Kitobni o'qish: «Денис Давыдов»

Вместо предисловия

Год от года Россия всенародно и торжественно отмечает памятную и страдную дату, посвященную Великой Победе над фашистскими полчищами. И в этой жесточайшей по зверству и урону, причиненному нашей стране, бойне-войне на самых опасных участках, в самых рискованных операциях отличились партизаны. Они – и минеры, и саперы, и охотники «за языками», и разрушители коварных планов противника – словом, грозная, неразгаданная, смертоносная сила.

Недаром в первые дни Великой Отечественной поэт Михаил Спиров вдохновенно помянул подвиги знаменитого партизана Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова:

 
Он видит спаленные крыши,
Замерзшей реки берега,
Здесь в каждом сугробе отыщешь
Казацкою пикой врага...
 
 
Гусар и не думал, беспечный,
Мечтая всю ночь, до утра,
Что он оставляет на вечность
След сабли
И след от пера...
 

Денис Давыдов был знаменит и разносторонне талантлив: он прославился как видный поэт и первый партизан Отечественной войны 1812 года; бравый, не ведавший страха гусар и опытный стратег; авторитетный военный историк и прозаик; и вместе с тем страстный охотник, дамский угодник и острый на язык «председатель бесед» за шумным застольем.

В его друзьях и покровителях состояли Пушкин и Жуковский, Вяземский и Языков, Баратынский и Федор Глинка, а также видные полководцы – Багратион и Платов, Кульнев и Ермолов, Милорадович и Блюхер... Словом, его светлый образ бережно хранится в русском национальном сознании, а книги и ратные подвиги стали легендой нашей литературы и военной истории.

Жизнь и судьба Дениса Давыдова благодатны, привлекательны, но вместе с тем и очень трудны для воплощения в оригинальное художественное произведение. Трудны уже тем, что он сам как в стихах, так и в прозе, создал свой, неповторимый образ.

Для Александра Баркова жизнь и творчество Дениса Давыдова тема не новая. Им выпущены три книги рассказов о ратных подвигах поэта-гусара в центральных издательствах страны. Писатель владеет богатым материалом, который собирал в архивах и исторических изданиях исподволь, годами.

Роман построен таким образом, что в основе его оказались лишь главные, узловые эпизоды, где наиболее полно и ярко раскрывается характер Давыдова. Здесь наряду с военно-историческими документами: приказами командования, донесениями, рапортами и воспоминаниями современников, участников битв и сражений нашлось место и юмористическим сценкам, описаниям охот и уникальных, памятных уголков Москвы...

Как читатель, могу свидетельствовать, что роман читается легко, с нарастающим интересом, ибо в нем глазами художника слова достоверно отражена эпоха 1812 года, подвиги русских солдат, офицеров и великих полководцев.

Светлая память об этом замечательном времени будет переходить в России из рода в род, из века в век. И это весьма важно в наше смутное, напряженное, во многом американизированное время, когда на прилавках книжных магазинов продолжает преобладать «сырковая масса» зарубежного и отечественного детектива, порнуха и всевозможные популярные сборники, рассчитанные в первую очередь на обывателя.

Личность пламенного патриота и героя своего времени Дениса Давыдова в полную меру раскрылась в тяжелую и тревожную для России пору, когда на чашу весов легли судьбы народа и Родины, – в Отечественную войну 1812 года. Здесь как бы невольно попадаешь в Зимний дворец – Военную галерею 1812 года, – где роковые события столкнули Дениса Давыдова со знаменитыми сподвижниками: Кутузовым, Багратионом, Кульневым, Ермоловым, Платовым... Но обилие портретов полководцев и густота батального «фона» не заслоняют и не «растворяют» образа пламенного партизана, а как бы освещают его с разных сторон. На документальной основе воссозданы в романе характеры Суворова и Наполеона, Кульнева и Каменского... Это, несомненно, дало возможность Александру Баркову создать достоверное произведение. Сличая документы с текстом романа, убеждаешься, что автор не очередной компилятор-копиист, а исторический писатель, верно чувствующий и живо передающий былую эпоху.

На мой взгляд, удачно подобраны и стихотворные эпиграфы, помещенные в начале глав. Они вводят читателя в атмосферу Москвы, Петербурга, Парижа и как бы приоткрывают занавес на театре военных действий.

Другая линия романа, крепко переплетенная с ратной службой, – поэтическая. Почти все видные поэты первой трети XIX века горячо и вдохновенно воспевали партизанские подвиги, независимость и твердость характера певца-героя.

Прося своих друзей-литераторов написать (естественно, после смерти) правдивую «некрологию», Денис Давыдов обращается в письме к Н. М. Языкову: «Шутки в сторону, и не в похвальбу себе сказать, а я этого стою не как воин и поэт исключительно, но как один из самых поэтических лиц русской армии. Непристойно о себе так говорить, но это правда...»

В заключительных главах и в эпилоге романа Александр Барков подводит итоги ратной и литературной судьбы пламенного гусара: «Глядя прямо в глаза смерти на полях кровопролитных сражений и в дерзких партизанских налетах на врага, стойко перенося невзгоды судьбы, Давыдов не унижался и никогда не льстил начальству, свято и нерушимо веря до последних дней в Россию и в русский народ». Не потому ли столь провидчески звучат и по сей день пламенные слова партизана-героя об Отечественной войне: «Не разрушится ли, не развеется ли, не снесется ли прахом, с лица земли все, что ни повстречается, живого и неживого, на широком пути урагана, направленного в тыл неприятельской армии, первою в мире по своей храбрости, дисциплине и устройству! Еще Россия не поднималась во весь исполинский рост свой, и горе ее неприятелям, если она когда-нибудь поднимется».

Песни Дениса Давыдова заучивались в армии наизусть, пелись и звали солдат на доблестные ратные подвиги. В них – широта, удаль и непосредственность русской натуры. Шлифуя год от года мастерство стиха, он стал одним из первых создателей русской военной песни. Здесь у Давыдова не было «ни подельников, ни подражателей».

 
Бурцов, ёра, забияка,
Собутыльник дорогой!
Ради Бога и... арака
Посети домишко мой!
 
 
В нем нет нищих у порогу,
В нем нет зеркал, ваз, картин,
И хозяин, слава Богу,
Не великий господин.
 
 
Он – гусар и не пускает
Мишурою пыль в глаза;
У него, брат, заменяет
Все диваны куль овса.
 
 
Нет курильниц, может статься,
Зато трубка с табаком;
Нет картин, да заменятся
Ташкой с царским вензелем!
 

Роман Александра Баркова адресован в первую очередь молодежи, а также всем тем, кому дорога русская история.

Николай Старшинов,

лауреат Государственной премии России и премии имени А. Твардовского «Василий Теркин»

1996 г.

Денис Давыдов

Часть первая

Село Бородино – подмосковное имение Давыдовых. Фрагмент литографии по рисунку А. Адама. Начало XIX в.

Удалой

Славы звучной и прекрасной

Два венка ты заслужил!

Знать, Суворов не напрасно

Грудь твою перекрестил.

Николай Языков

Первопрестольная златоглавая столица поразила юного Дениса Давыдова музыкой и цветами, звоном бокалов и ослепительным сиянием жемчугов, буйством застолий и протяжным, надрывным воем метели за окнами.

Денис полюбил Москву. В особенности зимнюю, морозную, народную. Москву с ее рождественскими запахами снега, апельсинов и мокрых валенок. Москву праздничную, нарядную, с лихим бегом коней по укатанной обледенелой дороге.

В солнечные январские дни белоснежная скатерть на улицах столицы переливалась и сверкала камнями-самоцветами.

У подъездов – ковровые сани-розвальни, дуги с разудалыми бубенцами.

Как дивные колокольные перезвоны услаждали слух, поднимали наши взоры от суеты весной к небесам, так и картины далекого московского детства, от которого так и веяло счастьем и родиной, возвышали Дениса над буднями и запечатлелись в его памяти на долгие годы.

Все в Москве в ту пору было для него значительным, новым и дорогим. И буйно-зеленый с голубыми незабудками и бело-розовым клевером пустырь за забором, соединяющий редкую незатоптанную городскую землю с майским небом. И алый кумач рябин у крыльца, вспыхивающий под лучами закатного сентябрьского солнца подобно праздничному иконостасу. И особый винный запах осени, когда из сада веяло палым сухим листом и сизым горьковатым дымом костра. Долгим, полным восхищения взглядом провожал Денис клин журавлей в бездонном серо-синем московском небе. Птицы улетали и на своих могучих крыльях уносили в жаркие края былое тепло знойного лета. Их протяжные и печальные крики «курлы, курлы, курлы», оброненные на землю, запали в его чуткую душу на всю жизнь.

Впоследствии Денис не раз вспоминал и писал об этой радостной и столь быстротечной поре светло и восторженно:

 
О юности моей гостеприимный кров!
О колыбель надежд и грез честолюбивых!
О кто, кто из твоих сынов
Зрел без восторгов горделивых
Красу реки твоей, волшебных берегов,
Твоих палат, твоих садов,
Твоих холмов красноречивых!
 

Усадьба Давыдовых – двухэтажный светло-розовый дом с обширным двором, садом, жилыми и хозяйственными постройками – располагалась в Москве на углу 3-го и 1-го Неопалимовских переулков.

В этом просторном доме, возле которого парят белые облака душистого отцветающего жасмина, нынче праздник. У хозяина – полковника Василия Денисовича Давыдова – родился сын. А назвали первенца Денисом в честь деда Дениса Васильевича Давыдова, просвещенного и знатного дворянина елизаветинских времен.

Сияет и приплясывает по блестящей паркетной зале, торжественно освещенной восковыми свечами, не скрывая переполнившей душу радости и гордости, Василий Денисович. Есть наследник! Значит, будет кому продолжить ратные дела и славные традиции рода Давыдовых.

Среди метрик церкви «Неопалимой Купины» записано в книге от 16 июля 1784 года¹: «Московского карабинерского полку у подполковника Василия Денисовича Давыдова родился сын Денисей, а окрещен того ж месяца 23 числа. Восприемник был бригадир (генерал-майор) Лев Денисович Давыдов, а восприемница генеральша вдова Александра Осиповна Щербинина». Итак, восприемниками Дениса были: дядя Л. Д. Давыдов – опаленный в жарких баталиях генерал – и бабушка со стороны матери.

Узы родства связывали Давыдовых со старинными дворянскими династиями Раевских, Каховских, Ермоловых...

Брата Дениса Евдокима, родившегося два года спустя после него, нарекли в честь другого, не менее знаменитого деда по материнской линии – генерал-аншефа Е. А. Щербинина. Далее появились на свет брат Лев и сестра Сашенька.

Неподалеку от Пречистенки, в Неопалимовских переулках, где располагалось Дворянское собрание, Денис прожил шесть лет.

Строжайшим правилом для Давыдовых – людей старорусского быта и долга – считалось беречь платье снову, а честь смолоду. А в 1790 году их родовитая семья, известная в первопрестольной столице гостеприимством и широким русским хлебосольством, перебралась на патриархально аристократическую Пречистенку, в дом № 13. В ту пору Пречистенка славилась величественными особняками екатерининских вельмож. Причем каждый особняк пленял своей красотой и неповторимой архитектурой. Здесь стояло здание Генерального штаба с высокими белыми колоннами, тут находились Институт благородных девиц, учрежденный императрицей Екатериной, а на Девичьем поле – палаты университетских клиник. Среди деревянных домов выделялось красно-оранжевое строение пожарной части с высокой каланчой.

Улица эта, заложенная в XVI веке, вела к знаменитому Новодевичьему монастырю. Громадный позолоченный купол монастырского собора (во имя Смоленской иконы Божьей Матери) и зубчатые угловые башни просматривались издалека.

В 1791 году полковник Василий Денисович Давыдов получил назначение командовать Полтавским легкоконным полком. Вскорости Давыдовы с домочадцами заложили лошадей, простились с Белокаменной и покатили в Екатеринославскую губернию, туда, где стоял на квартирах полк. Тряслись несколько суток в повозке с малыми детьми, с бородатым кучером Пантелеем на козлах, с поваром, прислугой и целой горой домашнего скарба по пыльным и грязным дорогам под звон валдайских колокольчиков.

Денис не раз слышал из уст отца загадочные и таинственные слова: «днепровские кручи», «брега могучего Днепра» и перед взором впечатлительного мальчика батюшка-Днепр мчал свои бурные воды с безоглядной стремительностью. Вода отливала тусклым серебром, вскипала бурунами, широкие гривастые волны шумно бились о крутые берега, над которыми вставали глыбины скал, темнели страшные пропасти и пещеры. Однако романтические грезы Дениса развеялись, как дым от потухшего костра, когда он увидел тихую и покойную ширь Днепра, разливы на песчаных плесах да степь без конца и без края. А среди степи – села. Вдоль пологих берегов заросли ивняка, а по воде – зеленые кружева кувшинок. Выше, на холмах, на косогорах, лепились хатки под соломенными крышами, тонущие в белоснежной кипени вишневых садов.

В этих уникальных по своей дивной красе местах довелось впоследствии побывать великому Пушкину, вдоволь полюбоваться, как блещут долы, холмы, нивы, и запечатлеть все это в героической поэме «Полтава»:

 
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой Церковью сияет
И пышных гетманов сады,
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо все кругом...
 

Ветер колышет кроны деревьев, шепчется в листве, поднимает в небо стаи легкокрылых белых лепестков: видно, потому он и зовется в здешних местах вишнёвый. Взвихрившись, закружась метелицей, лепестки опускаются на зеркальную гладь воды, на дорогу, на крышу высокого деревянного дома. В нем-то и поселились Давыдовы.

Дом этот возвели по приказу князя Потемкина на днепровском холме с присущим подобным постройкам величием и размахом. Однако мастера торопились и делали работу на скорую руку, стараясь закончить ее ко времени путешествия Екатерины П. Государыня останавливалась в здешних местах несколько лет назад, по пути в Крым.

С виду дом выглядел большим и важным. Летом в нем витали запахи лака, столярного клея и пропеченной солнцем смолы; однако зимой и осенью здесь становилось холодно, сыро и неуютно. К тому же при ходьбе скрипели полы, повсюду гулко хлопали двери. Полковник Василий Денисович Давыдов прозвал дом театром. «Сплошной декорум! – ворчал он, зябко потирая руки. – Куда ни глянь – повсюду дыры, ветхость. Многое надобно обновить да перестроить». Однако его сыну Дениске дом-театр нравился: в нем легко прятаться от взрослых по углам, шкафам и комнатам, играть в разбойников, скакать на метле и носиться по скрипучему паркету сломя голову. Полюбилось ему и живописное, затерянное в цветущих фруктовых садах украинское село Грушевка, близ которой разместился полковой кавалерийский лагерь.

Отец Дениса по долгу службы переезжал с места на место, с ним отправлялась и вся семья. Правда, мать, Елена Евдокимовна, частенько печалилась от столь непоседливой и беспокойной жизни, но Денису по душе было кочевье. Сколько вокруг удивительного и необычного: огни солдатских биваков, зов полковых труб, быстрые марши!..

А тут кавалерийский лагерь нежданно-негаданно облетело радостное известие: командующим войсками Екатеринославского корпуса назначен генерал-аншеф Александр Васильевич Суворов! Новость эту полтавцы встретили с ликованием. Полковник Давыдов приосанился и сказал торжествуя: «Велика честь!» – ведь имя Суворова было овеяно легендами.

Василий Денисович почитал прославленного на весь мир непобедимого полководца и сыновей своих старался воспитать в суворовском духе: спали они на жесткой постели, вставали с первыми петухами, обливались холодной водой. Пуще всего на свете он опасался в детях лености и изнеженности, ибо эти недостатки, по его разумению, подобно ядовитым испарениям, прежде всего разрушают душу и тело. «Чем в жизни больше удобств и соблазнов, тем меньше силы и доблести», – говаривал полковник Давыдов.

Следуя моде, Елена Евдокимовна пригласила для воспитания детей француза Шарля Фремона. Однако Василий Денисович не больно-то доверял гувернеру: ему не раз приходилось видеть у себя в полку плоды подобного воспитания. Из дворянских детей вырастали русские французы, англичане, немцы. А полковник хотел, чтобы сыновья его стали истинными сынами Отечества, и потому приставил к ним дядькою могучего донского казака Филиппа Михайловича Ежова.

Казак Ежов, выслуживший к пятидесяти годам чин сотника (младшего офицера), участвовал во многих жарких и кровопролитных баталиях. За храбрость и доблесть он был награжден золотой Очаковской медалью.

Бывалый воин обучал детей верховой езде, обращению с саблей, ружьем, пикой. По праздникам он надевал парадный мундир и, заложив тройку резвых лошадей, возил барчуков в Херсон слушать музыку полкового оркестра. Он в подробностях рассказывал им про походы Румянцева и Потемкина, Репнина и Салтыкова, про битвы непобедимого Суворова. Картины былых сражений оживали перед глазами мальчиков.

Правда, характерами и вкусами братья мало походили друг на друга. Толстый, медлительный Евдоким предпочитал скачкам на лошади и фехтованию танцы и уроки французского языка. Денис же, напротив, был горяч и деятелен, метко стрелял из лука, доплывал на спор до середины Днепра. А с каким наслаждением слушал он рассказы Филиппа Михайловича Ежова о подвигах былинных русских богатырей Ильи Муромца и Добрыни Никитича! Дениса увлекали военные игры: отчаянные засады в тылу врага, внезапная яростная перестрелка, ночлеги в палатках у прибрежных костров. Сколько раз он по-пластунски подползал на животе к становищу неприятеля, кричал оглушительным «звериным» голосом, наводя на врага страх и обращал его в бегство.

Порой Денис становился невидимкой, проникал в лагерь противника, выведывал секреты или передавал другу пакет с ценными документами. Спасаясь от преследования, он с ловкостью кошки залезал на высокие корявые дубы, нырял с мостков в днепровские волны, проплывая под водой несколько саженей. А в самых опасных случаях засовывал два пальца в рот и оглушительным свистом подзывал своего верного друга – быстроногого донского скакуна. Кони, сабли, бой барабанов, звуки боевых труб, воинские команды: «Строй! Смир-но!» или «Сабли – в небо! Пики – вперевес!» – были на слуху Дениса с малых лет. Все это и заронило в его душу любовь к Отечеству. Зато светские манеры: поклоны, шарканье ножкой, учтивость, которые старался привить гувернер мсье Шарль Фремон, – ну, хоть убей! – никак не давались ему.

«С семилетнего возраста, – вспоминал впоследствии Давыдов, – я жил под солдатской палаткой. Забавы детства моего состояли в метании ружьем и в маршировке, а верх блаженства – в езде на казачьей лошади...»

Иной раз после жаркой схватки в овраге с другом и постоянным соперником Андрейкой, разгоряченный, перемазанный с ног до головы глиной Денис шумно вбегал в гостиную и кидался отцу на шею. Василий Денисович горячо любил своего первенца и поощрял его «воинские склонности».

Елена Евдокимовна в ужасе вздыхала, а Шарль Фремон безнадежно и печально разводил руками:

– О, этот мсье Ешофф! Он-таки уморит ребенка!

– Помилуйте, да какой он ребенок – ведь ему уже семь лет! Это треть мужчины! – возражал Фремону казак.

– Треть мужчины? Что такое треть мужчины? Да это же еще дитя, мсье Ешофф! А оно уже гарцует на лошади и прыгает на ней через... как это по-русски... ров... через забор!

– Просто резвый мальчик учится преодолевать преграды, коих немало он повстречает в жизни. Ведь Дениса, когда он подрастет, зачислят в состав кавалерийского полка, которым командует Василий Денисович. Он примет участие в учениях.

– Зачем полк?! Какие учения?! Мальчик очень может, как говорят у вас, в России, ломать собственный шея... если он будет и дальше слушать мсье Ешофф...

– Вы же знаете, такова воля Василия Денисовича! – сказала мать.

– Полковник желает, чтобы из Дениса вышел не недоросль, а настоящий воин. Как Суворов... – поддержал Елену Евдокимовну казак.

– Суфорофф не воин, мсье Ешофф. Суфорофф – знаменитый человек! – и Шарль Фремон поднял глаза к небу.

– Но знаменитым-то он стал не сразу, – резонно возразил французу донской казак. – Все началось с детства.

Однажды ночью Денис проснулся от свиста и топота копыт. Он распахнул настежь окно и увидел скачущих во весь опор всадников, смятые, опрокинутые палатки, спешащих куда-то с криками лакеев, кучеров, повара.

Денис бросился к своему дядьке Филиппу Михайловичу:

– Что там?

– Сказывают, – степенно отвечал казак, – батюшка наш Александр Васильевич только что приехали из Херсона.

– Неужто Суворов? – Денис несказанно обрадовался и чуть не полетел с подоконника – Где он? Где? Я так хочу его видеть!

– Горяч больно! – казак поддержал мальчика за локоть. – Охолонись! Этак и разбиться немудрено. В десяти верстах от нас остановились, в Стародубском лагере.

Денис хлопнул в ладоши:

– Да здравствует Суворов! Слава Суворову! – знаменитый полководец был его кумиром.

– Цыц! – Ежов нахмурил брови и погрозил ему пальцем. – Чумовой! Евдокима подымешь!

– Ну и что? Он тоже обрадуется!

– Цыц!

– А маневры когда?

– На утро смотр кавалерийским полкам назначен!

– Так уже скоро утро!

Денис снова громко ударил в ладоши, гикнул и собрался бежать вслед за конницей. Но крепкая рука казака подбросила его вверх и водворила в постель:

– Скоро, да не совсем. Так что поспи еще малость, неслух. Вот ужо достанется тебе от отца на орехи!

Денис покорно укрылся с головой одеялом, поворочался с боку на бок, но все же не выдержал, вскочил и щелкнул спящего Евдокима по носу. Не разобрав, в чем дело, брат захныкал и спрятал лицо в подушку.

– Евдошка, ты спишь?

– Дремлю. А что?

– Наш разговор слыхал?

– Слыхал, да в разум не взял.

– Как в разум не взял? Сам Суворов будет на маневрах.

При слове «Суворов» Евдоким оживился, ему тоже страх как захотелось взглянуть на прославленного полководца:

– Ну да?

– Вот те да!

– Знаешь что? – Евдоким сел на корточки и прошептал в самое ухо Денису: – Мсье Шарль сказывал, что Суворов с большой чудиной.

– Ну?! Да этот мсье Фремон сам того – большой фантазер.

– Вот те и ну! Недаром о Суворове ходя разные слухи. Он не выносит зеркал, не кланяется знатным вельможам, кукарекает.

– Ку-ка-ре-ка-ет? – удивился Денис. – Скажешь тоже. Зачем?

– А вот послушай. – Евдоким полуприкрыл глаза и таинственно произнес. – В полночь он выбежит из своей палатки нагой. Ударит в ладоши. Прокричит петухом «Ку-ка-ре-ку!» три раза.

– К чему это? Да еще петухом?

– Как к чему? Сигнал! Трубачи затрубят генерал-марш. Войско примется седлать коней. Начнутся маневры!

– Врет он все, твой Шарль, – прервал его Денис. – Отец сказывал, что Суворов не терпит лености. Он встает с первыми петухами.

– С первыми петухами? – усомнился Евдоким. – Давай поспорим!

– Давай! Только на что?

– На сладкое за обедом.

– Давай, – согласился Денис. – По рукам!

– По рукам!

Братья порешили не смыкать глаз, ждать рассвета, но вскорости не выдержали и незаметно для себя один за другим крепко уснули.

Спору этому так и не суждено было окончиться, потому что Суворов нередко чудил, шутковал, однако подобного никогда не проделывал. Очевидно, то была одна из выдумок его многочисленных завистников и недоброжелателей из придворного круга. Слава Суворова не давала им покоя. На такую вот «удочку» и клюнул легковерный француз.

Поутру дядька Ежов с трудом разбудил братьев:

– Па-а-адъем! Аники-воины!

– А который час? – спросил Денис.

– Девять утра.

– Неужели маневры начались?

– Давно начались. Проспали Суворова! Он в шесть утра прискакал.

– Вот те на! Да как же теперь?

– Надобно с вечера ложиться спать, – усмехнулся Евдоким.

– Дело говоришь, милок, – поддержал его казак. – А то шушукались-шушукались допоздна, вот рассвет-то и проворонили. Впредь неповадно будет! А впрочем, пожалуй, еще можете поспеть.

Меж тем кавалерийский полк Давыдова до рассвета выступил из лагеря. Наскоро перекусив, Денис и Евдоким вместе с матерью, которой тоже не терпелось посмотреть на знаменитого полководца, сели в коляску и пустились вслед за войском к Стародубскому лагерю, где проходили маневры. Но шутка ли поспеть за конницей, ведомой самим Суворовым. Издали, из-за широких покатых холмов, то и дело доносились свист и грохот. В облаках густой пыли бешено неслись эскадроны – попробуй здесь кого-либо разглядеть! Лишь порой в толпе любопытных, когда меж эскадронами, в гуле, свисте и топоте копыт скакал всадник в белой рубашке, раздавались крики: «Вот он! Вот он! Наш батюшка, граф Александр Васильевич!»

Однако братья так и не увидели своего кумира. Огорченные, попросив разрешения у матери, они пошли назад, к своему дому-театру.

Меж тем солнце уже поднялось высоко и палило нестерпимо. День выдался знойный. Мальчики обогнули густо поросшее рогозом озеро, спустились на дно оврага испить студеной воды из ключа и, наслаждаясь прохладой, забрели в лесок. Под ногами шелестит густая трава, на тугих стволах сосен шелушится в лучах солнца тонкая, румяная кожица, а над головами порхают и мелодично посвистывают, словно считают капель, пеночки.

В тенистом овраге без умолку кукует кукушка, мешает Денису сосредоточиться и выбрать укрытие для предстоящего сражения. Он остановился возле небольшой ямы у расщепленного молнией старого дуба, призадумался и вспомнил картинку, недавно виденную в военном журнале отца: на редут похоже.

– Глянь-ка, Евдоким! Здесь можно пушку ставить! – Денис прыгнул в яму, залег под дерево и приложил к плечу суковатую палку. – И видимость хороша, и укрытие есть!

– Где укрытие?

– Да вот же, яма глубокая.

– А пушка?

– Разве не видишь?

– Не-е-ет.

– Эх ты, Евдошка-картошка! Да вот же она, пушка, – разбитая телега. Оглобли – стволы. Колеса – лафеты.

– Куда ж ее ставить?

– Как куда? В укрытие, в яму.

– Пойдем-ка домой, Дениска.

– Зачем?

– Жарко больно. Уморился я.

– Разнюнился! «Жарко, уморился». А Суворову каково?

– Так я ж не Суворов.

– Знамо дело, что не Суворов. Но Суворов никогда бы не посмел унывать! Хочешь быть на него похожим?

– Зачем мне. Жаль только, что я из-за Суворова сладкое у тебя не выспорил!

– Да что там сладкое. Сладкое я тебе и так отдам. Только, чур, игра еще не окончена. Защищай-ка редут! Я нападаю!

– Эй, Дениска! Глянь-ка, всадники!

По опушке вилась одинокая тропа. И вдруг впереди, словно сквозь туман, Денис увидел всадников на конях. Вскорости казак пробежал, крича: «Скачет! Скачет!»

Сердце Дениса забилось часто, казалось, оно готово было выпрыгнуть из груди.

В нескольких саженях от него скакал худощавый и стройный всадник на гнедом калмыцком коне. Из-под копыт легким дымком вздымалась пыль.

Белая, с расстегнутым воротом рубаха, солдатская каска, шпага, блестящая на солнце, светло-голубые глаза – все это показалось Денису знакомым.

Сухое, обветренное, запыленное лицо было мужественно и вдохновенно. Денис не заметил на полководце ни ленты, ни крестов, ни других знаков отличия. А когда взмыленный калмыцкий конь поравнялся с мальчиками и чуть было не проскакал мимо, держа путь к командирской палатке, тут адъютант и бессменный ординарец Суворова Тищенко, человек весьма сметливый и зоркий, ехавший следом, крикнул:

– Граф! Больно лихо вы скачете! Посмотрите вот дети полкового командира Василия Денисовича Давыдова!

Александр Васильевич резко осадил коня и повернулся к мальчикам:

– Хороши молодцы!

Тем временем полководца окружили приотставшие офицеры и адъютанты.

Суворов приветливо кивнул мальчикам и спросил хрипловатым голосом:

– А нуте-ка, братцы, покажите, как бравый солдат честь отдает!

Евдоким съежился от испуга, опустил глаза и застыл на месте.

Коренастый, подтянутый Денис смело шагнул навстречу Суворову, вытянулся во фрунт, руки по швам, грудь колесом, подбородок приподнят, глаза сверкают. На миг замер, приложив ладонь к черным вьющимся волосам.

А. В. Суворов благословляет 9-летнего Дениса Давыдова на военное поприще. Рисунок А. Коцебу.

Александр Васильевич улыбнулся, вскинув тонкие брови.

– Хвалю за отвагу. Как же тебя зовут?

– Денис Давыдов.

– Ого! Слыхали? – Полководец многозначительно обвел свиту глазами. – Денис Давыдов! Только раз и навсегда запомни, Денис: к пустой голове не надлежит руку прикладывать! Ну а в остальном – все правильно. Где ж твоя шапка?

Денис покраснел, смутился:

– В бою утеряна.

– О, видно, жаркая баталия была! А ты, друг мой, любишь солдат?

– Я люблю графа Суворова! – не помня себя от счастья, одним духом выпалил Денис. – В нем все: и солдаты, и победа, и слава!

– О, помилуй Бог, какой удалой! – Суворов легко спрыгнул с коня. – Весь в отца! – И, как бы продолжая свою мысль, добавил: – Этот будет истинно военный человек. Помяните слово, я, чай, еще не умру, а Денис, глядишь, три сражения выиграет! А это кто? – Суворов указал на толстяка.

– Мой брат, Евдоким.

– Вижу, вижу. Уж больно Евдоким пухлый да розовощекий, прямо кровь с молоком. Что ж ты такой робкий, Евдоким? Бери пример с Дениса. Слыхал пословицу «Без смелости сила попадает на вилы»?

– Я другую знаю, – стесняясь, ответил Евдоким.

– Нуте-ка, какую же? Сказывай!

– Сам не дерусь, а семерых не боюсь.

– Ого, брат, да ты, как погляжу, за словом в карман не лезешь! – усмехнулся Суворов. – По гражданской службе, считай, далеко пойдешь.

– Ваше сиятельство, а по утрам вы, по утрам, – Евдоким немного приободрился. – Как по утрам вы поднимаете войска?

– Как поднимаю? Да обыкновенно.

– Кукарекаете?

– Ну зачем мне кукарекать? – рассмеялся Суворов. – Я ведь не петух! Кстати, Евдоким, коль ты такой острый на язычок, скажи-ка, почему петух, когда поет, глаза закатывает?

– Н-н-не знаю...

– Да потому, что он все ноты наизусть выучил.

Свита полководца дружно рассмеялась.

– А про кукареканье-то кто тебе сказывал? – поинтересовался Александр Васильевич.

– Наш гувернер, мсье Шарль Фремон.

– И ты небось поверил французу и поспорил с Денисом, что я и вправду по утрам кукарекаю?

– Ага, поспорил. Откуда вы знаете?

– По глазам вижу. Небось на сладкое спорил...

– И это правда...

– Не горюй, получишь сладкое. В древние времена воины, уходя в дальние походы, наряду с оружием брали с собой не медовые пряники, а горький лук. Так вот я – воин. И Денис – будущий воин! Правильно я говорю?

– В точности так, ваше сиятельство.

– А что касается мсье Фремона, то я ему еще прокукарекаю!

На прощание Суворов протянул братьям руку для поцелуя, наклонился к Денису, слегка обнял его за плечи и перекрестил:

– Благословляю тебя на ратные подвиги! А теперь беги к своей матушке. Передай ей от меня поклон! – Александр Васильевич сел в седло, приосанился и крикнул: «Вперед!» – показав, как надо увлекать за собою солдат. С этими словами он пришпорил коня и поскакал дальше, сопровождаемый свитой.