли – ну как же: ребятишки пошли за маслом и не вернулись. Вот так началась для меня война. Уже был октябрь. В первых числах октября немец пришёл в село Ивановское, к реке Тосне. Раньше там была большая церковь. Первый парашютный десант был сброшен в посёлке Понтонном. Но там стоял батальон, он не дал приземлиться этим немцам. Война началась очень страшно.
8 сентября была последняя разводка мостов. Больше мостов не разводили, и в Неве, прямо напротив нас встали два военных корабля. Немец держал ориентир по этим кораблям, он здесь нас всё время обстреливал. Прямо под нашим окном разорвался снаряд, и всё было в осколках. Тётка, отцова сестра, была верующая, во время обстрела она держала в руках крест, и осколки пролетели между ней и крестом, упали на трюмо, а она осталась жива. До сих пор в стене есть место, пробитое осколками, мы не закрываем его, бережём, как реликвию. Рядом с нашим домом стоял двухэтажный дом, и, когда бомбили, бомба упала в туалет, но не разорвалась. Однажды немец бомбил почту. Мы сидели в подвале почты, а снаряд попал в соседний дом. На почте стены толстенные, и мы остались целы.
Со мной во время войны и не такие чудеса творились! Ещё когда поезд ходил до Ижоры, отец работал не то в Рыбацком, не то в Обухове – ездил на этом поезде. Только раз в неделю он приезжал домой. Мама отоваривала карточки и готовила отцу баночки, пакетики, чтобы он мог с собой взять и там готовить. Он приехал, а солнечный-солнечный день был! Взял он эти пакетики и пошёл на поезд. Но кое-что забыл, и мама отправила меня на станцию: «Беги скорей, отдай отцу». Я догнала отца, передала ему всё, и он уехал. А немец в это время начал обстрел. Я побежала. На мне платьице было с юбкой клёш, много клиньев. Я бежала, юбка на мне развевалась, и мне осколками оборвало платье. Юбка превратилась в лохмотья, а я осталась жива! Вот какая доля секунды меня спасла?!
Во время войны в Ижоре все копали окопы. И у нас, и у соседей в огороде были окопы. Однажды во время бомбёжки я почему-то побежала в соседний окоп. Рядом с ним, в ручье, разорвался снаряд, и меня взрывной волной отбросило. Хорошо, что не ранило осколком, а только контузило. Мама меня домой понесла. При контузии больно шлёпает волной. Очень тяжёлое состояние! Зрение, слух, голос у человека могут пропасть. Но у меня через какое-то время всё восстановилось. Просто нужен покой. Мама принесла меня в дом, уложила на кровать и велела всем вести себя тихо, не шуметь, меня не беспокоить, ни охать ни ахать. Я полежала и вскоре пришла в себя.
Во время войны мама для военных бельё стирала, а тем, кто на военных работал, давали карточку. Принесёт мама домой белья этого, а бельё-то всё вшивое! И мыла-то нет… Мама кипятила золу, и этой золой отстирывала, а мы из швов вшей сгребали.
Я, 1928 года рождения, тётка Шура Макарова и тётка Нюша – мы во время блокады ходили через Неву в лесопарк пилить дрова для Ленинграда. И нам давали хлеб по карточкам для служащих, а не для иждивенцев, – 200 граммов, а не 125. После войны мы хотели получить свидетельства участников войны, но все старые люди, которые могли подтвердить, что мы работали – пилили дрова для города, – к тому времени уже умерли. А мы трое не могли быть свидетелями друг для друга. Для государства мы только блокадники.
А ели мы клей столярный, казеиновый клей, лошадиные шкуры с больных лошадей. Шкуры эти были все в наростах. Уж и не знаю, откуда отец их притаскивал. Мы кусок шкуры на проволоку наматывали, в печи обжигали, а потом вымачивали и из него студень варили. Вот благодаря этим шкурам мы и остались живы. А ещё как-то раз на станции разгружали вагоны и просыпали муку. Мама собрала горсть муки с песком, сварила с травой болтушку, и мы ели и даже не замечали, как песок на зубах скрипит. Да ещё военные, в основном люди добрые, иногда помогали, делились с нами. Но бывало по-разному.
Брат Павел, военврач, ушёл на фронт, а Славка, его трёхлетний сынок, остался у нас. В нашем доме поселились два ветврача. Один майор, другой подполковник. Им с передовой приносили большущими кусками конину. Они на кухне в другой половине дома варили эту конину, а Славка подойдёт, ручки на стол положит и смотрит, как они конину едят. Ну хоть бы кусочек отщипнули ребёнку! Такие жадные были! И это во время блокады… Мама же строго-настрого запрещала на их половину ходить и нас ругала, если мы не уследим, как ребёнок опять туда побежал.
Был у нас в Ижоре во время блокады милиционер Петров, участковый. Солдатики – молодые семнадцатилетние ребята. Идут они на фронт, а шинели на них болтаются, как на вешалках. Обратно немногие возвращались. И у нас стояли такие военные. Помню, одного мальчишку звали Яшка. Ещё была жива в части какая-то лошадь, и этот Яшка взял из кормушки горсть овса. Нажаловалась на него Петрову тётка Дуня. Петров Яшку вызвал и жестоко побил, а потом потребовал, чтобы тот и ему принес овса. Яшка отказался. И вот, избитый, прибежал он в наш дом, кинулся к маме, головой в колени уткнулся и рыдал как ребёнок: «Тётя Катя, он меня так бил! Так бил! За горсть овса!». А какое право имел этот Петров бить военного человека! Провинился солдат – скажи командиру. Люди всякие были… Но больше людей было добрых.
