Kitobni o'qish: «Болотные короли»

Роман

Небольшой костерок терялся в промозглых сумерках, почти не давая ни света, ни тепла. Даже дым, достаточно густой из-за сырых дров, растворялся в насыщенном влагой октябрьском воздухе, так что можно было не опасаться, что кто-то разглядит поднимающиеся над зарослями клубы. Небо, серое и беспросветное, принимало в себя, засасывало без остатка и тепло, и дымок, и даже специфический запах импровизированного шашлыка. Хотя, конечно, грех было называть этим гордым грузинским (или все-таки татарским?) словом то безобразие, что жарилось сейчас на корявых вертелах из тонкой ржавой арматурной проволоки. Собственно, из-за запаха двое мужчин и сидели сейчас у огня, кутаясь то ли в шинели, то ли в бушлаты – в общем, во что-то старое и военное. Мясо это, хоть ты его вари, хоть жарь, хоть запекай, хоть копти в ароматном дыму ольховых шишек, источало специфический и достаточно противный дух, и его по возможности старались готовить на открытом воздухе. Крокодилятина уже в глотку не лезла, но консервы и прочий цивилизованный хавчик следовало беречь – вот и мучились. Тем более, скоро все окрестные крокодилы (которые, если следовать букве научного закона, совсем даже не крокодилы), вероятнее всего, впадут в спячку, как и положено добропорядочным земноводным. И придется питаться запасами да рыбой, которая ловилась тут неважно. А на этих хоть охотиться можно без особых проблем – тупые и не слишком опасные твари, подпускавшие, к тому же, на расстояние удара, а то и сами это расстояние сокращавшие. Так что можно было не тратить дефицитные патроны и пользоваться вечным холодным оружием. Лучше – копьем. Главное было – не зевать.

Вокруг сияла, пользуясь избитым поэтическим штампом, золотая осень. Багрянец кленов, золото берез, темная бронза дубов – наличествовал весь джентльменский набор с добавлением ивы (очень много), боярышника (поменьше), осинника (хватает) и уже порыжевшего, отчаянно шелестевшего на ветру тростника (ну, просто завались). Только вот любоваться этой красотой хорошо сквозь окно, из основательно протопленного добротного домика и в солнечный день. А не так, сидя промозглым вечером на крыльце щелястой хибарки, защищавшей лишь от ветра … Да и надоела уже вся эта красота.

– Хуже нет как ждать и догонять, – проговорил, наконец, один из мужчин, тот, что постарше, лет, наверное, сорока. Наверное, ему просто надоело молчать. Хмурый, даже мрачный, заросший пегой бородой, он баюкал на коленях здоровенную деревянную кобуру и время от времени потирал шрам над левой бровью костяшкой большого пальца. Вернее, не шрам даже, а довольно глубокую вмятину. Наверное, когда-то по этому месту пришелся сильный удар и повредил кость, и теперь старая травма ныла от сырости и холода.

– Да, уж лучше бы сами в рейд пошли, – ответил другой, помоложе лет на десять и, в отличие от своего собеседника, чисто выбритый. Он тоже был вооружен – через плечо был перекинут старенький охотничий СКС, тот, что без штыка: приклад весь исцарапан, сквозь воронение ствольной коробки пробивается беловатый металл.

– А то ты по рейдам не набегался?

– Набегался, конечно. И не я один. И вообще предпочел бы сейчас, скажем, лекции читать.

– Лекции? – поднял брови бородатый. – Кому?

– Да хоть кому. Представляешь, открыл недавно в себе педагогический талант. Вот Саньке давеча объяснял теорему Пифагора – просто так, в разговоре всплыла, – так буквально кайф испытал.

– Саньке? – повторил бородатый чуть другим голосом. – Ну да, молодежь учить надо, а то дикарями вырастут. А вот твой педагогический талант – это, дружище, большой вопрос. Думаю, дело в другом. Ты – куркуль.

– Да? – пришло время поднимать брови бритому.

– Ну да. Не любишь, когда добро пропадает. А твои знания – это добро. И чтоб оно не пропало, их надо передавать. Вот тебя и тянет на преподавательскую работу, вот и распирает изнутри. Ты еще б тут университет открыл, дай тебе волю.

– Я б открыл. И кое-кого в него с удовольствием пригласил бы, – молодой грустно посмотрел куда-то в сторону садящегося солнца. Его и видно-то не было толком, так, розовый круг в розовой же хмари.

– Тоскуешь? – участливо спросил бородатый.

– Не без того. Я ж ее с тех пор всего пару раз и видел – издали, в бинокль. Только и знаю, что жива. Тоскую и по ней, и вообще по нормальной жизни. Да где она, нормальная? А пока, – он глухо хлопнул себя по коленкам покрасневшими от сырости и холода руками и заговорил другим, эдаким бодряческим тоном, – ребят к другому совсем готовить надо. Тригонометрию, конечно, жалко, но им она сейчас не поможет.

– Готовить? – усмехнулся пожилой. – Еще кто кого готовит. В некоторых вопросах они нам с тобой сто очков вперед дадут. Ну, может, не сто, а пятьдесят. Натасканные, пронырливые. Так что не переживай, вернутся.

– Да я и не переживаю, – ответил молодой, несколько недоумевая. Разговор-то об ожидании затеял как раз его напарник. Впрочем, они и вправду нервничали оба. – Срок еще не вышел. Да и вчера полоскало все время. Может, решили парни не плыть, а переждать. Забрались под лодку и дрыхли себе.

– Зря, если так. Как раз в дождь безопаснее. Ни увидеть тебя, ни услышать. Разве что отчерпываться время от времени приходится. А сырость – ну что сырость? Мы в ней и так все время живем.

Молодой поднялся с осклизлого бревнышка, на котором сидел, похлопал себя по отсыревшей заднице, прошелся взад-вперед – то ли ноги разминал, то ли пытался согреться. Поправил ремень карабина. Видно было, что оружие ему мешает, что он еще не привык постоянно таскать его на себе, не сжился. Еще раз дернул за ремень, наверное, думал, не снять ли надоевшую пушку. Но оставил. Что-то поправил в костре, перевернул крайний слева шампур. Взял с земли толстую корявую ветку, критически осмотрел. В таком виде сунуть ее в костерок, не потревожив жарево, не получится. Потянулся за воткнутым в торец бревна, на котором сидел, мачете.

– Не надо, – заметил старший. – Вечер, звук по воде далеко разносится.

– Да ладно, мало мы, что ли, шумели, пока базу тут оборудовали? – молодой отвечал с ленцой, без особого напора. Но инструмент все же оставил на месте.

– Базу. Скажешь тоже… Олежа, ты ж сам же придумал всю эту хрень с надзором, – хмыкнул его собеседник и снова потер бровь. Потом подобрал другую ветку, потоньше, не без труда переломил ее об колено (та, будучи сырой, подалась не сразу), сунул обломки в чахлое пламя. – Вот сидим теперь. Ждем. А толку?

– Есть толк, Леша, и ты сам прекрасно это знаешь. И карты подробные составили, и пару банд расшугали, и барахлишком у них разжились. За один лодочный мотор, по-моему, тебе кое-кто готов был сапоги вылизать. Ну, или помыть, что, кстати, не помешало бы. И при этом никто о нас не догадывается – из тех, кому не следует. Мы их видим, они нас нет. А ведь и полугода не прошло с тех пор, как мы с тобой познакомились. Главное – люди при деле. Не разбежались, не забаловали. А это в нашем положении дорогого стоит.

– Тут ты прав. Дело оскотиниться не дает. Но это у нас с тобой оно личное, а у остальных…

– И у остальных уже тоже личное. Потому сейчас ребята там по болотам шляются, а мы тут сидим, окрестности изучаем, науку вперед двигаем – то веслом, то прикладом.

– Да вы пиит, мон шер князь Ольг. Экие метафоры заворачиваете.

– С вас беру пример, май диар Алексей свет Попович. Вам-то изящная словесность ближе. Профессия как-никак.

– Да уж, профессия, – названный Алексеем поморщился еще сильнее и зябко дернул плечом. Воспоминания против воли всплывали в памяти и кружились, как яркие осенние листья в водоворотике ближайшего ручейка. Кружились, кружились, кружились…

Часть первая
Пикник с биологией и не без морали

Пролог

По моей спине кто-то прополз. Не насекомое, а тварь побольше, с лягушку размером. И такая же холодная. Может, это и есть лягушка. И хорошо, что она меня не испугалась. Значит, приняла за деталь пейзажа. Следовательно, другие, гораздо менее безобидные создания тоже могут меня не заметить.

Впрочем, заметить меня и вправду трудно. Над водой виднеется лишь измазанное грязью часть лица да кисть руки, сжимающая эту чертову железяку, скорее всего, уже бесполезную. Остальное покоится в мерзкой болотной жиже, вонючей и холодной. Нет, вонючей – это мягко сказано. Густая как суп жидкость источала самые разнообразные миазмы: сероводород, тина, тухлая рыба, гнилая трава, ржавчина, мазут… Природа и человек объединили свои немалые навыки по созданию тошнотворных ароматов. Но природа оказалась сильнее, поэтому воде копошилось великое множество разных тварей, которые забирались под одежду и пытались меня то ли грызть, то ли просто царапать жесткими лапками, ногочелюстями, хитиновыми панцирями, а может, и просто зубами. К счастью, после второго часа неподвижного лежания в стылой – видать, ключи где-то бьют – водице кожа почти полностью утратила чувствительность.

Я уже добрался было до берега бывшего озера, а теперь просто гигантской лужи, и едва не встал на ноги, когда услышал за высокой стеной ржаво-рыжего тростника весьма характерный звук. Сквозь подлесок с рычанием ломился автомобиль. Конечно, это могла быть и машина спасательной партии, но в это я почему-то не верил. Поэтому и рухнул мордой на топкий бережок, пытаясь вжаться в него, спрятать все, что можно, под мутно-коричневой водной поверхностью. Колючая трава под щекой сразу всколыхнулась, просела гнилым ковром, и пришлось до отказа вывернуть шею, чтобы дышать. Эх, лучше было бы падать лицом вверх, да чего уж теперь… Теперь надо лежать, ждать темноты и надеяться, что никто не угадает в парочке бугорков у берега человеческую голову и руку, судорожно охватившую ребристую рукоять с двумя архаичными деревянными щечками.

А ведь как хорошо начиналось…

Глава первая
Крещение неофита

– Ребята, а вы давно здесь? – поинтересовался я.

– Здесь – это где? – переспросил Вадим, не отрывая глаз от дороги. – Если в Киеве, то всю жизнь. А если в ЗПБА – то год с лишним. Я, по крайней мере. Как универ закончил, так сразу сюда.

– Да ты не дрейфь, Леша, – подал голос с заднего сидения Виктор. – Мы ж недалеко едем. Можно сказать, чуть дальше окраины. Риска почти никакого. Хотя вагон острых ощущений тебе, как новичку, я гарантирую.

Я и в самом деле нервничал. Уж не знаю, как Витя это углядел сквозь спинку сиденья. Может, угадал? Или проще – разглядел перекошенную бледную рожу в зеркале заднего вида. Все-таки это была моя первая поездка в «дикую» часть ЗПБА. Зоны повышенной биологической активности. Или просто Зоны. Впрочем, последнего слова мои спутники, как и большинство их коллег, не любили. Уж больно много значений у него- и все больше неприятные. И зона, что за колючей проволокой, где если ходишь, то все равно сидишь. И тридцатикилометровая зона отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС. И та самая, с большой буквы, описанная фантастами Стругацкими в семидесятых годах прошлого века. И ведь все эти значения легко проецировались на ЗПБА – была тут и «колючка» с охраной и режимными заморочками, и отчуждение, и непонятки всякие вполне фантастического толка. В итоге люди, которым по долгу службы приходилось здесь жить и работать (жить – вахтовым методом, работать – как получится), предпочитали пользоваться не слишком удобопроизносимой аббревиатурой. О чем меня и проинструктировали в первый же день пребывания. Мол, если не хочешь со старожилами ссориться, переходи на их сленг. Я честно пытался, одергивал себя даже мысленно. Ибо журналистская братия таки пользовалась словом «Зона» – да еще и с прописной буквы – в многочисленных опусах о здешних чудесах. Со своей точки зрения они правы – ведь нужно же подобрать синоним к корявому сокращению. Да и читателя это почти легендарное словечко зацепит больше, чем непонятные четыре литеры. А «биологичники» – как себя называли те, кто в ЗПБА работал, причем хоть биологом, хоть шофером, – считали, что название «Зона» притягивает несчастья. Равно как и слово «сталкер», придуманное теми же давно покойными, но кое-кем почитаемыми писателями.

Я, кстати, по долгу службы перед поездкой прочел этот самый «Пикник на обочине», хотя фантастику не люблю. Ну, что сказать – несколько архаичная, но сильная вещь. Впечатлила. Поэтому я и дернулся в первый раз, когда Витя с Вадиком вчера подошли после работы и предложили на пару дней «махнуть на пикник».

– А то что ты все в наших ангарах толчешься? Вторичная информация – это не то. Если хочешь действительно что-то стоящее накропать, нужны свежие впечатления, – так Вадим объяснил желание вытащить меня за пределы тщательно огороженной территории. Тоже мне, большой специалист по «кропанию».

– «Кто сдает продукт вторичный, тот питается отлично», – процитировал Виктор одного из своих любимых древних авторов. То есть, условно-древних, из середины ХХ века, но давно и прочно позабытых подавляющим большинством нынешнего не слишком читающего населения. Другое время, другие песни, как давно и справедливо сказано.

Думаю, на почве ретро-литературы Витя меня и выделил, приблизил и охотно делился сведениями о быте, нравах и фольклоре тружеников ЗПБА, а также легендами и слухами.

Поясню. Виктор Валериевич Колосов – доктор биологических наук, копающийся в необъяснимых явлениях местной флоры и фауны как представитель одного из профильных НИИ. Последние украинская держава стала срочно возрождать после того, как на ее территории обнаружилась пресловутая ЗПБА. Везет этой стране на всякую чертовщину! То голод, то Чернобыль, то наводнение… Но чертовщина биологическая, как оказалось, способна приносить не только неприятности, но и вполне живые деньги. Например, за счет продажи многочисленным американским, французским и прочим шведским ботаникам, герпетологам, ихтиологам и иным «ологам» лицензий на исследовательские работы в интересующей их части незалежной украинской территории. Но надо ж было следить, чтобы немцы не уволокли за рубеж чего не положено! Да и выглядеть в глазах иноземцев полными дикарями не хотелось. Все же мы – европейская страна… Вот срочно и принялись искать украинские чиновники толковых биологов, еще не захиревших на нищенских бюджетных окладах, не переквалифицировавшихся в торговцев и менеджеров и не подавшихся в дальнее забугорье.

Виктор оказался как раз из таких. Он закончил биофак еще в первой половине восьмидесятых, когда учили неплохо. И тогда же успел обчитаться всех этих войновичей, аксеновых, кабаковых…

Мой папаша был в те годы уже зрелым мужчиной и тоже читал всю эту полузапрещенную (а то и вовсе «подстатейную») литературу. И меня, совсем пацана еще, пытался приохотить. Кое-что я, как ни странно, запомнил – больше с его слов, чем со страниц прочитанного. И вот поди ж ты, пригодилось.

– «… тот сексуется отлично», – по памяти ответил я Виктору, совершенно не представляя, кто автор сих виршей. Помню только, что это должно было означать сатиру на существовавший тогда советский строй.

Виктор довольно распушил бороду и заявил:

– Секс если и будет, то в извращенной форме. Зоофилия, дендрофилия и даже микофилия, если совсем не повезет.

«Половые отношения с грибами», перевел я про себя. И содрогнулся. Шуточки у нынешних докторов наук…

– Да ладно вам, Виктор Валерич, человека пугать-то, – вступил Вадик. – Рядовая поездка в ЗПБА, от нашей базы километров всего десять-пятнадцать. Ну, двадцать. Там даже дорога вполне приличная сохранилась. Мы время от времени такие вылазки делаем, – повернулся он ко мне. – И для разведки, и для развлечения. Совмещаем, так сказать, приятное с полезным. Вот как раньше люди на рыбалку или на охоту ездили. Правда, спиртного с собой не берем – голова дороже.

Вадик, он же Вадим Дорожный, числился у Колосова аспирантом или младшим научным, я не запомнил. Но отношения между ними были, скорее, приятельскими, и коллеги называли их «В+В». Парочка, надо признать, подобралась колоритная. Витя – мужик за пятьдесят, низенький, морщинистый, жилистый, похожий на обезьяну. И с дремучей бородой, не рыжей, а какой-то желто-коричневой, торчащей вперед немыслимым веником, который не брал ни гребешок, ни даже специальный гель для укладки волос (коллеги женского пола как-то пробовали, говорят). Для того, чтобы казаться киношным гномом, ему не хватало коренастости. Весил он вряд ли больше шестидесяти кэгэ при росте примерно метр шестьдесят пять. А вот на роль какого-нибудь старичка-лесовичка его бы взяли.

Вадик – полная противоположность. Худой и длинный, под два метра, слегка сутулый, как обычно бывает при таком телосложении и пренебрежении к физкультуре, румяный и горбоносый, с огромными оленьими глазами «смерть прекрасной половине». Виктор мог изощренно ругаться, не выходя за пределы цензурной и даже просто приличной лексики. При мне он, например, обозвал какой-то прибор лопатой на быстрых нейтронах. Вадим интеллигентно матерился, создавая на базе табуированных корней замысловатые неологизмы. Конструктор все того же прибора удостоился у него (в отредактированном переводе) титула «орточленоцефал».

Виктор был склонен к совершенно мальчишеским поступкам – например, мог разослать от лица директора НИИ по отделам «мыло» с приказом завтра всем выйти на субботник по уборке территории, причем каждому иметь при себе грабли и метлу, подписав рукоятки «во избежание дальнейшей путаницы и утери инвентаря». И ведь покупались, приходили… Во всяком случае, так он сам рассказывал. Вадим считал такие поступки недостойными настоящего ученого и вообще строил из себя эдакого носителя серьезности и порядка. Что при его постстуденческом возрасте порой смотрелось несколько комично. При этом оба беззаветно любили если не всю биологию, то ее местные специфические проявления – ту самую повышенную активность.

Да, наверное, надо сказать пару слов о себе. Пожалуйста. Алексей Николаевич Пойлес, обозреватель ежемесячника «Світ науки», прошу, по возможности, любить и жаловать. Наш милейший главред не так давно решил, что читатель постарше стосковался по старым формам журналистского творчества вроде очерков и путевых заметок, а читатель помоложе такого вообще никогда не видел, а посему будет приятно поражен. Не знаю, насколько справедлива сия маркетинговая концепция, но ее итогом явилась моя двухнедельная командировка в ЗПБА с возможностью продления срока «в случае творческой необходимости» и с сохранением оклада жалования плюс командировочные. Я еще пытался выбить себе надбавки за риск (вроде тех, что, по слухам, платят корреспондентам в зоне боевых действий или стихийных бедствий), но не обломилось. «Тебе и так все завидуют», объяснили в бухгалтерии. Ну и ладно, честно говоря, не за длинным рублем, вернее, гривной я сюда ехал. Мне и вправду было интересно посмотреть на загадочную Зону, куда нашего брата, вообще говоря, не слишком охотно пускают. В лучшем случае, дают посмотреть издали, с территории Базы. Приехав, я понял, что не прогадал. Даже от «вторичной информации» голова шла кругом. Материала тут можно было набрать и на очерк, и на цикл репортажей. А если постараться, то и на хорошую книгу. Кому она будет нужна в наше электронное время – другой вопрос. Но, как ни странно, я убедился, что телевизионщики показывали ЗПБА удивительно однобоко и поверхностно. Гнались за картинками поярче (и в итоге у всех они получались примерно одинаковыми – дикие джунгли средней полосы, ничего особенного). И оставляли за кадром массу интересного. В общем, понятно, у них, как, впрочем, и везде, конвейерная система: пришел – увидел – отснял – в эфир. И даже фильмы, которые о ЗПБА пытались снимать, выходили, на мой взгляд, броско-скучными. Заявок в начале много, а в итоге – пустышка.

И вот мне предложили не просто пошататься по ангарам, не просто подоставать вопросами уставших ученых, техников и лаборантов, даже не побродить по закрытым для простых смертных залам местного музея – а съездить «в поле».

Честно говоря, я испугался. Причем не только за себя.

– Ребята, а я вам там обузой не стану?

Совершенно непрофессиональный вопрос. По-хорошему, журналиста, его произнесшего, должно немедленно уволить по статье «профнепригодность». Одна радость – увольнять меня сейчас некому. И другая – профпригодность определять некому. Нет в стране нормальной школы журналистики.

– Ну, как тебе сказать. До некоторой степени, конечно, да, – «обнадежил» Вадик.

– Да ладно, – по традиции возразил ему Виктор. – Мы ж не в серьезную экспедицию идем, а так, размяться. Почти как в пеший поход летом по обычному лесу. Ну да, новичок будет идти медленнее. Может, даже ноги промочит или простудится. Но и только. Ни тебе тигров, ни ядовитых змей. Ты ж не фифа, которая в такой поход пойдет в туфлях на шпильках, в мини-юбке и с маникюром. Справишься. Конечно, с оборудованием можно было бы и половчее управляться. Дык на то мы рядом будем. Подстрахуем, если что…

Оборудование – это один из многочисленных эвфемизмов, распространенных среди «биологичников». Этим научно-техническим термином они, конечно, называли любое «железо», но чаще всего – оружие. Самое разное – от дробовиков до огнеметов. Всякий, попадавший в ЗПБА на срок более недели, получал право на его ношение внутри периметра, проходил специальный инструктаж и регулярные тренировки. Меня два дня по утрам школил немногословный дядя с явно «не-просто-военным» прошлым. Звали его Владимиром Ивановичем. Не уверен, что в его свидетельстве о рождении было написано то же самое. Учил он быстренько выхватывать из кобуры здоровенный револьвер и навскидку лупить из него дробовыми зарядами по движущимся (к счастью, не слишком быстро) мишеням. В руку отдавало здорово.

– Сойдет, – был вердикт по окончании двух дней мытарств.

Зато зачет по стрельбе из длинноствола ему же я сдал на «хорошо». И ходил гордый, как петух, целый день. А потом встретил Владимира Ивановича в коридоре – и огреб по самое «не могу» за то, что шатался по участку категории D без кобуры на поясе.

Поясню. База – довольно большая и основательно огороженная территория, на которой располагались исследовательские, жилые и хозяйственные здания – была поделена на участки разной степени опасности. Литерой F обозначались почти абсолютно защищенные подземные бункера, куда сквозь всякие решетки и фильтры просочиться не мог, наверное, и микроб. А категорию D следовало понимать как «вообще-то безопасно, но мало ли что может случиться…» То есть в коридор здания, расположенного неподалеку от дикого леса, теоретически могла забежать какая-нибудь дикая тварь, в которую и надлежало палить из табельного оружия. Вот стояло б это здание ближе к центру Базы на полтысячи метров – попадало бы в категорию Е и по нему можно было бы ходить безоружным.

Я, как человек глубоко штатский, да к тому же попавший в ЗПБА временно, решил было наплевать на эти режимные требования – журналисты вообще народ легкомысленный и с трудом постигающий дисциплину. Оказалось, плевать не стоило. Крайне недовольный моей безответственностью тренер по стрельбе (думаю, он же – сотрудник охраны) пригрозил в следующий раз выгнать меня к чертовой матери с территории Базы. Мне такая перспектива не улыбалась, поэтому я решил последовать примеру «аборигенов» и всюду таскал на бедре тяжеленную дуру, время от времени цепляясь ею за мебель и набивая синяки на мягких местах. Попробуйте, между прочим, сесть в обычное компьютерное кресло, когда у вас на боку что-то вроде ковбойского кольта из фильмов про Дикий Запад. Биологичники же без видимых трудностей носили самое разное оружие – однажды ранним утром я, например, наблюдал дворника с метлой в руках и двустволкой за плечами. Научные сотрудники обычно предпочитали «фузеи» полегче, все больше пистолетного толка. К моему удивлению, самой популярной моделью был маузер C96- тот самый, которым едва ли не поголовно были вооружены красные командиры в кожанках и басмачи в халатах и чалмах из советских фильмов о Гражданской войне, воспоследовавшей за Октябрьским переворотом. Здоровенная такая дура немецкого происхождения, с длинным стволом и подствольным магазином, формой отдаленно напоминающая немецкие же пистолет-пулеметы из кино про Вторую Мировую. Как охотно пояснил мне все тот же Виктор, при выезде «на природу», то есть за территорию Базы, требовалось достаточно мощная и в то же время компактная пушка, ибо в густом подлеске с полноценным «ружжом» можно было и не развернуться. Но давать «штатским очкарикам» современное скорострельное оружие – какие-нибудь «калашниковы», «гоблины» или, на худой конец, «стечкины» – вояки категорически не захотели. А этот монструозный пистолет оказался компромиссом, устроившим всех. С деревянной кобурой-прикладом он способен был при необходимости выполнять функции легкого карабина. По документам, это чудо конструкторской мысли столетней давности должно было шмалять метров на двести-триста. Реально, конечно, было меньше, но в лесу и стометровой дистанции хватало. Опять же, официально маузер считался оружием морально устаревшим, поэтому и получить «добро» на снабжение им научных сотрудников было проще. А ежели где за пределами зоны всплывет такой в криминальных кругах – сразу будет понятно, откуда утечка, даже если номера сбиты. Это не безликий ТТ. А откуда вообще столь диковинное оружие взяли? Тут тоже своя история, вполне способная украсить мой будущий очерк. Вроде бы, еще после Второй Мировой под Киев по репарации была вывезена линия по производству этой модели и довольно большое количество деталей и заготовок. А, может быть, и готовых изделий. Вот и нашли им теперь почти мирное применение.

По тем же причинам соотношения длины и огневой мощи были популярны всяческие обрезы и укороченные ружья с пистолетными рукоятками. Охотничьи, как правило, способные палить картечью. А еще – разнообразные мачете и им подобные тесаки. Ведь главным противником, поджидавшим биологичника в лесу, были вовсе не братья по разуму, а самые разные животные. Далеко не всегда – млекопитающие. Поди-ка застрели из пистолета змеюку толщиной в руку. А рубануть ее от души острой железкой можно (если успеешь, конечно) – чтобы потом притащить в лабораторию тушку отдельно, а украшенную желтыми пятнами башку размером с ботинок – отдельно. И попытаться в сто надцатый раз вырвать у бренных останков тайну неведомой силы, способной превратить безобидного ужика в эдакое страшилище.

Для повышения убойности местные ребята почти не таясь использовали пули дум-дум и им подобные негуманные боеприпасы как кустарного, так и вполне промышленного производства. Согласно тщательно опровергаемым слухам, вояки (и не только украинские) втихаря подкидывали сюда за долю малую всякого рода смертоносные штуки для полевых испытаний. И им, и ученым польза, Красный крест возражать не будет, так как мишенью становятся не солдаты воюющих государств, а бессловесные и порой весьма злобные твари. Ну а «зеленых» сюда не подпустят и на выстрел. Из того самого негуманного оружия.

Думаю, что любой студент-очкарик, попавший в ЗПБА, через пару месяцев по навыкам обращения с оружием даст с полсотни очков вперед среднестатистическому воину из нашей армии, так и не ставшей, вопреки обещаниям многочисленных политиков, профессиональной. Почему даст? Потому что очкарику этому приходится стрелять чаще – не в поле, так на полигоне. Причем от того, насколько хорошо он на мушку цель ловит и на крючок жмет, может зависеть его собственное здоровье – это как минимум. А солдатику-призывнику опасаться приходится не столько вооруженного супостата, сколько товарищей по казарме да идиотов в погонах, против которых штатное оружие применять низзя.

Все эти соображения я держал в голове, когда раздумывал, принимать ли предложение о поездке на пикник. То, что для Виктора с Вадимом – обычная прогулка, для меня может означать совсем нешуточное приключение. Запасную голову (или даже ногу) мне в редакции не выдадут, в случае чего. А лишиться основной шанс есть.

Но предложение все же принял. И вот мы едем по действительно неплохо сохранившейся бетонке между двумя буйно-зелеными стенами леса. Фургончик потряхивает на ухабах, и тогда по верхнему багажнику грюкает уложенный сверху груз – снаряжение для пикника. Мотор гудит ровно, успокаивающе. В этот звук время от времени врывается диссонирующий противный писк, когда Вадик включает дворники и те елозят по стеклу видавшими виды резинками. А включает он их все чаще – потому что все чаще в лобовое стекло с отвратительным чавканьем врезаются плоды, которыми плюются окрестные деревья. Они без злого умысла – просто так семена распространяют. Шипастая коробочка, очень похожая на плод конского каштана (может, в далеком – с точки зрения местной эволюции – прошлом папы-мамы этих деревьев и были знаменитыми киевскими каштанами) срывается с ветки со скоростью камня, выпущенного из рогатки. Даже летит со свистом. А когда долетает до ближайшего твердого препятствия – взрывается, как шарик для пейнтбола, разбрасывая брызги липкого сока, перемешанного с мелкими семенами. Вот этот сок Вадик и старается счистить с лобового стекла с помощью дворников, вовсе для того не предназначенных, а потому только размазывающих противно-зеленую, как сопли, слизь.

К счастью, лобовуха у нас усиленная, а боковые окна экипажа защищены частой проволочной сеткой, поэтому выбить стекло подобный снаряд не сможет. Но сами стекла не бронированные, ведь автомобиль не «спец», а просто дооборудованный. В окно же, хотя и с небольшой вероятностью, может заскочить что-то покрупнее и поопаснее «бешеного каштана». Поэтому внешне спокойный и даже расслабленный Витя баюкает на коленях помповик с пистолетной рукоятью. А на торпеде в специальном кронштейне покачивается особый баллончик. Насколько я знаю, в нем что-то среднее между клеем и строительной пеной. Если в кабину таки влезет какая-нибудь недружелюбная зверушка, мы рискуем перестрелять друг друга, используя огнестрельное оружие. А из сопла баллона при необходимости можно выпустить мощную струю стремительно густеющей на воздухе жидкости, которая и ослепит агрессора, и основательно свяжет его. Приведет, так сказать, к виду, удобному для дальнейшего умерщвления. Или транспортировки в лабораторию – если гадина попадется редкая, а то и вовсе науке неизвестная. Все-таки здешние ребята – изобретатели не хуже великого Михаила Калашникова. Мозги научные, любопытные, глаза незашоренные, руки умелые, ведь половину приборов приходится собирать самостоятельно из всякой рухляди и купленных на базаре деталей. Интересно, шведы с финнами, которые сюда приезжают за биологическими чудесами, воруют заодно технические идеи? Ведь для всяких спецслужб, борющихся с террористами, все это несмертельное оружие – просто находка.