Эрос невозможного. История психоанализа в России

Увидев на прилавке книгу «Эрос невозможного», я сразу поняла, что обречена ее купить, по крайней мере, из-за завлекательного названия. Когда я заглянула внутрь и прочитала подзаголовок, мой энтузиазм слегка притух: «Развитие психоанализа в России» - а оно мне надо? Я не такой адепт психоанализа, чтобы сильно интересоваться его историей. Вопрос решило оглавление: «Русская культура модерна между Эдипом и Дионисом», «Между властью и смертью: психоаналитические увлечения Льва Троцкого и других товарищей», «Педологические извращения в системе», «Посол и сатана: Уильям К. Буллит в булгаковской Москве» - вот некоторые названия глав. Если учесть, что я по какой-то личной склонности, в принципе, не равнодушна ко всему, что происходило в первую четверть двадцатого века, то прочитать обо всем этом мне показалось интересным.

Само понятие «эрос невозможного» ввел глава русских символистов Вячеслав Иванов, так он обозначил дух того, что происходило в России перед Первой мировой войной и Октябрьской революцией. Культура русского модерна была проникнута эротизмом и влечением к смерти, ницшеанскими идеями сверхчеловека, поиском некой новой духовности. Российский эротизм был специфическим, он направлялся куда угодно, только не по прямому назначению. Скопцы, хлысты, Распутин в царской резиденции, нервные символисты, извращенные декаденты, экстремисты, революционеры – подходящая почва для достаточно необычного учения Фрейда. Наверное, поэтому в России психоанализ был воспринят достаточно благосклонно, и на протяжении многих лет Фрейда связывало с Россией много ожиданий.

Книга написана в весьма вольной форме, колеблющейся между культурологическим очерком, статистическим отчетом, собранием документов и анекдотов на психоаналитическую тему. В предисловии автор ясно обозначает, что рассказ о психоанализе, неотделим от рассказов о людях, которые им занимались, поэтому в книге много биографических сведений не только о русских аналитиках и пациентах, но и о тех, кто с ними был связан. Иногда дело доходит до весьма интимных и даже шокирующих подробностей.

Дальше...

Интересно читать о Ницше и о Рильке в свете их отношений с удивительной Лу Андреас-Саломе, родившейся в Петербурге. Уже в зрелые годы она знакомится с Фрейдом и становится его ученицей и близким другом. Сам мэтр Фрейд предстает в каком-то неожиданном свете со своими житомирскими родственниками и одесским бизнесом (увы, прогоревшим!) его папы. Воистину, Украина может претендовать на то, чтобы считаться родиной психоанализа. В книге также очерчены отношения Фрейда и Юнга в связи с рассказом о ростовской девушке Сабине Шпильрейн, которая была пациенткой Юнга, его любовницей и сама стала талантливым психотерапевтом. Многие вещи кажутся диковатыми для простого смертного. Любовь здесь называется «невротической привязанностью», а попытка выяснить отношения – проявлением невроза и «сопротивлением». Как-то это, право, не по-людски.

Очень хорошо Александр Эткинд очерчивает интеллектуальную обстановку в России эпохи модерна. Он анализирует идеи виднейших деятелей интеллектуальной элиты и рассматривает их с точки зрения психологической. Вячеслав Иванов, Владимир Соловьев, Александр Блок, Андрей Белый, Николай Бердяев, Василий Розанов - и это далеко не все имена, затронутые в этом анализе. По своей насыщенности интеллектуальная жизнь предреволюционной России ничуть не уступала западной, а по смелости развития некоторых идей давала фору. Русских на западе считали сексуально раскрепощенными: ахали, осуждали, завидовали. Но что любопытно, психоанализ был популярен в России среди деятелей культуры, но в медицине продолжали преобладать традиционные взгляды и русские психоаналитики, постоянно присутствовавшие в Вене и Берлине, не имели своего Психоаналитического общества, хотя и издавали журнал. Эткинд объясняет это именно «психологичностью» философии и искусства русского модерна – ниша уже была занята, и, по-видимому, Россия не нуждалась в отдельном учреждении. Русские обеспеченные интеллектуалы были достаточно образованы и мобильны, чтобы ездить на анализ к венским аналитикам.

Как ни странно, революция не покончила с психоанализом, а совсем наоборот. Идеи психоанализа, правда, развивались в несколько странном ключе, марксистском, но, тем не менее, Фрейд продолжал поддерживать отношения с российскими коллегами и с интересом следил за происходящим в Стране Советов. В книге содержатся несколько фейеричные сведения о том, что вплоть до конца двадцатых годов Международная психоаналитическая ассоциация поддерживалась деньгами большевиков, Президент ассоциации Макс Эйтингтон, предположительно, был резидентом НКВД и через своего брата Наума Эйтингтона, заместителя начальника ГРУ, мог участвовать в операциях сталинских спецслужб заграницей. Большой интерес к психоанализу питал Лев Троцкий, поэтому, до тех пор, пока он был у власти, позиции аналитиков были защищены поддержкой сверху. Меня вообще заинтересовала научная и культурная жизнь России 20-х годов, я не очень хорошо ее представляла, потому что в советских учебниках истории про эти «смутные» годы не особенно распространялись. Впечатление довольно дикое: какая-то смесь безумных идей, научных экспериментов на грани фантастики. Профессор Преображенский из «Собачьего сердца» Булгакова – это вполне реальный персонаж, в то время вполне серьезно вели эксперименты по скрещиванию человека с обезьяной и предлагали учредить науку «человеководство», которая, используя опыт животноводства, занялась бы селекцией человека нового типа, «хомо советикус». Мне только сейчас пришло в голову, что возможно литература того времени, которую принято считать фантастичной, на самом деле не так уж и фантастична. Фантасмагоричность и гротеск присущи самой тогдашней реальности.

Отдельная глава посвящена событиям и личностям, повлиявшим на Булкагова, при написании «Мастера и Маргариты». По мнению, Эткинда прототипом Воланда был американский посол в России Уильям К. Буллит, пациент, друг и соавтор Фрейда. В книге приводится много свидетельств о сходстве черт характера Буллита и Воланда, что же касается знаменитого Бала Сатаны, то прообразом его послужил реальный прием в резиденции американского посла на пятьсот человек, состоявшийся 23 апреля 1935 года, и, нужно сказать, Булгаков поскромничал, реальные безобразия намного превосходили описанное в романе. Печальный факт, что довольно скоро гости этого приема стали один за другим исчезать, Булгакову посчастливилось стать одним из немногих, оставшихся в живых. Буллит покинул Россию, закрывшуюся железным занавесом, в 1936 году и, несмотря на все свои усилия увезти Булгакова, с которым был дружен, он не смог этого сделать. Булгаковым было отказано в разрешении на выезд. Зато в 1939 году Буллиту удалось вызволить Фрейда из уже оккупированной фашистами Вены. «Так причудливо тасуется колода»!

С середины 30-х годов в России ничего более не было слышно о психоанализе вплоть до 90-х годов, но это уже другая история, которой Александр Эткинд не успевает коснуться, он издает «Эрос невозможного» в 1994 году. Его книга содержит множество интересных идей и необычных сведений и заставляет во многом по-новому взглянуть на психологический портрет русских. Ведь почему-то именно в России стал возможен этот грандиозный социальный эксперимент под названием «СССР». Он останавливается еще на одном аспекте психоанализа, который не признавался Фрейдом, но был описан Альфредом Адлером: влечение к власти. По мнению Александра Эткинда, он очень хорошо укладывается в нашу с вами историю и в сочетании с влечением к смерти, возможно, дает ключи к пониманию происходящего в России. Последние слова в книге:

«Культ власти… Служение смерти… Эрос невозможного».

Книгу Александра Эткинда «Эрос невозможного. История психоанализа в России» я весьма рекомендую к прочтению любому профессионалу в сфере психологии и психотерапии. Как утверждал Дильтей (цитируемый Кеном Уилбером в книге «Интегральная духовность»), не через интроспекцию, но только лишь через изучение истории можем мы по-настоящему понять себя и своё текущее положение в мире. В «Эросе невозможного» обрисовываются некоторые корни русскоязычной интеллигенции — мыслящего, самоосознающегося и деятельного пласта общества, претерпевшего столь серьёзные испытания в XX веке.

Несмотря на некоторые свои недостатки (неравномерность замысла и материала, выражающаяся в неодинаковой значимости глав и осцилляции их стилистики), «Эрос невозможного» предъявляет взору читателя грандиозный гобелен интернациональных взаимосвязанностей и взаимовлияний. Проясняется то значительное влияние, которое оказывали граждане и выходцы из Российской империи и Советского Союза на формирование психоанализа и общего мироощущения Зигмунда Фрейда и таких его коллег, как Карл Густав Юнг и Альфред Адлер. Особое внимание уделяется удивительной и закончившейся трагично жизни Сабины Шпильрейн, бывшей в отношениях с Юнгом и активной переписке с Фрейдом. Заслуживает изучения история советской педологии — попытки создания целостной науке о детстве, во многом осуществлявшейся психоаналитиками (переименовавшимися в «педологов») и под влиянием психоаналитических идей.

Эткинд рассматривает (несколько торопливо) и влияние американского посла Уильяма Буллита как на Фрейда, так и на Михаила Булгакова (обессмертившего Буллита в «Мастере и Маргарите»). Прослеживает автор и взаимосвязи, а также (завуалированную) полемику между Михаилом Бахтиным и «фрейдизмом», красиво и лаконично излагая воззрения Бахтина.

Недостатков у книги тоже много (они не умаляют значимости книги, но оставляют впечатление чего-то архаичного). Как признаётся сам автор — в приложении, дополняющем новое издание «Эроса невозможного» с позиций происшедшего за двадцать лет с момента публикации книги, — этот текст был написан несколько сумбурно, рывками, по наитию и с некоторым налётом романтизма. Сейчас бы автор писал подобную работу по другим канонам и лекалам. Быть может, именно энергичность эткиндовской работы и способствовала её популярности в мире (вскоре после выхода в свет она была переведена на множество языков), однако те же плюсы порою обращаются и минусами.

Одним из недочётов, например, я считаю довольно неполноценное обращение Эткинда к фигурам Андрея Белого, Михаила Чехова и Сергея Эйзенштейна (сегодня мы знаем гораздо больше об их духовных устремлениях, — включая участие в антропософских кругах и эзотерическом движении анархо-мистиков; важность этих факторов, может быть — в силу психоаналитического редукционизма, автор напрочь игнорирует). Когда Эткинд в нескольких словах касается Константина Станиславского и того, что он использовал термин «подсознание» («возможно», по мнению автора, под влиянием фрейдовской мысли), он забывает упомянуть или умалчивает, что Станиславский равным образом говорил и о сверхсознании, которое играло для него важнейшую роль. В этом смысле традиционный психоанализ, восходящий к Фрейду, известен десакрализирующей редукцией или даже полным игнорированием трансперсональных феноменов (что являлось одним из предметов полемики Юнга с Фрейдом, — Юнг интересовался духовными традициями, йогой, парапсихологическими исследованиями, — всё это автором «вытесняется» и «умалчивается»).

Одним из тех авторов, кто объясняет, почему в таких подходах, как фрейдовский психоанализ, происходит вытеснение и редукция подлинных духовных переживаний и проблематик, является философ-психолог Кен Уилбер. По его мнению, Фрейду было свойственно то, что он называет «до/над»-заблуждением (pre/trans fallacy) в его редукционистской форме: он низводил абсолютно все феномены к проявлению дорационального, низшего и либидо. С другой стороны, Юнгу, по мнению Уилбера, была свойственна другая форма данного заблуждения — элевационизм: возведение некоторых довольно архаичных и примитивных переживаний в статус надрационального (при этом Юнгу, конечно же, была присуща удивительная по своей глубине интуиция относительно духовных аспектов жизни, признаваемая и Уилбером).

В конце книги, на мой взгляд, автор уже утратил свой первоначальный энергетический запал и, скорее, домучил повествование про советские годы и трагедию искоренения психоанализа и педологии (равно как и других несанкционированных парадигм). Но его можно понять, ибо любое прикосновение к происходившему в тридцатые годы и вокруг этого периода даётся непросто и бередит всё ещё зияющие в нашем культурно-историческом поле раны.

Заставила заглянуть в свою собственную бездну - и вынырнуть оттуда с ужасом. Но по пути подцепить множество интересных фактов и удивительнейших совпадений. Читать её надо долго и желательно в состоянии большого внутреннего разлада и раздрая. И очень жаль, что на родине такое негативное отношение к её автору из-за политики, а значит, многие "Эрос невозможного" не решатся прочесть