Kitobni o'qish: «Убийство на дуэли»

* * *

Да, дорогой читатель, это снова я – ваш покорный слуга Александр Арсаньев. Я покорно выполняю данное мною ранее обещание и продолжаю описывать те события, которые происходили в жизни моей далекой, но такой полюбившейся мне родственницы – Екатерины Алексеевны Арсаньевой. Именно благодаря ей, или вернее, оставленному ей наследству я снова почувствовал вкус к жизни, так как к этому времени я уже начал подумывать о том, что жизнь моя не удалась, и неплохо бы было свести с ней счеты. И вот оно, неожиданное спасение.

Смею напомнить, что наследство это вовсе не большое, как сначала можно подумать, и особой материальной ценности оно, в общем-то, не представляет. Старый, но достаточно крепкий дом, куча старинных безделушек и древний сундук, набитый рукописями, дневниками, фотографиями – это все, что оставила мне моя давно умершая тетушка. Однако именно эти записи и стали объектом моего величайшего интереса и кропотливого изучения. Кто бы мог подумать, что тетка моя – образованная для своего времени молодая вдова, в ту пору, то есть почти полтора века назад, занималась, если перевести это на современный язык, буквально частными расследованиями, то есть попросту была сыщиком.

Однако не нужно думать, что Екатерина Алексеевна Арсаньева была этаким Пуаро в юбке. Ничего подобного. Эта женщина, помимо своей, если можно так сказать, несвойственной женщинам тех времен страсти в раскрытию преступлений, была по-настоящему светской дамой, со всем набором достоинств при ее достаточно высоком общественном положении.

Екатерина Арсаньева никогда не бедствовала, или даже в чем-нибудь нуждалась. К тому времени, когда ей исполнилось 27 лет, а если быть точнее, то к 1857 году, моя родственница уже успела приобрести статус довольно обеспеченной молодой вдовы с вполне приличным для середины девятнадцатого века образованием и отличными манерами.

Вероятно, те, кто не читал ранее воспроизведенных мною романов Екатерины Арсаньевой, захотят узнать, откуда у моей бабушки появилась тяга к такому, мягко говоря, неженскому занятию. Да все очень и очень просто. Дело в том, что покойный муж моей бабушки до своей смерти был старшим следователем губернской уголовной полиции. Именно от него Катенька, как он ее сам называл, и заразилась этой неодолимой тягой к выявлению и наказанию самых отъявленных преступников. Сам Александр Арсаньев – муж Екатерины Алексеевны (не в его ли честь меня назвали?) – по словам тетушки, безумно любил ее и всегда отдавал должное присущим ей незаурядному уму и талантам, часто советовался с ней по служебным делам и не стеснялся делиться возникающими в ходе следствий головоломками. И Катенька, естественно, сторицей воздавала ему за такое внимание, внимательно вникая во все уголовные дела и пытаясь вместе с мужем разобраться в них.

Вот почему после смерти своего так горячо любимого супруга Екатерина Арсаньева уже довольно неплохо разбиралась в уголовных делах, умела мыслить не только последовательно, но и выстраивала целые логические цепочки для раскрытия преступлений. Именно эта способность и помогла молодой вдове выявить всю правду о своем муже, так как на поверку оказалось, что он не умер от горячки на постоялом дворе, как констатировал местный доктор, а был убит, а вернее, отравлен врагами, которые, помимо этого, расправились еще и с другом Александра Арсаньева – Павлом Синицыным. Как говорят, одно преступление непременно потянет за собой другое, так и в этом случае, оказавшемся для Катеньки ее первым делом, убийство Арсаньева и Синицына повлекло за собой целый ряд преступлений. А корни всего этого были так глубоки, что доходили аж до самого губернатора А. Д. Игнатьева, оставившего о себе память как человеке нечистом на руку и склонном к преступным делам.

Но, как говорится, хорошо то, что хорошо кончается. Екатерина Алексеевна с помощью немногочисленных друзей все-таки сумела по узелку развязать этот невероятно запутанный клубок преступлений. Преступники оказались наказанными если не властями, то Господом Богом, а Катенька узнала всю правду о гибели своего мужа и его друга.

Прошу простить меня за это отступление, но оно просто необходимо для тех, кто не читал предыдущих книг. К тому же, как я уже и говорил, это расследование было первым делом, за которое взялась моя тетушка. Именно в нем Екатерина Алексеевна впервые выступила в роли сыщика, чем и занималась всю свою последующую сознательную жизнь.

Так вот, не прошло и нескольких месяцев, как Катенька оказалась волею судьбы втянута в новую историю. Именно этой истории она и посвятила свой третий роман.

Однако давайте поподробнее. Когда я перечитал третий роман своей тетушки, то при изложении его решил немного сократить то, с чего все это начиналось. Да, люди девятнадцатого века просто обожали, как говориться, марать огромное количество бумаги подробными описаниями событий, происходивших в их жизни. Екатерина Арсаньева не была исключением. Так она поступила и в этот раз.

Поэтому, на правах ближайшего ее родственника и теперь уже редактора ее рукописей, я позволил себе передать собственными словами начало следующей истории, прежде чем перейти непосредственно к представляющим наибольший интерес для читателя событиям.

А заварила все близкая подруга моей тетки, о которой я упоминал в прошлых книгах. Звали ее Шурочка. Судя по оставленным Екатериной Арсаньевой описаниям, Шурочка была чуть моложе моей родственницы. Хорошенькая, умненькая, с по-детски миловидным личиком, она, тем не менее, обладала всеми достоинствами, какие должны были быть у молодой, незамужней и очень состоятельной дамы в середине девятнадцатого столетия, а именно: была довольно умна, начитана, знала несколько европейских языков, впрочем, так же, как и моя тетка, разбиралась в музыке и театре.

Так вот, эта самая Шурочка в самом конце августа 1857 года вдруг неожиданно для всего светского окружения города Саратова собралась замуж. Но начнем все по порядку. Хочу вас заранее предупредить, что я воспроизведу только самые главные моменты начала рукописи Катеньки Арсаньевой. Остальное же я попробую пересказать своими словами, чтобы не занимать много времени и бумаги подробностями, которые так любила обожаемая мною с недавних пор родственница.

А теперь прошу у вас прощения и приступаю непосредственно к изложению. До скорой встречи.

Глава первая

Август 1857 года здесь, в Саратове, выдался необычайно жарким, несмотря на то, что лето уже подходило к концу. Да впрочем, и все лето никак нельзя назвать прохладным. Зной стоял весь июль, а теперь перекинулся и на август.

Бог мой, кто бы мог подумать, что человек способен выдержать такую пытку. Ни ветерка, ни одного облачка на небе. Все людское население Саратова, не говоря уже о собаках и кошках, просто изнывало от жары, не зная, куда себя деть от безжалостно палящего солнца. Никто не ездил друг к другу в гости, так как все старались отсиживаться по своим домам, где все еще сохранялось хоть какое-то ощущение прохлады.

Обо всем этом мне поведала Алена, моя горничная, так как меня самой все лето в Саратове попросту не было, поскольку я проживала в имении в Хвалынском уезде, которое досталось мне от моего мужа Александра Арсаньева.

И вот к самому концу этого невыносимо долгого знойного месяца жара, наконец, начала спадать. И вслед за этим из своих загородных имений начало возвращаться все дворянское сословие. Вот и я, так же, как и люди моего круга, как только наступила прохлада, вернулась из благодатной обители своей усадьбы во все еще пыльный и душный город.

Не успела я распаковать вещи да отдать приказ Алене приготовить мне хороший ужин, как в мой дом заявилась моя подруга Шурочка, которая, в отличие от меня, никуда не уезжала, а все это время жила в Саратове. Шурочка всегда просто ненавидела деревенскую жизнь, и всем благам, какие только существуют в типичной барской усадьбе, предпочитала беспокойное, постоянно наполненное всевозможными событиями проживание в городе. Так что неудивительно, что она знала практически все городские новости, которыми незамедлительно начала осыпать мое все еще не пробудившееся для городских дел сознание.

Мне пришлось выслушать бесконечный поток жалоб на жару, сведений о рождении первенца у князя Волкова, смерти старой графини Опкинской, а также о новой постановке в театре, которая будет представлена в нынешнем сезоне.

Наконец, она дошла и до главной новости, ради которой, собственно, явилась ко мне, как только узнала о моем приезде.

– Нынче княгиня Колотская прием устраивает, – томно произнесла она, обмахиваясь кружевным платочком. – Катенька, ты непременно должна быть там вместе со мной.

– Прием? – я была очень удивлена. – Но я еще не получала никакого приглашения. Или, может быть, за мое отсутствие здесь изменились все понятия о приличиях?

Не успела я произнести последнее слово, как в дверь заглянула Алена.

– Барыня, тут вам приглашение, – она протянула мне тонкий пахнущий лавандой конверт.

Я приняла послание и поспешно разорвала тонкую бумагу. Приглашение было на прием в дом княгини Колотской, где, по словам хозяйки, собирались представители почти всех дворянских семейств Саратова.

– Вот видишь. Что я говорила? – победно улыбнулась Шурочка. – Скажу тебе по большому секрету, что княгиня на этом приеме намерена представить своего дальнего родственника. Он-то и будет главной новостью. Говорят, весьма симпатичный молодой человек, князь. Если верить слухам, то он очень умен и состоятелен. Отец оставил ему огромное наследство…

Честно говоря, я слушала свою подругу вполуха, и только воспитание не позволяло мне оборвать ее на полуслове. Тем не менее, мне не хотелось ехать ни на какой прием. Единственным моим желанием в этот момент было побыть в тишине и покое хоть несколько ближайших дней.

Вот здесь, уважаемый читатель, позвольте мне вмешаться, так как далее начинается долгое и, возможно, утомительное для вас описание разговора о том, как долго уговаривала Шурочка Катеньку поехать на прием, и последняя, не желая обидеть подругу, все же дала свое согласие.

На приеме уже пожилая княгиня Анна Вениаминовна Колотская действительно представила светскому обществу Саратова своего протеже – князя Владимира Георгиевича Волевского. Первое впечатление от встречи с этим человеком не оставило в душе моей родственницы какого-то особенно яркого следа. Мало того, хотя Волевский и показался Катеньке Арсаньевой весьма приятным молодым человеком, и она отмечает в своих записях, что при разговоре с князем Волевским обнаружилось его незаурядное остроумие, но в общем впечатление о нем складывалось как о человеке скрытном и мало распространяющемся о своей личной жизни. Он ничего не говорил о своих увлечениях, о своих политических взглядах, хотя это было очень модно в те времена. В общем, о нем никто практически ничего не знал.

Известно было только то, что покойный отец оставил ему имение где-то недалеко от Вольского уезда, в селе Синодском, да дом в Саратове на Дворянской улице, как раз недалеко от дома его дальней родственницы по материнской линии княгини Колотской.

Совершенно противоположного мнения о князе держалась Шурочка, которой Волевский почти с первых же минут знакомства начал оказывать недвусмысленные знаки внимания. Проще говоря, Шурочка просто влюбилась в Волевского с первого взгляда. По всей видимости, любовь эта оказалась взаимной, так как, к вящему изумлению Катеньки, через три недели после приема счастливая Шурочка буквально принеслась в дом Арсаньевой и с горящими от счастья глазами сообщила, что нынче князь сделал ей предложение руки и сердца, и она приняла его.

Сколько ни уговаривала Катенька свою подругу не спешить и немного повременить с таким скоропалительным решением, Шурочка и слышать ничего не хотела. Но, согласитесь, моя тетка в своих увещеваниях действительно была права, особенно, если учесть, что в середине девятнадцатого века свадьбы не принято было играть так быстро и поспешно, как происходит это в наши дни. Тогда было принято долгое ухаживание, потом следовало напыщенное предложение, помолвка, и только за этим происходило венчание. Однако еще раз упомяну, что Шурочка так же, как и Катенька Арсаньева, была довольно современной особой и придерживалась европейского стандарта поведения. Именно поэтому она решила, что если два взрослых обеспеченных человека любят друг друга, то зачем ждать так долго, когда можно просто взять и пожениться? Однако все-таки русские корни взяли свое, и влюбленные решили сначала объявить о помолвке.

Вот здесь все же следует описать несколько моментов этого события, так как без них читателю будет трудно разобраться во всех тонкостях заворачивающейся интриги.

Праздник по случаю помолвки князя Волевского и Шурочки должен был состояться в доме самого князя на Дворянской улице. Мои уговоры, обращенные к подруге повременить с таким скорым решением, так ни к чему и не привели. Что поделаешь, такой уж у Шурочки был характер.

Естественно, Сашенька (как я иногда называю подругу) в первую очередь на торжество пригласила меня, как самого близкого ей человека.

Наступил день помолвки. Ближе к вечеру Алена, тяжело дыша и утирая румяное лицо подолом, вошла ко мне, чтобы помочь переодеться к предстоящему торжеству. Не прошло и часа, как я уже садилась в карету при всем параде.

Когда я прибыла на место, в парадной зале дома князя Волевского собрались уже почти все гости, которых было не так уж и много. Вот еще одно обстоятельство, которое меня удивляло во всей этой женитьбе. Дело в том, что ни жених, ни невеста не желали, чтобы как на помолвке, так и на свадьбе было много гостей. Но это было так несвойственно людям нашего круга, где на такие торжества всегда собиралось практически все дворянское население города.

Хотя тогда я, вероятно, по своей молодости, соглашалась со своей подругой в романтичности свадьбы, когда о ней знают только самые дорогие и близкие друзья. Ведь мечта любой женщины, особенно той, что ранее не была замужем, заключается в том, чтобы жених выкрал ее или, по крайней мере, организовал тайное венчание. Правда, такое происходило обычно, когда кто-то из родителей был против свадьбы, что никак не относилось к шурочкиному случаю. Однако и ей так же хотелось романтики, как и всем остальным, и я не имею никакого права осуждать ее за это.

Дом князя представлял собой довольно внушительных размеров особняк, отделанный мрамором, украшенный лепкой, росписями на стенах. Нельзя сказать, что строение чем-либо особенным отличалось от других дворянских особняков города, но в целом жилище князя Волевского произвело на меня вполне благоприятное впечатление.

Шурочка в бледно-розовом, подчеркивающем румянец ее щек платье была просто неотразима. Князь ни на минуту не отходил от своей невесты.

Может быть, теперь это выглядит несколько глупо, но в тот момент я даже украдкой утерла слезу, вспомнив свою собственную помолвку с моим незабвенным Александром. Мы тогда, четыре года назад, были точно так же непомерно счастливы, как и Шурочка с Князем Волевским. Надеюсь, читатель простит меня за такую сентиментальность, но у всех свои слабости.

В самой середине праздника Волевский взял за руку Шурочку и, пройдя вместе с ней на середину залы, попросил у гостей внимания.

– Дамы и господа, – начал он свою речь. – Сегодня я пригласил вас на торжество, которое мы приурочили ко дню нашей помолвки, – он с умилением взглянул на стоявшую рядом, зардевшуюся от смущения Шурочку. – А также хотим сообщить, что намерены пригласить всех здесь присутствующих на свадьбу, которая состоится в сентябре месяце сего года.

После этого по всей зале начали раздаваться возгласы одобрения, дамы кинулись обнимать счастливую Шурочку, мужчины поздравляли князя. Я тоже поцеловала Сашеньку в щеку, которая стала мокрой от непрошенных слезинок.

– Ах, Катенька, я так счастлива, – пробормотала подруга.

– Дай бог, чтобы это счастье тебя никогда не покидало, – искренне откликнулась я.

И вот именно в этот трогательный момент внезапно раздался какой-то шум снаружи дома, и через несколько мгновений в дом вбежал запыхавшийся здоровый мужик. По его запыленному казакину можно было сразу догадаться, что тот пробыл в дороге очень много времени. Гости с удивлением рассматривали это необычайное явление, кто-то окликнул князя.

– Остап, что ты делаешь здесь? – обернувшись на зов, наконец, Волевский заметил прибывшего и немедленно подошел к нему.

– Извиняйте, барин, – Остап поклонился, но тут понял всю несуразность обстановки и засмущался.

– Случилось что? – продолжал выпытывать Волевский. – Ну, же говори.

– Беда, барин, – Остап утер рукавом взмокший лоб. – Уф, едва не помер по дороге. Бунт в имении, – неожиданно выпалил он.

– Бунт? – на лице Волевского отразилось крайнее недоумение. – Да объясни же ты толком.

– Так я и говорю, бунт, – продолжал твердить свое мужик, краснея под обращенными на него взглядами гостей. – Прибежал ко мне Прошка, тот, чья жена в прошлом году в речке утопла, да и говорит, что мужики против барина идти собралися, потому как не нравятся им нынешние порядки в имении.

– А ты? – глаза князя гневно сверкнули.

– А я на лошадь да и к вам прямиком, барин. Без вас не разобраться мне. Чтобы утихомирить этих остолопов, барская рука нужна, – наконец, закончил речь Остап.

Остап был, как потом оказалось бурмистром в имении Волевских. Невозможно словами описать то, что началось после новости, которую принес крестьянин. В зале поднялся такой гвалт, что впору было уши затыкать.

– Я же говорил, что все это не приведет к добру, – возмущался толстый и красный от уже порядком выпитого вина князь Волотов. – Вот они, реформы эти. К чему народ толкают.

– Успокойтесь, ради бога, – кинулась к нему княгиня Волотова. – Ей-богу, зачем так переживать. Так недолго и апоплексический удар хватит. Ну, успокойтесь, душа моя. Вот выпейте-ка, – с этими словами она протянула мужу бокал вина.

Увидев перед собой спасительное питие, князь вдруг как-то сник и, взяв из рук супруги бокал, залпом осушил его до дна.

– Эх, не ведают, что творят, а потом сами же жалуются, – Волотов обреченно махнул рукой.

По всей видимости, эти слова относились к взбунтовавшимся крестьянам, которые действительно, начиная с 1855 года, то есть с объявления манифеста о созыве народного ополчения, то и дело устраивали склоки и выступали против своих покровителей – помещиков. Все мы в те времена ужасно боялись «народных бунтов». Кто же знал, что все это еще цветочки. Не пройдет и четырех лет, как выйдет этот указ об отмене крепостничества, который должен был полностью переменить все вековые российские устои. Хотя, может, все это и к лучшему. Не мне судить, но думаю, что к тому времени Россия не дозрела еще до того, чтобы освободить своих крестьян от помещичьей воли.

Но это будет потом, а в тот момент это известие вызвало испуг и недоумение среди дворян. В результате князь решил незамедлительно отправляться в Синодское, пообещав на прощание Шурочке вернуться всего через несколько дней.

Естественно, что после такого конфуза гости быстро начали разъезжаться по домам. Праздник оказался безнадежно испорченным. Шурочка же кинулась ко мне с просьбой побыть подле нее, пока князь не уйдет. Время уже перебралось за полночь, когда, проводив Волевского в имение, а Шурочку домой, я вернулась к себе, уставшая и разочарованная неудавшимся праздником.

Оставшись одна, Сашенька ждала возвращения князя со дня на день. Однако время шло, а Волевский все не приезжал. Подруга моя не могла найти себе места, мало помалу начиная беспокоиться о внезапно исчезнувшем возлюбленном. Несколько раз она посещала мой дом и жаловалась на отсутствие вестей от Волевского. Я, конечно, как могла, старалась успокоить ее, хотя, честно говоря, у меня и без того было много своих дел. Может быть, меня кто-то захочет упрекнуть в том, что я плохая подруга, но поверьте, я прекрасно знала Шурочку, ее ум и сообразительность. Именно по этой причине я от всей души надеялась, что она сама сможет справиться с перипетиями в своей жизни.

Однако того, что я так ожидала, не произошло. На одиннадцатый день со дня помолвки Шурочка заявилась ко мне вся в слезах, с тоской и печалью на молодом лице.

– Катенька, душенька, не могу больше ждать. Вся душа истосковалась, – едва появившись в дверях, проговорила она. – Поедем же со мной.

– Помилуй, Сашенька, куда ты меня зовешь? – удивилась я.

– В Синодское, в имение Волевских. Так уж я переживаю. Упаси бог, если что-нибудь случилось с Владимиром, ведь до сих пор от него нет никаких вестей, – Шурочка всхлипнула и утерла глаза кружевным платочком, который все это время не выпускала из рук.

– Шурочка, да можно ли? – возмутилась я. – Ведь невесте ехать к жениху в дом без приглашения – дурной тон. Господи, от своей любви ты совсем обезумела.

– Пусть, пусть, – отмахнулась моя подруга. – Но тогда я хоть буду знать, все ли с ним хорошо. Только вот одной путешествовать боязно. А с тобой мне ничего страшно не будет. Катенька, поедем же.

Вот тут, уважаемый читатель, я позволю себе прервать повествование моей родственницы, так как далее снова идут несколько страниц, расписывающих все ухищрения Шурочки для того, чтобы уговорить Катеньку сопровождать ее в имение князей Волевских. По прошествии многих лет нехитрые уловки Шурочки вызывали у моей тетки улыбку, поэтому некоторые выражения облечены во французские фразы. Так что не буду томить читателя и сразу скажу, что Екатерина Арсаньева все-таки поддалась на уговоры подруги, и они на следующий же день после этого разговора направились в Синодское.

Я, слава богу, все-таки настояла на том, чтобы каретой нашей управлял мой верный кучер Степан, потому как с ним можно хоть в огонь, хоть в воду. Этот широкоплечий здоровенный мужик одним только своим видом мог внушить страх даже самым отъявленным разбойникам, которых в те времена было огромное количество на наших ухабистых дорогах. Шурочка сначала было сопротивлялась, хотела взять своего извозчика, но тот перед самым отъездом внезапно сломал ногу, так что лучшего сопровождающего и защитника, чем Степан, трудно было бы придумать.

И вот, сидя в покачивающейся в такт лошадиному галопу карете, мы всю дорогу вели неспешный разговор. На какое-то время мне даже удалось отвлечь Шурочку от ее беспокойных мыслей о своем возлюбленном. Она поделилась со мной своими планами после свадьбы переселиться вместе с новоиспеченным мужем в Синодское и жить там с ним душа в душу. Я поверить не могла тогда собственным ушам. Шурочка, которая так ненавидела деревенскую жизнь, которая сама отговаривала меня от того, чтобы переселиться в имение, вдруг жертвует всем и изъявляет желание стать помещицей. Да, чего не сделает русская женщина ради своей любви.

Тем временем путешествие наше продолжалось. Мы проехали уже приблизительно верст пятьдесят, когда сбоку от дороги показался небольшой лесок, а рядом с ним и уже знакомая мне деревенька Елшанка. Мы благополучно переночевали в Елшанке, у елшанской помещицы и моей старой знакомой Ксении Георгиевны. Здесь все было по-старому. Огромный дом, гостеприимная хозяйка, которую, казалось, вовсе не трогают события, происходящие за пределами ее маленького мирка. Но как бы не так, эта женщина знала все обо всех, в который раз удивляя меня своей осведомленностью.

Старушка была в своем репертуаре, приветливо приняла нас и едва не замучила до смерти мою подругу расспросами о предстоящей свадьбе. Оказалось, что она прекрасно знала отца Владимира Волевского и была весьма наслышана о его сыне. Естественно, она не преминула обо всем, что знала, тут же доложить своим гостьям. Узнав все последние деревенские новости, мы рано поутру отправились дальше.

Погода была что ни на есть самая благоприятная, стояло теплое бабье лето, поэтому путешествие, к моему тогдашнему удивлению, не вызвало у нас того неприятного чувства чего-то утомительного и грязного, пахнущего дорожной пылью и потом лошадей. Легкий ветерок проникал через открытые окошки кареты и приятно холодил разгоряченные наши лица.

Через несколько часов справа показалась небольшая речка Терешка. А вскоре началось и Синодское.

Больше всего в тот момент я опасалась, что увижу в деревне вооруженных крестьян, или, того хуже, разоренную барскую усадьбу. Тогда бы нам самим уже пришлось защищаться собственными силами. Однако все мои ожидания, к счастью, не оправдались. В деревне никого не было. Лишь изредка в какой-нибудь крестьянской избе на порог выходила старуха или выскакивал в одной рубашонке ребенок. Жизнь текла своим чередом. Даже невозможно было представить, что здесь произойдет что-либо, даже отдаленно напоминающее крестьянский бунт.

Барская усадьба князей Волевских представляла собой довольно внушительное зрелище. Построенная в стиле русского классицизма, она, словно вековой дуб, была оплотом барской власти и спокойствия. Видно было, что покойный отец князя Волевского привык жить на широкую ногу и не скупился на обустройство своих владений.

– Вот и добрались, барыня, – пробасил Степан, слезая с козел и открывая дверцу кареты.

Дом казался необычайно пустынным и тихим. Мы вышли из кареты и нерешительно остановились посреди двора. Но вот на белом мраморном крыльце появился уже знакомый нам Остап – бурмистр имения. В сером казакине с прямым воротником и с непокрытой головой он напоминал мне борова, которого загнали в угол охотники, настолько затравленный был у него вид. Шурочка, увидев управляющего своего жениха, тут же кинулась к нему.

– Остап, где твой барин? – нетерпеливым тоном вопрошала его подруга, и вдруг осеклась, заметив выражение лица бурмистра. – Что-нибудь с ним случилось?

– Эх, барышня, – наконец смог вымолвить Остап. – Что же это деется, – он как-то странно хмыкнул и вытер покрасневший нос грязным рукавом. – Нет больше кормильца нашего.

Несколько минут Шурочка не могла произнести ни слова, только во все глаза смотрела на бурмистра. Как раз в это время я подошла поближе к ним и увидела, как задрожала нижняя губа моей милой, но такой несчастной подруги. Я сразу поняла, что самые худшие предположения моей подруги о своем женихе, к несчастью, начинают оправдываться.

– К-как нет? – казалось, что слова с великим трудом вырываются из горла Шурочки. – Да объясни же ты, глупый, – не выдержала она, заломив руки.

– Помер барин, – Остап снова всхлипнул, затем отвернулся и, ни слова больше не сказав, только обреченно сгорбившись, пошел в дом.

Шурочка после этих слов как-то странно судорожно вздохнула и начала медленно опускаться на пыльную землю. Хорошо, что Степан к этому времени подоспел с сундуками и мешками на огромных плечах. Он тут же бросил на землю свою ношу и успел подхватить упавшую в обморок Шурочку.

– Куда ее, барыня? – повернулся он ко мне, и я чуть ли не впервые за все время службы у меня Степана заметила на его лице крайнюю растерянность.

– В дом, – решительно приказала я. – Немедленно в дом. Эй, как там тебя, Остап! – наконец вспомнила я имя бурмистра. – Да где ты там?

Остап появился в мгновение ока, как будто все это время стоял за дверями и подслушивал, что происходит на крыльце.

– Чего изволите, барыня?

– Чего? – я уже начинала злиться, глядя на глупую физиономию бурмистра. – Покажи, куда барышню отнести. Да не стой ты столбом, дурак.

Остап, несмотря на внешнюю глуповатость, быстро оценил сложившуюся ситуацию. Своими маленькими вороватыми глазками он мельком взглянул на моего кучера, держащего Шурочку, и снова повернулся ко мне.

– Туда, я покажу, – указал он на дверь и первым поспешил в дом.

Степан с Сашенькой на руках пошел следом. Внутри барская усадьба была еще более богатой и красивой, чем снаружи. Комнаты с огромными зеркалами по стенам, на европейский манер, паркетные полы, дорогая, хотя и уже устаревшая мебель – все это свидетельствовало о том, что семейство Волевских, по крайней мере, в последние лет пятьдесят процветало и богатело.

Остап провел нас по большому коридору к лестнице, которая вела в верхние гостевые комнаты.

– Сюда пожалуйте-с, – постоянно приговаривал он, указывая дорогу мясистым пальцем на толстой руке.

В указанной бурмистром комнате Степан осторожно уложил Шурочку на маленькую софу. Затем по моему приказанию он принес воды, а я в это время достала из своего походного ридикюля пузыречек с нюхательной солью. Не думайте, что я так уж часто падала в обмороки, такого со мной, честно говоря, никогда не случалось, так как женщиной я была достаточно сильной для того, чтобы достойно выдерживать все удары судьбы. Но все-таки пузыречек этот всегда носила с собой, так, на всякий случай.

Все это время Остап мельтешил рядом, то и дело заглядывая через мое плечо. Похоже было, что обморок моей подруги вызвал у этого прохвоста живейший интерес, и он с нетерпением ждал, когда Шурочка очнется. Наконец, подруга тяжело вздохнула и, медленно открыв глаза, взглянула на меня.

– Слава богу, Сашенька, как же ты меня напугала, – вздохнула я с облегчением, убирая от лица ее пузырек.

Подруга несколько минут смотрела на меня непонимающим взглядом, пытаясь припомнить все произошедшее с ней накануне.

– Господи, – наконец вспомнила она. – Что с Владимиром? Он погиб?

– Стало быть, погиб, – тут же влез в нашу беседу Остап, чем немало разозлил меня. – Нынче утром пошли наши девки на реку одежу полоскать, да и выловили в реке утопленника. Испугалися они да побежали за мужиками, а уж мужики и вытащили, как опосля оказалось, собственного барина.

С каждым словом бурмистра лицо Шурочки становилось все белее и белее, и вскоре уже было совсем алебастровым. Я испугалась, что она того и гляди снова в обмороке окажется, но нет, подруга, видимо, крепилась.

– Как же он утонул? Где он сейчас? – спрашивала я Остапа.

– Как утонул, того не ведаю. А лежит он сейчас в нижней комнате, я велел за бабами послать в деревню, чтоб обмыли покойника. Да еще послал за полицией, – с важным видом доложил мужик.

– Не трогать его, пока полиция не приедет. Понятно? – сразу же приказала я.

Возможно, произнесла я это несколько резковато, так как вид у Остапа сделался испуганным, и он согласно закивал лохматой головой.

– А теперь я хочу посмотреть на него.

– На кого? – ошалело уставился на меня бурмистр.

– Да на барина твоего покойного, – не вытерпела я.

Надо было видеть физиономию Остапа, когда я произнесла эти слова. Он сделал круглые глаза. Похоже, ему так до конца и не удалось понять, почему такая с виду изнеженная и хрупкая барышня вдруг изъявила желание смотреть на мертвеца. Тем не менее, он подчинился и повел меня за собой.