Kitobni o'qish: «Аркан»
События и лица, положенные в основу сюжета, изменены.
Все совпадения случайны.
Глава I
Его разбудила ночная гроза. Шум дождя и редкие удары грома неподалеку, отзывавшиеся странным эхом, показались непривычными. Отсутствие знакомых стонов и храпа встревожило и прогнало остатки сна. Он не ощущал никого рядом, и этот запах… Это был не запах тюрьмы. Дышалось легко, даже с удовольствием. Боясь спугнуть какое-то сладостное состояние, он медленно и настороженно потянул носом, вбирая глубоко в себя влажный прохладный воздух. Не было привычного запаха нар, параши и того вечного страха, которым пропитаны обитатели казенных домов. Попавший в тюрьму с воли впервые долго и мучительно привыкает к законам зоны, стараясь выжить и не скурвиться, но к запаху тюрьмы привыкнуть трудно. Особенно по ночам, когда еще снятся вольные сны и руки тянутся к женщине или чему-то из прошлой жизни, а пальцы натыкаются лишь на липкий тюремный воздух, пропитанный тяжелым запахом ненависти и страха. Постепенно этот запах заполняет и новичка, проникая в каждую клеточку тела и потаенные уголки сознания. Человек становится зэком, переламывая свою личность о жесткие понятия зоны.
С каждым вдохом мужчина убеждался, что спал он не на нарах. Чтобы не встревожить окутавшее сладостное ощущение, он даже не стал открывать глаза и отдался своему обонянию. Подушка и простыни были чужими, да и все рядом не принадлежало тюрьме. Самые обычные ощущения на воле вдруг обостряются у тех, кто попал в зону. Чувство опасности, постоянно окружающее новичка, заставляет его быстро приспосабливаться. Боковое зрение, бегающие зрачки, острый слух, интуиция – все, что он редко напрягал или даже не использовал за ненадобностью прежде, задействуются максимально. Страх постоянной угрозы изводит поначалу. Блатные, прошедшие процесс обращения в зэка в свою первую ходку, быстро перекидываются, словно оборотни в полнолуние. У новичков ломка идет тяжело и долго. Только сильные волей сохраняют личность, умело пряча ее за самой мощной психологической стеной. Ни раскаяние, ни покорность, ни коварство, ни страх, ни любовь не могут противостоять жестким понятиям зоны. Только Месть. С большой буквы. Это единственное чувство способно постоянно подпитывать энергией личность. Прятать ее за маской безразличия, которая вырастает перед внешней агрессией, словно крепостная стена. Причем, такой толщины и высоты, сколько потребуется, чтобы не сломаться.
Вот и сейчас, в темноте, мужчина сосредоточил все свое внимание на окружающем, но никого не почувствовал. А так быть не могло, кто-то должен был подкрадываться сзади. Страх диктовал свои условия. Усилием воли мужчина заставил окаменевшие от напряжения мышцы расслабиться. Опытный боец тем и отличается от наглого юнца, что никогда не демонстрирует рельефные мускулы перед атакой, не играет бицепсами и не орет на противника. Он даже взгляд свой заставляет «погаснуть». Энергию нужно сосредоточить и сберечь для взрыва, иначе весь пар уйдет в свисток.
Однако тот, кто подкрадывался сзади, ничем себя не выдавал, и это было очень опасно. Мужчина не выдержал. Следом за блеснувшей молнией он, вместе с обрушившимся громом, в едином движений вскочил и развернулся в боевой стойке, уходя чуть в сторону, чтобы пропустить возможную атаку сзади. Ничего не произошло. Только стопы ощутили не холод выщербленных досок пола в камере, а что-то гладкое… Паркет! Он был на воле. Сердце еще колотилось, но чувство опасности медленно покидало сознание.
– Да-а, Аркадий Михалыч, – мысленно упрекнул себя мужчина. – Шалят нервишки-то. Шаля-ят… Мы не в зоне, дорогой. Мы на во-ле.
Последнее слово он с трудом выдавил из себя. Нараспев, растягивая «о», словно учился говорить. Это желанное слово так долго рвалось наружу, что теперь он с трудом выговаривал его. Пришлось повторить, прислушиваясь, как это получилось. А получалось очень неуверенно. Запрет, наложенный им самим когда-то на все, что касалось воли, словно заклятье, охранял эту область памяти от прикосновений любой мысли. И эти оковы были крепки до сих пор. Иначе выжить было бы невозможно. Он видел там как здоровенные мужики впадали в истерику и бились головой о дверь камеры, умоляя вертухаев выпустить. Жажда воли ломала многих. Воспоминания о доме, о любых его мелочах, расслабляли и делали беззащитным. Вот тут-то и просыпались в камере те, кто умел подпитывать себя чужой слабостью. Кто издевался, подгоняя истерику на новые витки, или молча наблюдая и с презрением возвеличиваясь. Каждый, как мог, карабкался на незримую пирамиду взаимоотношений, выстроенных смотрящим в хате по принятым, словно закон, понятиям.
Мужчина медленно провел рукой по лицу ото лба к подбородку, словно смахивая воду, но делал это осторожно, боясь вспугнуть видение. Предосторожности и проверки вошли в привычку. Все время быть начеку, контролировать окружающий пятачок, особенно спину. Ведь подлянка среди слабых и завистников первое оружие. Они способны месяцами выжидать и шифроваться, чтобы нанести свой коварный удар. Унизить, уничтожить, подчинить. Карабкаться на верхушку тюремной пирамиды можно, только наступив и растоптав чужую душу. Даже кровь не дает такой власти, как страх, ибо на убийство идут, когда не могут сломать духовно. Конвоиры на этапе или охрана при разборках в зоне точно также используют кованые ботинки и дубинки для острастки, а не при необходимости. Страх давит на плечи. От него ломит в затылке. Если йоги или экстрасенсы говорят, что стремятся открыть третий глаз, указывая пальцем на середину лба, зэки открывают его на темечке.
– Аркадий Михалыч, – опять мысленно обратился к себе мужчина, – а не закурить ли нам?
– Отчего же, – ответило его второе я. – «Парламент» ждет!
Он любил сигареты с таким названием еще до зоны. В той жизни, что осталась в дальних воспоминаниях, отрезанных, в полном смысле этого слова, от всего настоящего. Поэтому обращался с этим словом бережно, произносил многозначительно, словно это на самом деле было собрание джентльменов в черных или красных мантиях, готовящихся произносить и слушать мудрые речи. Те редкие минуты, когда выпадал случай покурить «Парламент» в зоне, он воображал себя одним из членов палаты лордов, участвующих в дебатах. Его бурная фантазия с легкостью могла перенести зэка на берега Темзы, как XIII века, когда только начинались заседания английского парламента в Вестминстерском замке, так и XIX века, когда в 1840 году был отстроен одноименный дворец с башней знаменитого Биг Бена, где ведет свою нелегкую борьбу за демократию Парламент Соединенного Королевства. Авторитеты на зоне позволяли фраеру позабавить братву рассказами о парламенте, обычно сводившимися к сравнениям с отечественными парламентариями в столичной Думе, которые спешили рядиться в соответствующие одежды, не умея ни говорить, ни писать грамотно. Изображения известных политиков были точно подмечены тюремным пародистом и мастерски исполнены с соответствующей сигаретой в тонких пальцах. Именно поэтому редкие посылки с воли, которые проходили множество ревизий и реквизиций, все же доставляли в зону «Парламент». Разрешал хозяин и не возражал пахан.
Мужчина осмотрелся. Комнатка в съемной квартире была незнакомой. Судя по тишине за окнами, было далеко за полночь. Порыв ветра вздыбил пузырем занавеску, наполняя малогабаритку свежим ночным воздухом. Цепляясь в темноте за что-то, жилец взял со стола сигареты и зажигалку. Жаль, сейчас не было под рукой любимой Zippo. Ему очень нравился звук откидываемой крышки этих зажигалок. С времен великой депрессии американцы делают Zippo, не меняя технологии. Всегда бензиновые и всегда срабатывающие на ветру, эти зажигалки не гаснут. Словно стойкие оловянные солдатики, они добросовестно делают свое дело. Куда там Ronson с его элегантным дизайном! Только у Zippo есть свой голос. Запатентованный и бережно хранимый из поколения в поколение. Этим можно гордиться.
Летняя гроза уже бушевала в соседнем районе, а тут было тихо и прохладно. Свежесть после короткого ливня была приятной. Он глубоко затянулся, прикрыв от удовольствия глаза. Гурманы любят пить крепкий кофе с холодной водой или есть сочное мясо с кровью, нашпигованное чесноком, но это ничто по сравнению с хорошей сигаретой в прохладу. Все познается в сравнении, говаривали древние и были абсолютно правы. Переход любой грани позволяет взглянуть на проблему с другой точки зрения, то есть сравнить. И чем солиднее грань, тем точнее вывод. Размышляя так, мужчина почувствовал, что все равно не заснет сейчас, а, значит, пришло время поговорить. Последние годы он часто общался сам с собой. Придуманная в камере забава спасала от одиночества. В нем жили двое – Аркадий Михалыч и Аркан. Это погоняло неожиданно быстро прилипло к фраеру в первый же день, едва он вошел в хату.
Согласно понятиям зоны, шестерка в камере начал проверку на вшивость вошедшего со скатанным матрасом фраерка. Положение спасла врожденная способность анализировать. Новичок не стал вызывающе вести себя, не заискивал, не поднял брошенное полотенце, не стал долбить кулаками нарисованного на стене тигра, доказывая свою бесшабашность и прочее. На вопросы отвечал коротко, будто на допросе у следака, не пытался материться или говорить высокопарно. Назвался Арканом, хотя клички отродясь не было. Когда же шестерка усомнился в том, что погоняло его, фраерок рванул чью-то висящую рядом рубаху и круговым движением, как аркан, набросил на шею шестерки. Тот и пикнуть не успел от затянувшейся петли, а уже летел от мощного рывка на пол. Новоиспеченный Аркан наступил ему на грудь и стал хладнокровно душить, глядя прямо в глаза противнику. На него прикрикнули, и он отпустил рубаху, спокойно отойдя в сторону, словно ничего и не было. Шестерка сидел на полу и долго кашлял, держась за шею, всем своим видом взывая к справедливому возмездию, но никто не вступился. Очевидно, тюремный телеграф исправно работал, разнося по хатам новости о новичках. Убийство, пусть и неумышленное, в этих местах уважали. Так Аркадий Михайлович Данов, недавно шумно отпраздновавший с друзьями в столичном кабаке свой «четвертак», стал Арканом…
Теперь ему двадцать девять. Он медленно и мучительно старается забыть четыре последних года, но зона не отпускает. Их разделяют тысячи километров. Нет каких-то незримых нитей или обязательств. Она просто еще живет в нем. Впрочем, два месяца на воле – срок небольшой.
– О каком сроке вы говорите, милейший? – мысленно прервал его рассуждения внутренний голос Аркадия Михалыча. – Аккуратней со словами. Срок может стать Сроком. Причем, вторым. За побег мало не добавят.
– Мы же условились, братан, – так же мысленно возразил Аркан, – никакой фени, никакой зоны. Все осталось далеко-далеко. За высокими горами, за глубокими снегами, и было все понарошку. Я теперь законопослушный гражданин. Разве что, документы липовые. Но кто будет разглядывать фото на потертом паспорте, принадлежащем молодому симпатичному мужчине с интеллигентной внешностью. Невооруженным глазом видно, что мальчик из хорошей семьи. Ну, возмужал после школы, но глаза очень похожи, можно сказать, все те же. Так что присматриваться и сравнивать мое лицо с фотографией на потертом документе никому не придет в голову. Эти нынешние бизнесмены почти не ходят пешком, тем более, около вокзалов, где у приезжих проверяют документы. Они ездят на хороших машинах, одной рукою придерживая, словно приросший к уху мобильник. Если их и останавливают, то только полицейские, с которыми можно договориться, так что нет надобности в усах или трехдневной щетине, чтобы маскироваться… Вы не согласны, коллега? Тогда – «Парламент».
– Слушай, а чего ты в Арканы полез? – не унимался внутренний голос Аркадия Михалыча. – Был бы себе Парламентом. Тоже неплохо звучит.
– Вырвалось как-то…
– Ой, ли, дружок! Ведь был в Косово душегуб, приговоренный судами нескольких европейских государств к разным срокам за свои темные дела. Сказывали, что все сходило ему с рук из-за того, что он был агентом спецслужб и бандитом одновременно.
– Возможно. Я много читал… – Аркан поперхнулся дымом. – Читаю… Вообще люблю историю. Чего там только не встретишь…
– Ну, это на зоне у тебя было много времени, – съязвил Аркадий Михалыч. – Тут на хлебушек с маслом горбатиться придется, да и таких библиотек нет. Покупать книжки надобно.
– Не боись! Кое-что имеем…
– А в профессии, знаете ли, за четыре года техника обновилась! Софта сколько написали…
– Наверстаем… – струйка дыма медленно исчезла в темноте. – Голову мы берегли, под дубинки не подставляли, марафетом не кололись и дурь не курили. Так что, зря ты так… А того гада мы отыщем. Непременно отыщем. Я Светке обещал!
Он аккуратно загасил окурок в пепельнице. На балконе становилось прохладно. Босиком, с накинутым на бедра полотенцем, мужчина выделялся бледной кожей на фоне темнеющего дверного проема. В соседних домах свет горел в редких окнах. В основном это были ночники. Скорее всего, в комнатах, где не спалось детям или старикам. По пустынным улицам лихо проносились шальные такси и редкие мотоциклы. Кто-то работал, а кто-то использовал шанс прокатиться с ветерком по спящей столице, которая через несколько часов забурлит, заполняя тысячами и тысячами машин не только проспекты и шоссе, но даже маленькие улочки и тупики в центре, которые отродясь не знали суеты.
Глава II
Утренний сон всегда самый сладкий. Усталость, накопленная за день, исчезает, тяжелые думы уже все передуманы, а легкий ветерок приятно холодит лицо, навевая безмятежные воспоминания. Так было и на этот раз. Далекие школьные годы в портовом городе Новороссийске всплывали издалека, обдавая солеными брызгами моря и запахом кубанских помидоров, которые детвора, неотягощенная заботами в летние каникулы, впитывала в себя безмерно. Аркаша с друзьями целыми днями пропадал на море. В стране началась перестройка, а он пошел в школу. Жили небогато, и полбулки серого хлеба – это все, что он мог прихватить тогда из дома на целый день. Родители старались хоть что-то заработать и купить в той неразберихе, что царила вокруг, предоставляя своим чадам свободу выбора.
И свобода была. Собравшись гурьбой в человек пятнадцать, они до одури купались на диких пляжах, обносили местные огороды и сады, а ближе к осени – и виноградники. Загорелые, как кочегары, шустрые, как ящерки, и бесстрашные от полнейшей безнаказанности, они играли в благородных пиратов и разбойников. Старшеклассники уже приторговывали заграничными шмотками, которые моряки привозили из-за кордона, а мелюзге еще ничего не доверяли, поэтому они жили по своему усмотрению.
Ловили рубашками креветок, крабов на мелководье и драли мидии на сваях всевозможных мостов. Все это жарилось в углях костров, которые давно перестали быть пионерскими. Никто их взрослых не замечал, как подрастало новое поколение, до которого никому не было дела. У них формировались свои взгляды, далекие от общечеловеческих ценностей. Гурьбой было нестрашно обшарить карманы уснувшего на остановке пьяного мужика или стянуть сумочку у разомлевшей под горячим солнцем дамы. В десять лет у них появились свои деньги, заработанные отнюдь не на овощебазах, разгрузке вагонов или колхозных полях. Дожди еще не смыли с заборов, стен и крыш зданий коммунистические лозунги, призывавшие граждан к борьбе за светлое будущее всего человечества, а они уже мечтали совсем об ином.
Однако назвать их малолетними преступниками никто бы не смог. Общество их попросту вычеркнуло и не хотело замечать. Возможно, именно поэтому грязь не прилипала к мятежным душам. Особенно в летние каникулы они жили по своим законам дворового братства. Ценилась отвага и безрассудство, дружба и верность данному слову, умение делать что-то лучше других.
Арик из пятьдесят третьей квартиры больше всего любил нырять в глубину. Черное море бывает коварно, шторма баламутят и без того некристально прозрачную воду, но это никогда не пугало пацана. Достать на спор что-то со дна было его настоящим призванием. По вечерам он частенько слонялся на пассажирском пирсе, примечая, что и где уронят зазевавшиеся отпускники. На следующее утро он нырял, точно зная, что и где искать. Монеты, зажигалки, ключи и даже часы были его постоянной добычей. Ранним утром он прочесывал с друзьями пляжи. Все на берегу, а он всегда с маской в воде. Попадались и крестики, и цепочки, иногда – колечки.
Арик считался самым удачливым потому, что редкий день у него проходил без находки. Все собранное шло в общий котел и реализовывалось у местных барыг. Когда же и ему не везло, дворовая команда забавлялась тем, что шла на городской пляж, где было людно, а вода просто грязной от обилия тел, желающих не только позагорать, но и хорошо закусить. Разомлевшие на солнцепеке отдыхающие закапывали бутылки с напитками в камушки у кромки воды. Набегавшие морские волны компенсировали отсутствие холодильников, и выбор бутылок, чьи горлышки торчали из воды, словно специально для пацанов, всегда радовал. Появившиеся в то время кооперативные палатки были островками изобилия, казавшиеся изголодавшим гражданам пределом мечтаний. Отпускники баловали себя по дороге на пляж, где их поджидали целые армии разноцветных наклеек за витринами вездесущих ларьков. Однако, стоило кому-то из отдыхающих пристроить в воду бутылку, команда играющих в воде пацанов начинала медленно приближаться к этому месту. Среди суеты, пены и брызг у берега было трудно заметить руку, метнувшую аркан из лески. Лучше всех это делал Арик. Стоило ему заарканить приглянувшееся горлышко, как игра в воде приобретала вид стихийного бедствия, а бутылка медленно сползала из своего убежища к новому владельцу. Редко попадались бдительные отпускники, успевшие заподозрить подвох и увидеть «нырок» бутылки, но поймать за руку того, кто тянул леску, не удавалось никому.
Впрочем, это считалось грязной работой. Справедливой была добыча с глубины, где блестящий среди камней или травы предмет не имел хозяина. Особенно, если глубина была метров двадцать. Даже старшеклассникам, нырявшим в больших ластах, не хватало дыхания. Да и уши внизу пронзала невыносимая боль. Тогда достать заветную вещицу мог только он. Особенно на спор.
Сегодня Арику снился именно такой сон. Далеко в глубине что-то поблескивает в лучах солнца, уходящих вниз затухающим конусом. Он делает плавные гребки руками, чтобы экономить воздух, и толкается ногами, как лягушонок. Ниже и ниже. Горло перехватывает удушье, перепонки в ушах трещат от невыносимого давления, а он опускается все глубже. Чтобы отвлечься от желания повернуть назад, нужно петь. У него есть несколько баллад о рыцарях, и это всегда помогает. Никого нет рядом, и можно громко мычать, не стесняясь, что кто- то услышит. Слова звучат в голове, а мелодию он старательно выводит, подвывая себе при каждом гребке. Никакого страха или паники. Спокойная методичная работа. Тяжелая, но не запредельная. И всякий раз ему удается убедить себя, что он сможет.
Вот и сейчас горло сдавило невидимой удавкой, и жилы на худенькой шее ныряльщика набухли так, что вот-вот полопаются. В голове гудит, но он «перепоет» эту навалившуюся тяжесть. Баллада о храбром рыцаре сильнее страха и боли. Наконец руки касаются камней на дне, на одном из которых блестит кругляшок. Когда ныряешь без маски, глаза в морской воде различают только расплывчатые контуры предметов, словно у тебя зрение минус пять. Ухватившись за большой камень, чтобы давление не выбрасывало вверх, можно замереть без движения и разглядеть находку. В голове стучит одна мысль, скорее наверх, чтобы вдохнуть, но мелодия о рыцаре сильнее. Ему, наконец, удается понять по чеканке, что это решка. На удачу. Тогда монетка отправляется за щеку, и начинается подъем. Сгруппировавшись, он переворачивается и сильно отталкивается ногами ото дна. Вытянутое, словно торпеда, стройное тело набирает скорость, разрезая плотную воду. С каждой секундой чувствуется необычайная легкость, даже восторг. Этот кайф ныряльщику заменяет многое. Так хочется продлить короткие мгновения победы. Ощущение сладости переполняет тело, несмотря на жажду как можно быстрее вдохнуть. Не всякий организм так реагирует на глубокие погружения и кислородное голодание, но те счастливчики, кто рожден ныряльщиком, продолжают погружаться всю жизнь. Это сродни странным увлечениям, которые манят покорять заснеженные пики, сплавляться по мощным рекам или спускаться в многокилометровые пещеры старых гор.
Одновременно с первым вдохом свежего морского воздуха на поверхности Арик просыпается. Ему еще кажется, что он ощущает ласковые волны, но действительность вытесняет остатки сна. Дышится легко и ровно, только сердце еще работает в замедленном темпе, словно он на самом деле погружался на большую глубину. Там все иначе.
– Ты опять нырял? – неожиданно звучит в голове знакомый женский голос.
– Да, – мысленно отвечает Арик, прикрыв глаза, чтобы сосредоточится.
– Надеюсь, на этот раз не так глубоко? – судя по интонации, она улыбается.
– Нет. За монеткой.
– Ту, что доставал на спор с мола?
– Слушай, неужели я такой болтун, что уже все тебе рассказал!
Он знает, что никто, кроме него, не слышит этот разговор, но это давно не пугает. Наоборот. Четыре года там, на зоне, его спасал голос девушки, которую он только собирался полюбить, да так и не успел. Поначалу Арик воспринимал ее голос, как наваждение, галлюцинации, но постепенно привык. Когда голос возникал в сознании, они начинали говорить обо всем, что только приходило на ум. За это время он так много узнал о ней, словно они прожили вместе эти четыре года.
Теперь он затаился в Москве, хотя и на воле. Его душа желала большего. Каждое утро Аркан спрашивал себя, неужели это все, о чем он так долго мечтал в ненавистной камере. Четыре года ему казалось великим счастьем сама возможность просто пройти по знакомым улицам. Он даже вспоминал их до мельчайших подробностей – ямок на асфальте, царапин и надписей на стенах домов. Теперь все не так. Подавшись в бега, он оказался на воле, но тосковал по ее голосу. Она была всем для зэка, целым миром – интересным собеседником, верным другом, девушкой, в которую он мог влюбляться. Поначалу он испугался, анализируя свои видения – не поехала ли крыша у парнишки. Иногда ее образ в сознании казался ангелом. Нет, без крыльев, белых одежд и прочей ерунды – просто чистым совершенством.
Он хотел опять быть с ней. Теперь все вернулось?
– Хочешь убедить меня в том, что тебе уже не интересно заглядывать девчонкам в декольте и провожать взглядом хорошенькие фигурки? – неожиданно усмехнулась она. – В Москве есть на что посмотреть.
– Нет, в голубого я не перекрасился. Хотя с некоторыми это случается на зоне… А где ты пропадала?
– Тебе было просто не до меня. Даже с Аркадием Михалычем редко общался. Знаю, что о последних двух месяцах на воле хочешь забыть, поэтому не будем их касаться. И даже той вдовушки, у которой заночевал по дороге, да так и остался на неделю.
– Ты подслушивала чьи-то сплетни? – попробовал пошутить бывший зэк.
– Нет. Она ходила в салон к ведьмочке и хотела тебя приворожить. Денег дала немеряно.
– Слушай, а ты раньше так не говорила.
– С кем поведешься…
– Извини. Я очень рад тебя слышать. Поэтому несу всякую чушь. У блатных так принято. За базаром скрывать суть. Иногда серьезные терки со стороны выглядят нелепо.
Голос не ответил, словно не расслышал последней фразы.
– Я хочу забыть зону, – искренне сказал бывший зэк. – Вычеркнуть все из памяти. Начать все заново. Понимаешь?
Она не отвечала, словно решалась на что-то. Потом неожиданно спросила:
– И меня забыть хочешь?
– Нет-нет! – вскрикнул Арик во весь голос и рывком сел в кровати. – Я неверно выразился. Прости, пожалуйста…
Но продолжения разговора не последовало. Как он ни напрягал воображение, ни задавал вопросы в пустоту, голос больше не звучал в его сознании. На душе стало так погано, что мужчина заспешил к холодильнику, где стояла непочатая бутылка «Смирновской». Отыскав засохший сыр и скукоженные огурцы, он примостился за столиком на кухне и в одиночестве выпил водку.
Стало еще хуже, когда вспомнились слова одного опытного сокамерника. Матерый рецидивист говорил именно об этом. У всех, кто вырывается из зоны, проявляется странный синдром. Опьянение свободой быстро проходит, и появляется страх, как жить дальше. Мир изменился за то время, что ты мотал срок, и, главное, ты никому там, на воле, не нужен. Даже последний вертухай не заглянет к тебе вечером и не прикрикнет, что пора спать. Человек – стадное животное, и в зоне все живут тесно. Часто ненавидят друг друга и бьются в кровь, страдают от несвободы и от постоянного присутствия чуждых людей. Но. Все время бок о бок, в тесной камере. И днем, и ночью. Возвращаясь на свободу, зэк теряется. Он забыл, как нужно тут жить, когда тебя никто не замечает, когда тебя просто нет в этом свободном мире. Никто даже не узнает, что ты умер.
