Kitobni o'qish: «Годунов. Трагедии Смутного времени»
Глава 1
Вместо предисловия. Введение в исторический детектив
Как возникают царские династии? Почему из недр русской и мировой истории был вытолкнут на сцену юный царь Михаил, первый представитель династии Романовых? С чьей помощью и поддержкой, как внешней, так и внутренней, Романовы взошли на престол? Почему через триста лет исчезла эта «вечная» династия, несущая в себе травмы, порожденные страшной Русской Смутой на стыке шестнадцатого и семнадцатого веков?
По официальной государственной версии выходит, что Земский собор 14 апреля 1613 года постановил составить и утвердить грамоту об избрании царем Михаила Федоровича Романова.
Советский историк Р. Г. Скрынников писал об этом весьма саркастически:
«За образец дьяки взяли годуновскую грамоту. Нимало не заботясь об истине, они списывали ее целыми страницами, вкладывали в уста Михаила слова Бориса Годунова к собору, заставляли инокиню Марфу Романову повторять речи инокини Александры Годуновой. Сцену народного избрания Бориса на Новодевичьем поле перенеся под стены Ипатьевского монастыря. Обосновывая права Романовых на трон, дьяки утверждали, будто царь Федор перед кончиной завещал корону братаничу Федору Романову. Старая ложь была теперь возведена в ранг официальной доктрины».
Заседание Земского собора началось 6 декабря 1612 года. Чуть раньше, в ноябре, из Москвы были разосланы грамоты с наказом выслать в столицу выборных людей. Разумеется, за столь короткий срок до Москвы добрались лишь немногие из них.
Официальная, хотя и совершенно сказочная версия восхождения Михаила Романова на трон изложена у историка С. М. Соловьева в его фундаментальном труде «История России с древнейших времен»:
«Когда съехалось довольно много властей и выборных, назначен был трехдневный пост, после которого начались соборы. Прежде всего стали рассуждать о том, выбирать из иностранных королевских домов или своего природного русского, и порешили «литовского и шведского короля и их детей иных немецких вер и некоторых государств иноязычных нехристианской веры греческого закона на Владимирское и Московское государство не избирать, и Маринки и сына ее на Московское государство не хотеть, потому что польского и немецкого короля видели на себе неправду и крестное преступленье и мирное нарушенье: литовский король Московское государство разорил, а шведский король Великий Новгород взял обманом». Стали выбирать своих: тут начались козни, смуты и волнения; всякий хотел по своей мысли делать, всякий хотел своего, некоторые хотели и сами престола, подкупали и засылали; образовали стороны, но ни одна из сторон не брала верх. Однажды, говорит хронограф, какой-то дворянин из Галича принес на собор письменное мнение, в котором говорилось, что ближе всего по родству с прежними царями был Михаил Федорович Романов, его и надобно избрать в цари. Раздались голоса: «Кто принес такую грамоту, кто, откуда?» В то время выходит донской атаман и также подает письменное мнение. «Что это ты подал, атаман?» – спросил его князь Дмитрий Михайлович Пожарский. «О природном царе Михаиле Федоровиче», – ответил атаман. Одинаковое мнение, поданное дворянином и донским атаманом, решило дело: Михаил Федорович был провозглашен царем».
Это ключевой момент Земского собора с отвержением всех кандидатур иноземцев на царский престол и выдвижением юного Михаила Романова. Обращает на себя внимание удивительный факт. Неизвестному дворянину из Галича никто даже не задал никакого вопроса насчет разъяснения его позиции по кандидатуре Михаила Романова.
Не знал галичанина и князь Пожарский, герой-полководец, стоявший во главе русских полков при освобождении Москвы от поляков, изгнавший их из Кремля. Он не стал требовать от него письменного подтверждения его мнения, не счел нужным выяснять, какие силы стоят за поместным дворянством. Но князь Дмитрий Михайлович Пожарский, имевший все основания занять престол, задал свой сакраментальный вопрос другому человеку, хорошо знакомому ему: «Что это ты подал, атаман?»
Как же важно задать верный, жизненно важный вопрос своему оппоненту в историческом ученом споре и услышать своевременный ответ, разъясняющий глубинную суть всего происходящего в настоящий момент, с мощными корневыми связи с прошлым и с побегами будущего в изменяющемся пространстве и времени.
Князь Пожарский услышал ответ казацкого атамана, держащего огромное войско в самой Москве и в ее округе. Сам Дмитрий Михайлович по неопытности и доверчивости распустил свои полки после взятия Кремля, перед началом работы Земского собора. Он больше не задавал никаких вопросов, решил не ссориться с донскими казаками, практически снял свою кандидатуру с выборов, отказался от царского престола. Четкий, давно созревший, кем-то навязанный казакам ответ: «О природном царе Михаиле Федоровиче», единое мнение поместного дворянства и донского казачества мгновенно решило дело. Пятнадцатилетний Михаил Романов был ловко подсажен и протащен на московский престол некими таинственными силами.
Конечно, князь Пожарский готов был к такому повороту событий, хотя и жалел, что слишком быстро распустил свое войско, верное ему, чтобы усилить агитацию за свою кандидатуру. Только русскому герою в принципе невыгодно было выступать против казаков в схватке за престол. Ведь они совсем недавно были союзниками в совместных битвах против иноземцев. Пожарский не забыл, что меньше двух лет назад при московском восстании против поляков именно сильного донского войска казаков не хватило ему для изгнания иноземцев и бояр-предателей из Кремля. Тогда он был сильно ранен, мог погибнуть. К тому же князь Дмитрий Михайлович по определению не был из «природных царей», хотя и принадлежал к старинному княжескому роду Рюриковичей из князей Стародубских Суздальской земли, являлся потомком великого князя Всеволода Юрьевича, сына Юрия Долгорукого. А избранник Михаил Романов, дважды прятавшийся в Кремле с поляками и боярами-коллаборантами от народных ополчений в 1611 и 1612 годах, был только племянником последнего московского царя Федора Ивановича из династии Рюриковичей – по линии царицы Анастасии.
Вспомнил Пожарский разговоры выборных, мол, юный Михаил Федорович совсем не причастен к событиям Смуты, подумаешь, с поляками дважды в Кремле прятался. К тому же этот юноша, сын польского пленника Федора Никитича Романова, патриарха Филарета, имеет «тихий, нежестокий нрав».
Вспомнил Пожарский, как во время выборов, еще до озвученного мнения поместного дворянства и казачества, один знакомый боярин шепнул ему на ухо:
«Сейчас Мишку Романова предложат на престол дворяне и казаки. А что, князь, может, выберем Мишку, он молод и еще не мудрен, во всем послушен нам, боярам и князьям, будет? Как ты, Дмитрий Михайлович, считаешь?»
Пожарский честно признался тогда боярину: «А чего ж он так сильно под поляков и бояр-предателей прогибался? Или Филарет из Польши так приказал, чтоб потом поудобней на царство подсадить?»
А дальше все было делом несложным. Словосочетание «природный царь Михаил Романов» было произнесено. Оно подействовало на выборных людей. Еще бы! Ведь юного неопытного Михаила Федоровича подвинула к престолу не просто фамильная популярность Романовых, но прежде всего их родственная связь с династией Рюриковичей, оборвавшаяся со смертью Федора Ивановича. Они пострадали при Годунове и других царях, сидевших на московском троне. В юном Михаиле большинство выборных людей видело родного племянника царя Федора, природного наследственного царя из Рюриковичей. Так мог бы появиться самодержец, опирающийся на прежнюю «природную» династию и начинающий новую, положивший конец Смуте на несчастной русской земле уже в этом, 1613 году от Рождества Христова.
Читаем Соловьева дальше:
«Но еще не все выборные находились в Москве, знатнейших бояр не было, князь Мстиславский с товарищами тотчас после своего освобождения разъехались из Москвы, им неловко было оставаться в ней подле воевод-победителей; теперь послали звать их в Москву для общего дела, послали также надежных людей по городам и уездам выведать мысль народа насчет нового избранника и окончательное решение отложили на две недели, от 8 до 21 февраля 1613 года. Наконец, Мстиславский с товарищами приехали; приехали и запоздавшие выборные, возвратились посланники по областям с известием, что народ с радостью признает Михаила царем. А 21 февраля, в неделю православия, то есть в первое воскресенье Великого поста, был последний собор; каждый чин подал письменное мнение, и все эти мнения найдены сходными, все чины указывали на одного человека – Михаила Федоровича Романова. Тогда рязанский архиепископ Феодорит, Троицкий келарь Авраамий Палицын, Новоспасский архимандрит Иосиф и боярин Василий Петрович Морозов взошли на Лобное место и спросили у народа, наполнявшего Красную площадь, кого они хотят в цари? «Михаила Федоровича Романова» – был ответ».
В старинном казацком сказе говорится, что 21 февраля вооруженные ватаги донцов ворвались в Кремль, другие отряды окружили дворцы претендентов на престол Пожарского и Трубецкого. Сопротивляться казацкому напору лидеры дворянского ополчения не могли из-за роспуска и убытия из Москвы их войск, к тому же на всех выездах из столицы стояли конные казацкие разъезды. Выборным людям казаки разъясняли, мол, последний природный царь Федор Иванович, сын Ивана Грозного, благословил на царство своего двоюродного брата Федора Никитича Романова. А коли митрополит-патриарх Филарет полонен и находится в «почетном польском плену», то надо избирать не младшего его брата Ивана Никитича Романова, а юного Михаила, которому тот же дядя в отсутствие Филарета будет твердой опорой.
Боярин Иван Романов по прозвищу Каша, данному ему за нечленораздельную речь, сам рвался в цари, открыто унижал своего племянника Михаила. Мол, неразумен тот по малолетству, слаб для престола. Это вышло Ивану боком. Казаки припомнили Каше, что чин боярина он получил от первого самозванца Лжедмитрия, сам воевода никакой, слабый донельзя, чтобы племянника оттеснять от престола.
Решающим аргументом казаков за племянника Михаила, а не за его пожилого пятидесятитрехлетнего дядю было жесткое мнение Филарета, донесшееся из-за границы. Мол, мой младший брат Каша и на престоле кашу разведет почище нынешней.
По казацкому преданию, донской атаман небрежно положил на свою отписку в пользу природного царя Михаила Романова обнаженную саблю. Мол, хватит в бирюльки играть, кашу из слез и соплей разводить. Быть царем Михаилу Федоровичу Романову, сыну Филарета Никитича.
Свершилось странное и наивное русское чудо. К костромскому Ипатьевскому монастырю, где после голодухи, пережитой в Кремле вместе с поляками и лидерами Семибоярщины, укрывались от Смуты Михаил и его мать, инокиня Марфа, двигалась бесконечная процессия, сверкая на морозе окладами икон и крестами. К обители шло знатное духовенство, шагали бояре и дворяне в парадном одеянии, казаки при полном вооружении, множество людей всех чинов и бедняков-простолюдинов.
В монастыре юному Михаилу и его матушке Марфе была торжественно, прилюдно вручена почетная грамота от «всего Освященного Земского собора бояр, воинства и всего народа русского». В ней была высказана просьба, чтобы мать благословила юного сына на Московское царство и чтобы тот «благодарный и Великий Государь милость народу оказал и прошение принял».
Но тут Михаил якобы изрядно разволновался.
Он вернул выборным людям «почетную грамоту» с горьким плачем и не менее горькими словами:
«Не хочу я быть вашим государем, люди!» Инокиня Марфа видела слезы и неуступчивость своего юного сына и произнесла трогательную речь о том, как «непостоянством русских людей» погибло великое Московское государство, о бесконечных клятвопреступлениях, предательствах да изменах, о поругании и убийствах прежних царей.
Много времени потратили выборные люди на уговоры Михаила и инокини Марфы. Они Христом Богом молили мать отпустить сына на царство, а она не соглашалась, да и сам он отказывался от такой великой чести. Чем же взяли верх делегаты, подкупили несговорчивых Михаила и Марфу, растопили их сердца? А тем, что пообещали не оставлять царя Михаила одного-одинешенька, наедине с бесконечными, невероятно серьезными государственными проблемами.
Надо сказать, что они сдержали свое слово. В конце концов юный, совершенно неопытный Михаил Романов был избран на царство, вызволен из Ипатьевского монастыря и доставлен в Москву. Он не остался наедине с боярским и княжеским властолюбием и огромными проблемами изгнания Смуты из просторов Русского государства, восстановления жизнедеятельности страны, некогда великой, а теперь порванной в клочья. Земский собор постоянно поддерживал все благие начинания «природного» царя Михаила. Знаменательно, что впервые в русской истории его делегаты избирались на трехлетний срок. Они без какого-либо перерыва, в три долговременных созыва проработали полные девять лет. Надо было спасать и восстанавливать державу, общими усилиями властей и народа с Божьей помощью выводить ее из Смутного времени.
Умолили тогда выборные люди и непутевого Михаила, и его мать Марфу, неутешную в горьком плаче. Только знали бы они, сколько потомков первого русского царя из династии Романовых погубит тяжелая шапка Мономаха, которую согласился надеть на себя шестнадцатилетний Михаил Федорович. Наверное, не по Сеньке была та шапка, не по достоинствам. Она досталась молодому человеку только благодаря интригам теперешнего польского пленника Филарета, его покровителя литовского канцлера Льва Сапеги и казачьих верхов.
Налицо мистика русской истории, связанная с восхождением на престол новой династии Романовых благодаря деяниям постриженника Филарета, попавшего в знаковую опалу при Годунове. Она заключается в том, что правление Романовых, бившихся за власть с царем Борисом, началось с торжественного моления в костромском Ипатьевском монастыре, построенном предками Бориса Годунова. А закончится прозападная династия Романовых, натравивших на легитимного избранного Годунова инфернального самозванца Лжедмитрия Первого и отравивших царя Бориса руками своих ставленников, в знаменитом Ипатьевском доме Екатеринбурга. Революционеры-большевики убьют там царя Николая Второго и всех членов его семьи. Знаковым мистическим фактом русской истории является то, что Михаилом звался первый царь этой династии, взошедший на престол в 1613 году. То же самое имя носил и последний царь, в пользу которого безуспешно отрекся Николай Второй, преданный своими высокопоставленными подданными, генералами и духовенством в феврале 1917 года, слабый и бездарный правитель.
Наверное, стоит сказать, что имя Николай, согласно киевскому преданию, после крещения, состоявшегося в 872 году, получил и киевский князь Аскольд. В «Повести временных лет» сообщается о походе в 882 году на Киев преемника Рюрика, новгородского князя Олега, того самого, Вещего. Он подошел к городу на ладьях, позвал к себе Аскольда и его соправителя Дира. Сначала этот хитрец обманул их, представился купцом, плывущим в греческие земли «от князя Олега и Игоря княжича», потом сказал им, что они не княжеского рода. С этими словами злой язычник убил христианина Николая-Аскольда, вместе с ним и Дира, и стал править Киевом. Киевляне погребли Аскольда на Угорской горе над Днепром. На той могиле купец Ольма поставил церковь Святого Николы.
Так история Русского христианского государства в своем начале и конце оказалась связанной с венценосным мучеником по имени Николай. В исторически коротком восьмилетнем промежутке Русской Смуты (1605– 1613) на московском престоле сменилось четыре царя, и был выбран пятый – Михаил Романов.
Литовский канцлер Лев Сапега одним из первых сообщил об избрании на царство Михаила его отцу патриарху Филарету, находившемуся в это время в так называемом почетном плену у польского короля Сигизмунда: «Посадили сына твоего на Московское государство одни казаки». Эти слова канцлера многие русские дореволюционные историки дополняли данными из польских, шведских и других иностранных архивов, где хранились протоколы допросов русских пленников из воевод-дворян, подтверждающих достоверность «казацкого престольного переворота» в Москве. Мол, казаки и чернь, возбуждаемая ими, не отходили от Кремля до тех пор, пока не присягнули новому царю Михаилу Романову.
Филарет прекрасно знал, что Литва и Польша были приготовлены к восприятию его идеи о воскресшем царевиче Дмитрии и его выступлении против Годунова. Григорий Отрепьев приехал в Речь Посполитую из Москвы и пытался наладить отношения с канцлером Сапегой. Однако боярская партия Романовых вступила в сношения с этим человеком еще в его бытность польским посланником в Москве. Именно поэтому, согласно польским хроникам и источникам, хитрый и мудрый канцлер Сапега, лично заинтересованный в этом деле, изложил королю Сигизмунду и польско-литовским магнатам план, губительный для Годунова. Он предложил уничтожить Русское государство, весьма опасное для Речи Посполитой, руками самозванца Дмитрия, на свой лад адаптировал идею Федора Романова. Мавр сделал свое дело, мавр может умереть. Канцлер Лев Сапега имел какие-то далеко идущие планы не только на Лжедмитрия, но и на патриарха Филарета Никитича Романова, и на избранного царя Михаила Федоровича, пусть Москва и присягнула польскому королевичу Владиславу.
В «Листе Земских людей Новгорода Великого к королевичу Карлу Филиппу» признавалось:
«В Московском государстве воры одолели добрых людей; мы также узнали, что в Московском государстве казаки без согласия бояр, воевод и дворян, и лучших людей всех чинов своим воровством поставили государем Михаила Романова».
Проницательный Филарет, находившийся в Польше, велел сыну, занявшему престол, щедро наградить донских казаков, даровать им право беспошлинной торговли во всех русских городах. Еще до возвращения отца из плена новоиспеченный царь Михаил Федорович выслал на Дон богатый государев отпуск и личное жалованное знамя. В 1619 году Филарет возвратился в столицу, стал патриархом и соправителем сына-царя. Он поддержал учреждение Казачьего приказа, необходимого для оперативного решения всех проблем, возникающих с самовольными донцами. Этот мудрый человек, могучий лидер боярской партии Романовых, поддерживаемых их родичами Сицкими, Шереметевыми и другими, провел основательную «работу над ошибками», допущенными в отношении казаков предыдущими несчастливыми царями Годуновым и Шуйским. Ума, терпения и опыта политических интриг «многажды патриарху» Филарету занимать не приходилось.
Отец молодого государя давно осознал, что именно казаки были главной движущей силой Смуты. Ими довольно лихо воспользовались польские и литовские вельможи. Они, кстати сказать, напрочь развалили Московское государство еще и с помощью идеи бить Годунова и Шуйского руками самозванца Лжедмитрия, разработанной самим Филаретом. Теперь настало время реализовать новое соображение патриарха. Московское государство, в котором воцарилась новая династия Романовых, должно было направлять буйную казацкую энергию в нужное для себя русло, чтобы через какое-то время уничтожить Речь Посполитую, расширить границы Отечества.
Большой эрудит, когда-то первый московский наездник и щеголь, а ныне патриарх Филарет, он же польский пленник Федор Никитич Романов, которому тогда было немногим более тридцати лет, впервые увидел Сапегу 15 февраля 1585 года, на приеме у польского посла, и был представлен ему. С самой первой встречи между ними сложились теплые доверительные отношения, таинственные для московского двора. Вряд ли кто в столице тогда догадывался, что стремительной политической карьере лидера партии Романовых после смерти в том же году его отца Никиты Романовича Захарьина-Юрьева содействует могучий литовский союзник, желающий видеть на престоле представителя этой семьи. На следующий год после приема у Сапеги Федор Романов получает чин боярина, становится сначала нижегородским наместником, а затем псковским. К концу правления Федора Ивановича он уже был главным дворовым воеводой и одним из трех руководителей ближней царской думы. Именно Сапега раздувал соперничество Федора Романова и Бориса Годунова за царский престол после отравления и скоропостижной смерти царя Федора Ивановича в 1598 году. После неудачного путча против новоизбранного царя Годунова боярин Федор Романов и его жена Ксения были насильно пострижены, стали Филаретом и Марфой. Отец будущего государя практически лишился прав на царский престол.
А потом пришло время страшной Русской Смуты, когда из инфернальных бездн материализовалась идея Федора Романова о самозванце на троне и воскресшем царе Дмитрии. В Литве и Польше ее поддержали магнаты Сапега, Вишневецкий и Мнишек, а также король Сигизмунд. Лжедмитрий Первый назвал Филарета своим ближним родственником и освободил его из Антониево-Сийского монастыря. Благодаря этому самому родству Филарет занял митрополичью кафедру в Ростове. Он находился там как при самозваном царе Дмитрии, так и после убийства того, при новом венценосце Василии Шуйском.
На новом витке опасно разгоревшейся Русской Смуты, при явлении самозванца Лжедмитрия Второго, митрополит Филарет был захвачен «ворами» в Ростове и доставлен в Тушинский лагерь. Он совершенно спокойно, не поморщившись и не поведши удивленно бровью, не теряя сановитого лица, признал родственника, царя Дмитрия и без всякого душевного смятения принял патриаршество. Роль «нареченного патриарха» в Тушинском лагере не смущала Филарета, тем более что его юрисдикция распространялась на все русские территории, контролируемые самозванцем.
Почетный пленник Филарет слушал поздравления своего союзника Льва Сапеги – «Посадили сына твоего на Московское государство одни казаки» – и вспоминал победы своего рода, поддержанного сильными польско-литовскими союзниками. Все это закончилось возведением на престол его пятнадцатилетнего сына Михаила. Это произошло на заключительном витке Русской Смуты, на самом ее излете.
17 мая 1607 года был убит Лжедмитрий Первый. 17 июля 1610 года слетел с трона боярский царь Василий Шуйский. 17 августа 1610 года, во время правления Семибоярщины, Москва вместе со многими русскими городами присягнула польскому королевичу Владиславу, сыну Сигизмунда Третьего. 17 сентября Семибоярщина впустила в Московский Кремль польско-литовские войска гетмана Жолкевского. 17 сентября 1612 года умер в Варшаве, в польском плену, свергнутый царь Василий Шуйский.
И вот избрание на престол Михаила Романова.
Филарет вспомнил, когда и как в голове у него приняла реальную форму идея о возведении сына на московский престол. Этому, как ни странно, способствовал гетман Жолкевский. Он отогнал от стен Москвы тушинских воров Лжедмитрия Второго и уговорил знатного князя Василия Васильевича Голицына возглавить посольство к королю Сигизмунду. Гетман убедил Голицына в том, что такое важное дело, выгодное Москве и Польше, должно быть совершено знаменитым, весьма авторитетным человеком, способным заполучить расположение и милость короля и королевича.
Вероятным кандидатом на рядовую роль в посольстве Жолкевский почему-то посчитал Михаила Романова, получившего чин стольника от фальшивого родственника, самозваного царя Дмитрия Ивановича. Когда Голицын разъяснил Жолкевскому, что по тогдашним московским обычаям четырнадцатилетний стольник не может быть включен в посольство, гетман настоял на том, чтобы московское духовенство в Речи Посполитой представлял его отец Филарет. Тот в 1610 году был отбит у тушинцев. Жолкевский знал, что между московским патриархом Гермогеном, ставленником Шуйского, и тушинским патриархом, креатурой самозваного царя Дмитрия, установились напряженные, явно недружественные отношения. Двух патриархов в православном Отечестве быть не должно, потому Гермоген с удовольствием рекомендовал гетману Жолкевскому включить в посольство Филарета вместо его сына, юного стольника Михаила.
После отречения боярского царя Шуйского в Москве начала править Семибоярщина. Филарет через своих союзников и клевретов приложил недюжинные усилия к этому. С того самого момента тушинский патриарх вел двойную игру. Он внешне, прилюдно выступал сторонником восшествия на московский престол королевича Владислава, однако втихомолку поддерживал тайные связи с донскими казаками, настраивал их в пользу своего сына Михаила. Самый удивительный и интригующий момент этой детективной истории с посольством к королю и будущим возведением на престол царя Михаила состоял в том, что и Филарет, и его сын-стольник целовали крест королевичу Владиславу. Они вместе со всей Москвой присягнули ему 17 августа 1610 года.
Этот факт дал повод королю Сигизмунду детально прояснять ситуацию насчет воцарения своего сына в Москве. Однако Филарет твердо стоял на своем. Дескать королевичу Владиславу, чтобы взойти на московский престол, необходимо принять православие. А через четверть века у нового польского короля Владислава Четвертого будет любопытный повод справляться у русских послов «о здравии нашего подданного Михаила Романова».
Да, Филарет с помощью донских казаков сумел-таки возвести своего сына на царский престол. Однако после первой радости от слов Сапеги он надолго загрустил. Причина для этого была более чем весомая: муки совести после вторичного воплощения его идеи насчет воскресшего царя Дмитрия. Ведь сразу же после убийства первого самозванца ту самую маску напялил на себя стольник Михаил Молчанов, хорошо знакомый Филарету по Москве, прежде служивший у Годунова. Это был хорошо образованный человек, знавший польский язык и латынь. Он упомянут в кормленой книге 1604 года с минимальным окладом в пять рублей.
Для русской истории имеет большое значение челобитная дворянина-авантюриста Молчанова, поданная царю Борису Годунову и отмеченная в реестре, который велся с 1 сентября 1604 по 31 августа 1605 года. В ней он сообщает, что во время проводившегося им сыска о незаконном получении старостами вина из государевых кабаков у него произошла крупная ссора с московским дьяком Алексеем Карповым.
Тот обозвал Молчанова вором и развил свою мысль следующим образом:
«Два-де вас, воры ведомые, во всем твоем Московском государстве (и другого вора имянем не сказал); да и тот-де тебе не пособит, на кого-де ты и надеешься».
Пересказ царю «опасных» слов дьяка Карпова в челобитной Молчанова Годунову высвечивает любопытный факт. Он был заметным деятелем в последние годы правления Бориса, но уже тогда дьяк Карпов намекал на сомнительную репутацию стольника и его подозрительные связи с другим вором. Ведь именно в октябре 1604 года этот самый другой вор, он же воскресший царевич Дмитрий Угличский, ушел за границу Московского государства, подальше от царя Годунова. Несомненный авантюризм и наглость Михаила Молчанова заключаются в том, что при пересказе слов дьяка он как бы бахвалится своими тайными связями с вором Лжедмитрием Первым, насмехается над царем, не понимающим в полной мере, какая страшная опасность нависла над ним и его несчастным семейством, любимыми супругой, сыном, дочерью.
От своих доверенных лиц Филарет знал, что образованный авантюрист Молчанов, давно сносившийся с вором, принимал непосредственное участие в зверском убийстве Федора и Марии, сына и вдовы царя Бориса Годунова, отравленного ранее. Через это зверское убийство садист-авантюрист Михаил Молчанов доказал свою преданность Лжедмитрию Первому, втерся к нему в доверие и стал чуть ли не первым его приближенным в разгульной жизни, наполненной грубым, просто бешеным развратом. По приказу царя Молчанов, как свидетельствовал голландский дипломат Исаак Масса в книге «Краткое известие о Московии в начале XVII в.», лично приводил в царский дворец женщин, понравившихся самозванцу, невзирая ни на замужество, ни даже на монашеский чин. Одной наложницы, царевны Ксении Годуновой, похотливому самцу явно не хватало, они на пару с Молчановым насиловали всех подряд.
Сблизившись с Лжедмитрием Первым, Молчанов узнал от него что-то важное о тех темных силах, которые помогли ему занять московский престол. Самозванец наверняка рассказывал ему о своем идейном вдохновителе Федоре Романове. Недаром тот с подачи воскресшего царевича Дмитрия быстро сделался потом митрополитом Ростовским. Самое страшное и печальное для Филарета было то, что ничтожный, но образованный упырь Михаил Молчанов смотрел на него свысока и нагло, когда они несколько раз пересекались в присутствии Лжедмитрия Первого, словно знал нечто постыдное и обидное об этом высокородном человеке. Потом их пути снова пересекутся уже при Лжедмитрии Втором, продвинувшем митрополита Филарета в «тушинские патриархи». И снова Молчанов будет смотреть на него с презрением.
К своему стыду и странным, непреходящим угрызениям совести, Филарет узнает от Молчанова о том, что тот первым попытался воплотить идею стать Лжедмитрием Вторым. Сразу же после убийства своего предшественника этот авантюрист бежал из Москвы в Путивль, а потом в Польшу, в Самбор, к магнату Юрию Мнишеку. Он подался туда не с пустыми карманами. У него в руках оказались царские регалии и золотая печать, которая заменяла подпись государя, украденные князем Шаховским.
Еще до своего появления в Самборе Молчанов стал распространять в Литве и Польше слухи о том, что во время восстания под руководством Шуйского в Москве был убит вовсе не царь Дмитрий. Он чудесным образом спасся, а погиб какой-то другой человек. У авантюриста были при себе важные письма, помеченные царской печатью.
Потом Молчанов обосновался у Мнишеков в Самборе, однако не мог ходить в личине воскресшего царя Дмитрия второй раз, после Москвы. Этот садист и насильник был слишком хорошо известен как в столице, так и в других русских городах.
Но в появлении нового самозванца Лжедмитрия Второго были заинтересованы общественные и политические силы в Русском государстве и Речи Посполитой, связанные со старыми боярскими партиями, недовольные властью Василия Шуйского. Многие магнаты в Литве и Польше желали добиться ослабления Москвы и воцарения там своего человека.
Молчанов на эту роль не годился. Поэтому уже в начале 1607 года заговорщики разыскали в Шклове человека, походившего на Лжедмитрия Первого фигурой и даже немного лицом, и представили его в Витебске народу. После ряда перипетий этому самозванцу, иногда называвшему себя боярином Нагим, под угрозой публичных пыток пришлось признать, что он – воскресший царь Московский, избежавший гибели во время восстания Шуйского.
